Кравцов Константин Павлович родился в 1963 году в Салехарде. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Преподавал в школах и духовном училище Ярославля. В 1999 году принял священнический сан (РПЦ МП). Автор пяти книг стихов. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе премии «Anthologia» (2013) и Волошинской премии «За сохранение традиций русской поэзии» (2014). Живет в Ярославле и Переславле-Залесском.
Константин Кравцов
*
ПО ГАСНУЩИМ ЭОНАМ
* * *
Те твои, Мнемозина, провалы —
что ты, милая, в них поскрывала,
как проникнуть туда, вещь в себе?
Дело швах, стало быть? Но — за дело,
коли жив и лишь скользом задело.
Как вы там, А и Б на трубе?
Я забыл, из сети ли, из сети
выходил в убывающем свете
граду, миру — всему вопреки,
но еще не труба — речка Трубеж,
и твердишь ей: окстись, ты пребудешь:
здесь, в глубинке, нельзя без реки.
Неприметно, как день прибывает,
так зерно, говорю, пребывает,
истлевая до срока в ночи,
чтобы брызнуть ростком из-под спуда,
ну а кто он, куда и откуда —
не пытай, а поймешь — умолчи.
Вран на нырище, выпь на болоте —
кто из нас на Руси не в пролете?
Дело швах, ясен пень, но не лгут
облака над речушкою вскрытой
и на кухоньке, солнцем размытой,
строки, слезы ль бегут и бегут…
Монастырские зарисовки
1. Шары Монгольфье
Как над Парижем или же над Ниццей
они плывут — один, затем другой
над Федоровским, Горицким, Никитским,
Никольским, Соколиною горой,
но для чего? И мне ли это снится,
Плещееву ли озеру, открой,
в чем тут секрет, обитель Даниила.
Вот год как опечатанная дверь,
игумена убитого могила,
вот жертвенник. До лирики ль теперь,
коль всюду смерть? Раздуй-ка, брат, кадило
в воню благоухания и в путь,
сообразив, где руль, а где ветрило,
какому ветру в парус наш подуть.
2. Божедомье
А вот земля горшечника: из ямы,
куда бросали странников, плывет
скудельный свет — такой же безымянный,
но кем он видим, кто его поймет?
Не тщетны ль, Даниил, твои старанья?
Надгробных плит замшелых валуны
и в молоке полярного сиянья —
жасмин, когда врата затворены.
Июнь, 2018.
Данилов монастырь в Переславле-Залесском
De profundis
В тишине, в глубине, вне всего, что вовне,
и всего, что внутри — в глубине, в тишине,
отрешенно, как лодка по сонной воде,
и — лишь сфера, окружность которой — везде,
центр — нигде, лишь безмерность, бездонность вины,
Ты, чуть слышно взывающий из глубины…
Притча о талантах
Все медленней, безропотней, скудней
речушка Трубеж, дно ее видней
из года в год, и, словно вопреки
себе самой, течет она: ко сну
вот так, иссякнув, склонны старики,
кувшинок созерцая желтизну
и астры в цветниках, и ноготки,
и что сказать? Скажу, что утекло
сквозь пальцы серебро Твое и лишь
все что-то удит пристальная тишь,
гадательно сквозь тусклое стекло
из миновавших лет моих и зим
и монастырь — безлюден, нелюдим —
срастается с молчанием Твоим,
как все что было, было и прошло.
* * *
А что до этой жизни, то беги —
беги в необитаемые горы,
где, может, и тебе твои долги
отпустятся и праздные глаголы
простятся, но не видно там ни зги.
Беги. Нам остается только бег
волны, частиц роение в бессонном
луче, напоминающее снег
во времени ином — не том, а оном,
где сгинул, разрушаясь, человек
и никого по гаснущим эонам.
* * *
Памяти Л.
Мешок из полиэтилена —
о, черный полиэтилен,
и оседающая пена,
и расползающийся тлен!
И неужели там геенна
мерзей, чем здешняя, скажи?
Несет поток обломки лиры,
снуют над звонницей стрижи,
мешок выносят из квартиры,
и лифт считает этажи.
Перечитывая Георгия Иванова
I
Богоискатели, бомбометатели…
Стихослагатели, шпагоглотатели,
постмодернистские люди простые,
предприниматели, рекламодатели,
только просрочены сны золотые,
перевелись и сновидцы-старатели.
Где ж перестраивались в крематории
церкви еще во всемирной истории?
Цикл завершился, и вот — вор на воре и,
чем бы ни тешилось, лишь бы не вешалось
дитятко, век коротая на гноище,
припоминая терпение то еще
с золотоносными водами вешними.
II
Какие прекрасные лица…
Нас нет. Но история длится.
И ты в ней, дитя мерзлоты,
уже различил наши лица
в потемках тщеты, срамоты,
еще не умея молиться,
и вот уже молишься ты.
III
Гляди в холодное ничто…
Ступая осторожно, понемногу,
средь бела дня вперяешься в ничто,
то рынок обходя, то синагогу,
и тонет в звездах старое пальто,
и кажется, ту самую дорогу
ты лицезришь: прохожие, авто,
но что тебе до них? Ты, слава Богу,
мертвец давно: закрылось шапито
и поздно пить боржоми, бить тревогу.
Россия? Но помилуй: вот уж сто
годков, как нет страны такой. И что
нести пургу? Вползи ж в свою берлогу
и — в глубь, в немую глубь, как Жак Кусто.
* * *
Дистанцироваться, отрешиться,
ибо нам не дано изменить
ход вещей, посему — не ершиться,
а смириться и гнить себе, гнить
пресловутым зерном в перегное.
А стихи — пусть высокая, но
все ж болезнь. Да и что ты такое?
Без тебя стихотворцев полно.
Лишь псалмы. И гори оно ясно
синим пламенем все — не спасти
никого, ничего, и напрасно,
знаешь сам, сердце рвать на куски.
Или все-таки… О, помоги мне,
сокрушая гордыню мою,
задержаться хоть строчкой, но в гимне,
славословящем милость Твою.
18.02.2019