ТРУДЫ И ДНИ АНДРЕЯ СОКОЛОВА

Березин Владимир Сергеевич родился в 1966 году в Москве. Прозаик, критик. Автор нескольких книг прозы и биографических исследований. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.

Владимир Березин

*

ТРУДЫ И ДНИ АНДРЕЯ СОКОЛОВА

(«Судьба человека» Михаила Шолохова)

Все расскажем про восход и про закат,

Горы сажи, да про горький мармелад

Что доели, как закончили войну

Да как сели мы на Родине в плену.

Юрий Шевчук

Рассказ «Судьба человека» ругали многие — от Солженицына до Рассадина. Шолохову пеняли за неуместный оптимизм и украшательство действительности. Между тем рассказ этот страшен, да и не рассказ он вовсе, а притча. Земное отражение того загадочного и странного текста, который начинается словами «Был человек в земле Уц...»

Звался этот человек Иовом, и было у него богатство, которое и присниться не могло герою шолоховского рассказа. Но зачем-то суровый Бог поспорил с сатаной о его вере, и наступили для Иова годы испытаний. Пошло прахом его имущество, но вера его была крепка. Расточилась его семья, но все же он не оставил веру, и наконец покрылся он язвами с головы до пят и сидел в пепле, скребя свое тело черепком. Приходили к нему друзья, но их речи не помогли человеку из земли Уц.

Шолохов написал рассказ не о войне, как иногда думают. Его герой даже не солдат, а человек мирный и, пройдя войну, остается тем, кем был, — маленьким мирным человеком. Важно, что за всю войну Андрей Соколов убивает один раз. Причем убивает без сожаления и колебаний — этот единственный раз приходится на русского человека, причем Соколов убивает его в церкви.

Человек, попав в плен, хочет выдать взводного командира немцам, и вот Соколов убил его.

В рассказе есть всего четыре фамилии: одна — фамилия человека, под начальством которого Соколов воевал в Гражданскую войну. Красный комдив Киквидзе погиб в девятнадцатом году, его не нужно было расстреливать двадцать лет спустя. Это фамилия реального человека, воевавшего против атамана Краснова, — она привет «Тихому Дону» с другой войны. Другая фамилия — самого Соколова, вроде звенящего канцелярской цепочкой слова «имярек». Потому что иметь в России фамилию Соколов или Петров — все равно что не иметь никакой. Третья фамилия принадлежит немецкому лагерному коменданту — прочь ее, вон. И четвертая фамилия — фамилия задушенного, задавленного в церкви. Впрочем, нет, есть еще посвящение Евгении Григорьевне Левицкой, члену КПСС с 1903 года^[1].

Еще есть в тексте рассказа знаменитый город Урюпинск, воплощение провинции, где работает до войны Андрей Соколов.

Этот город стал символом, частью советского общественного мифа, именно про него рассказывали анекдот. Это старый анекдот, сейчас он имеет только историческую ценность, потому что рассказывает про обязательный социально-политический экзамен. А герой шолоховского рассказа, между прочим, ни разу не говорит о партии и идее как о своем ориентире: «Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?!»

Вся партийность образца ХХ съезда вынесена Шолоховым в эпиграф. Но вернемся к анекдоту. На экзамене по некой марксистской дисциплине преподаватель спрашивал:

— Перечислите основные работы Маркса и Энгельса.

— А кто это такие?

— Да вы откуда такой (такая) взялись?

— Из Урюпинска!

Преподаватель задумчиво поднимал глаза к потолку и еле слышно произносил себе под нос:

— А может, бросить все и махнуть в Урюпинск?..

Но это вполне реальный райцентр Балашовского района. Вокруг казачьи места, течет Хопер — город так же реален, как запчасти к комбайнам, краны и колбасы, которые там делают.

Потом он уступил место географического анекдота Бобруйску, но, кажется, и белорусский Бобруйск из некогда знаменитого пассажа Владимира Сорокина тоже не на слуху.

А Андрей Соколов жил в земле Воронеж. Юность его обыкновенна, то есть неправедна: «Парень я был тогда здоровый и сильный, как дьявол, выпить мог много, а до дому всегда добирался на своих ногах. Но случалось иной раз и так, что последний перегон шел на первой скорости, то есть на четвереньках, однако же добирался. И опять же ни тебе упрека, ни крика, ни скандала».

Сначала Андрей Соколов работает слесарем — как и мужчины семейства Власовых, в котором мать известна более других родственников. Много говорили, что Горький выстроил «Мать» как Евангелие. Это и была попытка создать Евангелие от революции.

В каком-то смысле «Судьба человека» святочный рассказ. Он опубликован в два приема — 31 декабря 1955-го и 1 января 1956 года.

В советское время праздничную функцию Рождества взял на себя Новый год, и то, что «Судьба человека» была напечатана в этот праздник, делает его настоящим советским святочным рассказом.

Понятно, что по условиям задачи герой этой истории — человек нерелигиозный.

Вот его взяли в плен, посадили с другими солдатами в пустую церковь.

А по церкви ходит человек, просится до ветру. «Не могу, говорит, — осквернять святой храм! Я же верующий, я христианин! Что мне делать братцы?» — «А наши знаешь, какой народ? Одни смеются, другие ругаются, третьи всякие шуточные советы ему дают. Развеселил он всех нас, а кончилась эта канитель очень даже плохо: начал он стучать в дверь и просить, чтобы его выпустили. Ну, и допросился: дал фашист очередь через дверь, во всю ее ширину, длинную очередь, и богомольца этого убил, и еще трех человек, и одного тяжело ранил, и к утру он скончался». Автор, герой и тот рассказчик, что курил с Шолоховым на берегу речки Еланки, не то чтобы осуждают безвестного богомольца, а как-то не одобряют его.

Но «Судьба человека» остается рассказом о вере и о соотнесенности человека с миром.

Это рассказ об Иове.

Сказать, что писатель Солженицын не любил писателя Шолохова, — значит ничего не сказать. Этому яркому и ровно горящему чувству ненависти посвящено множество книг.

Мимоходом Солженицын касается и рассказа «Судьба человека». Он пишет: «В нашей критике установлено писать, что Шолохов в своем бессмертном рассказе „Судьба человека” высказал „горькую правду” об „этой стороне нашей жизни”, „открыл” проблему. Мы вынуждены отозваться, что в этом вообще очень слабом рассказе, где бледны и неубедительны военные страницы (автор видимо не знает последней войны), где стандартно-лубочно до анекдота описание немцев (и только жена героя удалась, но она — чистая христианка из Достоевского), — в этом рассказе о судьбе военнопленного истинная проблема плена скрыта или искажена:

1. Избран самый некриминальный случай плена — без памяти, чтобы сделать его „бесспорным”, обойти всю остроту проблемы. (А если сдался в памяти, как было с большинством, — что и как тогда?)

2. Главная проблема представлена не в том, что родина нас покинула, отреклась, прокляла (об этом у Шолохова вообще ни слова) и именно это создает безвыходность, — а в том, что там среди нас выявляются предатели. (Но уж если это главное, то покопайся и объясни, откуда они через четверть столетия после революции, поддержанной всем народом?)

3. Сочинен фантастически-детективный побег из плена с кучей натяжек, чтобы не возникала обязательная, неуклонная процедура приема из плена: СМЕРШ — Проверочно-Фильтрационный лагерь. Соколова не только не сажают за колючку, как велит инструкция, но — анекдот! — он еще получает от полковника месяц отпуска! (т. е. свободу выполнять задание фашистской разведки? Так загремит туда же и полковник!)»^[2].

Тут Солженицын занимает, сам того, быть может, не замечая, позицию советского критика. Он требует от притчи «типических характеров» и «типических обстоятельств». Спору нет, судьба советских пленных была горька и на чужбине, и на Родине. Плен был клеймом для человека на многие годы. При этом «К сожалению, мы не можем с полной определенностью сказать о судьбе всех военнослужащих, не вернувшихся из плена, в том числе и о количестве погибших в неволе. Однако отдельные документы подтверждают судьбу 2 329,5 тыс. чел. (из них 1 836,5 тыс. чел. вернулись, а более 180 тыс. эмигрировали в другие страны). Многочисленные факты свидетельствуют, что подавляющее большинство наших соотечественников в немецком плену вело себя достойно. Мужественно и стойко перенося тяготы плена и издевательства гитлеровцев, они продолжали борьбу с захватчиками. Многие из них бежали и сражались с врагом в партизанских отрядах, в формированиях движения Сопротивления на территории европейских государств. Некоторая часть из них пробилась через линию фронта к Советским войскам. Что касается вернувшихся из плена в конце войны и после ее завершения (1836562 чел.), то они, как подтверждают документы, были направлены: около 1 млн. чел. для дальнейшего прохождения военной службы в частях Красной Армии, 600 тыс. — для работы в промышленности в составе рабочих батальонов и 339 тыс. (в том числе 233,4 тыс. бывших военнослужащих) как скомпрометировавшие себя в плену — в лагеря НКВД»^[3].

Но тут есть опасность: читатель может уподобиться тому начальнику из народной песни:

И вот нас вызывают

В особый наш отдел.

Скажи, а почему ты

Вместе с танком не сгорел?

То есть советский Иов из рассказа Шолохова вызывает раздражение тем, что не оказался в числе севших.

Это не совсем верная эмоция.

Более того, известно, что Шолохов получил множество писем от бывших пленных, которые понимали, что при всех оговорках их прошлое было признано бывшим и не постыдным.

И это очень страшный рассказ, хотя кажется, что он с благополучным концом.

Итак, на человека сыплются несчастья.

Несчастья продолжают сыпаться на него и после войны. Человек обрастает несчастьями, как скарбом. Его странствия подневольны: Андрея Соколова волокут по земле на запад — в плен, везут туда и сюда по Германии, а потом он движется на восток. Бежав из плена, он снова движется на запад — вместе с армией. Он продолжает скитание, утрачивая все, кроме этого неостановимого движения.

В отличие от Иова он не теряет свой скот, наоборот, чужая корова становится орудием несчастья, несет герою новую нужду и скитания. Соколов чуть не задавил эту корову, и вот, лишенный своей шоферской работы и, что страшнее, лишенный шоферского документа, он отправляется в новое странствие. Соколов изгнан из урюпинской обетованной земли. Он идет по России, взяв за руку мальчика, будто Моисей, выводящий свой народ из рабства.

Соколов знает, что смерть его ходит рядом, ноша страданий слишком тяжела, а человек истончается под их грузом. Судьба его еще более страшна, потому что он не может рассчитывать на посмертное воздаяние. Для него загробной жизни нет, а есть лишь остаток этой. Это особый тип праведника, отягощенный тем, что он не божественен. Он не творит чудес и не верит в них. Ему жить не на небе, а только в памяти. Это человек, отягощенный несчастьями, но это человек не несчастливый. Он — вне категории счастья. Его жизнь так страшна, что он не думает о выгоде.

Но святочный рассказ не остался просто рассказом, напечатанным в газете, пусть даже и самой главной газете огромной страны. Часто цитируют: «После первой я не закусываю... После второй...», хотя самое главное не в том, что русский на спор пьет с басурманом. Сюжет этот давно затаскан по литературе — еще Левша угрюмо пьянствует с иностранцем-моряком. Главное в этом эпизоде то, что потом жалованный немецкий хлеб режут в бараке суровой ниткой на полсотни равных частей. Я верю в эту историю, даже если она рождена воображением. Она, эта история, необходима, потому что помогает верить в судьбу человечества.

Кстати, пьет герой с немецким комендантом Мюллером не за что-нибудь, а за свою погибель — это я для тех рассказываю, кто не читает хрестоматийных текстов. Вы удостоверьтесь, уроды, что у вас в руке стакан с последней в жизни водкой, чужой и горькой, а потом цитируйте, примеряйте на себя чужую закуску.

Но Иов неистребим. Его дело не умирать, а страдать, он приходит, рассказывает свою историю и уходит куда-то.

Поэтому «Судьба человека» больше, чем просто отпечатанный текст, — это притча о счастье.

Тому, библейскому Иову Господь дал всего в два раза больше, чем прежде. И скота, и прочего имущества, и семья его отросла наново, будто хвост у ящерицы. И «После того Иов жил сто сорок лет, и видел сыновей своих и сыновей сыновних до четвертого рода; и умер Иов в старости, насыщенный днями».

Советскому Иову повезло меньше. Ему сорок шесть, а выглядит он на сто сорок. Он пребывает в нищете, шоферскую книжку у него отобрали за случайное нарушение. Срок его дней таков, что он чувствует приближающуюся смерть и боится одного — испугать этой смертью малолетнего приемного сына. По ночам к нему приходят мертвые, и он, плача, говорит с ними. Убитые родные приходят к нему во сне, будто зовут, и подушка его мокра при пробуждении.

И вот в первый послевоенный год он выходит к речной переправе у степной реки Еланки. Там сидит немолодой охотник, которого он принимает за шофера. Иов не знает, что имеет дело с небожителем, и, за неимением другого собеседника, рассказывает ему свою жизнь.

Советскому богу нечем помочь своему Иову, и он только плачет, глядя, как удаляются от него старик и мальчик.