ПЕРИОДИКА

ПЕРИОДИКА

«Афиша Daily», «Горький», «Дилетант», «Звезда», «Знамя», «Лиterraтура», «НГ Ex libris», «Новая газета»,
«Новое литературное обозрение», «Огонек», «Радио Свобода», «Реальное время», «СИГМА», «Стороны света»,
«Учительская газета», «Цирк „Олимп”+TV», «Book24», «PrimaMedia», «Rara Avis», «Textura»

Полина Барскова. «Великие неудачники», или Как это (было) сделано. — «Новое литературное обозрение», 2019, № 3 (№ 157) <https://www.nlobooks.ru>.

«Скажем, прием „остранение” обрел массу жизней. Одну из самых разительных — в работе самой трудной ученицы Шкловского — Лидии Гинзбург. На остранении строится ее самый страшный, самый странный труд „Записки блокадного человека”, где она остраняет собой и при этом от себя блокадный опыт. Меньше известно, что первым это когнитивное и художественное упражнение как раз для ситуации описания городской катастрофы совершил именно Шкловский в „Осаде Петербурга” и „Сентиментальном путешествии” (1923), которые он переписывает в блокадных страницах позднейшего сборника „Тетива” (1970), сообщая нам удивительное: „Город был жив и мертв”. Катастрофическое остранение перелетает от учителя к ученице как жуткий теннисный мячик или, скажем, шаровая молния. Такие же наблюдения за дальнейшей жизнью приема, когда он перестает быть «собственностью» того, кто его увидел и осмыслил, безусловно, возможны в случаях Якобсона и Брика — или Эйзенштейна и Вертова, чьими изобретениями до сих пор держится любая новая киношкола и киноволна».

Павел Басинский. Нам хочется понять свою страну. Беседовал Антон Ефимов. — «PrimaMedia», Владивосток, 2019, 6 мая <https://primamedia.ru>.

«Когда я в начале двухтысячных делал биографию Горького, у меня были развязаны руки. Не то что бы я знал больше советских горьковедов. Просто они не могли этого говорить, или не хотели, это уже другой вопрос. А сейчас все можно, нет цензуры».

«Если говорить о литературном Дальнем Востоке, для меня это, конечно — Владимир Арсеньев. Арсеньев — великий писатель. Его книгами „Дерсу Узала” и „Сквозь тайгу” я в отрочестве зачитывался, перечитывал бесконечно. Для меня эти книги такие же литературные шедевры, как „Остров сокровищ” Стивенсона или „Пятнадцатилетний капитан” Жюля Верна. С другой стороны, это очень серьезное этнографическое и географическое исследование, написанное изумительным языком. Я не знаю, существует ли уже биография Арсеньева. Но эта фигура, безусловно, требует изучения».

Вальтер Беньямин. Оскудение опыта. — «СИГМА», 2019, 11 мая <http://syg.ma>.

«В мае в рамках издательского проекта „Панглосс” (Рипол-Классик) выходит сборник эссе Вальтера Беньямина под названием „Девять работ”. Представляем оттуда текст „Оскудение опыта”, впервые опубликованный в 1933 году в пражском немецкоязычном издании Die Welt im Wort».

Далее — из Беньямина: «Такого рода житейские мудрости нам предъявляли, пока мы росли, то сурово одергивая, то успокаивая: „молод еще о таких вещах судить”, „поживешь — сам узнаешь”. И было точно известно, что такое опыт: его старшие передавали младшим. В краткой форме пословиц, с авторитетом человека искушенного; пространно и словоохотливо в рассказах; порой это была история, принесенная из дальних стран и рассказанная у камина перед сыновьями и внуками. — Куда все это кануло? Где найти человека, умеющего рассказать порядочную историю? Где эти люди, оставляющие на смертном одре завет, который будут передавать из поколения в поколение как фамильную драгоценность? Кому сегодня пословица приходит вовремя на помощь? И кому сегодня взбредет в голову попытаться справиться с молодыми людьми, ссылаясь на свой опыт?»

«Нет, ясно во всяком случае: опыт упал в цене и это касается поколения, которое в 1914 — 1918 годах прошло одно из страшнейших испытаний мировой истории. Возможно, это не так странно, как кому-то покажется. Разве не заметили мы тогда, что люди пришли с фронта онемевшими? Не обогатившимися, а обедневшими по части опыта, который можно передать другим? И то, что десять лет спустя полилось потоком книг о войне, совсем не было тем опытом, который один человек может поведать другому. Но не стоит этому удивляться. Никогда еще опыт не был так уличен во лжи, стратегический — позиционной войной, экономический — инфляцией, телесный — голодом, нравственный — властями. Поколение, которое еще ездило в школу на конке, оказалось под открытым небом в краю, где неизменными остались разве что облака, а посреди всего, в энергетическом сплетении разрушительных токов и взрывов, крошечное и беззащитное человеческое тело».

Дмитрий Быков. Джоан Роулинг. — «Дилетант», 2019, № 5, май <https://diletant.media>.

«Ей [Роулинг] случайно удалось запечатлеть главные обстоятельства борьбы добра и зла на новом этапе; ей удалось отрефлексировать и предсказать определяющие черты нового времени — к таким пророкам стоит прислушиваться, сколь бы заурядными и даже неудачливыми ни выглядели они в молодости, сколь бы простым и незатейливым ни выглядел их моральный облик в зрелости».

Евгения Вежлян. Литпроцесс как его больше нет, или Почему литературная жизнь теперь такая скучная. — «Лиterraтура», 2019, № 138, 11 мая <http://literratura.org>.

«Многое, очень многое поменялось в последние лет пять. Например, больше не кажется убедительным рассуждение в духе „на моем вечере было два слушателя, но зато оба — поэты!”, впрочем, как и восклицание „кто все эти люди”, столь распространенное в 2000-е. Читатель — нет, вовсе не „массовый”, а умный, понимающий, тонко чувствующий, знакомый или безымянный, близкий или далекий — сейчас, несомненно — основная инстанция пресловутого „приращения смысла”, как раньше этой инстанцией был автор. Именно ему мы объясняем, что происходит в литературе (если мы по-прежнему считаем литературой производство и потребление текстов) и что за этим кроется (что я, собственно, сейчас и делаю). Поэт по-прежнему — орудие языка, но у поэзии и — шире — у литературы нет больше монополии на язык».

«Концептуалистская культура назначающего жеста постепенно побеждает культуру канонизации: литературой становится то, что в качестве таковой обсуждается и бытует. У каждого есть право на мысль и высказывание и каждый потенциально способен понять то специальное, что необходимо для осуществления такого права. В этом смысле вербатим и популяризация растут из одного корня. Понимать, слушать и объяснять — гораздо интереснее, чем управлять, раздавать места и выстраивать иерархии».

«Итак, постсоветский литературный проект — закончился. Литпроцесс как производство „литературы”, кажется, больше не вернется (хотя в стране суверенного интернета — кто же может загадывать и строить прогнозы), на смену ему приходит производство не литературы, но — текстов (и как индустрия, и как просьюминг) и их интерпретаций. Ну и славно».

См. также: Анна Голубкова, «О моя юность! О моя свежесть!» — «Лиterraтура», 2019, № 139, 30 мая <http://literratura.org>.

Игорь Вишневецкий. Литературная судьба Василия Кондратьева. — «Новое литературное обозрение», 2019, № 3 (№ 157).

«Когда-нибудь, когда будет составлена подлинная история русской литературы — и яснее выступят действительно значимые фигуры, а многие другие затушуются, — за Василием Кондратьевым буду признаны два качества. Во-первых, он стал ключевым звеном между экспериментальной русской, но также и европейской поэзией и прозой 1920 — 1930-х — теми, что до поры до времени казались написанными на полях магистрального развития западного человечества (или того, что за это магистральное развитие принималось), и экспериментальной литературой современной России. Во-вторых, он создал цельный и крайне своеобразный художественный мир, которому невозможно подражать, потому что такой мир требует предельного опыта в чтении, в писательстве и в жизни. Предельность означает отказ от скидок по отношению к себе и к окружающим, прямой взгляд на вещи, отсутствие и намека на конформизм. Оба эти качества определили литературную судьбу Кондратьева и его биографию — яркую, короткую и (как казалось в момент его гибели) трагическую».

«Итак, на излете советской эпохи и внутри эстетически противостоящей ей неподцензурной литературы — в нашем кругу — возник явно гениальный юноша (в 1988-м, сразу после демобилизации из армии Кондратьеву исполнился 21 год), который в течение последующих четырех-пяти лет попытался осуществить то, чего вся русская литература не смогла полностью осуществить в течение последующего тридцатилетия (1988—2018): очистить наше сознание от шелухи и вернуться к предельным формам разговора о самых значимых в общезападном контексте, которого мы, русские, неотъемлемая часть, вещах — о свободе воображения и о свободе вообще, а также об их пределах, о травме творимого, в том числе и нами самими, насилия (т. е. в конечном итоге снова о свободе), о совместном действии в культуре ради будущего (т. е. к разговору о предшественниках и о контексте) и о том, что нас может ради этого действия объединять».

Соломон Волков. Культура никогда не исчезает совсем. Беседу вел Борис Кутенков. — «Учительская газета», 2019, № 20, 14 мая <http://ug.ru>.

«<...> Андрей Георгиевич Битов обратил мое внимание на то, что здесь имеют значение законы чистой биологии. Он сказал мне: „Соломон, посмотри, как иногда пучками рождаются великие поэты”. И действительно, Ахматова родилась в 1889-м, Пастернак — в 1890-м, Мандельштам — в 1891-м, Цветаева — в 1892-м. Получается, вся наша „великолепная четверка” поэтов появилась на свет „по одной штуке” на протяжении четырех лет. И разве это возможно предсказать?»

«Или, например, я всегда утверждал, что для русской поэзии второй половины XX века колоссальное значение имело то, что произошло в сентябре 1939 года между мамой и папой Бродского. Тогда был зачат Иосиф Бродский, родился он в мае 1940-го, и это изменило всю географию и всю картину русской поэзии и ее судеб. А представьте себе, если бы не родился Бродский? Тогда судьбы всей „оттепельной” поэзии — и Евтушенко, и Вознесенского — были бы совершенно другими: кто-то из этих поэтов обязательно получил бы Нобелевскую премию, и судьба его пошла бы совершенно по другому руслу».

Татьяна Вольтская. Если нет любви, я перестаю видеть. Текст: Марина Токарева. — «Новая газета», 2019, № 47, 29 апреля <https://www.novayagazeta.ru>.

«Стихи писались, наверное, с 11 лет. Я еще застала подполье, Вторую культуру, успела дважды напечататься в кривулинских „Журнале 37” и „Северной почте”. Помню разговоры: ГБ, прослушка, слежка. Иногда казалось: люди гипертрофированно этим упивались, это поднимало значимость литературного подполья в собственных глазах. И когда началась перестройка, все стало проявляться: если печатался, публиковался, а не работал вахтером, не сторожил, то вроде как уже и не настоящий поэт. Но подполье я задела краем, никаких дивидендов от пребывания там не получила, не попала в когорту, которой заинтересовался Запад, в число людей, которые поехали, стали там печататься. Прошла между поколениями. А потом я всегда считала (и раньше, и теперь): сначала позаботься о тех, кто от тебя зависим, а потом можно подумать и о стихах…»

«Мне просто кажется, очень важно продолжать традиционную линию с метрическим стихом, рифмами, которые уж сто раз хоронили, ведь если выплеснуть музыку из поэзии, ее и не будет».

Где-то живут Раскольников и Гамлет. Мария Рыбакова о вытесненных из сознания преступлениях и мире, который может оказаться творением зла. Беседу вела Наталья Рубанова. — «НГ Ex libris», 2019, 30 мая <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.

Говорит Мария Рыбакова: «Тема книги [роман «Черновик человека»] все же скорее не ответственность за творцов, а человеческая жестокость. <...> Я думаю, что человеку, который через это прошел, то есть бывшему вундеркинду, продукту иной идеологии и иного времени, выросшему вундеркинду, ныне забытому, но так и не нашедшему для себя другой роли, очень легко было бы поверить в радикальное отсутствие добра в мире и в то, что миром правит безраздельное зло (как в случае моей героини, которая, конечно, не совсем Ника [Турбина]: нет трагической смерти, есть только полная опустошенность). В то же время я читала „Происхождение видов” Дарвина и вспомнила цитату из Милоша о том, что теория Дарвина — это иллюстрация тезиса Шопенгауэра о неумолимой, жестокой и слепой воле к жизни, царящей в природе. Поэтому мне показалось уместным использовать примеры из „Происхождения видов” в романе о жестокости. Вообще та же мысль однажды пришла ко мне независимо, совершенно случайно, во время прогулки вдоль моря: что, если природа не равнодушная — а злая? Что, если в ее равнодушии заключено зло?»

Линор Горалик. «Дело не может быть женским или мужским». Феминизм, женщины-писатели и «гендерно окрашенный текст». — «Реальное время», Казань, 2019, 5 мая <https://realnoevremya.ru>.

«<...> Я верю, что человек привносит в текст значимые части своего индивидуального опыта. Если эти значимые части касаются гендерной тематики, мы получаем гендерно окрашенный текст, если этнической — этнически окрашенный, если еще какой-то из великого и неисчерпаемого разнообразия человеческих тематик — мы видим в тексте и это».

«К моему огромному сожалению, я практически не читаю прозу (не по какой-нибудь красивой или осмысленной причине, а просто в силу глупейшей идиосинкразии, с которой я всячески пытаюсь бороться), поэтому основной круг моего чтения уже много лет — non-fiction и поэзия. И то, и то, на мой читательский взгляд, сейчас находится в расцвете (мы говорим о русскоязычном пространстве), и всех авторов-женщин здесь не перечислить. Если говорить о non-fiction, мое чтение дает понятный крен в сторону истории и теории повседневности и теории моды; из недавних книг я с огромным удовольствием назову работы великой исследовательницы российской повседневности Наталии Лебиной, молодого ученого Екатерину Кулиничеву, только что выпустившую свою первую книгу (она посвящена культурной истории кроссовок), Дарью Димке, написавшую блистательную книгу „Незабываемое будущее” о советских коммунарах, Ольгу Вайнштейн — специалиста по теории костюма. Если же говорить о поэтах, мне хочется упомянуть не только авторов своего поколения, — например, Марию Степанову, Евгению Лавут, уже названную Елену Фанайлову, — но и, например, Ксению Чарыеву и Евгению Риц».

«Я очень счастлива в своей семейной и личной жизни, надеюсь, что моим ближним тоже хорошо со мной. Но вот что острейшим образом интересно: я <...> уверена, что этот вопрос практически никогда не задали бы писателю-мужчине. Его появление в интервью о феминизме особенно показательно и, мне кажется, о многом говорит».

Зачем сегодня читать Александра Блока? Беседовала Алена Бондарева. — «Rara Avis», 2019, 8 мая <http://rara-rara.ru>.

Говорит поэт и педагог Алексей Олейников: «Блок, мне кажется, просто создавал напряжение поэтического поля, в котором многие светились — как лампочки возле катушек Теслы. Загадочный сфинкс со ртутным блеском в глазах, вот кто такой Блок. Его фотографии гипнотизируют, как движения удава — он невыразим, прекрасен и абсолютно чужд. У них, впрочем, у всех этих поэтов и поэток тех лет такой заостренный ожиданием снимка взгляд, выбеленная коллоидной взвесью серебра кожа — и век Серебряный, и сами они выхвачены у времени, спрятаны в серебряный карман фотографа. Но Блок среди них удивителен. Ни Дамой своей и Вечной женственностью, ни сложными отношениями с женщинами (у кого их не было в, том числе и у самих поэток?), ни воплощенным в слове усилием символизма (хотя это оксюморон, где символизм и где усилие? Явления это несовместные, поэзия символиста должна литься, как вода в горло, как песня из — свободна и чиста, вот Бальмонт в этом смысле чистое дитя символизма, радостно блуждающее в зеркальных лабиринтах своих ассонансов, „слова любви всегда бессвязны, они дрожат, они алмазны” и все такое). Блок не такой. Он шел с символистами, он был их знаменем, но он был всехней поэзией. За одни строки

„Замер, кажется, в зените

Грустный голос, долгий звук

Бесконечно тянет нити

Торжествующий паук”

я бы отдал всего Брюсова».

Наталья Иванова. На фоне Пушкина. Что представляет собой отечественная словесность в год 220-летия «нашего всего». — «Огонек», 2019, № 21, 3 июня <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.

«Исчезают периодические издания — только что были, а вот и нету. Как-то не очень заметили смерть „Континента”, журнала, составившего эпоху, выходившего в Париже, а потом и в Москве. Перед смертью журнал успел выпустить четыре тома-дайджеста лучших статей, эссе, мемуаров — обращаюсь к ним как к наследию Игоря Виноградова. Смерть журнала совпала со смертью главного редактора, литературоведа, критика, философа. Закрылся журнал поэзии „Арион”. Тридцать лет выходил усилиями Алексея Алехина — и вот исчез, нет средств. Зато (горькая усмешка) рекомендую бакалаврам и магистрантам: можно писать дипломы об „Арионе” или „Континенте” — проекты завершены».

Игорь Кириенков. Покоряя «Пирамиду». Каково это — читать роман Леонида Леонова, который писался полвека. — «Горький», 2019, 31 мая <https://gorky.media>.

«Я не дочитал „Пирамиду”, но мне она очень понравилась. Вернее, так: это был удивительный (и длящийся до сих пор) опыт работы с текстом, амбиции которого — эстетические и идеологические — сильно превышают нормативные показатели. „Пирамида” — это роман-эксцесс, и дело не только в его устрашающем (где-то полторы тысячи страниц в оригинальном двухтомном издании) объеме и вполне томас-манновской длине предложения. Дозиметр начинает сходить с ума уже в прологе. Объясняя свое решение публиковать незаконченную книгу, Леонов пишет о „близости самого грозного из всех когда-либо пережитых нами потрясений”, „гулком преддверии больших перемен” — другими словами, надвигающемся Апокалипсисе, в свете которого композиционная отделка — проблема далеко не первого порядка: лишь бы услышали».

«Трудно вообразить себе менее удачное время для публикации такой странной вещи, чем 1994-й. Промежуток между перестроечным читательским ражем и рождением нового интеллигентского мейнстрима („Чапаев и Пустота” выйдет через два года) — эпоха, совсем вроде бы не располагавшая к историософской рефлексии. „Пирамида” требовала другого — хочется по-стариковски сказать, прежнего — режима внимания: почтенный, грудь в орденах, автор разрешает мысль, дает ультимативный ответ на главные вопросы жизни, вселенной и всего такого. Это был вызов — и нашлись те, кто его принял».

Андрей Краснящих. Постмодернизм до постмодерна. «Ничейная территория» в литературе XX века. — «НГ Ex libris», 2019, 30 мая.

«Проблема в том, что в западной литературе существует явление, хронологически оно относится к 1930-м годам (за одним более ранним исключением, я о нем скажу), которое не укладывается в парадигму ни модернизма, ни постмодернизма, выламываясь из первого и опережая второй».

«Причем эти произведения и их авторы — одни из ключевых, вершинных в литературе XX века, я сразу их и перечислю, это — „Человек без свойств” Музиля, первым томом в первой редакции вышедший в 1930-м, „Коричные лавки” (1933) и „Санатория под клепсидрой” (1937) Бруно Шульца, трилогия Генри Миллера „Тропик Рака” (1934), „Черная весна” (1936) и „Тропик Козерога” (1938), „Ослепление” (1935) Элиаса Канетти, „Фердидурка” (1938) Витольда Гомбровича, ранний Беккет — „Больше лает, чем кусает” (1934) и „Мерфи” (1938), а также „О водоплавающих” (1939) и „Поющие Лазаря” (1941) Фланна О’Брайена и новеллы Борхеса, написанные на рубеже 1930-х и 1940-х и вошедшие в сборник „Сад расходящихся тропок” (1941). Ряд, конечно, далеко не полный, тема в начале разработки, он, надеюсь, будет расширяться».

Александр Кушнер. О стихах и прозе. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2019, № 5 <http://zvezdaspb.ru>.

«Вспоминая свою молодость, должен сказать, что тогдашние молодые прозаики (Андрей Битов, Валерий Попов, Рид Грачев, Игорь Ефимов, Венедикт Ерофеев, Фазиль Искандер, Людмила Петрушевская и др.) любили стихи, знали их, и наша дружба или знакомство были подкреплены любовью к чтению. А вот кого я не любил, кого избегал, так это равнодушных к чтению поэтов, которых еще Мандельштам в статье „Армия поэтов” назвал „прирожденными не-читателями”. Ни Батюшкова, ни Баратынского, ни Вяземского, ни Анненского они не знают и сегодня. Зато пишут стихи и заполняют ими журналы, самодеятельные книги, Интернет, заслоняя настоящих поэтов, которых всегда немного, несколько человек…»

Марк Липовецкий. Теория модернизма. — «Новое литературное обозрение», 2019, № 3 (№ 157).

«В чем значение монументальной трехтомной антологии „Формальный метод”, составленной Сергеем Ушакиным? Конечно, в публикации многих текстов, затерянных в газетах, журналах, а то и стенограммах 1920 — 1930-х годов. В собрании вводных статей к авторским разделам (по пять в томе), написанных блестящими специалистами, каждый из которых освещает мир избранного автора точно выбранным аналитическим „хайлайтом”. В отличных указателях, делающих почти три тысячи страниц антологии действительно открытой книгой. В иллюстрациях, подобранных со вкусом и знанием дела, наконец».

«Однако, думается, проект Ушакина значительнее, чем просто добросовестное антологическое издание интересных авторов, — и по замыслу, и по исполнению. Он собирает под одной обложкой теоретические и программные высказывания по меньшей мере четырех групп новаторов в искусстве и теории: 1) „классических” формалистов — Шкловского, Тынянова, Эйхенбаума, Якобсона; 2) создателей новых языков (и их „грамматик”) кино и театра — Мейерхольда, Эйзенштейна и Дзиги Вертова; 3) лефовцев — Брика и Третьякова, а также формально не связанного с ними, но идеологически близкого Алексея Гана (фигура забытая, но симптоматичная); 4) художников-авангардистов — с одной стороны, Малевича, с другой, конструктивистов — Родченко, Лисицкого, Татлина, Степанову. Сходств между ними много, но не больше, чем различий (о чем ниже). Однако Ушакина это не очень беспокоит. Он — и своим предисловием, и самим подбором текстов — доказывает, что перед нами оригинальная русская теория модернизма (и добавим — авангарда)».

«Тут важнее другое — дискурсивное поле, объединенное едиными силовыми линиями, порождающее парадоксы и конфликты идей, вопросы, перерастающие в самостоятельные исследовательские зоны. В этом, я полагаю, главное достижение антологии Ушакина — в предъявлении этого поля и в его смелой разметке. Дальше будем спорить о демаркационных линиях и дефинициях».

В этом номере «НЛО» много разных мнений об этой антологии.

«Научиться доверять материи». Интервью с философом Еленой Петровской. Текст: Иван Мартов. — «Горький», 2019, 27 мая <https://gorky.media>.

Говорит Елена Петровская: «Впрочем, не могу сказать, что чтение в моем детстве было приоритетным занятием. Меня занимало другое — изготовление макетов интерьеров. В детстве бывают „провисания”, когда болтаешься без дела и не знаешь, чем себя занять. И в одно из таких „провисаний” мой дедушка подсказал мне сделать что-нибудь миниатюрное. Это произвело на меня большое впечатление, и я занималась этим достаточно долго. Делалось все при помощи подручных средств: пластилин, картон, лак для ногтей и так далее. Например, чтобы сделать маленькую расческу, можно использовать пластилин для изготовления ручки, а еловые иголки — для зубьев. И я до сих пор люблю мелкие предметы. Но это не коллекционирование (Беньямин, например, любил собирать детские игрушки) — такие предметы меня просто завораживают».

«Сегодня мне интереснее всего заниматься движением материи: как та отпечатывается в образах — вернее сказать, как она заявляет о себе с помощью этих последних. И образ, конечно, это вовсе не изображение. То есть мы имеем дело со множеством изображений, преимущественно технологической природы, но сегодня это та среда, которая нас окружает и частью которой сами мы являемся. Мы не можем наблюдать ее со стороны, а только можем ею быть, подчиняясь ее мельчайшим колебаниям и перепадам. А это означает, что образы должны мыслиться как динамические знаки — если хотите, в пирсовском ключе: то есть как бесконечная цепь этакого природного семиозиса (или, по-другому, становления), куда наряду с прочими вещами, одушевленными и неодушевленными, вписаны и мы. Ведь любое изменение — это то, что трансформирует нашу субъективность, хотя мы сами можем это и не замечать. Надо научиться доверять материи, как природной, так и социальной, попадать в такт ее сложным, постоянно изменяющимся ритмам».

«Наша миссия — вытаскивать на российский рынок книги, которые без нас не будут изданы никогда». Шаши Март о микроиздательствах, аудиокнигах и этике общения в сетях. Беседу вела Наталия Федорова. — «Реальное время», Казань, 2019, 3 мая <https://realnoevremya.ru>.

Говорит Шаши Март (Шаши Мартынова, переводчик, совладелец микроиздательства «Додо Пресс»): «Язык — далеко не только практический инструмент коммуникации, но и жанр искусства — и литературного, и искусства обыденности, повседневности. Для меня любое устное высказывание, сколь угодно не предназначенное к запечатлению для потомков, а просто устное общение. А это тоже акт искусства, часть единого сложного высказывания, каким я считаю любую жизнь, в том числе и свою, и потому я часто рекомендую окружающим пробовать относиться к своей жизни так же. И поэтому коль скоро устное, письменное или бытовое высказывание, даже самое проходное, — часть большого мультимедийного высказывания, которое есть человеческая жизнь, — относиться к нему имеет смысл по возможности так же тщательно и примерно вдоль тех же незримых силовых линий, вдоль которых рождается и создается любое произведение искусства. Научиться этому самостоятельно, по моему опыту, непросто, учить снаружи — еще труднее, но никто не запрещает пытаться».

«С письменной речью проще, потому что, когда ты наедине с окном в компьютере или с листком бумаги, карандашом и ручкой, у тебя есть время, чтобы перепридумать фразу. Все ограничивается только твоим терпением. В устной речи такой возможности нет, переиграть нельзя, оттого и возникает стресс. В частности, поэтому мало кто всерьез берется приводить свою устную речь в порядок — как правило, это на первых порах мешает разговаривать».

Всеволод Некрасов об «этапах» и «методах» своего творчества: два разговора с Владиславом Кулаковым в 1990 году. Вступительное слово Галины Зыковой. — «Цирк „Олимп”+TV», 2019, № 30 (63), на сайте — 1 апреля; продолжение следует <http://www.cirkolimp-tv.ru>.

В 1990 году Владислав Кулаков сделал многочасовые аудиозаписи своих разговоров с Всеволодом Некрасовым, оцифрованное аудио можно слушать на сайте vsevolod-nekrasov.ru.

«Состояние пятидесятых годов, особенно начала пятидесятых, когда искусства нет, просто нет, оно отменено, и уже возникают теоретические обоснования этой отмены, теория бесконфликтности — страшное дело! А искусства хочется как воздуха. Первым делом на что обрушиваешься: на формы. Кажется, что именно регулярный стиль мешает искусству. Но тут же останавливаешься. Потому что для меня всегда, и тогда тоже — особенно по скудости поэтических впечатлений — очень жив был „Василий Теркин” Твардовского. Даже не „Теркин на том свете”, которого я тогда уже знал (в 1954 году меня познакомил с ним Леша Русанов, который потом повез в Лианозово), а обыкновенный „Теркин”, которого знают все, „книга про бойца”. Мне и сейчас кажется, что это, может быть, единственный, самый бесспорный факт советской, действительно советской литературы. Видимо, это связано просто с тем, что единственный момент, когда советский человек был более или менее не виноват, — война. Потому что тут, так сказать, активизировался другой человек, не советский, который виноват еще больше: он взял на себя все грехи. И это здорово сказалось, вылезло в „Теркине”: момент правоты и человеческой состоятельности. Потом, по-моему, Твардовский уже так не писал».

«А к [Леониду] Мартынову я когда сунулся — вообще услышал мефистофелевский хохот: что, хотите показать стихи? — Ха-ха-ха-ха-ха — ну, приходите! Приходите! И я как-то уж после этого не пошел».

«Отсутствие внешнего врага — это ужасно». Беседа с прозаиком Павлом Крусановым. Текст: Борис Куприянов. — «Горький», 2019, 24 мая <https://gorky.media>.

Говорит Павел Крусанов: «Я погрузился в пучину русского рока, был членом Ленинградского рок-клуба. Кстати, очень характерная история: в то время в Ленинграде не было строгого цехового деления, какое есть сейчас — поэт, музыкант, художник, — все варились в одном котле, все были друг с другом знакомы и делали, как им казалось, одно дело. Противостояли унылому официозу. Прекрасная иллюстрация здесь — курехинская „Поп-механика”. Драгомощенко читал со сцены стихи, задники мог расписывать Тимур Новиков или Африка — все это была одна компания, делающая одно общее дело. Да... Но в музыке, к сожалению, ты не можешь в одиночку полностью отвечать за результат, поскольку музыка — дело коллективное. Как провел накануне вечер барабанщик или басист, попадает ли теперь один в доли, другой в ноты — это было выше меры твой личной ответственности. Отсюда неудовлетворение. Возможно, именно подспудное желание отвечать за все от начала и до конца стало тем побудительным мотивом, который вытолкнул меня в литературу, поскольку здесь ты и только ты отвечаешь за каждую букву».

«Были определенные музыканты в рок-клубе, которые считали, что рок — это музыка протеста, неприятия, и все, кто взял в руки гитару, непременно должны, пусть и на эзоповой фене, всю окружающую фальшь выводить на чистую воду, вошь на гребешок. По принципу московской „Машины времени”. Кстати, именно благодаря этому подходу тексты в русской рок-музыке подчас выглядят столь жалкими, занудными и дидактичными. Но основной массе новой волны, в которую я тогда влился, было глубоко наплевать на любую дидактику и патетику — тошнило и от официальной, и от протестной».

«Мне кажется, в русской литературе достаточно любителей бабочек. Пора уделить внимание и жукам».

Борис Парамонов. Политрук-эстет. К столетию со дня рождения Бориса Слуцкого. — «Радио Свобода», 2019, 9 мая <http://www.svoboda.org>.

«Советская лояльность Слуцкого не вызывала никаких сомнений, а многих свободомыслящих людей порой и раздражала. Казалось: каким нужно быть простаком, чтобы не видеть пороков времени, самого коммунистического замысла. Слуцкий простаком отнюдь не был, правду он видел — и про Сталина в свое время написал мощное стихотворение под названием „Бог”. Однажды оно было даже напечатано. И другое было стихотворение — „А мой хозяин не любил меня”. Но дело не в Сталине и даже не в самом коммунистическом проекте. Любая идеология не для стихов. И вот тут самое важное в Слуцком — самое трудное, что в нем надо понять. Слуцкий был эстет. У него была своя эстетика — вот этот советский минимализм и прозаизм».

«Но для эстетического переживания действительности, истории, бытия вообще нужна некоторая отстраненность, взгляд со стороны. Нужно увидеть жизнь как бы прошедшей, чтобы родилось эстетическое переживание. Искусство — особенно словесное — всегда поиск утраченного времени. В этом был прием Слуцкого и эстетический эффект его стихов: он увидел коммунизм как бы прошедшим, конченным, и посему приобретшим эстетическое качество. Поэзия Слуцкого в этом смысле элегична. Это даже не трагедия, а именно элегия. Слуцкий не воспевает советскую историю, а прощается с ней — он ностальгирует. Отсюда эстетика, отсюда красота. Коммунизм потому и можно воспевать, что он уже кончился, пары вышли — сейчас нечто другое, и коммунистический идеализм уже не смертоубийственная идеология, а воспоминание о юности».

Алексей Попов. Полковнику никто не верит? Героизация военных страниц биографии Л. И. Брежнева как камертон исторической памяти. — «Новое литературное обозрение», 2019, № 3 (№ 157).

«В условиях отсутствия подробных и более объективных источников, нежели мемуарные свидетельства, можно утверждать лишь то, что замысел издания брежневских воспоминаний возник в конце 1976-го — начале 1977 годов (по одной версии, у него самого, по другой — у К. У. Черненко). Несмотря на разное время публикации, все произведения цикла создавались практически одновременно, и автором литературной основы непосредственно „Малой земли” являлся публицист, писатель, заведующий отделом публицистики журнала „Новый мир” Аркадий Сахнин. Общая литературная редакция всех произведений цикла в едином стиле, по всей видимости, осуществлялась журналистом „Известий”, одним из самых популярных советских очеркистов того времени Анатолием Аграновским. Причем истинное авторство приписываемых Брежневу мемуарных произведений стало негласным достоянием общественности еще задолго до весны 1980 года, когда генсеку была торжественно вручена Ленинская премия за достижения в области литературы и искусства. Уже 4 апреля 1979 года советский литературный критик Игорь Дедков сделал такую запись в своем дневнике: „Авторство, выходит, такое: ‘Малая Земля‘— А. Сахнин, ‘Возрождение‘ — А. Аграновский, ‘Целина‘ — А. Мурзин. И не единой встречи с главным Автором”. Также из мемуарных источников известно, что важную идейно-организационную роль в создании брежневского мемуарного цикла сыграли Генеральный директор ТАСС Леонид Замятин и его заместитель Виталий Игнатенко».

Ранняя смерть поэта: границы понятия. Круглый стол. Часть 1. Ведущий Николай Милешкин. — «Textura», 2019, 27 апреля <http://textura.club>.

4 апреля 2019 года в литературном клубе Людмилы Вязмитиновой «Личный взгляд» состоялся круглый стол «Ранняя смерть поэта: границы понятия», посвященный проблемам, связанным с антологией «Уйти. Остаться. Жить» и литературных чтений «Они ушли. Они остались».

Говорит Борис Кутенков: «Летом прошлого года мы возвращались с премьеры фильма об одном из поэтов антологии, и я увидел жадную сосредоточенность людей на причинах его убийства/самоубийства, споры, затмевающие интерес к текстам. Ситуация вроде бы не нова, но для меня она стала переломной в разочаровании в идее посмертной памяти — как стал таковым и ор выше гор вокруг смерти еще одного из поэтов первого тома нашей антологии, Романа Файзуллина, в соцсетях. <...> Мне близка позиция Марии Степановой, один из ключевых сюжетов эссеистики которой — незащищенность мертвых, их подверженность всякого рода домыслам. Стихи сопротивляются интерпретационному произволу уже самим фактом своего существования; личность поэта и его поступки все-таки куда менее защищены от различного рода искаженных толкований, поэтому тут надо быть более осторожным».

См. также: Ранняя смерть поэта: границы понятия. Круглый стол. Часть 2. — «Textura», 2019, 3 мая <http://textura.club>.

Русским быть невыгодно? Право на идентичность равнозначно праву на жизнь. Беседу вел Сергей Рыков. — «Литературная газета», 2019, № 20, 22 мая <http://www.lgz.ru>.

Говорит президент Института национальной стратегии Михаил Ремизов: «Существует ложно понятый стандарт российской политкорректности, в соответствии с которым многим людям кажется, что их самоидентификация как русских в каком-то смысле ущемляет представителей других народов. Можно дискутировать, насколько оправданно позиционировать Россию как государство русских. Здесь есть почва для конфликта притязаний. Но проблема в том, что самоцензура затрагивает не только сферу притязаний на государство, но и самоидентификацию».

«Симптоматично, что люди с активной потребностью в идентичности бегут в субкультуры или другие традиции. Есть экзотические случаи типа „русских мусульман” или „родноверов”. Но, пожалуй, самым ярким симптомом болезненности нашего состояния является феномен „русского украинства”. <...> Есть и другие версии отказа от русской идентичности. Например, региональные. Это когда люди говорят: мы не русские, мы казаки. Вырезать историю казачества из истории русского народа — это значит лишить историю русского народа львиной доли ее энергетики и ее содержания. Помимо казачества, есть, например, и активисты поморской идеи, которые позиционируют поморскую идентичность как отличную от русской».

«Надо стремиться сделать русскую идентичность более привлекательной, более насыщенной, более объемной, более интересной. Если угодно, нужно „продюсировать” русскую идентичность. Лучшее, на что мы можем рассчитывать в отношении государства к данному вопросу, — это нейтралитет. Если оно будет нейтральным — уже хорошо».

Галина Рымбу. Бормотанье неземной архитектуры. О «Стихах из „Зеленой тетради”» Елены Шварц. — «Горький», 2019, 30 апреля <https://gorky.media>.

«„Стихи из ‘Зеленой тетради’” интересно читать вместе с опубликованными в 2012 году юношескими дневниками Шварц: идеи, состояния, поэтические образы и там и там перекликаются. Александр Скидан называет юношеские дневники Шварц не просто литературным, но и „антропологическим” документом».

«Сегодня уже можно открыто говорить о том, что в каноне андеграундной литературы доминировали мужчины, поэтические среды того времени, как и некоторые теперешние, были довольно мизогиничны (открыто и на уровне своего «коллективного бессознательного»), а женщины здесь воспринимались скорее как музы, соратницы, жены, собеседницы и те, кто помогает налаживать пространство всего этого подпольного литературного мира, формирует его (например, как Рита Пуришинская, жена Леонида Аронзона, чьи письма были недавно опубликованы отдельной книгой). Шварц в этом выбрала, высвербила какой-то свой путь и, пройдя по краю больших нарративов и религиозных метафизик, смогла вписать в канон в том числе и свой женский опыт...»

См. также о книге Елены Шварц «Войско. Оркестр. Парк. Корабль»: Игорь Гулин, «Вся поэтическая рать» — «Коммерсантъ Weekend», 2019, № 13, 19 апреля <http://www.kommersant.ru/weekend>.

Издатель Феликс Сандалов: «Покупка книг — жест уверенности в собственном бессмертии». Текст: Екатерина Писарева. − «Афиша Daily», 2019, 30 апреля <https://daily.afisha.ru>.

Говорит главный редактор издательства Individuum Феликс Сандалов: «Многие думают, что издательство — это процессинговый юнит, который приставлен к типографии. Что это такая обрабатывающая машина, которая готовит файлы в печать. Ни про магию книги, ни про редакторскую логику, ни про гуманитарные задачи люди не думают. Они приходят с текстами: „Вы же издаете? Издайте мое”. И это вызывает отпор, потому что все-таки мы здесь немного другими вещами занимаемся».

«Покупка книг — ритуал, который не всегда даже связан с желанием прочесть книгу. Часто это форма поддержки независимого книжного магазина. Я прихожу и набираю несколько книг, которые в ближайшее время совершенно точно не будет возможности прочесть. Но к этому оно, конечно, не сводится, есть десятки разных целеполаганий. Это еще и жест коллекционирования, безумной одержимости набиванием полок дорогостоящими изданиями, жест уверенности в собственном бессмертии в конце концов — что когда-нибудь у тебя найдется время на то, чтобы разобраться в формальной грамматике или в истории Италии».

Александр Снегирев. «Я животное, которое пишет текст». — «Book24», 2019, 6 мая <https://book24.ru/bookoteka>.

«Снегирев — псевдоним, появившийся случайно, отчасти от моей тогдашней уверенности, что у писателя непременно должен быть псевдоним. Интуитивно я не ошибся, с древних времен, встав на новый путь, мужчина берет себе новое имя. Псевдоним помогает смотреть на себя со стороны, помогает отделять рабочее от частного, налагает ответственность».

Советская литература его отвергла. Судьба поэта Ивана Пулькина. Текст: Дмитрий Волчек. — «Радио Свобода», 2019, 9 мая <http://www.svoboda.org>.

В связи с выходом в московском издательстве «Виртуальная галерея» книги Ивана Пулькина «Лирика и эпос» Иван Ахметьев говорит: «В 20-х годах он [Пулькин] был комсомольским поэтом, но потом произошло радикальное и существенное развитие стиля, в результате которого он, как и его ближайший друг Оболдуев, вышли за пределы того, что принимала советская литература. Тогда эти пределы не были четко обозначены, но теперь уже понятно, почему одни вписались, а другие не вписались. Оболдуев и Пулькин пытались издать свои книги в конце 20-х годов, но это им не удалось. На книгу, которую подготовил к печати Пулькин, была положительная рецензия Багрицкого, но комсомольский поэт Казин ее зарубил. Потом судимость, после этого уже клеймо, стигматизация, не до книг. Хорошо, что хотя бы две публикации ему после освобождения удалось сделать».

«Не знаю точно, когда он [Пулькин] познакомился с Оболдуевым, но это было самое существенное знакомство. У них сложился неофициальный круг, они даже придумали для кружка название СПР — Союз Приблизительно Равных или по-другому ЭСПЕРО. Кроме Пулькина, в него входили Оболдуев, Иван Аксенов, Кирилл Андреев, Яков Фрид и Варвара Монина. Фрид стал известным советским кинодеятелем, сценаристом и режиссером. Особое значение для Пулькина имели отношения с Оболдуевым, это было серьезное творческое взаимовлияние. Но этот круг был просто уничтожен усилиями доблестных органов. Примерно одновременно были арестованы Пулькин, Оболдуев и Бобров. Хотя они все получили достаточно мягкие приговоры, но существование этого круга было пересечено, самым негативным образом сказалось на творческом развитии. В 30-х годах у Пулькина возник еще один круг, более молодые люди, это были братья Гладковы — Александр и Лев, уже упомянутый Валентин Португалов, Игорь Зубковский и Григорий Меклер. Одного из участников, Григория Меклера, в апреле 1934, уже после осуждения Пулькина, расстреляли, потому что он был харбинец. Все они писали стихи».

«В стихах много эротики, но традиционной. В письмах Пулькина есть такой аргумент: „Как же меня, такого женолюбивого, обвиняют в этом?!” Оболдуеву инкриминировали чтение стихов Марины Цветаевой в компании. Пулькин тоже любил читать стихи в компании, в том числе стихи Цветаевой. Не знаю, что инкриминировали Боброву. Бобров был в ссылке в Кокчетаве, Оболдуев был концертмейстером лагерного театра в Медвежьей горе на Беломорканале, а Пулькин работал в лагерной газете в Мариинске, в Сиблаге. Это, конечно, были не настоящие лагеря, но все равно насильственное пресечение естественного развития жизни и творчества».

Современность и меланхолия. Кто придумал модерность и почему она заканчивается. — «Горький», 2019, 29 мая <https://gorky.media>.

Стенограмма лекции историка и писателя Кирилла Кобрина на филфаке МГУ.

Говорит Кирилл Кобрин: «Надо сказать, что до 2013 года проблемы модерности меня не очень интересовали. По образованию я медиевист и занимался средневековым Уэльсом, а как литератор писал о совершенно других вещах. Но с этого момента у меня началась обсессия представлениями о современности, я пытался понять, что такое современность и в каких отношениях мы, сейчас живущие, находимся с ней. Тут возникает сразу несколько уровней».

«Первый уровень — это, условно говоря, медийно-академический „белый шум”. Этот шум продолжается уже лет тридцать-сорок, и состоит он из рассуждений следующего толка: первое — модерность кончилась, и мы живем в постмодернизме, или в постмодерную эпоху. Пункт второй, противоречащий первому: модерность кончилась, и мы вообще непонятно в чем живем. Пункт третий, противоречащий первым двум: модерность не кончилась, мы живем в модерности. И, наконец, четвертый: как написал Бруно Латур, известный французский философ, модерности никогда не было. И тут либо мы вслепую, или почти вслепую, выбираем один из этих вариантов и начинаем его разрабатывать, либо мы начинаем сомневаться в самом понятии. А когда мы начинаем сомневаться в самом понятии, естественно, первое, что сделает историк (и филолог, историк литературы наверняка тоже), — он это понятие историзирует. Он попытается понять, в каких исторических рамках это понятие релевантно».

«„Современность” — слово, которое появляется и курсирует между Готье и Бодлером во Второй империи, в период длиной чуть более десяти лет, между 1852-м и 1863 годом. Каждый раз оно предъявляется осторожно, с пониманием того, что представляешь своему языку „чужака”. В 1855 году Готье пишет: „Современность — есть ли такое существительное? Чувство, которое оно выражает настолько недавнее, что этого слова скорее всего нет в словаре”. Бодлер в 1863-м ищет что-то такое, „что нам позволено было бы назвать ‘современностью‘, так как нет лучшего слова, выражающего эту идею”».

Андрей Тавров. Другие. — «Стороны света», Нью-Йорк, № 18 (2019).

«Функция стихотворения. В стихотворении всегда есть то, что превышает его: отсутствие, живая пустота, дырка. В бублике для меня важнее всего дырка, заметил Мандельштам, бублик можно съесть , а дырка останется. Для выявления этой дырки оно и пишется, из нее и происходит, ей и движется, как колесо движется вокруг пустой втулки по замечанию Лаоцзы».

Константин Фрумкин. Люди и вещи в политических системах. — «Знамя», 2019, № 5 <http://magazines.russ.ru/znamia>.

«Человек как участник референдума или избиратель видится обладающим стабильным, однозначным и достаточно полно выражающим его убеждения мнением. Человек считается политическим субъектом, но понятие субъекта часто предполагает внутреннее единство, которого у человека нет».

«Политическое мнение возникает как сложная функция от обстоятельств существования и процедуры фиксации этого мнения. Сложность функции такова, что не может идти речи о „выражении воли народа” или „воли избирателя”, о механическом отражении чего-то, сущностно имеющегося в избирателях. И не потому, что процедуры искажают их мнения, а потому, что исходного мнения нет вовсе, оно конструируется процедурой. Исходно есть трудно понимаемая человеческая психология, словесные отчеты о ее состоянии, телесность, системные взаимосвязи между людьми — и все это сложным образом резонирует, приводя к появлению „политического решения”».

«Фраза „власть принадлежит народу” демагогическая и ложная не потому, что она ему не принадлежит, а потому, что само понятие „народ” если и имеет вообще какое-то значение, то обозначает крайне сложную систему, которой сложно приписать субъектность. У народа нет ни сознания, ни поступков, ни воли, а только свойства (и менталитет есть тоже лишь одно из свойств), о власти народа так же трудно говорить, как о власти атмосферы или власти природы. Самое смешное, что, в принципе, даже нельзя отрицать: природе принадлежит власть, хотя столь же глупо и настаивать, что она ей принадлежит».

Михаил Эпштейн, Андрей Битов. Разговор о постмодернизме. Вступление и публикация Михаила Эпштейна. — «Знамя», 2019, № 5.

Разговор состоялся 8 декабря 1995 года в Атланте (США), куда Андрей Битов приехал по приглашению Михаила Эпштейна с лекцией «Современное, модерное и постмодерное в русской литературе», которую прочитал в Эморийском университете.

«М.Э.: Сейчас Андрей Георгиевич произнесет некое вполне тривиальное и потому слегка абсурдное выражение, которое подведет итог нашей дискуссии.

А.Б.: Да, и тогда окажется, что это была детская присказка: „Пусть будет как будет! Ведь как-нибудь да будет. Ведь никогда не было, чтобы никак не было”.

М.Э.: Удивительно, а я некоторое время жил под впечатлением другой присказки: „Ничто не может быть, не будучи чем-то”. У вас — „как”, у меня — „что”, вот и вся разница. Так было, есть, да так и будет.

А.Б.: Длинное „да” русское».

Олег Юрьев. Из Живого журнала. Записи 2006 года. Предисловие Валерия Шубинского. Публикация Ольги Мартыновой. — «Стороны света», Нью-Йорк, № 18 (2019).

«Своеобразие юрьевских блогов в том, что они не укладываются ни в один из жанровых канонов. Писатель, по собственным словам, „шутит всегда, когда не оговаривает обратного” — но шутит ли он, говоря, что шутит?» (Валерий Шубинский).

См. также: Олег Юрьев, «Стихотворения 1982 — 1984» — «Новый мир», 2019, № 7.

«Я уже два года непрерывно сижу и читаю 90 томов Толстого». Андрей Зорин о жизни и творчестве автора «Войны и мира». Текст: Мария Нестеренко. — «Горький», 2019, 28 мая <https://gorky.media>.

Говорит Андрей Зорин: «Мне же кажется, что Толстой при всем частом изменении своих точек зрения по тем или иным вопросам, естественной для человека, жившего такой интенсивной интеллектуальной жизнью, был одной из самых цельных и последовательных фигур в истории мировой культуры. И распространенный разговор о его „противоречиях” хотя и способен ухватить важные частности, уводит нас от главного».

«Методологически меня в какой-то степени вдохновила книга Григория Осиповича Винокура „Биография и культура”, в которой он пишет, что Лермонтов-юноша непонятен, если мы не знаем о дуэли на склоне Машука, и судить о Гете как авторе „Вертера” невозможно, если мы не помним о Гете-министре. Его идея состояла в том, что биография — это своего рода синтаксическое развертывание человеческой личности. Мне кажется, что это очень хороший подход не только для анализа биографии, но и для анализа творчества — по крайней мере, если речь идет о таком человеке как Толстой».

«Методологию нельзя выбрать как блюдо в меню ресторана, это так не работает. Видишь материал, видишь проблемы, которые он перед тобой ставит, подходишь к ним исходя из собственного профессионального и человеческого опыта, и тогда может возникнуть потребность опереться на какую-то теоретическую традицию. Меня всегда привлекала герменевтическая традиция, отчасти как она выглядит в теории семиосферы позднего Лотмана, но в большей степени я ориентируюсь на интерпретативную антропологию, основы которой разработаны Клиффордом Гирцем. С наследием Толстого я продолжаю работать в том же ключе, хотя, изучая творчество человека, оставившего огромное философское наследие, этот подход надо модифицировать».

Составитель Андрей Василевский

ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»

Июль

25 лет назад — в № 7 за 1994 год напечатана статья А. Солженицына «„Русский вопрос” к концу ХХ века».

50 лет назад — в №№ 7, 8, 9 за 1969 год напечатан роман Георгия Владимова «Три минуты молчания».

55 лет назад — в №№ 7, 8 за 1964 год напечатана повесть Юрия Домбровского «Хранитель древностей».

90 лет назад — в № 7 за 1929 год напечатана «Повесть» Бориса Пастернака.