ПЕРИОДИКА

ПЕРИОДИКА

«Арион», «Взгляд», «Гефтер», «Горький», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Иностранная литература», «Литературная газета», «Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Новый Журнал», «Нож», «Огонек», «Православие и мир», «Радио Свобода», «Топос», «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», «Colta.ru», «Esquire», «Rara Avis», «Textura»

Евгений Абдуллаев. Букеровская пауза. — «Дружба народов», 2018, № 10 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

«Как говорил в 1997 году вице-премьер по научной сфере В. Булгак: „Фундаментальная наука... это очень инерционная система. Даже совсем прекратить финансирование — она очень долго будет самоликвидироваться”. Литература тоже инерционна, и самоликвидироваться будет тоже, вероятно, долго».

Алексей Алехин. Отчего рыбы разучились летать (заметки редактора). — «Арион», 2018, № 3 <http://magazines.russ.ru/arion>.

«Ни первая дюжина „высшей лиги”, ни следующие за ними три-четыре десятка настоящих поэтов не претерпели за эти годы количественных перемен. Одни, чаще просто за ходом лет, выбыли, другие, набрав силы и высоты полета, заняли их место. Даже возрастной состав этих групп, собственно „Парнаса”, остается примерно тот же — в диапазоне от условно сорокалетних до шестидесяти с чем-то летних, с разовыми заходами ниже и выше этих рубежей: возраст зрелых по нынешним меркам художников. А вот „подлесок”, подпирающий снизу поэтические вершины, приметно поредел. Неожиданных находок в неоскудевающем редакционном потоке рукописей стало ощутимо меньше. И редакционный портфель уже не лопается от жаждущих печатного станка подборок. Поверьте редактору. Внешне это выглядит, как если дать хорошенько отстояться стакану с простоквашей: все съедобное соберется в неширокий верхний слой, а большую часть прозрачной посудины заполняет безвкусная мутноватая жидкость».

Кирилл Анкудинов. Летописи модернистского консерватизма. — «Textura», 2018, 1 марта <http://textura.club>.

О книгах Олега Юрьева «Неспособность к искажению. Статьи, эссе, интервью» (2018) и Валерия Шубинского «Игроки и игралища. Избранные статьи и рецензии» (2018).

«В статьях и эссе Олега Юрьева его консерватизм не очень заметен для невнимательного читателя; в поэзии Олега Юрьева консерватизма вовсе нет. Меру консерватизма этого автора ведает тот, кто знаком с его прозой (и драматургией). Там — война „современности” (во всех ее проявлениях) и презрение всему, что идет на компромисс с „современностью”, всему промежуточному, интеллигентскому и выживающему. Во имя заветов прошлого. Собственно говоря, в нашей нынешней культуре такого боевого консерватизма (в разных изводах) — разливанное море. Позицию Олега Юрьева (и других идеологов „Камеры хранения”) от позиции остальных консерваторов отличает то, что все остальные консерваторы апеллируют к эталонному „прошлому” как к архаике. Выявить временные (и социокультурные) границы любой архаики объективно невозможно. „Нормальные консерваторы” стремятся воскресить в современности некий спектакль, пришедший „из тьмы веков” — так, чтобы его коллизии повторялись бы бесконечно. <...> Олег Юрьев и Валерий Шубинский отличаются от „нормальных консерваторов” тем, что для них „искомое прошлое” — не архаика, а модерн. Они — консерваторы, но они в то же время — модернисты. Поскольку модерн и архаика противоположны, они — еще и убежденные антиархаики. И консерваторы. Ничего странного в этом мнимом парадоксе нет: мы живем в эпоху постмодернизма; стало быть, модерн для нас — прошедшее, а быть верным модерну — позиционировать свой консерватизм».

«Книги Олега Юрьева и Валерия Шубинского заставляют подумать, что язык разговора о поэзии наконец-то обретен. Появилась методология, позволяющая вменяемо анализировать любую поэтическую систему — и не с потолка, а исходя из синтетической картины движения культурного процесса. <...> Читая тексты Юрьева и Шубинского, я понимаю, что появилась методология, способная удачно проанализировать и стихотворение Рубцова, и текст Драгомощенко, что теперь есть некоторая возможность диалога культурных страт (пускай Шубинский не любит Рубцова, а я — не выношу Драгомощенко и его последователей). Конечно же, методология анализа поэзии, предложенная Юрьевым и Шубинским, — не единственная в своем роде, и с ней можно (и нужно) спорить. В спорах рождается истина — но истина рождается только в тех спорах, которые ведутся на одном языке (в том числе на одном языке внутри формально одного языка)».

Полина Барскова. Идеальный шпион. О книге Кирилла Кобрина «История. Work in Progress». — «Colta.ru», 2018, 26 сентября <http://www.colta.ru>.

«Человек, в которого я была влюблена со всей горечью позднего детства, пытался меня, как умел, утешить: еще немного, утверждал он, и вы перестанете казаться себе центром Вселенной, самой увлекательной и горестной частью всего сущего, и именно тогда наступит самое интересное. Я часто вспоминаю эти слова, читая прозу Кирилла Кобрина: удивительным, уникальным качеством этого письма представляется мне то, что у этого литератора нет своего, ему все чужое, то есть все ему равно интересно, но и равно несвойственно: по Шкловскому, от всего он находится на вечно творческом расстоянии остранения, отчуждения».

Сергей Баталов. Имперская нота. — «Арион», 2018, № 3.

«Еще один великий философ — Платон, цитатой из которого начинается эта статья, допускал возвращение поэзии в свое идеальное государство, если кто-нибудь докажет ее в благоустроенном государстве уместность. Рискнем. Есть такая старая шахтерская традиция — в шахту брать канарейку. При малейшей нехватке кислорода она начинает задыхаться, что служит сигналом к выходу на поверхность. Такой же дефицит „воздуха”, нехватку чего-то значительного, но по тем или иным причинам не осознаваемого обществом, ощущают и поэты. Эта способность — быть камертоном подлинности — важна не только для поэтов, но и для самого государства».

«Может быть, именно поэтому в нашем национальном мифе два вечных антагониста — Поэт и Царь — не только противостоят друг другу, но и находятся в странном, почти неразрывном единстве. Мы все знаем, что в реальности это не так, но также знаем, что так должно быть. И „небом избранный певец” должен быть „приближен к престолу”. Будучи приближен, он расскажет нам миф — миф о золотом веке. Миф, который должен быть рассказан и услышан. И его существование делает вероятным то, что он хоть немного, но воплотится в действительности».

Михаил Берг. Несколько соображений к биографии В. Кривулина. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2018, № 9 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.

«Он сознательно ограничивал информацию о себе, насмешливо отказывался от написания мемуаров, и те немногие факты своей биографии, которые он продуцировал публично, были, скорее всего, тщательно продуманными в их подчеркнутой бедности. Тем не менее в последние годы жизни он чуть более щедро стал рассказывать о себе в ряде интервью, возможно, полагая, что они не станут известны широкому читателю, хотя и здесь осторожная краткость открытий переплеталась с попыткой пустить будущих биографов по тому следу, который Кривулин подсказывал, предавая огласке».

«Кривулин на протяжении десятков лет был одной из главных опор той несущей конструкции, которая называлась советским андеграундом, второй культурой. Или иначе — конструкцией купола, под которым и существовал один из самых репрезентативных вариантов несоветской, антисоветской жизни нескольких поколений литературных протестантов. Понятно, что пока были Бродский и Аронзон, Кривулин, как младший современник, являлся более мелкой деталью этого строения, да и само строение представало наполовину в строительных лесах, а то и в проекте. Но после самоубийства Аронзона и отъезда Бродского значение Кривулина вырастает вместе с новыми комнатами и этажами возводимого дома и новым поколением поэтов и прозаиков, выбиравших путь дистанцирования (тотального или ситуативного, временного) от доминирующих в „совке” ценностей».

«Строй пересчитался на первый-второй, и он принимает на себя эту роль смотрящего, что ли, за нонконформистской культурной жизнью в Ленинграде и не только, конечно. То есть была неписаная, не сразу, возможно, осознанная, но весьма амбициозная задача: стать не только первым (или одним из первых) поэтов-нонконформистов с середины 1970-х, но и соредактором этой сладостной паутины, что поддерживала от падения десятки, сотни, а если брать вместе с коллоквиумом читателей, попадавших в орбиту почти каждого писателя-нонконформиста, — тысячи в разной степени активных пользователей этого зыбкого ощущения свободы прерывистого культурного дыхания».

«Понятно, что уже давно и остро (причем чем дальше, тем острее) встает вопрос о томе „Кривулин в воспоминаниях современников”. Потому что этих воспоминаний обидно мало, а ход времени лишь уменьшает вероятность их появления».

Владимир Березин. Отец медведя. — «Rara Avis», 2018, 9 сентября <http://rara-rara.ru>.

«Медведь зажил русской жизнью — самостоятельной и не похожей на британскую. Да и остальные обитатели сказочного леса далеко ушли от британских образцов. Сова у Заходера женского рода, хотя оригинальная Сова — не сова, а скорее Сыч или Филин. Английский сов — молодящийся старичок, а заходеровская Сова — бойкая тетушка, не лишенная стервозности. The game called Pooh sticks, which Pooh invented, — палочки Пуха, Заходер превращает игру в „Пустяки”, что придает им, палочкам, особенный, почти философский смысл. Заходер переводит английское pathetic как „душераздирающее зрелище” — и авторы школьного учебника английского языка приводят слово „душераздирающий” в комментарии к отрывку текста».

«Некоторая несправедливость в том, что для многих людей его косолапый медведь с опилками в голове заслонил своего создателя, и нужно приложить некоторое усилие, чтобы открыть иного Заходера. Вообще, если бы он написал только: „Что мы знаем о лисе? / Ничего. И то — не все”, — то он уже бы состоялся. Это настоящий русский дзэн. Люди входили в историю поэзии и с куда меньшим вкладом».

Мария Бушуева. И классикам, и маргиналам вход свободный. О прозе и поэзии «Нового мира». — «Литературная газета», 2018, № 37, 11 сентября <http://www.lgz.ru>.

«<...> „НМ” вообще обаятельно мизантропичен и любит попугать читателя <...>».

Владимир Варава. Из книги «Седьмой день Сизифа». Феноменология чуда. — «Топос», 2018, 24 сентября <http://www.topos.ru>.

«В принципе человек хоть и стремится к чуду, но не терпит его, пытаясь, в конечном счете, все сделать ясным и прозрачным, все наполнить каким-то смыслом и значением. Будь чудо чудом, оно бы не имело никакого смысла, было бы совершенно непознаваемым и поэтому невыносимым для разума, который и рассчитан на то, чтобы адаптировать нас к неизвестному».

«Но если мир — Божий мир, то что ж здесь чудесного, если хозяин себя в нем проявляет?»

«Не вдаваясь в этимологию, можно отметить явную семантику: чудо чудовищно, а чудовище чудесно. Чудовищность чуда показывает его непостижимую невозможность и самую очевидную неизбежность. Очевидная неизбежность чуда и есть его чудовищность, то есть превосходящая всяческие границы разумного вмещения этого очевидного, но совершенного невозможного. Чудо именно чудовищно в силу своей невозможности, но очевидности, и поэтому какой-то совершенно непостижимой естественности. В чуде на его высших уровнях, снимается противопоставление чуда и не-чуда, естественного и сверхъественного. Все есть чудо, и это невыносимый оргазмический восторг, граничащей, а скорее всего, переходящий в смерть; и ничего не есть чудо, и это самое опустошающее уныние, которое и есть смерть, то есть смертная жизнь в своей банальной естественности. Но и эта антиномия чуда и не-чуда тоже есть чудо, его более высокое и вечно себя превосходящее измерение, попав в которое уже не можешь опуститься до обычного противопоставления закона и чуда, естественного и сверхъестественного. Это чудовищная реальностью, в которой мы пребываем, и есть истинное чудо».

Владимир Варава. Из книги «Седьмой день Сизифа». Ностальгия и надежда. — «Топос», 2018, 18 сентября <http://www.topos.ru>.

«Недостижимость прошлого заключена в его невозвратности, недостижимость будущего в неотвратимом превращении в прошлое. Жизнь — это малый остров тверди, постоянно тонущий в водах ностальгии и надежды. Но именно они и спасают нас, спасают от того, чтобы не быть раздавленными гнетущим ужасом повторения одного и того же, которое несет с собой время».

«Надежда по своей сути абсолютно иррациональна. Когда разум не может найти ни одного основания, когда вера теряет свою уверенность и доверие, тогда лишь надежда может проявить свою силу. Вопреки обстоятельствам, вопреки аргументам, вопреки знанию, вере, интуиции, надежда не дает существованию сойти на нет, всегда давая самый последний, ничтожный и безосновный шанс».

«Итак, надежда — это ностальгия по будущему, а ностальгия — это надежда на прошлое».

«Надежда — потому что безнадежно, надежда — потому что бессмысленно, надежда — потому что надеяться больше не на что».

Лев Данилкин. «Противоречия оживляют любую мертвечину». Беседовала Клариса Пульсон. — «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», 2018, № 8-9, август — сентябрь <http://chitaem-vmeste.ru>.

«„Незнайка на Луне” — книга, которая в огромной степени сформировала мою картину мира, и я продолжаю с ней сверяться, как с такой персональной библией. Помните в „Лунном камне” Уилки Коллинза был дворецкий Беттередж, который при любых сложностях, во всех затруднительных, двусмысленных ситуациях обращался к роману „Робинзон Крузо” — и находил там решения и ответы. <...> Вот Носов тоже оказывает на меня такое психотерапевтическое воздействие, прочтешь что-нибудь вроде „Ах мы ослы!” или „Надо полик подметать” — и все, помирать не надо».

«Кстати, Николай Носов, мало кто знает об этом, после Незнайки собирался писать биографию Ленина. <...> Да, и он консультировался, например, с автором книг о Ленине Марией Прилежаевой. Его никто к этому не принуждал, скорее уж, наверно, отговаривали — странно, что детский писатель лезет в чужой монастырь, но ему было интересно самому. Думаю, если бы Носов успел осуществить эту затею, мне бы на этом поле делать было уж точно нечего».

«Вообще, Носов сатирик калибра Свифта, Гоголя, Булгакова, Пелевина».

«Я, кстати, последнее время чаще перечитываю „Незнайку в Солнечном городе”, который недооценивал в детстве. Это, конечно, и есть воплощение ленинского „Государства и революции”».

«Ленин, думаю, смеялся бы над этим, я хорошо представляю, как они с Крупской читают „Незнайку на Луне” и хохочут».

Георгий Дерлугьян. 1968/89: исторический пик и надлом модерна. — «Неприкосновенный запас», 2018, № 4 <http://magazines.russ.ru/nz>.

«Если всерьез задуматься о происхождении сегодняшней ситуации в мире и в отдельно взятой стране, поражает, во-первых, глубина и внезапность изменений в геокультурном „климате”, произошедших около рубежной даты 1968 года и их прямого продолжения в 1989-м, прокатившихся волной от Пекина до Берлина, в зоне коммунистических государств. Во-вторых, обескураживает, хотя едва ли изумляет, насколько никому теперь не хочется обо всем этом вспоминать».

«Постмодерн выглядит на этом фоне более предпочтительным определением, если просто принять, что по итогам протестов 1968/89 годов мы оказались в периоде после исчерпания прогрессивных политических проектов модерна: социал-демократии, коммунизма, антиколониализма».

Игорь Дуардович. Арест в Мертвом переулке. — «Огонек», 2018, № 35, 17 сентября <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.

«<...> Сегодня мы располагаем материалами первого уголовного дела [Юрия Домбровского], которые публикуются впервые. В течение нескольких месяцев я посылал запросы во множество архивов — приходили ответы: ничего не знаем, ничего не храним, ничем не можем помочь, как вдруг конверт из ФСБ: „Сообщаем, что в Центральном архиве ФСБ России хранится архивное уголовное дело № Р-41171”».

«Следующая страница после постановления об аресте — это первый допрос.

„21 сентября 1932 года.

Признаю себя виновным в том, что я распространял слухи об ОГПУ, политически дискредитирующие его как орган защиты диктатуры пролетариата. Между тем, как моим гражданским делом было немедленно сообщить в ОГПУ об источниках этих слухов...

Ю. Домбровский.

Допросил: Шиваров”.

На другой день на втором допросе появляется конкретика, и дело начинает обрастать невообразимыми подробностями. Тут возникает Сталин, а за ним тот самый флаг, как на параде, и даже не один — пишут „флаги”.

„22 сентября 1932 года.

Признаю себя виновным в том, что я рассказывал злостные вымыслы в отношении И. В. Сталина...

Признаю также, что срыв флагов, вывешенных в майские дни на домах, являлся формой политической и именно антисоветской демонстрации. В срыве флагов вместе со мной участвовал и мой друг Ю. Ульянов. Инициатива <…> принадлежала Ульянову.

Ю. Домбровский.

Допросил: Шиваров”».

«Интересная личность скрывается за чекистской фамилией Шиваров. Когда в 1934 году арестовывают Мандельштама (за „Эпиграмму на Сталина”), Шиваров ведет следствие и так же, как Домбровского, допрашивает поэта. Шиварова называют палачом русской литературы. Помимо Домбровского и Мандельштама он занимался: А. Платоновым, Н. Клюевым, Б. Пильняком и другими; в 1920-е годы, на заре карьеры, собирал досье на Горького через его секретаря. Николай Христофорович Шиваров был старше Домбровского на 11 лет — когда он вел дело 23-летнего студента, ему было 34 года. До своей работы в советских органах — болгарский журналист и коммунист-подпольщик».

Никита Елисеев. Перелетные ангелы. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2018, № 9.

«Надо признать, один из сидевшей России, Варлам Шаламов, весьма скептически относился к балладной, песенной музе Александра Галича. Впрямую своего неприятия он не высказывал и не выказывал никогда. Понимал политическую да и человеческую важность вот такого развертывания темы. Один только раз не выдержал, в своем манифесте „Новая проза”, там, где сформулировано: „Писатель — <...> Плутон, поднявшийся из ада, а не Орфей, спускавшийся в ад”, презрительно бросил: „Ха-ха-ха. Фокстрот — ‘Освенцим’. Блюз — ‘Серпантинная’”. (Серпантинная — дорога смерти на Колыме, по ней везли на расстрелы.) Эстетизация вот этой действительности, ее романтизация были не для Варлама Шаламова. Однако поэтическому инстинкту не прикажешь. Анатолий Жигулин <...> написал после лагеря едва ли не самое красивое стихотворение о Севере: „Летели гуси за Усть-Омчуг / на индигирские луга, / и все отчетливей и громче дышала сонная тайга. / И захотелось стать крылатым, / лететь сквозь ветры и дожди, / и билось сердце под бушлатом, / где черный номер на груди. / А гуси плыли синим миром, / скрываясь в небе за горой. / И улыбались конвоиры, / дымя зеленою махрой. // <...> / Качалась на воде коряга, / светило солнце с высоты, / У белых скал Бутугычага / цвели полярные цветы”».

Мария Елифeрова. За четверть века до «Имени Розы». Братья Стругацкие как пророки русского постмодернизма. — «Горький», 2018, 7 сентября <https://gorky.media>.

«На первый взгляд, нет ничего неожиданного в том, что западные методы литературного письма в страну официально провозглашенного социалистического реализма могли проникать лишь контрабандой, обкатываясь на „несерьезных” жанрах вроде юмористической фантастики. Неожиданность, однако, в том, что и за рубежом эти методы были еще в новинку».

«„Волхв” Фаулза написан в один год с „Понедельником”, но пролежит в столе до 1977 года. До „Имени Розы” Умберто Эко еще четверть столетия. Только в 1979 году Итало Кальвино напишет свою взаправдашнюю книгу-перевертыш „Если однажды зимней ночью путник…”. Лишь в 1984-м выйдет „Хазарский словарь” Павича. Из нынешнего канона постмодернистской литературы между 1962-м и 1965 годом были доступны разве что немного Курта Воннегута, немного Набокова и „Голый завтрак” Берроуза с „Заводным апельсином” Берджесса. По понятным причинам рядовой советский читатель о них даже и не слышал. Стругацкие же, если и были отчасти знакомы с этой литературой (что вполне возможно), вряд ли имели желание ей подражать — слишком далека она от их эстетических и этических взглядов. Тем удивительнее проницательность, с которой они уловили рождение нового художественного метода и его будущее значение в литературе».

«Эта проницательность оказывается на грани сверхъестественной в „Улитке на склоне” — ровеснице студенческих революций 1968 года. „Сверхъестественной” тут не преувеличение, поскольку повесть начата в 1966-м (напомним, что это переработка „Беспокойства”, написанного еще годом ранее). „Улитка” — высказывание, обозначившее едва ли не весь узел проблем, центральных для эпохи постмодерна: культурного релятивизма, прогресса, роли европейской цивилизации, постколониализма и феминизма третьей волны. Мировая фантастика еще по инерции продолжала писать о храбрых завоевателях чужих планет, воюющих с чудовищами в джунглях, а Стругацкие уже почуяли невероятным своим чутьем, что в будущем умы будут жить чем-то другим — хотя это другое оказалось им во многом несимпатично».

«В этом отношении поздние, стоящие вне „полуденного” цикла романы Стругацких („За миллиард лет до конца света”, „Отягощенные злом”, „Град Обреченный” и т. д.), при всех их художественных достоинствах, не столь интересны историку литературы — их место в литературном контексте уже ясно: они прочно вплетены в то же полотно, что и романы Харуки Мураками, Джулиана Барнса, Умберто Эко, Питера Хега, традиционно относимые не к фантастике, а к „мейнстримной” литературе».

Валерий Есипов. «Мои намеки слишком грубы и аллегории просты». Прижизненные поэтические сборники Варлама Шаламова: цензура и критика. — «Знамя», 2018, № 9 <http://magazines.russ.ru/znamia>.

«В архиве издательства „Советский писатель” сохранились некоторые любопытные материалы о предыстории сборника „Огниво” (1961), прежде всего внутренняя рецензия поэта В. Бокова. Она датирована 18 сентября 1957 г., что дает возможность судить, насколько быстро после майской публикации в „Знамени” Шаламов подготовил рукопись. <...> Трудно понять, откуда у В. Бокова, тоже недавно реабилитированного сидельца „зоны”, взялся этот менторско-официозный тон. Он особенно удивителен для читателей, знающих, что популярный поэт-песенник на протяжении всей жизни всячески обходил факт своего пребывания в Сиблаге в 1942 — 1947 гг. и решился опубликовать стихи, связанные с этой темой, лишь в конце 1990-х гг. (См: Боков В. Ф. Сибирское сидение // Москва, 1999. № 9). Во всяком случае, мы имеем дело с уникальным примером, когда один поэт-лагерник стал бдительным и суровым цензором другого. Эта рецензия, в сущности, и привела к отсрочке издания первой книжки Шаламова. Такого поворота событий он никак не ожидал, и разочарования от первого столкновения с литературными шлагбаумами, несомненно, сыграли свою роль в резком ухудшении его здоровья: 19 ноября того же года с ним случился первый приступ болезни Меньера (описанный позднее в рассказе „Припадок”), после чего он попал в Институт неврологии, затем в Боткинскую больницу, был признан инвалидом и прекратил начавшуюся работу в журнале „Москва”».

За царя или Отечество. 1918 — век спустя. Беседовали Александр Генис и Соломон Волков. — «Радио Свобода», 2018, 10 сентября <http://www.svoboda.org>.

Говорит Соломон Волков: «В 1915 году, когда это стихотворение [«Молитва»] появилось, оно трактовалось как размышление о судьбе России, вступившей в войну. Кстати, самые знаменитые строчки оттуда — это тоже предсказание: „Отыми ребенка и друга, и таинственный песенный дар”. Все это приключилось с Ахматовой, у нее отобрали ребенка, и не одного друга, отобрали мужа Пунина, расстреляли ее бывшего мужа Гумилева. Таинственный песенный дар у нее тоже исчез на долгие годы. Это стихотворение является и считается образцом поэтического предсказания: не пиши такого, не предсказывай. <...> Но это стихотворение, написанное в 1915 году, стало опять очень актуальным в 1917-м и начале 1918 года. Оно в 1917 году в ноябре по старому стилю появилось в газете „Право народа” и было напечатано на первой странице вместо передовой. Эта газета была меньшевистского толка, в той же газете провозглашались лозунги „Долой большевиков”. Все было связано с ситуацией вокруг Учредительного собрания».

Николай Кавин. Лев Толстой и Иван Ювачев. Заметки на полях дневников и писем И. П. Ювачева. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2018, № 9.

«Удивительно, что полностью эта переписка до сих пор не была опубликована, лишь короткие цитаты из писем И. П. Ювачева. Причин несколько. Во-первых, имя ее инициатора, известного в начале XX века, после смерти в 1940 году было прочно забыто, и только в последние годы опубликовано несколько статей о Ювачеве и началось издание десятитомного собрания дневников, которые он вел ежедневно в течение полувека. Во-вторых, в письмах Ивана Павловича большое место занимают его религиозные воззрения как глубоко православного человека, а в годы советской власти опубликовать подобные тексты было практически невозможно. Но главное: в этой переписке нет автографов Л. Н. Толстого, на письма Ювачева отвечала Софья Андреевна, лишь цитируя высказывания Льва Николаевича».

«Кино способно на большее». Культуролог Виталий Куренной рассказал Андрею Архангельскому о нераскрытом потенциале российского кинематографа. — «Огонек», 2018, № 34, 10 сентября <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.

110 лет назад в России вышел первый игровой отечественный фильм — «Понизовая вольница» (1908); с этой даты принято отсчитывать историю российского кино.

Говорит профессор, руководитель Школы культурологии НИУ ВШЭ Виталий Куренной: «У нас огромная проблема с культурным, визуальным освоением пространства. Стране с огромными территориями нужен визуальный брендинг, культура — визуальная артикуляция этого богатства. Попросту говоря, на киноэкранах у нас нет той страны, в которой мы живем. Во многих странах — Франции, в Великобритании, Канаде, Китае — есть системное стимулирование подобной визуальной политики: снимайте в наших ландшафтах, получайте за это бонусы. Это в своем роде защита от Голливуда, понимая под Голливудом не американскую культуру, а так называемую глобальную культуру, которая равнодушна к своему месту порождения. И тут у нас полный провал — при всех разговорах на эту тему. Короче говоря, у нас нет кино, которое представляло бы нам самим и миру наше пространство. Сегодня потоки молодежи ринулись в Рим, посмотрев „Великую красоту” Паоло Соррентино, как до этого туда устремлялись по следам „Римских каникул”. У нас есть, положим, фильм „Территория” (2014, режиссер Александр Мельник). Фильм снимали на плато Путорана, но он сделан так, что эта территория воспринимается анонимно. Хотя пример того же „Левиафана” Звягинцева показывает — один фильм может фундаментально повлиять на судьбу вполне конкретного места, в данном случае села Териберка в Мурманской области».

Кирилл Кобрин. Оруэлл и монстры. — «Неприкосновенный запас», 2018, № 4.

«Кстати говоря, чеканная ленинская формула „жить в обществе и быть свободным от него нельзя” Оруэллу очень понравилась бы, озаботься он чтением трудов создателя той разновидности социализма, которую он последовательно отрицал. Впрочем, сказать сложно: Оруэлл одно время примыкал к троцкистам (за что едва не был убит как франкистами, так и сталинистами), значит, предположительно, тексты Троцкого читать мог. А Троцкий постоянно цитировал Ленина. Значит, хотя бы вторичное знакомство Оруэлла, скажем, с той же „Партийной организацией и партийной литературой” состояться могло. Или, даже если вообразить полную идейную неподкованность бойца-интернационалиста Эрика Блэра из отряда испанской Рабочей партии марксистского единства (ПОУМ), есть другая возможность: он ведь дружил с Артуром Кестлером. Тот мог рассказать или даже подсунуть приятелю одну-другую ленинскую брошюру. Сказать что-либо более определенное на эту тему невозможно. В любом случае я не обнаружил Ленина в указателе имен ни к одной из биографий Оруэлла. Но, даже если Джордж Оруэлл не читал „Партийную организацию и партийную литературу”, ленинская формула о невозможности жить в обществе и быть свободным от него была ему близка. Другое дело, что выводы он сделал — пытался сделать — из нее иные, нежели Владимир Ленин».

Борис Колымагин. «Метафизический сквознячок» культурного подполья. — «Арион», 2018, № 3.

«Не будем забывать и о специфической роли религии в андеграунде. Субъект культурного подполья складывался на пути внутреннего освобождения, учитывающего религиозный опыт. Это не значит, что сам опыт непременно отражался в стихах. Однако определенный стиль жизни — асоциальное поведение, в которое, по советским меркам, входила и религиозность, — в известном смысле определял личность поэта. Эскапистская стратегия игнорирования советского абсурда путем приобщения к духовности выглядела совершенно естественной».

«Но было одно „но”: духовная поэзия андеграунда отнюдь не подталкивала ее создателей в сторону воцерковления. Более того, участники процесса испытывали определенный скепсис в отношении религиозных институций. И все же разрыв между „упованием” частного человека и гонимой Русской православной церковью не носил характер непреодолимого. „Товарищ поп” Блока в андеграунде превратился, как у Е. Шварц, в темного священника. И только. Кому-то это, как Д. Бобышеву, не нравилось, кому-то нравилось. Но факт остается фактом: поэты подполья формировали такое отношение к вере, которое было связано с индивидуальными поисками и с духовными открытиями. Андеграунд являет нам интересный ансамбль движений, соотнесенных с первоопытом веры, с духовной молодостью. И в этом смысле он отличается и от дореволюционной религиозной поэзии, которая часто была погружена в обряд, и с поэзией постсоветской, тоже бросившейся навстречу надежно ритуализованному культу».

Владимир Колязин. Брехт — сталинист или антисталинист? Моральный суд над Брехтом в Доме Брехта. — «Иностранная литература», 2018, № 5 <http://magazines.russ.ru/inostran>.

«Сегодня все чаще обращают внимание на стихи [Брехта], которые прежде никогда не рассматривались в плане критики сталинизма, в толковании которых притчевое начало преобладало ранее над выявлением скрытого антисталинистского пафоса. „Никто и подумать не мог, например, что в ‘Речи к великому ослу’ речь идет о Сталине” (Вицисла). В России эти стихи до сих пор не переведены. Эти произведения называют „дискуссионными и незаконченными”, требующими пристального анализа».

«Давайте же и мы вместе прочитаем прежде непереведенные на русский антисталинские стихи».

«Докопаться до понимания тактики Брехта во многом мешает закрытость многих дел в российских архивах (так, архив Димитрова по-прежнему недоступен, тайная часть архива Михаила Аплетина, секретаря зарубежной комиссии СП, которая могла бы пролить свет на секреты пребывания Брехта в СССР, когда он в 1941 году направлялся в эмиграцию в США, якобы бесследно исчезла...). Вспоминаю рассказы моего старшего коллеги Вячеслава Нечаева, много раз пытавшегося встретиться с Аплетиным для беседы о его личном архиве и о Брехте, но встреча так и не состоялась».

Илья Кочергин. «Прогресс не делает жизнь лучше». Беседовала Клариса Пульсон. — «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», 2018, № 8-9, август — сентябрь.

«Работая в алтайском заповеднике, в лесу, я прожил свои счастливейшие годы. Когда я приехал туда, моя жизнь улучшилась моментально, хотя не стала более сытой или удобной».

«Мне кажется, что сюжетная литература себя полностью исчерпала. То есть творчество тех авторов, которые „тянут” за собой по сюжетным рельсам, как на аркане, уже не удовлетворяет читателя с серьезными требованиями к художественной литературе. В тексте у таких писателей, если появляется ружье, оно должно обязательно выстрелить. Но я считаю, что самое интересное для читателя — это соучастие в творчестве. Писатель уже не должен быть умнее читателя, учить или раскрывать тайны. Он по сравнению с читателем должен быть, может быть, чуть активнее в поисках. В качестве яркого примера — творчество Дмитрия Данилова».

«Не хочется считать себя маргиналом, ведь от негативной коннотации слова не отделаешься, но, так или иначе, ощущаю себя им. Выражается это в том, что часто чувствую себя несколько чужим в самых различных обществах — и в городе (родной Москве), и в деревне, где все-таки остаюсь чужаком, несмотря на хорошие отношения с соседями. <...> Примкни я полностью к какой-либо группе, мне точно стало бы легче жить и чувствовать себя спокойнее, защищеннее. Легче было бы принимать решения и объяснять окружающим свое поведение. Позиция маргинала, наверное, помогает мне в работе, я могу глядеть на вещи с разных точек зрения. В конце концов, главное, что меня понимают жена и друзья. И, сидя один в своей деревне, я ощущаю себя все же членом сообщества людей, связанных с книгами».

Александр Кустарев. Цивильность и криминал: разборка и сходка. — «Неприкосновенный запас», 2018, № 4.

«Если бы эксперты по российству вышли из своего гетто и занялись систематическими сравнительными упражнениями, то они обнаружили бы, что соотнесенность цивильности и криминала в любой другой стране, начиная с США и Италии до ЮАР и Колумбии, мало отличаются от того, что мы видим в России. Россия кажется уникальной только в сравнении с горсткой еврогосударств (ядром Евросоюза) или клуба ОЭСР, где поразительно очищены от криминала политическая сфера, администрация и даже бизнес. Россия, конечно, именно с ними себя и сравнивает, но уникальны они, а не Россия. Причем их уникальность — преувеличенное и совсем недавнее достижение, и похоже на то, что оно временное».

Константин Львов. Жизнь на кровавой звезде. Георгий Шенгели, поэт-чекист. — «Радио Свобода», 2018, 12 сентября <http://www.svoboda.org>.

О книге Георгия Шенгели «Черный погон: романы, рассказы» (2018).

«Сотрудничество Шенгели с ведомством страха продолжалось не один десяток лет, возможно, осведомленность позволяла ему понять, что настало время поменять Государственную академию художественных наук на кафедру в Самарканде, или когда просто необходимо сочинить и послать по главному адресу 15 (!) поэм о Сталине. Еще одна служба поэта, переводчика, стиховеда, педагога, журналиста и литературного функционера не являлась абсолютной тайной. Проницательная Надежда Мандельштам пространно и не без сочувствия описала „случай Шенгели”, без упоминания имен. Что могло побудить его к близости с НКВД, помимо страха физического уничтожения? Ведь Шенгели называл социализм приютом для дефективных. Он был автором замечательной поэмы-мистификации о византийской жизни — „Повар базилевса” (1946) и сопроводил ее предисловием, написав, что „постарался сохранить тот колорит жути и ужаса и то ироническое свободомыслие, которыми был насыщен источник моей поэмы”».

Александр Мелихов. Писатель и фашизм. Есть вещи хуже войны. О них звонит колокол. — «Литературная газета», 2018, № 39, 26 сентября.

«<...> Если бы сам Хемингуэй подчинил себя антифашистской политической целесообразности Роберта Джордана, то ни за что бы не написал свой, выражаясь его языком, чертовски сильный роман».

Константин Мильчин. Джана без нимитты. Рецензия на новый роман Виктора Пелевина «Тайные виды на гору Фудзи». — «Горький», 2018, 27 сентября <https://gorky.media>.

«Некоторые коллеги уже успели обвинить роман в „мизогиническом душке”. Ну да, над феминистками — как радикальными, так и не очень — Пелевин и правда издевается. А Федор, совокупившись с девушкой в майке #metoo (хотя что уж там, изнасиловав ее), говорит, что теперь та „заработала право на своей хэштег. Даже на два”. Другое дело, что женщины в романе явно удачливее мужчин. Мужчины начинают роман, играя белыми: они ходят первыми, на их стороне все преимущество. Но женщины по ходу отыгрываются. Мужской поиск удовольствий заводит их сперва в никуда, потом под женский каблук. Женский поиск справедливости приводит к доминированию».

«Что Пелевин — мыслитель консервативный, было известно достаточно давно: вспомним издевательство над антипутинской оппозицией в „Бэтман Аполло”. Там и про сидевших на тот момент Pussy Riot шутилось, что они поклялись не брить понятно что. Консервативно-охранительским по духу были „Любовь к трем Цукербринам” и „Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами”. В России консервативно все, даже постмодернизм. Или все наоборот, и Пелевин фиксирует антифеминистские штампы, тем самым высмеивая их? Тем более что год назад он уже давал подсказку: „Феминисток стебать каждый дурак может, тут много извилин не надо”».

«Главная проблема творчества Пелевина в том, что он очень давно и очень много пишет».

Ксения Молдавская. А неувязочки — пофиг. Рецензия на книгу Эдуарда Веркина «Остров Сахалин». — «Горький», 2018, 10 сентября <https://gorky.media>.

«Что Веркин — большой писатель, понятно было еще много лет назад. Только вот знание это было скрыто от больших читателей взрослой литературы».

«А потом был „Облачный полк”. Возможно, лучшая книга о войне, книга десятилетия. Книга, которую не сразу поняли профессиональные взрослые читатели: один уважаемый критик, не разобравшись, назвал „Облачный полк” стрелялкой, одна уважаемая взрослая премия не взяла его в короткий список, потому что текст больно подростковый. То, что книга выиграла подростковую премию „Книгуру”, тут послужило дополнительным обвинением».

См. также: Ася Михеева, «Единорог за райскими вратами» — «Новый мир», 2018, № 10.

Сергей Мохов. «XXI век — это время осмысленного умирания». Социальный антрополог — об изменении нашего отношения к смерти, о потере ею телесности и о возможностях «цифрового бессмертия». Текст: Данил Леховицер. — «Colta.ru», 2018, 21 сентября <http://www.colta.ru>.

«В этом же ряду находится и уйма приложений, готовых управлять вашим аккаунтом после смерти, например, SafeBeyond. Прах можно превратить в виниловую пластинку, как это предлагает сделать английская компания And Vinyly. Из праха можно сделать драгоценности и искусственный алмаз — этим занимается компания LifeGem. Компания Chronicle Cremation Designs предлагает создать „мемориальный предмет” из праха вашего любимого человека — тарелку, чашку, вазу: для изготовления этих предметов прах смешивают с глазурью, которой покрывают глиняные изделия».

«Существует death tourism, связанный с поиском хосписа или места для суицида и эвтаназии, — здесь речь идет о некоем передвижении человека в ожидании смерти. А есть феномен, о котором говорите вы, — dark tourism: посещение, что называется, мрачных мест — полей сражений или других локаций массовой гибели».

«Картезианский дуализм лег в основу не только современной клинической медицины, но и разных практик по продлению жизни человека. Согласно ему, добиться качественного увеличения жизни можно через победу над дисфункциональностью тела-машины или даже через перенесение человеческого мозга в новую технологическую оболочку. Эта концепция находит свое воплощение в общественных движениях за отмену старения, биохакинг, имплантацию, трансплантологию, киборгизацию и даже за криосохранение мозга для будущей возможности его воскрешения».

«Другая версия дуализма вовсе отделяет сознание/личность человека от материальной оболочки мозга и рассматривает человека как познающий опыт. Эта концепция редуцирует идею человека до сложного набора уникальных личностных характеристик (опыт, эмоции, характер, особенности языка). Эти вполне уникальные особенности личности при этом можно записать цифровым образом, сохранить на электронных носителях или в цифровых аналогах мозга — этим занимаются, к примеру, Blue Brain Project и The Human Brain Project».

Вадим Муратханов. Хор и солисты. Заметки о провинциальной поэзии. — «Арион», 2018, № 3.

«Выражение „провинциальный поэт” потеряло оценочный оттенок. Интересных русских поэтов с собственным почерком вдали от Москвы и Питера появилось в последние годы так много, что теперь „провинциальный” применительно к автору означает просто — „нестоличный”».

«В своей Твери Евгений Карасев не занимает положения мэтра и, по сути, не встроен в городскую литературную жизнь (что особенно бросается в глаза на фоне всероссийской известности его недавно почившего земляка Андрея Дементьева). Он стоит особняком от своих товарищей по региону, и это, наверное, самый яркий, если не хрестоматийный пример провинциального русского поэта. Биография, особенность дара — все здесь сошлось. Автор такого склада едва ли мог бы появиться в столице. Он сформировался вдали от плавильных котлов современной поэзии. Опыт жизни на обочине социума и прочитанный в молодости Уитмен (пришедший на смену Маяковскому и Есенину) повлияли на его стих сильнее литературных баталий и наставников».

Анна Наринская. Пелевин и безразличие. — «Новая газета», 2018, № 106, 26 сентября <https://www.novayagazeta.ru>.

«„Тайные виды на гору Фудзи” — это, конечно, безусловный и патентованный „пелевин”. С его умением размазать авторский голос на всех персонажей, с его убедительным (даже для тех, кто никогда этого не пробовал) описанием внетелесных опытов, с его специальным презрением к политкорректности, выделяющимся даже на фоне его остальных презрений. Но это Пелевин — нерадикальный. Балансирующий, а вернее, зависший между пронзительностью, появляющейся как будто б даже против воли автора на страницах прошлогоднего „iPhuck 10”, и теоретизированием позапрошлогодней „Лампы Мафусаила”».

«Картина депрессии, которую дальше дает Пелевин на нескольких страницах, — точнейшее описание этого состояния (можно было бы написать — этой болезни века, если б не бояться такой банальности). Он говорит о том, как отдельные свойства явлений перестают складываться в собственно явления, о тусклости, о невозможности сосредоточиться, о постоянном ужасе неколебимо настигающего тебя знания, что вокруг чернота. О презрении к собственно сюжету жизни. Эти страницы никак не поддаются ироническому прочтению, даже при большом желании».

Раиса Орлова. «Родину не выбирают»… Из дневников и писем 1964 — 1968 годов. Публикация, вступление и комментарии М. Орловой. — «Знамя», 2018, № 9.

Сентябрь 1964 года. «А. А. едет в Италию получать поэтическую премию Этна Таормина.

— Еду представлять коммунистическую Россию.

— Анна Андреевна, вы едете представлять великую державу Поэзию.

— Ну, я-то знаю, куда меня и зачем посылают».

«27 октября 1965 г. Партгруппа. Демичев выступает: „Мы не все можем принять у Пастернака, у Кафки. В свое время мы широко издавали Ремарка. А не принесло ли это известный вред, не сбило ли с толку?” Крики: „Нет, не принесло!”».

Борис Парамонов. Античный космос и сталинский миф. Судьба Алексея Лосева. — «Радио Свобода», 2018, 26 сентября <http://www.svoboda.org>.

«Лосев действительно был оставлен жить, а после Сталина обширно печатался. В основном это были все те же древние греки, представленные в довольно искусственном варианте эстетических учений. Эти книги Лосева, конечно, чтение для очень немногих, их издание ни в коем случае не могло навредить большевикам».

«Людям, которые действительно интересуются философией вообще и Лосевым в частности, нужно, конечно, читать первое его восьмикнижие, особенно „Очерки античного символизма и мифологии”. Здесь дана замечательная характеристика философии Платона в живом ее характерологическом синтезе. Лосев сумел увязать платоновский идеализм с его, как он называет это, мистической педерастией, которая предстала у Лосева не просто чертой индивидуальности философа, но одним из системообразующих факторов древнегреческого мировоззрения».

Вера Полозкова. Я нарушаю очень много правил. Беседу вела Анна Данилова. — «Православие и мир», 2018, 12 сентября <http://www.pravmir.ru>.

«В России это вообще инициация — ты должен пройти очень серьезную школу злословия, прежде чем тебя возьмут в свои. Но редко бывает так, чтобы это было двенадцать лет подряд, как со мной. <...> Каждое сообщество само решает, кто свой и кто не свой. В моем случае это довольно безнадежно, потому что трудно быть своим в том, что называется „литературные круги”. Есть люди, которые пишут книжки, другие люди, которые тоже пишут книжки, третьи — все эти группировки очень мало друг с другом связаны и друг за друга точно не отвечают. Но важно, чтобы у тебя был какой-то мастер — человек, который тебя привел, условно, в литературу. Если ты учился в литературном институте, тебе преподавал такой-то. Ты из литературной семьи такого-то. Это нужно, чтобы ты печатался там-то и там-то, чтобы люди ставили под этим свои подписи как знаки качества. Это система, где ярлыки неотдираемы по тридцать лет. Даже если человек успел побывать десятком других авторов, он все равно будет носить самый первый ярлык, который иногда очень непрофессиональный, злой и завистливый человек ему наклеил».

«За свою недолгую литераторскую карьеру я перебыла эпигоном всех: Цветаевой, Маяковского, Бродского, Херсонского, Гребенщикова… На самом деле так и происходит процесс обучения в этой странной сфере, потому что чем больше ты читаешь, тем больше ты осваиваешь формул, тем больше ты умеешь и вырабатываешь то, что в итоге станет твоим собственным языком. Добилась ли я того, что появился мой собственный язык? Я не знаю».

«Бахыт Кенжеев в толстом журнале пишет, что я воспеваю гламурное удовольствие в сырьевом государстве. Он говорит это в подборке к восьми текстам о смерти, причем кажется, что он даже не читал эти восемь стихотворений, он просто написал так, потому что ему кто-то по телефону что-то пересказал».

Журналист Юрий Сапрыкин — о поэзии и любимых книгах на «Полке». Руководитель образовательного проекта «Полка» Юрий Сапрыкин вспоминает об учебе на философском факультете МГУ, выбирает между Сорокиным и Пелевиным, совершает литературный каминг-аут и делится списком самых важных для себя текстов. Текст: Игорь Кириенков. — «Esquire», 2018, 21 сентября <https://esquire.ru>.

«Тогда все были без ума от обэриутов, но с течением времени немного по-другому оказались расставлены акценты, стало понятно, что Введенский важнее Хармса. Или что Олейников — это не просто ха-ха-хи-хи, а довольно удивительный поэт. До того как напечатали „Архипелаг ГУЛАГ”, был момент, когда важными вещами казались „Дети Арбата” Анатолия Рыбакова, „Белые одежды” Владимира Дудинцева и повесть Даниила Гранина „Зубр”. „Зубра” я не перечитывал, и вполне возможно, это хорошая книжка, а вот про остальные у меня сейчас такой уверенности нет».

«Внутри меня эта книга [«Роза Мира»] стоит скорее на одной полке с Солженицыным, чем с кем-либо из философов. И даже при довольно пестром наборе людей и учителей на философском факультете мысль о том, что можно всерьез изучать „Розу Мира”, любому из них показалась бы абсолютно кощунственной. Андреев — это наш Сведенборг: ты поражаешься больше красоте конструкции и теми условиями, в которых книга была создана, чем ее интеллектуальной составляющей. „Роза Мира” имеет отношение, в первую очередь, к эстетике, а не к мысли и не к истине».

«Каминг-аут: я совсем не читал Томаса Манна и чувствую, что это огромный провал».

«Я согласен с Фолкнером, который на просьбу назвать три самых великих романа отвечал: „Анна Каренина”, „Анна Каренина”, „Анна Каренина”. Это книга, которая про нас все объясняет. Точнее, тебе так кажется, когда ты ее читаешь: языковыми средствами Толстой создает ощущение, что он знает про людей все и всему выносит окончательное суждение. „Каренина” — очень суггестивная вещь».

«Относительно недавно для меня стало невероятным открытием, что я в поэзии ничего не смыслю. Не потому, что я ее не читал или не понимал — все я понимал и даже прочитал много стиховедческих книг: от работы Дмитрия Урнова про то, как устроены стихи (жалко, что сейчас она не попадается школьникам лет в 10−12), до „Метра и смысла” Михаила Гаспарова. Но я с удивлением обнаружил, что ничего не чувствовал: эти сцепления слов на меня никак эмоционально не действовали. И вдруг что-то перевернулось, и в последние лет пять я переживаю поэзию совсем по-другому».

Сергей Сдобнов. «Ваш ум находится в состоянии постоянного нервного бурления нечистот…» Из чего состоит новый роман Виктора Пелевина. — «Нож», 2018, 27 сентября <https://knife.media>.

«Но представим, что все мужчины и женщины умерли, и выжило только существо Постмодернизм, которое осталось в нарративе „здесь и сейчас”. Так вот в новом романе это существо „играет в футбол с распадом и небытием — и, хоть состояние наше практически не менялось, сложная организация игры позволяла забыться и кое-как переползать из часа в час”. Видно и то, что автор прочитал за год, например, нового Ноя Харари, который все напоминает нам о том, что человек — программируемое животное. В мире победившей информации людям не хватает концентрации. Конечно, свои проблемы современный человек может решать только в нечеловеческих состояниях. В лучших традициях современной философии олигарх в терапевтическом письме своей возлюбленной уточняет: „но разве ‘нечеловеческое’ — это всегда плохо? Нет, Танечка, иногда это очень даже хорошо. А вот ‘человеческое’ — давай уж будем честны до конца — это практически всегда плохо. В том смысле, что почти всегда больно и абсолютно всегда крайне ненадежно”. Самый простой путь к нечеловеческому, по мнению Пелевина, — социальная магия. Но как в любой магии или практике за новое знание, а тем более озарение, надо платить».

«Запах 90-х чувствуешь почти в каждой сцене романа».

Роман Сенчин. В сторону беллетристики. Об «Оскорбленных чувствах» Алисы Ганиевой. — «Горький», 2018, 24 сентября <https://gorky.media>.

«Алиса Ганиева вроде бы критикует реалии современной России, иногда саркастически посмеивается, но, опять же, вполне безобидно; критика обтекаема, неостра. Тренировочная шпага, а не боевая. Книга ни чьих чувств наверняка не оскорбит, с ней в руках молодняк не пойдет на очередное „несанкционированное мероприятие”».

Андрей Столяров. Трудная дорога в будущее. — «Дружба народов», 2018, № 9.

«Будущее — это не „продолженное настоящее”. Это принципиальная новизна — то, чего еще нет. Будущее не „надстраивает” настоящее, а разрушает его, создавая принципиально иной цивилизационный пейзаж».

«В России идет невидимая россиянам война. Идет громадное по масштабам сражение в Зазеркалье — за то, каким будет новый российский ислам. Собственно — какой будет сама Россия».

«Фактически речь здесь идет о той самой „рационалистической революции”, которая в свое время в исламе завершена не была».

Андрей Тесля, Владас Повилайтис. Неактуальность идеологии. — «Гефтер», 2018, 3 сентября <http://gefter.ru>.

«Идеология — это не Маркс и не Энгельс. Идеология — это Декарт. И картезианский человек. Это гомогенность, это однородность, это способность к целеполаганию и единству во времени, это способность быть субъектом действия и устойчивым во времени субъектом ответственности. То есть то, что уже после Юма находится под большим сомнением — несмотря на отчаянные попытки Канта спасти картезианский проект».

«Но „личность” со времен Юма — весьма проблематичное понятие. И если для XIX века эта проблематичность представлялась скорее философской проблемой, которую надлежало разрешить в силу беспроблемности феномена, то для нас — и здесь нам (подразумевая меня и моего соавтора) становится неуютно — это проблема вполне практического порядка. Отсылающая к неудобному вопросу: а, собственно, что мы имеем в виду, когда говорим о „личности” и тем более подразумеваем, что у каждого не имеющего психиатрического диагноза человека она одна».

«Идеология предполагает создание однородного пространства — связанного с однородным временем, — в котором действуют индивиды, обретшие связь друг с другом и выстроившие иерархии, обладающие свойством взаимопереводимости. Перед нами — однородная вселенная модерна, в идеале предполагающая один порядок и людей, каждый из которых является „высокоразвитой личностью”. <...> В мире распавшейся личности нет нужды в идеологии. Да нет нужды и оплакивать само единство личности: это не такая старая вещь в истории, чтобы мы к ней успели привязаться, — и человек явно способен прожить без нее, как жил без нее тысячелетия своей истории».

Андрей Тесля. Мы давным-давно Европа, если она вообще существует. — «Взгляд», 2018, 24 сентября <https://vz.ru>.

«Мечта русской интеллигенции со времен Тургенева — чтобы в России было „как в Европе”. Собственно, здесь и заключается главная проблема, которая роднит Россию, например, с Турцией. В стремлении быть „как” изначально заключено утверждение, что ты не являешься тем, чем желаешь стать. Ни один европеец не желает стать европейцем. И, более того, к изумлению Герцена, поехав в Европу, в Европе он европейцев не обнаружил — таковые водились только в России. А в Европе оказались всякие французы да итальянцы, наряду с ненавистными Герцену с первого взгляда немцами».

«Проблема в том, что нам нужна „вся Европа”. Не эмпирическая, но та, на которую молились Герцен и Достоевский — и которую невозможно обнаружить в реальности, почему она у Хомякова и превращается в „страну святых чудес”, которая обретается в прошлом — и в измене которой каждый раз можно упрекнуть ту Европу, которая существует сейчас».

«Нам не удается стать Европой, то есть стать Россией — принять себя, а не пытаться стать Европой вместо нее самой, то есть заменить частью целое. Есть много способов быть Европой — немецкий, испанский, болгарский. Но чего нет — так это единого европейского способа быть европейцем. Но только такого способа и взыскует душа русского человека, тем самым утверждая свою не-европейскость».

Марк Уральский. Молодой Алданов. — «Новый Журнал», 2017, № 292, продолжение следует <http://magazines.russ.ru/nj>.

«Биография Марка Алданова — одного из самых видных и, несомненно, самого популярного писателя русского эмиграции первой волны — до сих пор не написана».

Василий Христофоров. «Решали заседаниями, а не конкретными делами». К вопросу о настроениях эвакуированных ленинградцев (по материалам документов архивов органов безопасности). — «Звезда», Санкт-Петербург, 2018, № 9.

«(Казанский район Омской области, март 1942 г.). „А сейчас еще так сложились обстоятельства, что хоть в петлю лезь. Ведь жить здесь, наверное, хуже чем в прифронтовой полосе. Нас послали сюда под покровительство местных властей, которые на нас смотрят хуже чем на ссыльных. Целую зиму, которой и конца не видно, приходилось чуть ли не на коленях выпрашивать ј кубометра дров. Было так, что приходилось в 40-градусные морозы брать саночки и идти в лес, чтобы достать топлива. Проклятый Чалдонский край, нужно было бы, чтобы чем прежде нас сюда привозить, провалился он сквозь землю. Ты только, Коля, себе представь, что за 1 месяц 5 раз меняли норму хлеба. Давали нам и по 50 г на человека, меньше, чем в блокадном Ленинграде”».

Алексей Цветков-младший. Почему нам до сих пор не нравится капитализм? — «Colta.ru», 2018, 12 сентября <http://www.colta.ru>.

Выступление на открытии фестиваля «Горизонталь» 25 августа 2018 года.

«Я не стану тут ничего говорить от себя лично, потому что никакой оригинальной, авторской претензии к капитализму у меня нет. Меня здесь вполне устраивает главная проблема, главное противоречие этой системы, которое было сформулировано еще классическими марксистами. <...> Это базовый антагонизм: коллективный характер труда и частный способ присвоения результатов этого труда. Согласитесь, что это не просто, а очень просто звучит, но из этой первичной базовой претензии, которую я разделяю, вырастает и следует вся сложная критика системы в марксистской традиции, вся критика иррациональности капитализма, критика отчуждения, критика спектакулярности — все это вариации одной проблемы».

См. также: Константин Фрумкин, «Что будет после капитализма? Попытки ответа на старый вопрос» — «Новый мир», 2013, № 2.

Составитель Андрей Василевский

ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»

Ноябрь

25 лет назад — в №№ 11, 12 за 1993 год напечатаны воспоминания Эммы Герштейн «Лишняя любовь. Сцены из московской жизни».

60 лет назад — в № 11 за 1958 год было напечатано «Письмо членов редколлегии журнала „Новый мир” Б. Пастернаку».

90 лет назад — в № 11 за 1928 год напечатаны «Две вставки в поэму „Высокая болезнь”» Бориса Пастернака.