Белецкий Родион Андреевич родился в 1970 году в Москве. Окончил ВГИК. Прозаик, поэт, драматург. Печатался в журналах «Новый мир», «Современная драматургия», «Знамя», «Дружба народов». Профессиональный сценарист. Живет в Москве.
Родион Белецкий
*
ПО МЕЛОЧИ
Рассказы
МОСКОВСКИЙ ГОСТЬ
Cергей Андреевич Набатников нечасто выезжал из родного города, но когда выезжал, показывал себя во всей красе. К слову сказать, встречали его пышно. Поселили в центре Южно-Сахалинска с видом на сопки. Да еще и мини-бар бесплатным сделали. Набатников робел поначалу, но когда на банкете трижды пили за него как за лучшего представителя головной фирмы, Сергей Андреевич обнаглел. Затеял тост:
— Товарищи… — начал с юморком, но запнулся, увидев спокойные взгляды с корейской стороны стола.
Скомкав тост, Набатников выпил еще, отпустил погулять внутреннего контролера, братался, поставил на место официанта и вышел из ресторана с широкими плечами как хозяин города, да и всего острова, чего уж там. Было жутко холодно. Вдалеке в кромешной тьме мигал двуцветными очами сделанный в Японии светофор.
— Вы не могли бы помочь? — услышал он сзади и обернулся.
На крыльце, за его спиной — женщина и девушка в дутой куртке. Девушка-инвалид сидела в коляске и постоянно двигалась, упрямо прижимая к коленям руки, сведенные судорогой. Голова ее тоже ходила ходуном. Словно пыталась она удержаться от гримасы, но это было выше ее сил, и она выдвигала вперед верхнюю челюсть, обнажая длинные зубы.
— Помогите в машину перенести, — сказала женщина.
— Ее, что ли? — опешил Набатников.
— Ее, да, — сказала женщина. — А коляску — я сама.
Набатников чуть постоял, пытаясь сообразить, понять.
— Ладно, — сказал он. — Давайте.
Он обошел коляску, примерился, глупо выставив руки лопатами. Нагнулся над девушкой, стараясь не дышать, и поднял ее одним движением. Промялась дутая куртка. Он держал тяжелое, жесткое, дергающееся тело. Прорвалось дыхание, Набатников задышал водкой с холодцом и почувствовал, что девушка тоже дышит часто и шумно. Кажется, она заволновалась, стала бормотать что-то, но Набатников не мог разобрать из-за страха упасть вместе с ней с ледяных ступеней. Он совершал шаги вниз, чувствуя, как болонья скользит по ладоням.
Девушка не делала ничего, чтобы удержаться. Она вся была в его руках, и Сергею Андреевичу становилось все страшнее и страшнее. Он не видел, как женщина убрала коляску в багажник, как открыла переднюю дверь. Он только нагнулся и, дрожа всем телом, положил девушку на сидение, помог согнуть ей ноги, отступил назад, мокрый от пота. Девушка смотрела на него снизу вверх, склонив голову на сведенной судорогой шее.
Женщина отодвинула Набатникова, закрыла дверь, обошла машину, села, завела мотор и уехала. Не поблагодарив, словно сделал Набатников то, что должно.
А самого Сергея Андреевича словно ножом вскрыло. Кровь невидимая потекла.
Еле до гостиницы дошел. Сел на стул и полночи просидел, глядя в окно. Будто боялся, что если в кровати окажется, то уже не встанет.
В ПЕРЕРЫВЕ
Писатель Петров сделал перерыв в сочинении исторического романа, прервал непрерывную умственную работу и оказался в реальности, которую не узнал.
Он ехал с незнакомой женщиной в автомобиле в неизвестном направлении.
Писатель, на всякий случай не поворачивая головы, осмотрелся по сторонам, поводя одними глазами. За окном зима, машина — его ровесница, женщина чужая. Кто она? Жена, скорее всего.
Довольный своей проницательностью, Петров позволил себе удобнее устроиться в кресле.
Мотор работал на пределе сил. За окном — зимний, похоже, подмосковный пейзаж.
— Как настроение? — спросил Петров женщину, планируя незаметно принудить ту сказать свое имя.
— Тебе-то что?! — грубо ответила женщина.
Значит, обидел жену, сделал вывод Петров, надо мириться.
— Прости меня, — сказал Петров. — Родные же люди!
— Какая я тебе родная! — громко сказала женщина.
Выходит, не жена. А кто? Петров потерял уверенность в себе. Кто она и куда его везут? Решил применить хитрость:
— Останови на секунду, в туалет надо.
— Потерпи немного, опаздываем же.
Ответ незнакомки его немного успокоил. Значит, он не заложник и везут его не на убой. Опоздать на убой нельзя. Куда же они едут?
Петров посмотрел на руку женщины, лежащую на руле. Обручального кольца он не увидел. На своей руке кольца он тоже не нашел. Что происходит?
— А много еще осталось? — осторожно спросил Петров, глядя на дорогу.
— Много! — ответила женщина резко, глядя на Петрова. — Если бы ты дома не копался, час назад бы выехали!
Значит, мы живем вместе. Жена! Или сестра?
Петров посмотрел на женщину. Старшая сестра.
— Если мы опоздаем, — сказала старшая сестра, — я тебе шею сверну!
Петрову стало неуютно. Все-таки жизнь его под угрозой. Он решил задобрить собеседницу:
— Прекрасно выглядишь.
— Не подлизывайся! — ответила женщина.
Но было заметно, что слова Петрова пришлись ей по душе. Петров решил закрепить успех, развить непринужденный разговор:
— Как мама?
Если они брат с сестрой, мама у них общая. Логично?
— Чья? — спросила женщина.
Неужели жена? — подумал Петров. Он внимательно посмотрел на соседку. Нет, он бы такой стихи читать не стал. Сестра, скорей всего.
— Наша, — осторожно ответил Петров.
Женщина ударила по тормозам. Машина остановилась, только проехав несколько метров по ледяной корке.
В тишине женщина медленно повернулась к Петрову. Писателю стало страшно.
— Я — твоя жена. Меня зовут Аня, — чеканила она. — Мы едем к сыну на присягу в Кубинку! Еще вопросы?
Петров отрицательно замотал головой.
Жена Аня нажала на газ. Они поехали дальше. Петров облизал губы. Все прояснилось. Более или менее. Остался один вопрос. Как зовут сына?
ГАДИНА
В кафе усталый, взмокший отец принес детям поднос с завернутыми в бумагу бутербродами и чаем. Дочка, младший ребенок, поторопилась и сразу опрокинула бумажный стаканчик. Чай потек по столу.
— Что ж ты как гадина! — зашипел на нее отец.
Дочка старалась не смотреть ему в глаза, словно обращались не к ней. Она разволновалась и следующим движением уронила бутерброд на пол. Рассыпался бутерброд, не собрать.
Отец вышел из себя, ущипнул ее пол столом за худую ногу. Ущипнул сильно, до кости, и снова сказал:
— Гадина!
— Гадина, гадина, — повторили набитыми ртами близнецы, сидящие напротив.
Дочка, симпатичная, курносая, взяла короткую паузу и заревела. Широко раскрыв рот, выводя челюсть вперед, сморщив маленький лоб. Со стороны взглянуть — настоящая гадина.
БЕЗ РАБОТЫ
Сергей Николаевич, ответственный редактор, уволенный из родного журнала три дня назад, задержался после завтрака. Он сидел за столом и грустно смотрел в стену. Вошла взмыленная жена, еле собравшая дочь в детский сад, встала в дверях. Сергей Николаевич глубоким голосом сказал:
— Зачем я живу, Маша?
— Не ко мне вопрос, — ответила жена.
— Для чего-то меня Господь же создал, — сказал бывший ответственный редактор.
— Чтобы меня наказать.
— Это не смешно!
— Это грустно, — согласилась жена. — Вставай, надо на беговеле седло поднять.
Сергей Николаевич покачал головой. Жалость к себе переполняла его. С такой тяжестью он был встать не в силах.
— Шестигранник нужен, — сказал он тихо.
Жена так посмотрела на Сергея Николаевича, что он тут же вспомнил, где находится шестигранник.
Позже они с дочерью шли в детский сад. Сергей Николаевич шел, а дочь, сидя на беговеле, усердно перебирала ногами, наступая на сухие листья.
— Зачем я живу, Света? — спросил Сергей Николаевич.
— Чтобы мне помогать, — сказала дочь, не останавливаясь.
Ответ его в целом устроил.
БЕЗ ИНТЕРНЕТА
Васю лишили интернета на две недели за скверно написанный ЕГЭ по литературе. Сослали на дачу и отобрали айфон.
Его сестра Нина была лишена айфона на неделю за мелкое бытовое хамство. Ее привезли на дачу позже.
Злые как собаки подростки сидели на деревянной веранде и ели клубнику из пластикового таза.
Оба смотрели в окно. Листья в нем при каждом дуновении ветра показывали на мгновение, свою светлую сторону. Так себе картинка.
— Видел ролик, лягушки смешно орут? — спросила Нина.
— Ты издеваешься?
— Я просто спросила. Давно выложили.
— Не видел, — сказал Вася трагически, на выдохе.
Залаяла собака. Внутри дачи тихо погудел и замолк холодильник. Наступила тишина, от которой обоим стало жутко нехорошо. Заныли уши, лишенные наушников. Нина подвинула свой стул к Васе.
— Оксимирон новый трек…
— Не слышал! — взорвался Вася. — Не слышал я ничего! Хватит! Меня! Мучить!
— Хочешь, напою?
— Не надо! Как можно так ненавидеть своих родных детей?! Наверное, он не наш отец! Только чужой человек может так издеваться! Только чужой!!! За что?!
Во время последнего выкрика Вася издал небольшого петуха, а после заплакал. Горько, искренне, уронив кудрявую голову на крупные руки.
Нина, послушав, как брат всхлипывает и бормочет, принялась гладить его по волосам.
Чуть позже тихим голосом она стала напевать новый хит Оксимирона. Вася ее не останавливал.
САМОЕ ХУДШЕЕ
Утром случился скандал. На ровном месте. Жена умела лучше выражать свои мысли и загнала мужа в угол. После этого муж пошел и накричал на старшего сына. Даже замахнулся на него. После чего мужу стало стыдно. Жена напрасно взывала к его совести, совесть и так терзала бедного, как дикий зверь.
Продолжили ругаться с неожиданной бодростью.
Дошли до уровня «Ты меня не любишь» и пошли дальше, на неизведанную территорию.
Мужа посетила неожиданная мысль, и он тут же высказал ее вслух:
— Почему, почему мне достается самое худшее?
Жена не поняла:
— В смысле?
— Мне достается самое худшее ИЗ ТЕБЯ! Почему? На работе, даже на улице ты всем показываешь свои лучшие стороны. Смеешься там, стараешься вежливой быть, культурной. А мне?
— А чего, я к тебе плохо отношусь? — Жена была явно сбита с толку.
— Мне достается только усталость, твои болезни, твое плохое настроение…
— Неправда! — Жена стремительно теряла уверенность.
— Ты на кислое лицо свое посмотри.
Она, видит Бог, после этих слов не хотела смотреть в зеркало, но посмотрела.
Помимо воли.
Ну, не кислое. Но кисловатое.
Надо было отбиваться, даже наступать. Но ее покинули силы. Она легла на двуспальную кровать и пролежала в ней одна до вечера. Благо, был выходной.
Муж пришел вечером, после бассейна. Лег рядом и приобнял ее. От него немножко пахло хлоркой.
САМЫЙ СТРАШНЫЙ ГРЕХ
Шеф позвонил, приказал подняться.
По голосу его Михай сразу понял: Борисыч пошел в пике, вечер легким не будет.
Михай запер служебную «Ауди», из лифта написал смс жене, мол, не жди меня, дорогая.
В кабинете на столе стоял подарочный коньяк. Меньше полбутылки. Шеф сидел спиной ко входу и смотрел в окно на Кутузовский проспект. Вытирал пятерней красную лысину.
Состоялся обычный, бессмысленный разговор:
— Выпей.
— Я за рулем.
— Ну немножко-то можно…
Михай отказался и сел на край стула. Шеф пил один, один говорил короткие тосты. Два раза сходил в туалет. Положил локти на лакированный стол, уставившись на Михая. Тот напрягся. Началось. Сейчас будет расспрашивать про Молдавию, потом рассказывать про Афган, потом к шлюхам.
Но все пошло не так.
— Об одном жалею, — сказал шеф. — Взял, сука, грех на душу.
Михай молчал. Задавать вопросы было себе дороже.
— Пошел в баню с чеченами и крест снял. Снял, сука, крест, чтобы своим казаться. Не прощу себе никогда. И Бог мне не простит. Батюшка так и сказал, Петров грех на мне… Рассказал здесь одному. А он говорит, херня, это символ… Какой символ?! — Шеф повысил голос. — Это крест!..
Ехали к шлюхам, и с заднего сидения Михай изредка слышал:
— Какой, на хрен, символ, это
крест!..