К ТИШИНЕ

Куллэ Виктор Альфредович родился в 1962 году на Урале. Поэт, переводчик, эссеист, сценарист, комментатор собрания сочинений Иосифа Бродского. Лауреат литературных премий. Живет в Москве и Санкт-Петербурге. Постоянный автор «Нового мира».

Виктор Куллэ

*

К ТИШИНЕ

* * *

Внятно и зябко смеркается.

Стали стволами колонны.

Души ушедших смыкаются

над головою, как кроны.

Отогреваюсь не книгою —

в них всё местами облыжно —

речью листвы безъязыкою.

Днём её просто не слышно.

* * *

Порой припоминаю — жизнь назад

мы, променяв концлагерь на детсад,

гадали: доживём ли до свободы.

Что ж, дожили… Несчастная страна,

перенатянутая, как струна,

фальшивит и не попадает в ноты.

Пущай дана свобода для пера,

но нынешняя ушлая игра

ничуть не слаще бывшего совписа.

Вникать в их расхожденья — недосуг.

Всё чаще снится забубённый друг,

зарытый в перегное Танаиса.

Мальчишкам, что способились седин,

ложь тех, с кем ты был некогда един, —

язвит и жалит души, как стрекало.

«Времён без счёта, Время же — одно», —

он говорил. И чёрное вино

по бороде на грудь его стекало.

«Пускай поодиночке мы малы —

мы поднимаем пашню, как волы,

что впряжены перед Господним плугом.

А это значит: речь не зарастёт

ни мусором, ни слоем нечистот.

Ложь можно исцелить лишь чистым звуком…»

Гармонии изнанкой служит жуть,

но всяк торил свой суверенный путь

с остервенением первопроходца.

Надеюсь, что грядущая шпана

добром припомнит наши имена.

И чудо русской речи не прервётся.

* * *

Видимо, эта кровать —

просто над бездной настил.

Худо, да так, что стонать

или молиться — нет сил.

Сколько б досужих рацей

ни перевёл на компост,

всё ж выживанья рецепт

на удивление прост:

рядышком чуешь тепло,

помнишь, что ты не один,

и первородное Зло —

дурость. Ну, как никотин.

Спящий свернулся в клубок —

влюбчивое существо.

Пусть ему снится, что Бог

за ухом чешет его.

* * *

Возраст, это просто возраст…

Бытом — пренебречь.

Поутру вдыхаешь воздух,

выдыхаешь — речь.

Кажется, дозрел до правды,

только с ней — темно.

Из насущных в прошлом правил

выжило одно:

тем, кто прежде отблукали,

горизонт не засть…

Коли станешь облаками —

выплачешься всласть.

* * *

— Старость подоспела

пулей на излёте.

Выгорел до пепла.

Стыдно дряблой плоти.

— Привыкай, болезный,

к незавидной роли.

Станешь бестелесный —

убежишь от боли.

* * *

Если кому и верить,

знаю наверняка:

не предадут лишь ветер,

речка да облака,

сгустки остывшей лавы,

звёзды, чей свет угас…

А словеса — лукавы.

Даже лукавей нас.

* * *

Волна. За нею вслед ещё волна.

Зато невозмутима глубина.

Не важно, как попал на глубину:

нырнул сознательно, пошёл ко дну.

Простая изначальная вода,

и ты в ней отразился навсегда.

Жить не с кого. Придётся самому

торить неповторимый путь во тьму.

* * *

Внятный, чуть слышный призыв…

Мёртвое зеркало вод,

слово любви отразив,

взморщится и оживёт.

Так — эстафетою рук

от сотворенья согрет —

мир воплощается в звук.

Звук возвращается в свет.

* * *

Очнулись и замерли

в скорлупке одной.

Сегодня ли, завтра ли

накроет волной.

Всё горше и строже то

время, когда

всё, что нами прожито, —

уйдёт, как вода.

* * *

Привыкаю к тишине —

проще вслушиваться в слово.

Взрослый мальчик, ты же не

ждал чего-либо иного?

Всё, что мучилось, лгалось, —

копит память-ростовщица.

Пусть любовь прошла насквозь —

рана всё ещё гноится.

* * *

Ну, приеду…

Собственно: на кой?

Воли нету,

тягостен покой.

Этот город,

где давно не ждут, —

лжив и горек,

как случайный блуд.

Что ж, усвою:

поперёк переть

нам с тобою

неповадно впредь.

День погожий.

Близится закат.

Впрямь, похоже,

впору привыкать

к плеску Стикса,

к тяжести монет.

Спохватился —

человека нет.

* * *

Кротость, непрочный успех в ремесле

плюс карнавальная спесь…

Сызнова голый на голой земле —

вот он я. Весь.

Милостив к тем, кто очнулся на дне,

чистый рисунок светил.

Я вас любил, дорогие. Во мне

просто нет сил.

* * *

В памяти бесследно замой

привкус пакости новостной.

Помирать сподручней зимой —

безысходнее, чем весной.

На морозе, обнажена,

боль почти уже не болит.

Неизбежная белизна

душу чистотой оделит.

После матери и отца,

после стольких друзей, жены

(всё слышней во мне их сердца) —

даже ангелы не нужны…

Веры дар — способный досель

превозмочь любые клише —

то ли прорубь, то ли купель

стёсанной до смерти душе.