БАНКЕТЫ И ФРАНЦУЗСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА ВРЕМЕН РЕСТАВРАЦИИ И ИЮЛЬСКОЙ МОНАРХИИ
*
БАНКЕТЫ И ФРАНЦУЗСКАЯ
ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА ВРЕМЕН РЕСТАВРАЦИИ
И ИЮЛЬСКОЙ МОНАРХИИ
Венсан Робер. Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818 — 1848). Перевод с французского и вступительная заметка В. А. Мильчиной. М., «Новое литературное обозрение», 2019, 656 стр. («Культура повседневности»).
Исследование Венсана Робера, вышедшее в Париже в 2010 году, посвящено истории банкетов во французской политике и политической культуре в период Реставрации и Июльской монархии. Как отмечает автор в начале своего труда — если историки, писавшие о французской политике 1815 — 1848 гг. в XIX веке, неизменно отмечали и описывали банкеты, в первую очередь, разумеется, банкетные компании 1829 — 1830 и 1847 гг., то в дальнейшем они оказались «вне фокуса»: для следующих поколений исследователей важны были социальные процессы, изменения во внутренней политике, прослеживаемые по министерским архивам, и т. п. сюжеты. Банкеты казались чем-то поверхностным, «пеной дней» или «шумом времени», словом, тем, что заслоняет подлинные исторические процессы.
Флобер в письме к Луизе Коле язвительно описывал руанский банкет, состоявшийся в декабре 1847 года: «И после этого девятичасового заседания, проведенного за холодной индейкой и молочным поросенком и в обществе моего слесаря, в особо удачных моментах хлопавшего меня по плечу, я воротился домой, промерзнув до мозга костей. Как низко ни цени людей, сердце наполняется горечью, когда перед тобой выставляют напоказ такой нелепый бред, такое беспардонное тупоумие». Последующие историки если и не соглашались со всеми оценками, данными молодым Флобером, то были склонны смотреть на банкетные кампании как на нечто, чему их организаторы и участники придавали значение существенно большее, чем они имели в действительности.
Впрочем, в отличие от французских читателей, для русской аудитории многие вопросы и попытка Робера переоценить и пояснить для современной публики былое значение банкетов представляются гораздо более понятными — поскольку те реалии, которые подлежат истолкованию автором, намного ближе хронологически к современности в отечественной политической культуре: достаточно напомнить о банкетной кампании 1904 года, инициированной «Союзом освобождения» и сыгравшей существенную роль в общественной мобилизации накануне революции 1905 года — непосредственным же образцом для «Союза освобождения» выступала именно банкетная компания 1847 года.
Политическая роль банкетов в интерпретации Робера — форма политической активности и мобилизации, актуальная в ситуации, когда общественные собрания и т. п. варианты действия являются запрещенными. То есть это вариант, позволяющий оставаться в легальном пространстве — совмещая координацию своих политических сторонников с одновременным эффектом публичного воздействия. Банкет, как подчеркивает автор, остается формально в пространстве «частного», являясь совместной трапезой, — и при этом в период Реставрации действительно оказывается собранием людей если и не знающих друг друга, то, во всяком случае, принадлежащих к одному кругу, чему способствует высокая подписная цена (порядка 20 франков, недельный заработок работника). Но с самого начала эпохи политических банкетов они существуют и в публичном пространстве — не только и не столько на страницах газет, но и в пространстве города: совместная трапеза становится предметом лицезрения других.
Ситуация существенно меняется в 1830-е, когда банкеты все чаще оказываются многолюдными собраниями, от нескольких сотен до тысяч участников, с небольшой платой (3 — 5 франков). Банкеты эпохи Реставрации, несмотря на заявления оппонентов, были если не встречами исключительно выборщиков и имеющих право быть избранными в условиях цензовой монархии, то тех, кто принадлежал к этому же кругу — не входя в него по возрасту или еще не уплачивая той суммы налогов, которая давала право избирать и быть избранным, но уже приближаясь к этой планке. Во времена Июльской монархии банкеты объединяют все более расширяющийся круг людей — вызывая замечания саркастичных наблюдателей о скудных блюдах и дрянных винах: новые пиршества, действительно, движутся в сторону демократизации и их устроители стремятся привлечь как можно более широкий круг участников, численность оказывается все более значимым параметром.
Как отмечает Робер, в банкетной кампании 1847 года, организованной тактическим союзом династической оппозиции и республиканцев, участниками общих трапез оказалось множество тех, кто остался бы за пределами избирателей и в случае, пойди кабинет Гизо на уступки и прими он проект реформы избирательного права. В банкетах второй половины 1847 года приняло участие от 17 до 25 тысяч человек — цифра, которая покажется незначительной уже вскоре, после введения в 1848 году всеобщего избирательного права, но которая явится максимальным показателем политической вовлеченности в границах легального поля за все предшествующие десятилетия: фактически участниками политической жизни уже оказались те, кому было отказано в этом наличным правом и на кого не предполагалось распространить избирательные права наиболее влиятельными оппонентами правительства. Тем самым, замечает историк, мы уже видим изменившуюся реальность — которую власть отказывается признать и которая явочным порядком осуществится в феврале 1848-го.
Впечатляющее по полноте собранного материала и разнообразию ракурсов, с которых рассматривается избранная тема, исследование Робера далеко выходит за пределы собственно истории политических банкетов за три десятилетия — с первого банкета либералов в «Ракете», в 1818-м, вплоть до запрета банкета XII округа, ставшего отправной точкой в событиях, закончившихся крушением монархии Орлеанов и установлением II Республики. И их трудно даже перечислить в одной небольшой рецензии: от вопросов символической значимости выбора дат, провозглашаемых тостов и их порядка, расположения пирующих в зале — до истории образов пира, которые используются в политических банкетах или накладываются на последние, или истории последнего банкета жирондистов. Последний сюжет является предметом отдельной главы — начинающейся с тезиса, что для историографии XX века последний банкет жирондистов перед казнью, в XIX веке бывший одним из самых распространенных образов, связанных с Французской революцией, становится фикцией — вымыслом историографов романтических времен. Венсан Робер подробно реконструирует историю этого образа, идя от Ламартина, сделавшего эту историю известной практически всем, к его источникам — и доходя до Тьера и Нодье, чтобы в результате, пусть и осторожно, вернуть эту историю в число достоверных, доказывая, что она появляется у первых историков революции, пишущих на основании устных свидетельств современников, семейных и соседских преданий. Последующая позитивистская историография отбросила эту историю как недостоверную — в первую очередь реагируя на раскрашенный до полного неправдоподобия рассказ Ламартина и тень от него, падающую на предшественников. Реконструируя историю описаний последнего банкета жирондистов, Робер попутно обращается к движению образов, через которые он осмысляется, — от «Федона», лежащего в подкладке повествования у Нодье, к Тайной вечере, определяющей рассказ Ламартина. Сама по себе вроде бы случайная деталь значима в общем контексте, воссоздаваемом во «Времени банкетов»: для символики, в которой осмысляются политические банкеты этого времени, христианская трапеза, логика причастия — постоянно присутствующая составляющая, задающая к 1840-м годам логику равенства, особенно значимую для республиканских и социалистических банкетов.
Пир/банкет, пусть и организуемый с политической целью, в культуре того времени остается в первую очередь совместной трапезой — базовым элементом социальности, определяющим круг «своих» и дающим возможность войти в число последних. Запретить банкет, утверждает Робер, значило покуситься на фундаментальное, неотъемлемое право — в отличие от запрета митингов, не говоря уже о шествиях, формах политической активности, пока еще чуждых французской культуре. Право собираться на общую трапезу представало тем, что не может отрицать никакое правительство — даже самое деспотическое. Именно поэтому запрет банкета зимой 1848 года стал одним из ключевых событий, из которых сложилась революция 23 — 24 февраля — а с другой стороны, для правительства Гизо этот запрет представлялся необходимым, поскольку банкеты в 1840-е все больше превращались уже собственно в митинги, лишь прикрывающиеся формами, заимствованными у предшествующих десятилетий. Запрет стал поводом для выхода на улицы, а следом возникла новая политическая реальность: со всеобщим голосованием, публичными собраниями и т. д., в которой забылись реалии политики банкетов и тех форм между «частным» и «публичным», которые ее породили и которые бережно и тщательно реконструированы Венсаном Робером.
Андрей ТЕСЛЯ
Калининград