ПЕРИОДИКА

ПЕРИОДИКА

«Волга», «Год литературы», «Город 812», «Горький», «Дактиль», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Инвест Форсайт», «Коммерсантъ Weekend», «Легкая кавалерия», «Литературная газета», «Литературный факт», «Московский комсомолец (MK.RU)», «НГ Ex libris», «Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Новая Юность», «Новое литературное обозрение», «РБК Стиль», «Реальное время», «Собака.ru», «Colta.ru», «Textura»

Наталия Азарова, Кирилл Корчагин. Поэзия и деньги: экономические реалии в новейшей русской поэзии. — «Новое литературное обозрение», 2019, № 6 (№ 160) <https://magazines.gorky.media/nlo>.

«Деньги в русской поэзии с середины ХХ века и до настоящего времени занимают амбивалентное место: с одной стороны, многие поэты избегают говорить о деньгах в контексте экономических отношений, но упоминают деньги как специфический поэтизм (вроде слова монета) или как материальный объект, с которым можно производить разные манипуляции (звенеть железными деньгами, мусолить бумажные). С другой, если деньги в такой поэзии все-таки возникают, то с ними всегда связана нехватка: поэты или те, о ком они пишут, почти всегда испытывают недостаток денег. Появляются новые финансовые реалии, но поэзия либо запаздывает их отражать, либо фиксирует их скорее из любви к новым словам, чем в попытке объяснить остающиеся смутными области бытия. При этом, как правило, отсутствует представление, что большие деньги — не то же самое, что много мелких».

Автор диссертации по Бродскому рассказал о его скудных архивах. «В эмиграцию даже клочка бумаги взять с собой не позволили». — «Московский комсомолец (MK.RU)», 2020, на сайте газеты — 29 января <http://www.mk.ru>.

Говорит Виктор Куллэ: «Беда в том, что сам Бродский архивов не копил. В эмиграцию ему даже клочка бумаги взять с собой не позволили, поэтому то, что уцелело — несколько блокнотов, стопки машинописи».

«В эмиграции, насколько я могу судить, целенаправленного собирания архивов тоже не было. Бродский просто выбрасывал черновики (чаще всего, уже не рукописи, а листы машинописи). Лев Лосев, вместе с которым мы начинали систематизировать то, что может быть поименовано американской частью архива, вспоминал, как забегал к Бродскому в полуподвальчик на Мортон-стрит, 44, и пока тот ваял кофе на кухне — производил инспекцию мусорной корзины. В буквальном смысле слова выгребал все бумаги. По мере разрастания мировой славы Бродского ситуация изменилась: Энн Шеллберг (ныне исполнитель его завещания) приступила к выполнению обязанностей литературного секретаря. На практике это означало, что какие-то бумаги, связанные с биографической канвой жизни, сохранились».

«На настоящий момент усилиями The Estate of Joseph Brodsky и американский, и российский архивы оцифрованы. Копия американского передана нашей „публичке”, копия российского — американцам. В Штатах архив хранится в Йельском университете, в Библиотеке редких книг и манускриптов (Beinecke Rare Book And Manuscript Library). Он находится в свободном доступе, включая переписку, черновики, за исключением некоторых частных записей и писем. Другое дело, что получить разрешение на публикацию каких-то материалов из архива — ой как непросто. Но тут уж Иосиф Александрович сам с завещанием перемудрил».

Алексей Алехин. Сталин о тушках и окорочках. — «НГ Ex libris», 2020, 30 января <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.

«Она вышла в свет и появилась в доме в 1953-м и поразила воображение. Я верил, что ее написал сам Сталин, чьим напутствием, набранным крупным белым шрифтом по коричневому фону, и открывался фолиант. Называлась она „Книга о вкусной и здоровой пище”».

«Я уже умел читать и с наслаждением разбирал: „Промытых раков положить в разогретую кастрюлю, в которой предварительно растопить ложку масла, и обжарить до розового цвета, переворачивая вилкой”. Название этого стихотворения „Раки в белом вине”. Я не оговорился в определении жанра: хотя без рифм и метра строки эти звучали как чистая поэзия. Кто знает, не они ли подтолкнули меня к той стихотворной форме, что я избрал, сделавшись сочинителем».

Павел Банников. Русская литература в Казахстане: 2015 — 2020. Возвращение джедаев. — «Дактиль», Казахстан, № 4, январь 2020 <http://daktil.kz>.

«Последний осмысленный разговор о русской литературе Казахстана и в частности о поэзии состоялся в 2015 году на страницах декабрьского выпуска „Нового мира”, посвященного, собственно, Казахстану. В статьях Евгения Абдуллаева („Алматинская аномалия”) и автора этих строк („Литература ad marginem”) были предприняты попытки отрефлексировать ситуацию в русской литературе Казахстана, сложившуюся с начала 2000-х годов. Попытки в контексте этой статьи важные, потому позволю себе местами их вольно цитировать, но сфокусироваться в этот раз на иных точках».

«<...> Прозаическое поле, на мой взгляд, поменялось мало. За исключением довольно яркого дебюта Орал Арукеновой, стремительного взлета Данияра Сугралинова и логичного развития фантастического жанра (Татьяна и Дмитрий Зимины, Максим Лагно, Александр Левин), который сложно привязать куда-то географически, имена на арене примерно все те же: Михаил Земсков, Юрий Серебрянский, Илья Одегов, Аделия Амраева, Заир Асим, Елена Клепикова и Ксения Рогожникова. И все, по большому счету, вокруг короткой и средней прозы и эссеистики. Большого казахстанского романа (если он возможен вообще в XXI веке) пока на горизонте не появилось. Иная ситуация на поэтическом поле. Что, впрочем, вполне объяснимо, поэзия в принципе динамичнее и быстрее откликается на внешние изменения (как и быстрее фиксирует изменения внутренние)».

«С телесностью, фемоптикой и/или попытками внести в поэзию элементы деколониальной мысли связаны так или иначе практически все новые публикации 2018 — 2019 годов от авторов, ранее не публиковавшихся и, соответственно, в поле внимания критики не попадавших. В первую очередь это Анастасия Белоусова, Виктория Русакова, Марьям Зиаи и уже помянутый выше Рамиль Ниязов».

«При этом стоит отметить изменения в фестивальном движении в литературе Казахстана: вместо поэзии главное место в нем теперь занимает драматургия. Что отнюдь не плохо, а для казахстанской драматургии, занимавшей до того весьма маленькое и тесное поле, — даже хорошо».

Сергей Боровиков. Запятая — 5 (В русском жанре — 65). — «Волга», Саратов, 2020, № 1 <https://magazines.gorky.media/volga>.

«В булгаковских „Записках покойника” (1936) Л. Леонов назван ловким рассказчиком Лесосековым, а В. Катаев преуспевающим беллетристом Фиалковым.

Первый спустя 20 лет сотворил роман „Русский лес’, второй спустя 40 лет рассказ „Фиалка”. Как сотворили, так и напечатали, а „Записки покойника” ждали своего часа 30 лет.

Я очень не люблю историю советской литературы, но оторваться от нее не могу».

Будущее по братьям Стругацким. Беседовал Сергей Шикарев. — «Инвест Форсайт», 2020, 26 января <https://www.if24.ru>.

Говорит кандидат исторических наук Глеб Елисеев, критик и исследователь фантастики: «Если же рассмотреть вариант, в котором „Стругацких нет и никогда не было”, то в этом случае развитие советской НФ в 60-е г. сильно бы затормозилось. Большую роль в ней играли бы „старики-разбойники” времен «НФ ближнего прицела». <...> В шестидесятые годы из молодых авторов, может быть, выглядели бы более заметно и работали бы чуть более активно Илья Варшавский, Север Гансовский и Дмитрий Биленкин. А в начале семидесятых, как и в нашей реальности, на передний план выдвинулся бы Кир Булычев, который после смерти Ефремова стал бы лидером отечественной фантастики».

Алексей Варламов. [Без названия] — «Легкая кавалерия» (Заметки, записки, посты), 2020, выпуск 1, январь <http://cavalry.voplit.ru>.

«При том, что есть хорошие писатели, есть замечательные романы, но вокруг них нет легенды, интриги. Ее пытаются иногда создать искусственно, но фальшь становится сразу видна, старые приемы приедаются, и когда какая-то свежая мифология вдруг прорывается, это и ошарашивает, и радует. Так, в уходящем году после того, как премию „Ясная Поляна” получил Сергей Самсонов за роман о Донбассе, ко мне после церемонии вручения подошла одна дама и сказала со значительным видом:

— Ну понятно. Оттуда спустили указание.

— Откуда? — не понял я.

— Из Администрации Президента.

Поскольку я сам член жюри этой премии и на моих глазах происходило обсуждение длинного, а потом короткого списка, я мог ее легко опровергнуть, но подумал — зачем? Пусть хоть так, это ж прикольно. Администрация Президента, которой заниматься, наверное, больше нечем, читает романы, интригует, лоббирует, уговаривает внука Михаила Александровича Шолохова вручить победителю премию. Миф, однако…»

Дмитрий Воденников. «Я полюбил миледи». — «Дружба народов», 2019, № 11 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.

«Я читал тогда эту книгу, купленную за сданную макулатуру, и понимал, что миледи гениальна. А часть книги, где она замысливает и осуществляет побег из замка лорда Винтера (ей не везло на мужей) вместе с охраняющим ее лейтенантом английского флота Фельтоном, которого она соблазнила, даже не переспав с ним, лучшая. Мне до сих пор жаль, что никто не снял фильм по этой части: без всяких мушкетеров, без всякого Ришелье, просто историю, как миледи за дней десять смогла избежать отправки в Америку — а мы знаем, что это тогда была за Америка. Там уже умирала одна героиня другой книги. „Среди дюжины девиц, скованных по шесть цепью, была одна, вид и наружность которой мало согласовывались с положением”. Это из „Манон Леско”. Ее потом закопает безутешный возлюбленный шпагой, когда уже наконец, слишком поздно, найдет. Но миледи не хотела быть закопанной шпагой».

Аня Герасимова (Умка). «Быть совсем одному — очень серьезный вызов мирозданию». Беседовали Николай Милешкин и Борис Кутенков. — «Textura», 2020, 16 декабря <http://textura.club>.

«Были три кита советского обэриутоведения, которые друг друга терпеть не могли: Глоцер, Мейлах, Александров. Советское „обэриутоведение” по понятным причинам находилось в подполье, ну или под водой, с какими-то торчащими на поверхность… плавниками. Я нарочно перечисляю их через запятую. Увы, единственный оставшийся в живых из них сейчас, М. Б. Мейлах, имеющий огромные заслуги в деле изучения и публикации обэриутов, совершенно несообразно этим заслугам крайне ревниво относится ко всем, кто занимается той же темой. Не буду здесь переходить на личности и излагать детали, тем более что, как выяснилось, подобным образом обстоят дела абсолютно во всех сферах, не только филологических».

А также: «На втором и на третьем курсе вокруг меня было много мужиков, которые интересовались философией, в основном экзистенциалистами, и говорили много всяких умных вещей. Я их слушала раскрыв глаза и развесив уши, иногда понимала, иногда гордилась, что понимала. Тогда так принято было: умный мальчик говорит, а ты слушаешь. А потом мне тогдашний мой приятель Игорь Винов сказал: женщина — носительница конкретной истины, поэтому тебе совершенно не обязательно понимать, что я говорю, ты слушай, как ручеек. И я была очень рада, что меня избавили от необходимости все это понимать. (А я ведь даже книжки читала: помню, сижу на бульваре, правой ногой качаю коляску с сыном, а левой читаю Кьеркегора какого-нибудь, Бердяева или Хайдеггера. Да-да!) Меня очень раздражает, когда требуют, чтобы я что-то там понимала. Я вообще считаю, что человек не обязан ничего понимать. Есть такой анекдот: чувак приходит домой, видит — вор копается в его вещах. „Кто ты такой и что ты здесь делаешь?!” — „Ох, вот мне сейчас не до философии…” Я конкретный персонаж — могу сделать».

Игорь Гулин. Новые книги. [Мария Степанова. Старый мир. Починка жизни] — «Коммерсантъ Weekend», 2020, № 1, 31 января <http://www.kommersant.ru/weekend>.

«Центральный по местоположению текст книги, небольшая поэма „Девочки без одежды”,— о сексуальном насилии. Можно легко навесить здесь ярлык: поэзия эпохи #metoo. Однако чтобы прояснить способ отношения Степановой к тренду, нужно прояснить его природу. Смысл этой волны — и в ее „низовом”, фейсбучном варианте, и в культурных ее последствиях — не столько в раскрытии преступлений, сколько в обретении речи (этот акцент отчетливее звучит в названии флешмоба #янебоюсьсказать). Вопрос „какое право ‘я’ имеет говорить?” движет всю поэзию Степановой. Есть два традиционных ответа на него: поэт пишет по праву сильного, избранного или, напротив, по праву слабого, угнетенного. (Ответы эти, с некоторой мерой условности, можно назвать правым и левым.) В „Девочках без одежды” они сталкиваются. Поэт, наделенный властью над словом, открывает свою принадлежность к онемевшим, почти расчеловеченным. Он встает в ряд безмолвных и только так обретает речь. В русской литературе есть великий текст, устроенный таким образом,— мандельштамовские „Стихи о неизвестном солдате”. Они легко узнаются как источник аллюзий всей книги, но еще больше как образец политико-метафизической позиции».

Павел Гутионтов. Смерть пропагандиста. Ровно 80 лет назад был расстрелян Михаил Кольцов. — «Новая газета», 2020, № 10, 31 января <https://www.novayagazeta.ru>.

«Сразу скажу, как головой в омут: убитый 2 февраля 1940 года редактор „Правды” был, судя по всему, очень нехорошим человеком. Лично виновным во многом, произошедшем со страной в ХХ веке, куда больше других виновным, во всяком случае. Трагический его конец в бериевском подвале не отменяет этой оценки, а лишь придает ей чуть иную окраску».

«Я нашел и прочитал тот, самый полный, кольцовский шеститомник, 30-х лет издания. Скольких достойных людей он ошельмовал, растоптал, загнал в грязь и вытер о них ноги! Скольких людей, слова доброго не стоящих, прославил!.. Может, и жаль, что с 30-х лет эти материалы у нас не публикуют, будто и не было их».

Михаил Золотоносов. Чехов под маской. Интеллигент в пенсне и его женщины. — «Город 812», Санкт-Петербург, 2020, 29 января <http://gorod-812.ru>.

«Но именно Мария Павловна [Чехова] создала и возглавила литературную полицию нравов, под руководством которой безжалостно сжигались целые эпистолярии, из писем Антона, которые она публиковала, Мария изымала слова и абзацы, зачерняя их или вырезая ножницами; тех, кто вспоминал о Чехове „неправильно” (Н. М. Ежов, брат Ал. П. Чехов) подвергали остракизму, компрометировали, наказывали неперепечатыванием. До сих пор не опубликованы ценнейшие письма к Чехову его многочисленных корреспонденток, хранящиеся в рукописном отделе бывшей Ленинской библиотеки».

«А. В. Амфитеатров в том же 1910 г. простодушно назвал Чехова „интимнейшим другом русской женщины”, имея в виду тонкое знание женской психологии, которое обнаружил Чехов-писатель. Однако, если знать детали бурной сексуальной молодости Чехова-мужчины, то прозвучит эта аттестация весьма двусмысленно».

Людмила Зубова. Металлы Виктора Сосноры. — «Новое литературное обозрение», 2019, № 6 (№ 160).

«Первые сборники стихов Виктора Сосноры были опубликованы в шестидесятых годах ХХ века: „Январский ливень” (1962), „Триптих” (1965) и „Всадники” (1969). При всей вдохновляющей оттепели идеологическая и эстетическая цензура в СССР была весьма строгой, опубликовать книгу совсем молодому автору было очень непросто, почти невероятно. Тем более поэту, пишущему нестандартно. На издание сборников существенно повлияли рекомендации Н. А. Асеева и Д. С. Лихачева. Конечно, и Асеев, и Лихачев, хорошо зная идеологические предпочтения издательской политики, подчеркивали в своих предисловиях к этим сборникам социальный статус Сосноры: слесарь машиностроительного завода. Возможно, рабочая профессия автора повлияла на их выход больше, чем рекомендации поэта и ученого. Но эта профессия во многом определила также идеологию и образный строй поэзии Сосноры и в раннем, и в позднем его творчестве».

Как изменился наш язык за 10 лет и что это говорит о нас? Объясняет филолог Светлана Друговейко-Должанская. Текст: Ксения Морозова. — «Собака.ru», Санкт-Петербург, 2020, 20 января <http://www.sobaka.ru>.

Говорит научный руководитель портала gramma.ru Светлана Друговейко-Должанская: «Наш язык — синтетического строя, то есть у нас изменяются формы слов. Поэтому есть падежи, спряжения глаголов, а в языках аналитического строя грамматические смыслы выражаются порядком слов, добавлением каких-то показателей. В русском языке черты аналитизма нарастают: это связано и с кальками с английского, и с влиянием интернета. Например, мы с легкостью прочитываем на этикетке „йогурт со вкусом вишня”. Или, например, есть реклама мероприятия, которое проходит „на Роза Хутор”. Топонимы склоняют все меньше и меньше — вспомним хотя бы бурные обсуждения того, нужно ли склонять Купчино и Колпино. Строгая норма требует склонять, но носителю языка это неудобно, он хочет видеть начальную форму слова, так понятнее (я живу в Пушкине: в городе Пушкин или в городе Пушкино?). Поэтому подавляющее большинство носителей языка предпочитает такие топонимы не склонять, а высокая норма становится элитарной».

«Сюда же — отказ от склонения числительных. Сейчас сложно найти человека, который с легкостью скажет „пароход с шестью тысячами восьмьюдесятью четырьмя пассажирами”. Более того, такие числительные заменяются в разговорной речи на формы вроде „год двадцать двадцать”. Когда есть сложности, носители языка стараются их избегать».

Как мы читаем: литературные критики — о собственных методиках и ритуалах. Текст: Сергей Кумыш. — «РБК Стиль», 2020, 7 января <https://style.rbc.ru>.

Говорит Анастасия Завозова, главный редактор книжного аудиосервиса Storytel: «Я не могу сказать, что структурные границы моего чтения проходят вдоль того, рабочее оно или нет, скорее наоборот — мне повезло, и моя работа — это читать то, что я люблю, и так, как я люблю, то есть довольно много. Поэтому у меня нет каких-то особенных ритуалов, а есть некоторый набор приемов, которые помогают мне читать примерно всегда — и много разных книг сразу. Вот как это выглядит на практике. Например, в „Киндле” у меня сейчас — роман Сьюзен Чой „Trust Exercise”, который недавно получил Национальную книжную премию США. Его я читаю в метро. В Storytel слушаю „The Fellowship of the Ring” („Братство Кольца”) Толкина. Аудиокниги я слушаю, когда куда-то иду пешком, или на ночь, если устают глаза. Кроме того, у меня начаты два сборника рассказов: „A Cat, a Hat, and a Piece of String” („Кошка, шляпа и кусок веревки”) Джоанн Харрис и „Fragile Things” („Хрупкие вещи”) Нила Геймана. В какой-то момент я поняла, что читаю очень мало рассказов, но их сразу много и не осилишь, поэтому я читаю по одному после того, как заканчиваю очередной условный роман, и слушаю по одному после того, как заканчиваю слушать очередную аудиокнигу, или просто читаю по рассказу, когда застреваю с какой-нибудь другой книгой».

Илья Калинин. Русская петропоэтика: литературные продукты нефтепереработки. — «Неприкосновенный запас», 2019, № 4 <https://magazines.gorky.media/nz>.

«С рубежа 1990 — 2000-х и по настоящий момент возник целый корпус литературных текстов, отличающихся друг от друга своей поэтикой, но так или иначе задействующих описанную выше проблематику земных недр и минеральных ресурсов. Среди них поэма Алексея Парщикова „Нефть” (1998); романы Александра Иличевского „Нефть”, „Соляра/Solara”, „Мистер Нефть, друг” (по сути это один роман, который перерабатывался и выходил в разных редакциях с 1998-го по 2008 год) и „Перс” (2009); „День опричника” (2006), „Сахарный Кремль” (2008), „Теллурия” (2013) Владимира Сорокина; „Македонская критика французской мысли” (2003), „Священная книга оборотня” (2004) и „Ампир ‘В’/Empire ‘V’” (2006) Виктора Пелевина; „Нефтяная Венера” (2008) Александра Снегирева; „Нефть: чудовище и сокровище” (2009) Андрея Остальского; ‘Нефть” (2007) Марины Юденич, „ЖД” (2006) Дмитрия Быкова; „Труба” (2007) Валерия Хазина; „Каспийская книга” (2014) Василия Голованова. И это далеко не все тексты, в которых присутствует различного рода символическая переработка мотива нефти (газа или других реальных и вымышленных энергоносителей)».

Алексей Конаков. Портрет автора с молодым вином. О прозе Василия Кондратьева. — «Colta.ru», 2020, 28 января <http://www.colta.ru>.

«Конец 2019 года был отмечен событием знаковым: благодаря усилиям Александра Скидана и Владимира Эрля (а также помощи целого ряда других людей) российская публика получила собрание практически всех прозаических текстов Василия Кондратьева (1967 — 1999) — „Показания поэтов”».

«По совершенно справедливому замечанию Игоря Вишневецкого (написавшего фундаментальное предисловие к „Показаниям поэтов”), тексты Кондратьева — это чаще всего „эссеобразная проза, как мы сказали бы сейчас, creative non-fiction — часто с сильным автобиографическим началом, с описаниями самого себя как лирического героя в (около)петербургском пространстве”. Кондратьева, вероятно, следует считать одним из изобретателей creative non-fiction в русской литературе; и если в «Прогулках» организуемое автором соседство лирики, аналитики, мыслей об искусстве, наблюдений за природой, вымышленных историй и реальных происшествий иногда кажется немного механическим, то более поздние вещи представляют собой абсолютно неделимый сплав, обладающий принципиально новыми литературными качествами».

«<...> creative non-fiction отличается именно своей беззаботностью: здесь не обязательно делать выводы, выдерживать каузальные связи, избегать противоречий. Это жанр дендистский par excellence; автор сыплет цитатами и афоризмами, не заботясь об их дальнейшем функционировании, плодит идеи, не беспокоясь об их последующем выживании, ловко связывает самые разные аргументы, не задумываясь о прочности получающихся союзов».

Григорий Кружков. «Вакханалия» Б. Пастернака: опыт прочтения. — «Знамя», 2020, № 1 <http://znamlit.ru/index.html>.

«Для этого, прежде всего, нужно сравнить „Вакханалию” (1957) с написанным примерно на ту же тему стихотворением „Пиры” (1913; 1928). Между прочим, мы не разделяем мнения Анны Андреевны Ахматовой, что в конце 1920-х годов Пастернак якобы калечил шедевры своей юности. Он лишь додумывал свои ранние вещи и придавал этим импрессионистическим эскизам глубину и завершенность, бережно сохраняя то ощущение свежести и новизны, которое в них было изначально заложено. „Пиры” 1928 года — произведение вполне зрелого (38 лет) поэта и, на мой взгляд, одно из лучших стихотворений Пастернака его срединного (между 1923 и 1940 годами) периода. Впрочем, это, конечно, дело вкуса. Для нас существенно другое — верность поэта некоторым важным для него темам и мыслям, постоянное к ним возвращение. Это то, что Пушкин называл любимыми думами: „усовершенствуя плоды любимых дум”».

«Ребенку мало одного подарка — ему надо всю елку с ее несметным богатством и великолепием. Ему мало одной судьбы — ему нужны все судьбы сразу, все это огромное и ветвистое дерево вариантов. Неслучайно это же слово „дети” употребляет Пастернак в письме Ольге Ивинской из больницы весной 1957 года, незадолго до того, как он начал писать „Вакханалию”: „Мы вели себя, как испорченные дети, я идиот и негодяй, каким нет равного. Вот и расплата”».

А. С. Крюков, Н. А. Тархова. «В Москве не с кем говорить о Лермонтове». Переписка Э. Г. Герштейн и Б. М. Эйхенбаума (1936 — 1959). — «Литературный факт», 2019, № 4 (14) <http://litfact.ru>.

«<Москва> 4 ноября 1940 г. <...> Я не перестаю жалеть, что живу в Москве, а не в Ленинграде, где могла бы участвовать в работе вашей комиссии. Это было бы для меня гораздо полезнее, чем посещение заседаний лермонтовской группы Ин<ститут>а им. Горького. Эти заседания — тяжкое испытание для таких неврастеников, как я. Мне кажется, что если бы я постоянно жила в Ленинграде, у Вас все-таки иногда находилось бы время для бесед со мною, о чем теперь я могу только мечтать. А здесь очень скучно. Единственный оазис это „Лит<ературное> наследство” в лице Ив<ана> Вас<ильевича>. И мой дорогой Ираклий. Однако для настоящей творческой атмосферы этого недостаточно.

В Лермонтовском комитете бурлит грязная жизнь, я к ней не причастна, а Ираклий старается хоть немного усмирить разгул мелких страстей.

Извините меня, пожалуйста, за слишком длинное письмо и за тон, который может Вам показаться фамильярным. Я потому и не решаюсь Вам никогда писать, т. к. не получила академического воспитания, а от рождения страдаю отсутствием чувства субординации.

С приветом

Уважающая Вас

Э. Герштейн»

Игорь Кузьмичев. Птица по имени Судьба. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2020, № 1 <http://zvezdaspb.ru>.

«Вадим Сергеевич Шефнер (1915 — 2002) прожил долгую жизнь — весь советский ХХ век, прихватив десятилетие постсоветской смуты, и очень рано, уже с той поры, когда его выгнали из 215 трудовой школы на Васильевском острове за лихо сочиненную фривольную поэму в духе Баркова, чувствовал тягу к стихотворству. Много-много позже он стал признанным поэтом, удостоившимся Пушкинской премии. А вот как прозаик (в 1940 году в журнале „Ленинград” был напечатан его рассказ „День чужой смерти”) Шефнер серьезно заявил о себе лишь к 1960-м годам. Испробовал разные жанры, пока не написал „полувероятную историю” „Счастливый неудачник” (1962 — 1964) и повесть о ленинградской блокаде „Сестра печали” (1963 — 1968)».

«В „Имени для птицы…” он обстоятельно рассказал о дедах-адмиралах, опираясь на домашние предания и фамильную книгу, где записи велись с XVIII века, и привлекая данные из послужных списков и корабельных вахтенных журналов, хранящихся в Центральном военно-морском архиве. В богатой разветвленной шефнеровской родословной выявлено более ста имен, принадлежавших к старинным дворянским родам. Наиболее известные из них как раз деды-адмиралы: Алексей Карлович Шефнер (1832 — 1894) и Владимир Владимирович Линдестрем (1850 — 1917)».

«Он никогда не скрывал в советских анкетах дворянского происхождения и не бравировал им, когда это стало „престижным”».

Илья Кукулин. «Туда, где нет Я…»: Виктор Соснора и эволюция русской поэзии второй половины XX века. — «Новое литературное обозрение», 2019, № 6 (№ 160).

«Задача этой статьи — сделать следующий шаг и понять, почему эстетическая программа Виктора Сосноры нарушала „конвенции” и подцензурной, и неподцензурной поэзии; для этого потребуется кратко сказать о природе самих этих неписаных „конвенций”, или, говоря иным языком, эстетических и этических норм».

«Соснора отказывался от любой публичной социальной рефлексии и в ответ на вопросы о своем мировоззрении в интервью называл себя „эстетиком” (не эстетом). Однако тот резонанс, который вызывало его творчество в 1970-1980-е годы, имел именно социальное значение: его произведения демонстрировали возможность существования иных форм воображения и самосознания „я”, чем дозволенные в советской поэзии — не в иностранной словесности, а „здесь и сейчас”. Об этом типе резонанса можно судить и по отзывам тех поэтов, кто в юности посещал литературную студию при ДК имени Цюрупы, которой руководил Соснора, и по их стихотворениям. Как бы Соснора ни настаивал на своей „перпендикулярности”, он оказался включен в контекст неподцензурной литературы».

Борис Кутенков. О литературной критике. — «Дактиль», Казахстан, № 4, январь 2020 <http://daktil.kz>.

«<...> Благодаря журнальной работе пришел к четырем главным неутешительным выводам:

1) любой журнал — прежде всего средство удовлетворения амбиций своих создателей и авторов;

2) для большей части аудитории профессионализм истинный и его тщательная имитация уравнены — поэтому действующему в нашей сфере со всей честностью нужно быть готовым, что его усилия не будут оценены по достоинству;

3) авторам важен самопрезентационный характер публикации (см. пункт 1) — и тут, конечно, имеет значение авторитетность издания, но мало важна его композиционная слаженность (которую я, вслед за Тыняновым, привык считать важным свойством журнала — причем, добавлю, не только литературного, но и электронного);

4) большое издание как целостная структура утрачивает — или, пока я тут болтаю, уже утратило? — значение вместе с развитием соцсетей, где читатель вылавливает ссылки прежде всего из своей ленты.

Тем не менее отдаю себе отчет в том, что проговариваю страшные вещи для носителя консервативных ценностей, и слишком часто думать об этом вредно — чтобы сохранить часть иллюзий и идеализма, иначе просто нет смысла в самом предмете нашего разговора».

Виктор Леонидов. Только бы успеть. Переписка Александра Солженицына и Генриха Белля — это спор титанов. — «НГ Ex libris», 2020, 23 января.

«„Весенняя мелодия”, „Любовь и долг”, „Снегов”. Наверное, даже самые преданные читатели Александра Солженицына изумятся, когда узнают, что его перу принадлежат эти произведения. И действительно, никто и знать не знал, что будущий нобелевский лауреат писал их, когда учился в ростовской школе. И не узнали бы, если бы только что в очередном, седьмом по счету и выходящем с завидным постоянством альманахе „Солженицынские тетради” не вышла вторая часть воспоминаний Александра Исаевича „Школа”. Где Солженицын и рассказал о первых своих литературных опытах».

«Мемуарами этими писатель занялся, еще когда был в Америке. Перед нами — с удивительной мощью развернутое полотно начала жизни ростовского школьника, внука богатого в прежние, дореволюционные времена, как бы сейчас сказали, предпринимателя, складывавшееся в условиях ломки всего и вся в 20-х — 30-х годах прошлого века в России. И как и в любом произведении Солженицына, над всем властно царствует история, время, которое он так поразительно чувствовал и описывал. И осознание своего предназначения: „Я ощущаю свою жизнь как стрелу, запущенную не мною. Мне в полете надо было только: не отклониться, (хотя сам не знал, куда лечу), не задержаться, успеть! Только бы успеть до смерти! Не так, как Лермонтов не успел. (Очень боялся умереть в 27 лет, как и он, как и папа.)”».

См.: Солженицынские тетради. Материалы и исследования. Альманах. Вып. 7. М., «Русский путь», 2019.

Владимир Максаков. Приход великого старца: о «Жизни Льва Толстого» Андрея Зорина. — «Горький», 2020, 13 января <https://gorky.media>.

Среди прочего: «Такие попадающие между жанрами формы художественного текста, как „правила” или „Франклинов журнал”, в огромном количестве составлявшиеся Толстым во многом по образцу катехизисов, представляют по сути лекала сюжетов для биографий множества его персонажей — от „малых альтер эго” (постоянно возвращающиеся образы с фамилиями Иртеньева и Нехлюдова — символично, что к последнему Толстой вернулся в „Воскресении” в попытке уйти от автобиографизма) до полномасштабных героев романов (Безухов, Левин). Напомним, что „Война и мир”, по словам самого Толстого, тоже не была „жанровым” произведением — он называл ее просто „книгой”».

«Мы наблюдаем очевидный ренессанс новой русской музыки». Алексей Мунипов — о том, куда идет современная академическая музыка, интересе молодых музыкантов к маргинальному перестроечному року и причинах успеха «Аигел» и Татарки. Текст: Рустем Шакиров. — «Реальное время», Казань, 2020, 26 января <https://realnoevremya.ru>.

Говорит Алексей Мунипов, автор книги «Фермата. Разговоры с композиторами»: «Более того, эта музыка в результате заняла довольно заметное место в городской жизни. Я никогда не забуду московский Новый год пару лет назад, когда была перекрыта Тверская от Пушкинской до Кремля, и вечером 31 декабря там фланировали отдыхающие горожане. При Лужкове на таких фестивалях были самовары, ростовые куклы, Надежда Бабкина и Олег Газманов. А тут ты идешь и слышишь, например, современную оперу Александра Маноцкова „Снегурочка”. Достаточно авангардное произведение, в котором большую часть времени нет ни одного конвенционального звука. И это показывается на сцене для гуляющей публики. А после этого отрывки из оперы для скрипки и ученого „Галилео”, тоже написанной пятью новыми композиторами».

«Никто не будет страдать от отсутствия мелодий на концертах с музыкой Антона Батагова, Валентина Сильвестрова, Леонида Десятникова, Гии Канчели. Да и у „авангардистов” с мелодическим началом все хорошо, если надо. Александр Маноцков вообще пишет и исполняет собственные песни, некоторые стали уже практически народными. Я слышал песню фантастической красоты авторства Алексея Сысоева. Опера Владимира Раннева „Проза” сложно устроена, но невероятно красива. У довольно бескомпромиссного композитора Кирилла Широкова есть нежнейший цикл „Ежедневные мелодии”. И так далее. В общем, нельзя сказать, что современная академическая музыка — это сплошные скрипы, шипы, страх и ужас. Да, есть и скрипы, и шипы, и иногда это выглядит довольно впечатляюще. Как, например, опера Дмитрия Курляндского „Носферату”, построенная на идее рождения звука. Там Носферату — это такой ужасающий вурдалак, который как бы ищет свой звук, пытается научиться говорить. Представьте, что вы учитесь говорить, и этот звук у вас рождается с напряжением в гортани (изображает звук). И вот на таких звуках построена сложнейшая партитура».

Не-итоги года: Борис Куприянов о прошедшем и будущем. Чем запомнился прошедший год издателю «Горького». — «Горький», 2020, 4 января <https://gorky.media>.

Говорит Борис Куприянов: «Этот новый читатель не помнит времени книжного дефицита, когда книги надо было „доставать”, не бежит покупать новинку, боясь, что она скоро исчезнет, ее не переиздадут и ее нельзя будет достать годами. Новый читатель имеет доступ к текстам в любом виде в любую минуту в любой части мира. Он читает книги и в электронном, и в бумажном виде, слушает в аудиоформате. Если он решает прочитать, купить, скачать, прослушать книгу, то это не спонтанный выбор, не страсть коллекционера, а обдуманное решение. Читателя этого трудно обмануть — он не реагирует на рекламу в метро, неохотно верит журналистам и пиарщикам. Книга для него не пропуск в определенное сообщество, не modus vivendi и уж тем более не lifestyle (что не совсем синонимы), а материал для размышления — не для побега от жизни, а для ее понимания. Новый читатель реагирует на рекламу, но плохо воспринимает „модное”, ему смешно, когда несовременные люди и тем более „лидеры мнений” учат его».

«В магазине „Фаланстер” „Судьба и характер” Вальтера Беньямина стала самой продаваемой книгой 2019 года. „Фаланстер” не совсем обычный магазин, но такого, чтобы книжка из серии „Классика” за 140 рублей, не содержащая новых текстов, стала лидером продаж года, не было никогда».

«Никакого литературного процесса нет и быть не может». Интервью с Кириллом Кобриным о премии «Волга/НОС» и (не)задачах критики. Текст: Иван Напреенко. — «Горький», 2020, 29 января <https://gorky.media>.

Говорит Кирилл Кобрин: «<...> все же фигура критика, который стал объяснять массовому читателю что хорошо и что плохо, появилась в эпоху романтизма, а сам массовый читатель появился в XIX веке с ростом среднего класса и прессы, так что профессиональная литкритика — буржуазная затея. В России, как известно, критик был властителем дум не по эстетическим соображениям, а по этическим, политическим и социальным, поэтому столь важен Белинский. Он очень крутой, настоящий литературный критик, как бы его ни пытались закопать ужасные школьные учебники. <...> Белинский не виноват, что это все превратилось в унылые статьи из толстых журналов конца 1970-х годов. Он придумал позицию. Но то, что эта позиция превратилась в то, во что превратилась, не значит, что она вообще не нужна. Другое дело, о чем эта позиция».

«Можно безмятежно наслаждаться Борхесом, которого я обожаю, но надо понимать, что сама фигура Борхеса, его письмо есть социальный жест, надо видеть контекст, в котором он существовал: военная аристократическая аргентинская семья, где не принято было профессионально заниматься сочинительством. За пределами контекста вообще непонятно, о чем это. Точно так же, как роман Лампедузы „Леопард” является социальным жестом: вроде бы исторический роман, написанный консервативным дилетантом в разгар модернистской революции и становления фашизма. Зная это, все становится на свои места. Я в этом с возрастом все больше убеждаюсь. Мне в современной русской литературе не хватает книг — да вообще текстов — как социального жеста».

Владимир Новиков. [Без названия] — «Легкая кавалерия» (Заметки, записки, посты), 2020, выпуск 1, январь <http://cavalry.voplit.ru>.

«Каждый в одиночку бьется за свое скромное литературное имя, не позволяя себе роскоши отстаивать еще чьи-то литературные имена. Вспоминается одна из „букеровских” конференций, проведенных Игорем Шайтановым. Выступавший в самом начале Александр Кабаков предпринял удачную провокацию: современному роману, говорит, не хватает „романов” в сюжете, то есть любовных историй. Один за другим встают оскорбленные романисты и заявляют: неправда, у меня любовной сюжетики предостаточно. И нет чтобы кто-то привел как положительный пример не себя, а коллегу, а тот бы ему ответил аналогичной любезностью. Нет, для большинства современных литераторов чужие имена — табу. Понятно, что момент ревности и даже зависти — в самой писательской природе, но все-таки в прежние времена было принято обуздывать свое ближнезлобие — во имя верности общему литературному делу. Один человек не может заменить собою всю литературу — даже если он плодовит и универсален, как Дмитрий Быков. А Быков, кстати, являет собой в этом смысле отрадное исключение — истинный гражданин литературы, он постоянно говорит и пишет о братьях-писателях: то тепло, то прохладно, причем и то и другое работает на популярность упоминаемого».

Уистен Хью Оден. Знать, уметь и оценивать. Эссе. Перевод с английского Глеба Шульпякова. — «Новая Юность», 2019, № 6 <https://magazines.gorky.media/nov_yun>.

Речь, прочитанная Оденом в Оксфордском университете 11 июня 1956 года.

«Нет ничего хуже плохого стихотворения, которое писалось как великое».

«Если молодой поэт рассуждает о прошлом как о бремени, от которого надо поскорее избавиться, за подобными словами часто скрывается страх, что это прошлое сбросит его с корабля современности».

«Что касается меня, самыми интересными вопросами в разговоре о поэзии я считаю следующие. Первый — технический: „Как сделано это стихотворение, как оно устроено?” Второй — более широкий и касается этики: „Что за человек живет в этом стихотворении? Каковы его представления о правильной жизни или о правильном месте? Его понятие о Зле? Что он скрывает от читателя? Что он скрывает от самого себя?”»

Лада Панова. К 90-летию пьесы М. Кузмина «Смерть Нерона»: не пора ли ее поставить? — «Colta.ru», 2020, 30 января <http://www.colta.ru>.

«Когда речь заходит о русской драматургии, имя Михаила Алексеевича Кузмина (1872 — 1936) всплывает в самую последнюю очередь. Между тем на его счету несколько бесспорных шедевров. Не его вина, а его и наша беда, что они не стали событием русской сцены. Мои попытки предложить самую яркую, наиболее злободневную и, пожалуй, самую сценичную из этих пьес — „Смерть Нерона” (1929) — нескольким московским театрам для постановки успехом пока не увенчались».

«Этот образцово-модернистский шедевр о двух „художниках” — вымышленном русском писателе Павле Лукине и римском императоре Нероне — ввиду несложившейся публикационной и сценической судьбы исключен из соревнования с романами-„тяжеловесами” своего времени, сделавшими себе имя, среди прочего, на повторе его художественных прорывов».

«Один такой „тяжеловес” — „Мастер и Маргарита”. Высказывалось предположение, что Михаил Булгаков мог присутствовать на авторском чтении „Смерти Нерона”. Это объяснило бы наличие в „Мастере и Маргарите” сюжетной схемы, прежде обкатанной Кузминым: современный автор пишет о герое Древнего мира, чья история составляет второй — античный — план повествования. „Мастер и Маргарита”, роман для молодежной аудитории (англ. young adults), со времени первой, журнальной, публикации (1966/1967) сделался хитом. Ныне он выходит огромными тиражами, тщательно изучается, инсценируется и экранизируется. „Смерть Нерона” — интеллектуальная пьеса для взрослых, ставящая трудные, неудобные вопросы, обращенные к творческой и правящей элите, — возможно, отторгается именно по этой причине».

Александра Пахомова. «Пальцы рук моих пахнут духами»: парфюм в жизни и творчестве Михаила Кузмина. Как развеянные историей ароматы помогают понять литературу Серебряного века. — «Горький», 2020, 22 января <https://gorky.media>.

«В пьесе Михаила Кузмина „Смерть Нерона” есть такая сцена:

(По лестнице сходит шумная компания молодых людей и девиц. Один из молодых людей, видимо, уезжает, он в дорожном плаще, мальчик несет чемодан. Все смеются и целуются с отъезжающим).

Молодой человек. Лиззи, духи-то какие? Я все забываю.

Лиззи. Emeraude, emeraude! Ты бы записал.

Молодой человек. От тебя будет пахнуть изумрудом?

Лиззи. Вот балда!

Автор допускает небольшую неточность: сцены в отеле отнесены к 1919 году, тогда как духи, которые влюбленный юноша хочет добыть для своей Лиззи, выпустили двумя годами позднее. Emeraude Coty также были созданы Франсуа Коти в 1921 году и выпускались на протяжении всего ХХ века, вплоть до постепенного угасания дома Коти в конце 1990-х. Замысел пьесы „Смерть Нерона” относится к январю 1924 года, Кузмин начал работу над ней в 1927 году, а закончил в 1929-м (пьеса никогда не ставилась и не публиковалась при жизни автора, она впервые увидела свет лишь в 1977 году). Трудно сказать, когда именно был написан приведенный фрагмент, но не вызывает сомнения, что к середине 1920-х годов духи Emeraude были известны в Советской России. По-видимому, Кузмин и во второй половине жизни не утратил страсти к духам и интересовался новинками парфюмерии».

Поэтические итоги-2019. Часть 3. На вопросы Галины Рымбу ответили Дмитрий Веденяпин, Евгения Вежлян, Влад Гагин, Илья Данишевский, Екатерина Захаркив, Владимир Коркунов, Станислава Могилева, Алеша Прокопьев, Екатерина Симонова. — «Год литературы», 2020, 13 января <https://godliteratury.ru>.

Говорит Евгения Вежлян: «Мне кажется важным, что структура поэзии как своего рода „театра без зрителей”, где литературтрегер-режиссер структурирует литературное пространство, а на самом деле — дает или отнимает право на самопроявление, отделяет „своих” от „чужих” — меняется в сторону большей открытости и инклюзивности. Появляется популярная поэзия — не как особая разновидность текста (по преимуществу „плохого”), а как способ отбора текстов и их публичного бытования. Она создает тот „внешний круг” читателей, из которого отбираются уже читатели „ближнего круга”, готовые к сложным текстам, „продвинутые”. И это отнюдь не размывает поэзию, как опасались в 90-е и 2000-е, а укрепляет ее „читательский” статус, в том числе и статус тех поэтов, которые пишут в зоне, которую Бурдье называл зоной „ограниченного производства” — для других поэтов. Что, в свою очередь, меняет и статус тех мероприятий, которые можно назвать внутрипоэтическими. Это, в первую очередь, немассовые, экспериментальные фестивали, которые становятся зонами настоящего поиска и сотрудничества поэтов».

А. И. Рейтблат. Н. А. Полевой и III отделение. — «Литературный факт», 2019, № 4 (14) <http://litfact.ru>.

«Основной задачей III отделения, вопреки широко распространенным представлениям, было не столько подавление протестов против существующего строя, сколько „профилактика”: сбор информации о происходящем в стране, главным образом о „направлении умов”, а также влияние на общественное мнение с целью обеспечить порядок и спокойствие. Для этой цели III отделение стремилось взять под свой контроль журналистов, причем делало это достаточно гибко. Если Министерство народного просвещения, которое, казалось бы, должно способствовать развитию в стране журналистики и литературы, довольно жестко пресекало любые отклонения от официальной линии с помощью цензуры, а в период руководства С. С. Уварова инициировало закрытие ряда изданий („Московский телеграф”, „Телескоп”), то руководители III отделения, с одной стороны, „журили” журналистов в случае „ошибок”, а с другой — заказывали им нужные материалы».

«В 1847 г. в справке III отделения о Полевом говорилось: „Хотя вначале направление Полевого было несколько свободомыслящее, но после 1834 года, когда запрещен был журнал его за критическую статью об одной драме Кукольника и когда в III отделении сделано было ему внушение, он в полном смысле исправился и до конца жизни был ревностнейшим поборником всех благих целей правительства”. В качестве награды за свою деятельность он в течение жизни получил орден Св. Анны III степени и три бриллиантовых перстня».

«Хотя никаких агентурных услуг III отделению Полевой не оказывал, но литературный союз его с Гречем и Булгариным и направление его литературной деятельности рождали в публике подозрения. Кроме того, о контактах Полевого с Бенкендорфом стало известно в литературной среде, и там сделали свои выводы об их характере».

«С точки зрения нормального человека, писательство — это безумие». Александр Иличевский — о писательской интуиции, самой действенной писательской технике и о том, как Бродский помогает втянуться в гуманитаристику. Текст: Владислав Тимкин, Дарья Выскребенцева. — «Многобукв. Все о creative writing», 2019, 16 декабря <https://mnogobukv.hse.ru>.

Говорит Александр Иличевский (во время встречи с читателями и писателями в рамках проекта «Литературные среды на Старой Басманной»): «Пост в фейсбуке — это, без сомнений, жанр; я написал книжку „Справа налево” в этом жанре. Это жанр виньетки, одним из первооткрывателей которого я считаю замечательного филолога Александра Жолковского, который стал применять его задолго до возникновения фейсбука. После, конечно, Розанова и Венедикта Ерофеева, но все равно Жолковский — первооткрыватель».

«Мы живем в литературоцентричной цивилизации, где все начинается с Библии, а люди в какой-то момент поняли, что жить эффективнее всего тогда, когда у тебя перед глазами текст, когда ты его читаешь и интерпретируешь, развиваешь, пишешь и переписываешь. Пророки — это писатели; были истинные, были лжепророки, но именно это и есть составление канона. Канон не умер, он зафиксирован библейской традицией, которую невозможно вырвать из сердца цивилизации, поскольку она и есть суть ее. Канон не может умереть: это ось, на которой все держится и вокруг которой все строится, а как только она вынимается, мы все тут же превращаемся в пигмеев».

Артем Скворцов. «Преуспеет в словесном тот ремесле…» Похвальное слово Максиму Амелину. — «Литературная газета», 2020, № 1, 15 января <http://www.lgz.ru>.

«Судьба наделила Максима Амелина многими талантами. Ипостаси поэта, филолога, переводчика, критика и редактора — грани единого целого. Пред нами homo cultus, в равной степени плодотворно работающий во всех названных областях. И любой из них с лихвой хватило бы на исключительно насыщенную творческую жизнь. Даже перечисленные дарования не исчерпывают многообразия его натуры: сложись судьба Амелина несколько иначе, он мог бы стать историком, искусствоведом или музыкальным критиком, ибо гуманитарные познания его, без преувеличения, энциклопедичны. Но своим домом он избрал словесность, где сердцевиной оказалась русская поэзия».

«При всей культурной изощренности Амелина его собственная поэзия наполнена весельем, бодростью, игрой жизненных сил. В ней чувствуется недоверие к самокопанию и разъедающей душу рефлексии. И дело тут не только в иной раз проскакивающих лукавых признаниях („…стихи мне звук пустой и Бог-свидетель, / что я тут ни при чем…”), просто активно-деятельное начало для него важнее, чем пассивная созерцательность. Герой Амелина — деятель и делатель. Он, говоря условно, ближе к Штольцу, чем к Обломову. Но все же он и не Штольц. Наиболее убедительное литературное воплощение внутренне близкого ему персонажа — Яков Вилимович Брюс из поэмы „Веселая наука”, с которой автор ворвался в русскую поэзию уже более двадцати лет назад. Это поэтический автопортрет Амелина, изобретательно запрятанный под маской полулегендарного сподвижника российского царя».

Андрей Тесля. «Нерусский» классик. К 150-летию со дня смерти Александра Герцена. — «Colta.ru», 2020, 21 января <http://www.colta.ru>.

«Герцен — одно из „больших имен” русской культуры. То есть он — тот, кого невозможно обойти, вычеркнуть, отменить — как бы ни относиться к его взглядам. Иными словами, он — один из тех немногих, кто составляет самую ее суть. И вместе с тем Герцен — на удивление „нерусский” автор. Над неправильностью его языка потешались современники: Шевырев в „Москвитянине” даже составлял пополняемый словарь „искандеризмов”. Впрочем, как утверждал сам Герцен, он на всех известных ему языках говорил неправильно — поправляя их под себя, обходясь без почтения, — и в случае русского мы теперь многие из „неправильностей”, отмеченных современниками, уже не в силах опознать: он сделал это нормой — собственно, самый большой успех, которого может добиться автор. Говоря о его „нерусскости”, имеют в виду чаще всего другое — саму нетипичность, непривычность его склада для того времени, когда ему довелось жить и писать».

А также: «Лидия Гинзбург, анализируя рассказ в „Былом и думах” о годах в Вятке и Владимире, обращала внимание на редактуру Герценом своих собственных писем и писем невесты. Он убирает длинноты, вычеркивает выражения, слишком явно отдающие романтической выспренностью, — оставляя лишь некоторые знаки времени. „Былое и думы” — „произведение 50 — 60-х годов, в котором 30 — 40-е годы отражены ретроспективно. Читатель знает, что Герцен 30-х годов — идеалист и романтик, читателю сказано об этом, но изображена действительность 30-х годов, прошедшая сквозь сознание зрелого Герцена <…>”».

Сергей Чупринин. «Стрела выпущена из лука, и она летит, а там что Бог даст». Жизнь и необыкновенные приключения «Доктора Живаго» в Советской России. — «Знамя», 2020, № 1.

«Уже 3 августа 1946 года на даче в Переделкине состоялось первое чтение начальных глав — на нем, как вспоминает З. Н. Пастернак, — „присутствовали Федин, Катаев, Асмусы, Генрих Густавович , Вильмонт, Ивановы, Нина Александровна Табидзе и Чиковани”. И уже тогда, кстати сказать, прозвучал первый тревожный звоночек. „На другой день после чтения к нему зашел Федин и сказал, что он удивлен отсутствием упоминаний о Сталине, по его мнению, роман был не исторический, раз в нем не было этой фигуры, а в современном романе история играет колоссальную роль”. Зинаида Николаевна, сколько можно понять, обеспокоилась, а Борис Леонидович вовсе нет».

Николай Шатров. Стихи из собрания Алексея Кириллова. Публикация, подготовка текста, предисловие Владимира Орлова. — «Волга», Саратов, 2020, № 1.

«Приходя в середине 1950-х годов на квартиру Галины Андреевой, знаменитую „мансарду окнами на запад”, Николай Шатров пытался объяснять хозяйке и другим собиравшимся там участникам группы Черткова, что стихи писать нужно ежедневно, и лучше — несколько в день. Сам он действительно старался следовать этому правилу и написал таким образом, по некоторым оценкам, не менее трех тысяч стихотворений. Опубликовано из них, если собрать все книги, подготовленные другом поэта Феликсом Гонеонским, и все журнальные публикации, менее трети. Поэтому обнаруженные недавно пять машинописных томов, подготовленных в 1983 году Алексеем Ивановичем Кирилловым (1931 — 2019), включающих, в общей сложности, около полутора тысяч стихотворений, являются несомненно ценной находкой, особенно если учесть, что пересечений с известными текстами в них не так уж много. Алексей Кириллов долгие годы, до самой смерти поэта в 1977 году, был другом семьи Шатровых. При жизни он записывал авторское чтение на пленку — все известные записи восходят, как правило, к этому источнику; после смерти Шатрова пытался организовать издание наиболее „проходимых”, с его точки зрения, стихов в каком-нибудь советском издательстве — ничего, конечно, не получилось. Тогда, видимо, и пришла мысль подготовить машинописное собрание сочинений. <...> Трудно сказать, почему Алексей Кириллов оставил попытки опубликовать наследие Николая Шатрова после 1991 года, когда это стало возможным».

Составитель Андрей Василевский

ИЗ ЛЕТОПИСИ "НОВОГО МИРА"

Март

5 лет назад — в №№ 3 и 4 за 2015 год напечатан роман Марии Галиной «Автохтоны».

30 лет назад — в № 3 за 1990 год напечатаны воспоминания Наталии Вовси-Михоэлс «Мой отец — Соломон Михоэлс».

85 лет назад — в № 3 за 1935 год напечатана поэма Бориса Корнилова «Моя Африка».

90 лет назад — в № 3 за 1930 год напечатано стихотворение Семена Липкина «C прогорклым, стремительным дымом...»