БУКАШКА В ТАРЕЛКЕ

Дьячков Алексей Владимирович родился в 1971 году в Новгороде, с трех лет живет в Туле. Окончил строительный факультет Тульского государственного университета. Автор трех книг стихотворений.

Алексей Дьячков

_*

БУКАШКА В ТАРЕЛКЕ

Выписка

В октябре вспомню лето с дождями и грозами,

После долгой больнички прогулки на воздухе,

Утешение парком и небом с воронами,

Как пищал, умирая, мобильник ворованный.

Между рам репродукции, холмики ватные,

Толстозадые бонны дрожат над инфантою.

Чтобы ветер носил, заливаются суки, но

Лакримозу во всем различают инсультники.

Скоро снег, а не смерть. Дело движется к выписке,

Я все чаще к столбам твоим делаю вылазки.

Лес стоит отрешённо, как храм поздним вечером,

Изнутри озарённый оплывшими свечками.

На обратном пути всё имеет значение,

Шорох, «Радио Джаз» и слова-исключения.

Заплутал у проезда больничного пьяница.

Продавщица ночного ларька улыбается.

Татарин

На даче, таблетки сердечные или

Ключи от сарая ища,

Нашел среди крошек и катушков пыли

Я гвоздик в кармане плаща.

В болонье мой дед ветки жёг за рекою,

Ладони над пламенем грел,

Он гвоздик держал про запас под рукою

И, видно, забить не успел.

Глядел на зарницу, к стволу прислонившись,

И розовый пар выдыхал,

И слушал пустынное небо и слышал,

Как кто-то на флейте играл.

Я каждый сентябрь вспоминаю о лете,

О солнечном деде, о нас.

И зёрна и семечки с гвоздиком этим

В ладони держу каждый раз.

И каждый раз речка идёт облаками,

Берёзовой рощи желтей,

И ветер порывистый мусор карманный

С ладони уносит моей.

Букашка в тарелке

Отец ушёл. Остались мы одни.

За долгими молчаньями и спорами

В своей хрущобе коротаем дни.

Пророчество осталось неисполненным.

Мужицкий Брейгель написал пейзаж,

В котором мы клубами дыма думаем,

Шагаем по меже и входим в раж,

Стальные вёдра наполняя клубнями.

А осень на пеньке сидит сама,

Чтоб, пухлый пролистав источник знания,

Запомнить исключения слова

И расстановку знаков препинания.

Она боится рака и ЧК,

Военных, деревенских и психических,

Грозы и в слове «ссора» прочитать —

Союз Советских Социалистических.

Арена

И было радостно и страшно мне.

Волненье, новый переезд.

Свет потушили. Кто-то кашлянул.

И сразу заиграл оркестр.

И выпал круг на тонком лучике,

Перо, чернила, чик-чирик —

Сутулится на детском стульчике

Над сочиненьем ученик.

Он пишет о волненье садика,

Грозе, прошедшей далеко,

О хмурых бородатых всадниках

И о наезднице в трико.

Склонил упрямо классик голову,

Блуждая в звуках и словах.

Пришла пора сказать о клоунах,

О дрессировщице собак.

О зебрах на лиловом выпасе

И хищниках со всех сторон.

Пора спешить, пока не вышли все

На завершающий поклон.

О чем — никак не вспомню — думал я,

Под шум листвы и плеск воды,

Когда брезент сорвали с купола,

И — ни созвездий, ни луны

Не оказалось. Тьма на выпасе,

Дымок затушенных свечей.

Зачем с тех пор так быстро вырос я?

Так долго мучился зачем?

Деревня

Багровая полоска, лодка с парусом,

Июль растает в сумерках того

Гляди, поставив жизнь мою на паузу

И занавеской выбившись в окно.

А в сумерках и я, и дом без адреса.

Накапливает звезды тишина.

И тьма, как книга, изданная в «Ардисе»,

Таинственна, неведома, жива.

И даль любая — долгая и гулкая,

Но раздувает горизонт угли,

Чтоб бабушка в простой косынке с внуками

Домой вернуться затемно смогли.

Хаос

Рос без отца, считался отмороженным.

С годами полюбил глядеть в окно.

Грыз ногти и курил где не положено.

Снимал, верней — вымучивал кино,

В котором люди падают, как ангелы,

В осеннюю пожухлую траву.

А дальше — пни с грибницами в овраге и

Ключ подставляет под лучи волну.

Еще кино с тоской в открытом космосе.

Он шерудит в камине кочергой

И говорит, но нет надежды в голосе.

Ему не отвечают ничего.

Ларёк, бараки, прочая экзотика.

Бассейн пустой, в сплошном тумане всё.

В пальто мужик — от бортика до бортика

Несет свечу, никак не донесёт.

Возвращение

В кармане куртки звякнули ключи.

Давно за насыпь закатилось лето.

Поселок дачный в сумерках молчит,

И лишь в глуши мотор мотоциклетный

Потрескивает. Лает сиплый пёс,

Хозяину пропащему не веря.

Я, кажется, до старости дорос,

Совсем дошёл. И вот я перед дверью

Стою, такой угрюмый и большой,

Твержу одно и то же: Что не мучил

спасибо, что любил... Спасибо, что

Не наказал меня благополучьем.

Кому, как в детстве, искренно молюсь?

Прислушиваюсь — лай и скрип уключин...

Дверь открываю, но войти боюсь,

Пока мне лампу кто-нибудь не включит.

Закрытие нарядов

Он молитву споёт, перепутав слова,

И «аминь!» в завершении вымолвит,

Чтобы мыкался синедриона слуга,

Чтоб блудницы, разбойники, мытари

В переходе к нему подошли, осмелев,

В кофр гитарный подсыпали мелочи.

Чтоб на выходе дворник скучал о зиме,

Говорил о спасении немощный.

А когда на закате взойдут купорос

И сурьма над замёрзшими лужами,

Доведет бригадира в стекляшке до слёз

Собутыльник своим простодушием.

Даст росток в подсыхающей марле зерно,

Гул раскатится в радиораструбе.

И возьмет пацана на поруки звено,

Перед мастером походатайствует.

Из шумливой столицы к уставшей жене,

Допоздна выпекающей блинчики,

Я  вернусь в мою глушь, где белил пожалел

Одинокий сосед на наличники.

Буду воду в ладони костлявые лить,

Пить кофейный напиток задумчиво,

Буду в углях притихших огонь шевелить,

В ожиданье чего-нибудь лучшего,

Затянувшийся день, поезда без огней,

Вспоминать толкотню и убожество.

Как разбухшие крошки клевал воробей,

Припорошенный снегом творожистым.

Как играл волосатик без первой струны,

На куплет запасался терпением.

Неспроста перед сном из моей головы

Не выходит никак его пение.