Говорящая тишь

*   *   *

 

Ты — древний персонаж ташкентского феатра,

осколок, оселок, легенда, эхо, тень.

Там пущены на слом и дом, и стол, и парта,

и весь зарос быльем когда-то бывший день.

 

Там на помин легки две-три поблекших фотки

у двух твоих коллег, держащихся за то,

что изошло, как власть, как строй. Как стопка водки.

Сквозь веки утекло. Сквозь слух. Сквозь решето.

 

Нет сквера, улиц нет, нет сцены, что на Маркса,

и Маркса самого, и Энгельса, и тех,

кого, стыдясь, таит в альбоме марок марка,

как воплощенный страх и неизбывный грех.

 

Прощай, другой Ташкент, другая сцена, зданье,

и ты, осколок, вздох, легенда, прошлый век.

Прочь, пережиток!.. Прочь, и Призрак, и прощанье.

Ты сам себя забыл, игравший имярек.

 

 

*   *   *

 

…И проступает смысл, глубинный, наживной,

картинки вспышками спешат передо мной,

 

грехи с ошибками, ошибки со грехами;

и тщусь подняться вверх, но падаю, а в яме —

 

не тьма кромешная, а Босх Иероним

в своей обители, и я — пообок с ним,

 

не покупщик, а гость, готовый стать собратом,

смущенный гением и миром неразъятым,

 

в который мы по воле случая пришли,

спасать картинами насельников Земли.

 

 

*   *   *

 

Не знаю, что — за чем, в каком порядке

мне отдавать работы и долги,

которые со мной играют в прятки,

из-за которых не видать ни зги.

 

Все ужасы и призраки сего-дня

идут на свет, рождая смертный страх.

Еще страшнее ночь, слепая сводня,

с проклятьями на крашеных губах.

 

Быт иль не быт со мной заводит игры?

Куда ведет беспутный этот мост?

Кто на арене — кошки или тигры?

Со мной душа иль изнуренный мозг?

 

Лекарства — врач иль враг?.. Опять лекарства?..

От райских кущ?.. От адского огня?..

О, Господи!.. За что же все мытарства?..

Ко мне, Шекспир!.. Полцарства за коня!..

 

 

*   *   *

 

                                             И. Щ.

 

Вызови меня… Сильней позови.

Чтобы я пришел наконец с цветами.

Чтобы постоял с тобой визави,

обнимаясь с летними лепестками.

 

Это ты сказала, что желтый цвет —

цвет разлуки. И мы — в разлуке.

Сколько лет тебя, мама, все нет и нет.

И отец давно не ломает руки.

 

Как он часто бегал к тебе тогда,

погружаясь рядом в родное ретро.

Вспоминая радости, города

и покорность всем переменам ветра.

 

Я болел, прости меня, целый год,

и весь год меня оставляла сила.

А работы было невпроворот,

и пахал я все же, как ты учила.

 

Я весь год молился за вас с отцом

и, как только мог, добирался к храму

слабаком и грешником, и слепцом,

глухарем, зовущим отца и маму.

 

 

 

*   *   *

 

                                      П. К.

 

Я с адом знаком по больнице,

в которой две подписи дал,

о том, что пришёл согласиться

на этот кромешный провал.

 

В безвременье двух операций

и реанимаций кривых

я видел, мой добрый Гораций,

места, где курочат живых.

 

Но там оставляя расписки,

ныряя за адский порог,

я чувствовал: вот Он, мой близкий,

мой русский бестрепетный Бог.

 

 

3 марта 2019 г.

 

 

*   *   *

 

Во сне читали Липкина, и после

вкус языка ложился на язык,

как оправданье бешеного века.

Ответ ли неотчетливый, вопрос ли,

к которым я во время сна привык,

и где случилась та библиотека,

размыло пробужденье. Но Семен

Израйлевич, с его письмом последним

и в то же время первым, для меня

остались долгой радостью, как звон

колоколов на родственном, соседнем

Преображенском храме, сохраня

живую речь, как свет и восхожденье…

 

 

*   *   *

 

Забыванье, беспамятство, страхи —

звенья старости, части пути,

как подкрадыванье росомахи

к смертной жертве; и ей не уйти

 

от прыжка, нападенья, удара

по открытому горлу и в бок;

в Божий дар и от Божьего дара —

к новой жизни, сбивающей с ног.

 

 

*   *   *

 

Эти бесцельные перебиранья

черновиков ни к чему… Иль — к чему?

Чтобы избавить себя от старанья?

Для диктованья себе самому?..

 

Всякий диктующий ходит отдельно,

вовсе не думая, а торопясь

выслушать лучшее. То, что бесцельно.

Всё, что дарует острейшая связь.

 

С ней выявляются зовы ушедших.

Ждущих давно. Обращенных к тебе.

Живших поблизости, родственных, вещих.

Равных архангела дальной трубе…

 

 

 

*   *   *

 

Доверяй сокровенной подсказке

и попробуй на слух бормотать,

чтоб с опаскою и без опаски

быть подсказчику в тон и подстать.

 

Путь рискован, рифмован, раскован,

неизбежен, как выдох и вздох,

он лишь твой и тебе уготован,

хоть всегда застигает врасплох.

 

Значит время не глухо, а чутко,

и стремится к разбегу перо,

отменяется власть промежутка,

утро спорно, а ухо востро.

 

Поспеши, не боясь оговорок,

приручить говорящую тишь,

набросай строчек тридцать иль сорок,

половину потом сократишь.