ЧЕРНАЯ РЫБА

Одегов Илья Андреевич родился в 1981 году в Новосибирске, вырос в Алма-Ате. Прозаик и переводчик. Повести и рассказы публиковались в литературных журналах и сборниках Казахстана, России, США и Европы. Автор четырех книг прозы. Лауреат литературных премий «Русская Премия» (2013), «Современный казахстанский роман» (2003). Дипломант IX Международного Волошинского конкурса (2011). Живет в Алматы. Постоянный автор «Нового мира».

Илья Одегов

_*

ЧЕРНАЯ РЫБА

Рассказы

НЕБО НАД КАПИТАНОМ

Глупее всего, что очки упали в самом начале пути. Катер едва отплыл от берега, когда Андрей перегнулся через борт, захваченный видом бурлящей белой пены, и его любимые солнцезащитные очки тут же вывалились из нагрудного кармана, скользнули по борту и исчезли в воде.

— Подарок дельфинам, — усмехнулся стоящий рядом мужчина.

Андрей не подал вида, что понимает по-русски.

Вокруг судна кружили чайки и время от времени пикировали в воду, выхватывая из черного моря крупных серебристых рыб. Капитан обещал, что путешествие не займет больше четырех часов, но спрятаться на катере от солнца было негде. Летом Андрей и у себя на севере не выходил из дома без темных очков, а здесь, в тропиках, совершенно не мог выдерживать яркий свет.

Он сел на корме. Сначала пытался вместе со всеми глядеть на густое и жирное, как расплавленное железо, море, выискивать на горизонте фонтаны, пускаемые кашалотоми, выхватывать взглядом в волнах резиновые спины дельфинов, а потом уже окончательно ослеп и закрыл лицо взятой в дорогу непромокаемой курткой. Остались лишь голоса — чужие, разноязыкие, бессмысленные. Хотелось курить, но на борту капитан курить запрещал.

Рядом с ним кто-то сел.

— Вам тоже плохо?

Андрей выглянул из-под куртки, но сразу же нырнул обратно, так никого и не разглядев. Голос был женский.

— Ужасно, — сказал Андрей.

— У меня есть таблетки от морской болезни. Хотите?

— Нет.

— Честно говоря, они совсем не помогают. Я уже всю верхнюю палубу, извините, заблевала. Сейчас чуть лучше стало. Главное — не пить.

— И не курить, — сказал Андрей. — Вы не знаете, здесь есть туалет? Ведь должен быть.

— Возле рулевой, спереди. Только это не туалет, — она хихикнула, — это гальюн.

Андрей скинул куртку. Солнце яростно набросилось на него и принялось пожирать глаза. Ничего не разбирая, вытянув руки, натыкаясь на людей, хватаясь за что придется, лишь бы не упасть, он пробрался к рубке, нашел гальюн, заперся внутри и долго стоял, облокотившись на дверь. Курить хотелось уже очень. Андрей достал сигарету из пачки, подкурил, сделал несколько быстрых затяжек и бросил ее в унитаз. Голова сразу закружилась, потянуло присесть, но на общий унитаз садиться было неприятно. Андрей переждал, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул и отодвинул шпингалет.

За дверью стоял капитан — широкий загорелый туземец с седой щетиной. Он молча ткнул кулаком в табличку «No smoking» возле двери и погрозил Андрею пальцем.

— Не буду, больше не буду! — сказал Андрей и шутливо приподнял руки над головой, мол, сдаюсь.

Капитан, конечно, не понял слов, но, видимо, уловил ироничную интонацию и нахмурился. Брови у него смыкались над переносицей так ровно, что казалось, будто бровь одна.

Андрей бы уже ушел, но капитан словно нарочно перегораживал ему путь.

— Дайте пройти, — сказал Андрей, начиная раздражаться, и повторил для ясности на английском: — Let me go, please!

Капитан усмехнулся и отошел в сторону.

Катер качало. Держась рукой за стену, Андрей едва протиснулся мимо капитана, вздохнул наконец свободно и тут же получил крепкий пендель под зад.

От неожиданности он чуть не упал. Снаружи захохотали чайки, видимо, катер спугнул косяк рыб.

Андрей обернулся. Капитан, скалясь во весь рот, снова ткнул пальцем в табличку «No smoking» и показал Андрею волосатый кулак.

Андрей растерялся, хотел что-то сказать, но не нашел слов и выскочил из рубки.

Солнце пряталось за набежавшим облаком, но даже такой фильтрованный свет все равно резал глаза. Некоторые туристы, уже насмотревшиеся на китов и дельфинов, разбрелись по катеру. Другие, особенно любопытные, еще стояли у бортов, фотографировали и щурились от мельтешащих морских бликов.

Андрей пошел обратно на корму, на свое место.

— А, вернулись? — Его соседка, бледная девушка в широкополой шляпе, улыбнулась. — Я уж думала, не вернетесь. Как вы? А мне уже совсем хорошо. Наверное, таблетки все же подействовали. Воняю только.

Девушка поднесла ладошку ко рту, выдохнула и скривилась.

— У вас жвачки не найдется?

— Нет, — сказал Андрей.

— Ну и ладно, а я все равно рада, что вас встретила. Так хотелось с кем-нибудь поговорить по-русски. Я-то вас сразу распознала. Не то что я не могу по-английски говорить, просто это всегда так напрягает. Нужно думать, как составить предложение, вспоминать какие-то слова, выражения. Постоянная концентрация внимания, в общем. А по-русски и думать не нужно, слова сами говорятся, правда? Вы ведь тоже это замечаете? Вот я в прошлом году, например, отдыхала в Египте с подругой, и там…

После случившегося Андрея лихорадило, и он почти не слушал ее. Слова журчали, потрескивали, постукивали, сливаясь с шумом океана и тарахтением мотора катера. А сам Андрей уже опять был там, у гальюна, рядом с капитаном. Закрыв глаза, он шевелил губами, пробуя на вкус слова, которые мог бы сказать. Снова и снова прокручивалась у него в голове та сцена. Капитан отходит в сторону. Андрей идет. Удар. Он оборачивается, смотрит в глаза капитану. Тот усмехается и тычет в табличку пальцем. Андрей достает новую сигарету, подкуривает и говорит:

— Да плевать я хотел на тебя и на твой корабль.

И действительно плюет капитану под ноги. Разворачивается и уходит. Капитан растерянно моргает, берет тряпку и стирает с пола слюну.

Или еще лучше так, по-другому. Капитан отходит в сторону, Андрей идет и вдруг оборачивается, перехватывает ногу капитана и сам лягает капитана в промежность. Андрей даже дернулся, как собака во сне, невольно имитируя движение. Капитан воет от боли, смотрит с ненавистью на Андрея, но Андрей уходит и даже не оборачивается. Да, так гораздо лучше. Андрей улыбнулся.

— Правда, весело? — счастливо засмеялась девушка. — Аня эту историю часто вспоминает. Аня бы вам тоже понравилась. Жаль, что она не поехала. Но, сами понимаете, с гипсом особо не попутешествуешь. Хотя, с другой стороны, у нее ведь…

Андрей снова провалился в себя. Теперь, когда варианты были прокручены в голове, представлены, обида навалилась с новой силой. Нет, нельзя так этого оставлять, надо разобраться. Разобраться по-настоящему. А что сделать? Подраться с капитаном? Что, прямо вот так вот пойти и подраться? Да, подойти и врезать. Или хотя бы поговорить. Сказать, чтобы извинился. Ага, извинится он, хрен там. Черт. Нет, нужно драться. Но он, блин, здоровый. И рожа у него бандитская. Явный уголовник. Пират. Еще зарежет. Хотя нет, не зарежет. Свидетелей слишком много. Но в ответ врезать может. А как по-другому? Черт, ну у них же должна быть какая-нибудь морская ассоциация, отдел по работе с клиентами, жалобная книга, наконец. Это ведь официальные экскурсии, для туристов, иностранцев. Есть ведь кто-то над капитаном. Тот, кому можно пожаловаться, объяснить ситуацию, добиться извинений.

От такой мысли Андрею стало легче. Он открыл глаза и сразу же увидел своего обидчика. Тот стоял на верхней палубе посреди катера, весь в белом. Словно почувствовав на себе взгляд, капитан обернулся, встретился глазами с Андреем, подмигнул ему, улыбнулся и, выставив вперед кулаки, показал два больших пальца.

— …и я ей много раз доказывала, что это правда. На этих экскурсиях всегда так. Вот сами посмотрите. Видите? Видите? — Девушка в шляпе легонько ткнула Андрея локтем в бок, и он невольно завертел головой, не зная, куда смотреть. — Странно, правда, что все глядят только в море?

И действительно, все вокруг глядели вниз, на воду. Его соседка вздохнула и запрокинула голову.

— А я люблю смотреть в небо, — сказала она мечтательно. — Смотрите, какое над нами небо! По-моему даже красивее, чем вода. Особенно здесь, посреди океана. Высокое такое. Синее. Вот море нам чужое. Там дельфины живут, рыбы, осьминоги всякие. А мы на земле живем. Зато небо — оно одно для всех. И для нас, и для дельфинов.

Андрей тоже запрокинул голову и, прищурившись, поглядел вверх. Было не очень больно. То ли солнце уже смягчилось к вечеру, то ли глаза начинали привыкать к свету.

— А птицы? — пробормотал он. — Если так рассуждать, тогда небо их, а не наше. Нам до неба не достать.

— Как же не достать? — засмеялась девушка и вскинула над головой ладони, словно собираясь бросить невидимый мячик. — Вот ведь оно. Чтобы дотянуться до неба, нужно просто поднять руки. И все. Попробуйте!

Андрей поднял руку, загораживая глаза от солнца.

— Чувствуете?

Нет, Андрей ничего такого не чувствовал. Лишь ветер налетал порывисто, да время от времени залетала на палубу морось мелких соленых брызг.

ЧУДОВИЩЕ С БОЛЬШИМИ УШАМИ

Быдыщ!

— Мама, он лопнул, лопнул! — завопил Вадик. В руках у него остались красные ошметки и пупочек с ниточкой.

— А я ей говорю, зачем тебе туфли на размер больше? А она говорит, зато так дешевле. Вадик, не отставай! — Мама вела под руку тетю Раю, Раушан Маратовну, и даже не обернулась.

Черный глазастый кот застыл на ветке и смотрел на Вадика, не моргая, только шипел время от времени, да так, что становились видны его желтоватые полупрозрачные зубы.

Мама уходила все дальше.

В голове у Вадика медленно, очень медленно начал зреть план.

— Вадик, ты где? — закричала мама.

План обрушился недозрелым.

— Ладно-ладно, — сказал Вадик коту, — я тебя запомнил.

— Ты почему отстаешь? — начала ругаться мама, схватив подбежавшего Вадика за руку. — Позоришь меня перед тетей Раей.

— Да нет, нет, — улыбнулась и замахала пухлыми ладонями тетя Рая. — Он же мальчик, пусть играет.

— А где твой шарик? — не унималась мама. — И получаса не прошло, как я тебе его купила... Раечка, представляешь, он вообще все ломает. Саша ему лыжи притащил из Стокгольма, так этот засранец... Что? А, так он туда в командировку ездил, по работе. Мне серьги привез. Шикарные! Я тебе не показывала, что ли? Вообще шикарные. Типа, как у Зарины из бухгалтерии, помнишь? Длинные такие, с висюльками. Да-да-да. Но у меня...

Вадик даже не попытался влезть в разговор и сказать, что все не так, что виноват кот, а лыжи сломались, потому что на Вадика напали мальчишки. Их было много, а Вадик один. Даже Тимоха, его лучший друг, испугался и убежал. Вадик тоже, может быть, убежал бы, но лыжи были длинные, неудобные, а бросить папин подарок Вадик ну никак не мог. Лыжами он дрался. И, конечно, сломал. Зато они не достались врагам. Вадик читал, что в древности воины, отступая перед вражеским войском, часто сжигали свои поля и деревни, чтобы враг не мог всем этим воспользоваться. Но мама древним воином Вадика не считала и все время его ругала.

— Хлеб-то я не купила! — вдруг воскликнула она. — Вот балда. Как я Сашу без хлеба ужином кормить буду? Вадик, сбегай-ка на пекарню, я тебе сейчас денег дам... Сейчас, сейчас. Вот. Одну буханку возьми.

Мама отсчитала Вадику несколько мелких железных монет. Вадик крепко сжал их в кулаке.

— Можно я уже побегу? — спросил он.

— Одна нога там, другая здесь, — сказала мама, — и корку не ешь.

Хлеб на пекарне всегда продавался свежий и горячий, а самой вкусной частью буханки была корка — хрустящая, ароматная. Пекарня находилась не далеко, но и не близко. Вела туда старая асфальтированная дорога, вся в ямах и трещинах. Взрослые обычно шли по обочине проезжей части, а дети — по двум тянущимся вдоль дороги толстым теплопроводным трубам, густо обмотанным стекловатой, фольгой, проволокой, жестью — в общем, чем попало. Иногда трубы вдруг загибались вверх, проходили над перекрестком или ржавыми воротами, а потом снова опускались.

Вадик крепко держал монеты в ладони и бежал по трубам, балансируя, стараясь не упасть. Вокруг то тут, то там валялись бутылки, смятые сигаретные пачки, арбузные корки. Изредка мимо него проносились машины, подскакивая на ухабах. За дорогой густо росла трава, а еще дальше широкой впадиной зиял лог — заросший камышом почти высохший уже канал. Мама запрещала спускаться в лог и все говорила о каком-то рассаднике. Вадик думал, что где-то там спрятаны грядки с помидорами и огурцами, и не понимал — чего бояться? А пацаны во дворе рассказывали, что в логу живет чудовище. Оно ждет, когда кто-нибудь подойдет к берегу, а потом хватает его и утаскивает на дно. Вадик этому не очень верил, но на лог поглядывал с опаской.

Свежим хлебом пахло все вокруг пекарни — воздух, деревья, даже асфальт. Внутрь, в саму пекарню вход был воспрещен, хлеб покупателям выдавали из маленького окошечка в заводской стене. Больше всего это было похоже на кассу, только вместо билетов давали буханки.

В пекарне Вадика знали.

— Сколько сегодня? — крикнули ему из темноты.

— Один, — сказал Вадик и поднял указательный палец.

— А че так мало? — шутливо сказал кто-то еще.

Вадик протянул влажные монеты и взял пакет с горячей буханкой двумя руками.

Хлеб слегка похрустывал. И главное — пахнул.

Как он пахнул!

Хлеб пахнул мамой, но не сегодняшней мамой, а спящей мягкой мамой, в которую так хорошо было зарыться, не ожидая подзатыльника.

Хлеб пахнул папой, но не утренним озабоченным папой, а вечерним веселым папой, особенно по пятницам, когда он возвращался домой после встречи с друзьями. Мама на папу почему-то ругалась, а Вадику такой веселый папа нравился.

Хлеб пахнул бабушкиной печкой, солнечным днем, полем, дачей... Столько всего было в этом запахе, так сладко щекотал он нос, что Вадик не удержался и смачно, с хрустом откусил от самого края большой кусок. Хлебная корочка рассыпалась у него во рту, пружинящий мякиш прилип к зубам, Вадик замычал от наслаждения и почувствовал, что сам превращается в хлеб, сам становится таким же мягким и ароматным. Откусив еще кусок — на дорожку, он сунул буханку обратно в пакет и побежал домой.

Снова идти по трубам было неинтересно, и Вадик, подумав, решил спуститься в лог. Хотя россказням о чудовище он не особенно верил, но все равно лог казался местом страшноватым, а значит притягательным.

От жаркого летнего солнца трава по краям лога пожухла и завяла. Среди этой травы то тут, то там зияли проплешины сухой серой земли, но присмотревшись, можно было увидеть, что эти проплешины оплетены якорцами — стелящимися по земле тонкими стеблями с опасными колючками. Все ребята знали, что как эту колючку ни положи, а один острый жесткий шип всегда будет торчать ровно вверх, поджидая чью-нибудь пятку.

Ближе к середине лога трава становилась сочней, приподнималась, и здесь уже более отчетливо начинали быть слышны голоса лягушек и запах болота.

Еще дальше ровным частоколом торчал высокий рогоз. Его похожие на сосиски головы уже давным-давно созрели и теперь покачивались от ветра, терлись друг о друга, словно перешептываясь, и время от времени взрывались, разбрасывая вокруг себя желтую вату.

И уже за ним, за рогозом, медленно шевелилась вода.

Пробраться к этой воде — через грязь, через камыш — было трудно, почти невозможно. Да и зачем? Все знали, что вся местная водяная живность — это лягушки да болотные курочки. Разве что иногда опускались туда, за рогоз, небольшие стаи перелетных крякв.

Вадик к воде и не собирался идти. Он пошел по краю лога, пиная траву, гоняясь за кузнечиками и останавливаясь то и дело, чтобы выковырять из подошвы сандалия колючку-якорцу и откусить еще кусочек ароматной хлебной корки.

Хлеб постепенно становился похожим на яйцо всмятку, наполовину лишенное скорлупы. Из целой нижней половины торчал длинный бесформенный мякиш.

Какой-то глупый кузнечик запрыгнул прямо в пакет с хлебом, и Вадик остановился, чтобы достать его. Кузнечик пучил глаза и брыкался, цепляясь зазубринами ног за целлофан. Наконец Вадик ухватил его в ладошку, сжал несильно, чтобы не раздавить, и вдруг почувствовал, как кто-то коснулся его ноги.

От испуга Вадик вскрикнул, дернул ногой, глянул вниз и увидел рыжую коротконогую собаку. Собака вильнула приветственно хвостом и растопырила уши. Уши у нее были розовые и тонкие, каждое размером с морду.

— Собачка, — сказал Вадик. — Хочешь хлеба?

Собака усиленно завиляла хвостом и подошла к Вадику ближе.

Вадик отщипнул мякиша и бросил ей. Быстрым, почти незаметным движением собака поймала мякиш и тут же проглотила его, облизнувшись.

— Уже съела? — Вадик хотел отщипнуть ей еще, как вдруг понял, что потерял кузнечика и даже этого не заметил. — Ну и ладно! — сказал он вслух, бросил собаке второй кусочек мякиша и пошел дальше по траве.

Сделав несколько шагов, Вадик обернулся и увидел, что собака идет за ним.

— Фу! — сказал ей Вадик, подумав, что собака — это, в общем-то, неплохо, но мама ей вряд ли обрадуется, и повторил еще раз, погромче: — Фу!

Собака остановилась, но, едва Вадик двинулся, сразу побежала следом.

— Нельзя! — сказал Вадик и, подобрав с земли палочку, швырнул ее в сторону камышей.

Собака проследила глазами за палочкой, но осталась на месте.

— Да что ты за собака такая? — удивился Вадик.

Собака вильнула хвостом, подошла ближе и лизнула пакет с хлебом.

— Нельзя! — сказал Вадик и взял пакет в другую руку.

Собака обошла Вадика, царапнула пакет лапой и попыталась ухватить за угол зубами.

— А ну иди!.. — воскликнул Вадик и свободной рукой замахнулся на собаку.

Она прижала уши, отбежала на несколько шагов и опустила голову к земле, глядя на Вадика исподлобья.

— Фу! — еще раз повторил Вадик для надежности, прижал хлеб к груди, развернулся и быстро пошел в сторону дома.

Не успел он сделать и трех шагов, как что-то сильно ударило его под колени. Потеряв равновесие, Вадик упал на четвереньки, едва не выронив хлеб, и тут же прямо у его глаз возникла собачья морда и дыхнула на него болотом.

— Пошла! — закричал Вадик, вскакивая и пятясь. — Не боюсь я тебя!

Собака чуть приподняла верхнюю губу, будто стараясь улыбнуться.

— Не боюсь, — повторил Вадик, отступая, однако ему уже казалось, что сейчас собака съест не только хлеб, но и его самого.

И тут Вадику пришла в голову мысль. Он поспешно оторвал большой кусок мякиша, смял его в кулаке в шарик и кинул, но не собаке в пасть, а размахнувшись, куда-то в сторону камышей, от себя подальше. Собака подпрыгнула на месте и побежала в камыши, а Вадик развернулся и помчался в другую сторону, прочь отсюда, на дорогу.

Бежал он изо всех сил, надеясь, что сумеет выскочить из лога вперед собаки. Бежал в какой-то смутно осознаваемой уверенности, будто бы есть между логом и дорогой какая-то невидимая черта, которую он — Вадик — перейти сможет, а собака нет, и главное успеть, добежать, пересечь эту линию, и все пройдет, кончится. Сухая трава шуршала и ломалась под его ногами, рассыпалась в пыль. Прямо перед склоном, который нужно было еще преодолеть, Вадик зацепился носком за хитрую травяную петлю и упал. Якорцы впились ему в ладони и колени, а пакет лопнул, и хлеб вывалился на землю. Сглотнув слезы, Вадик схватил хлеб рукой, вонзив пальцы прямо под корку, чтобы не потерять, и принялся карабкаться по склону. Добравшись до верха, он выскочил на асфальт, глянул по сторонам, чтобы убедиться, что машин нет, перебежал дорогу и только тогда обернулся.

Никого не было, лишь где-то внизу тихо шелестел рогоз.

Вадик вытащил из ладошек колючки, отряхнулся и поплелся по шоссе, то и дело оборачиваясь.

Уже ближе к дому ему встретилась незнакомая тетка — высокая, белобрысая, с короткой стрижкой. Она шла ему навстречу по другой стороне дороги, нервно шлепая себя по ноге свернутым в кольца брезентовым собачьим поводком. Поравнявшись с Вадиком, она крикнула:

— Мальчик, ты здесь собаку не видел? Симпатичную такую. Маленькую. Рыжую. С большими ушами.

Вадик нахмурился и соврал:

— Не видел я никого.

Тетка остановилась, громко по-мужски свистнула, оглянулась по сторонам, а потом приложила ко рту ладони и закричала:

— Нэсси!

ЧЕРНАЯ РЫБА

Место было то же. Мы всегда сюда приезжали. Сворачивали с узкой, ухабистой, но зато асфальтированной трассы на грунтовку, а потом долго, несколько часов, петляли по ней, поднимая облака пыли позади себя. И все это казалось каким-то знакомым сюжетом из сказки, в котором герой не имеет права оборачиваться назад. Стоит ему сделать шаг — и прошлое исчезает. А даже если и обернешься, то ничего не увидишь, кроме удушливого желтого тумана. И по бокам — туман. Лишь путь вперед оставался виден.

Но мы и не собирались никуда сворачивать. Дорога хоть и извивалась, зато вела прямо к реке. Почти весь берег здесь был песчаный, однако в этом месте река вдруг заворачивала, огибая большой каменистый мыс, невесть откуда взявшийся. Мы называли его «скала». Так и говорили: а поедем на скалу? Или: а на скале щас клюет!

Приезжали сюда всегда на одной машине. То есть максимум впятером. Но чаще втроем — Антоха, Ержик и я. Изредка к нам падал на хвост кто-то еще. У каждого из нас было свое дело. Антоха ставил палатку, Ержик разводил костер, а я сразу шел прикармливать рыбу. Иногда хлебом, но чаще кукурузой. Кукурузные зерна мы покупали сухими, варили их подолгу накануне, а потом ссыпали в ведро, укутывали в пледы, поэтому были они еще парными, теплыми. Я выходил на скалу и равномерно расшвыривал пригоршни кукурузы по периметру. Горсть налево, горсть направо, горсть прямо. Еще пару горстей по углам, и одну, размахнувшись, подальше, на галерку. Кукуруза тонула, оседала золотыми крупицами, а я шел за снастями. Вбивал в землю арматуру, привязывал к ней короткие самодельные закидушки, распутывал леску, поправлял поплавки, грузила, щелкал катушкой для пробы — трещит? Трещит.

Потом я доставал наши с Антохой телескопические удочки. У Ержика была старенькая, отцовская, бамбуковая. Делал пробный закид, чтобы убедиться, что грузила не ложатся на дно, и сдвигал поплавок так, чтобы крючок с червяком болтался у самого дна. Чуть рыба тронет носом наживку, поплавок и дернется, качнется легонько. Складывал удочки аккуратно в траву и шел к пацанам.

— Ну как там она, плавает? — спрашивает Антоха.

— Не знаю, — пожимаю плечами я, — не посмотрел.

— Да плавает, конечно, — бурчит Ержик. — Куда она денется?

— Нужно поздороваться, — говорит Антоха.

Слева от скалы тихая вода. Тихая, темная. Мы аккуратно подходим к краю, присаживаемся на корточки. Ждем.

— Вон она, смотрите! — шепчет Антоха, не шевелясь.

Рыба как будто поднимается из самых глубин, из самой темноты — и сама она черная, матовая, медленная. Вильнула широким хвостом, глянула на нас красным глазом и пошла вниз, в омут, в ил.

— Все, утонула, — говорит Ержик. — Пойдемте пожрем, и по местам.

Перекусываем мы наскоро — бутерброды, согретая на костре тушенка, чай из котелка — вкусно! Здесь все становится вкусным, а особенно — уха. Но для нее нужно еще рыбы наловить, так что уху мы ждем на ужин. И времени у нас совсем немного, солнце уже к горизонту катится. Зато сейчас самый клев и начнется.

Антоху пускаем вперед. Это у нас примета такая. У него глаза ну такие голубые, что вся рыба приплывает полюбоваться.

К вечеру у нас уже полный садок. Лещи — плоские, как разделочная доска, скользкие сомики, небольшие сазаны в чешуйчатых кольчугах, узкие хищные жерехи, воблы с ладошку и пара сладких карасей. Тех, что поживее, мы оставляем в садке, а остальных — в уху. Антоха достает из рюкзака бутылку — под уху да не выпить ну никак нельзя.

Бульк-бульк-бульк.

— Здорово, пацаны, — раздвигая кусты, выходит к костру бородатый мужик.

— Здорово, Батон, — улыбаемся мы. — Вот же нюх у тебя!

Батон присаживается к костру и довольно ухмыляется себе в бороду.

— Давно вас не было видно, — говорит он, принимая стальную рюмку, и поднимает глаза на Антоху. — А че, стаканов нет?

— Ниче, — говорит Антоха. — Ты пей, я еще налью.

— Рука устанет, — смеется Батон.

— Ты-то здесь? — спрашиваю я.

— А куда я денусь? — говорит Батон. — Промышляю понемногу. Егерь у нас новый, слышали? Нормальный такой мужик. Пантелеич. Я ему помогаю иногда. Хозяйство-то большое.

— У него живешь?

— Не-е, — качает головой Батон.

— А где?

— Да вот здесь и живу, — улыбается Батон. — Земли много. Вода есть. Комары не кусают.

— Как не кусают? — удивляюсь я, едва успевая отмахиваться от невидимого жужжания.

— Да я им просто надоел уже, — смеется Батон.

Уха подоспела. Ержик варит уху лучше всех. Если Антоха — лицо нашей компании, то Ержик — руки. Все-то у него спорится. А я так, ни то ни се. Мы вхлюпываемся в тарелки, причмокиваем от удовольствия, сплевываем тонкие рыбные кости.

— Лучка бы еще, да побольше, — говорит Батон.

— Ешь давай, — смеется Антоха.

Водку нужно всю выпить сегодня. Ержику завтра пить нельзя, он за рулем, но мы с Антохой из солидарности на вторую ночь тоже обычно не пьем.

— Как улов? — спрашивает Батон. — Клюет?

— Мелочь, — вздыхаем мы. — Может, ночью кто на закид пойдет.

— Да-а-а, — меняет тему Батон, — зато щас купаться хорошо. Водичка теплая, мягкая. А утром — вообще молоко.

— Рыбу только пугать, — бурчит Ержик. Он плавать совсем не умеет, вот и бурчит.

День был длинный, поэтому водка нас не распаляет, а наоборот усыпляет. Первым срубается Ержик. Как сидел возле костра, так и уснул, уткнувшись лицом в колени. Мы начинаем говорить тише. А здесь и хорошо говорить тихо. Здесь все тихое. Вода едва плещется. Сверчки гудят, как провода. Комары звенят тонко. Дрова в костре перешептываются.

— Ладно, я тоже на боковую, — говорит наконец Антоха, — и этого заберу. Ержик, вставай, пойдем в палатку.

Ержик толком не просыпается, но послушно встает и бредет, поддерживаемый Антохой. Они исчезают в темноте.

— Ну что, допьем? — говорит Батон. — Ты как, это? Давай, а? Шурум-бурум…

Язык у него уже заплетается. В бутылке осталось совсем немного.

— Не вопрос, — отвечаю я.

— А потом ча-а-ай, чаек заварим, ага, — потирает руки Батон. — Ты, давай, это… как тебя? Себе плесни, а я из горла допью.

Я наливаю полрюмки и отдаю бутылку Батону. В меня уже лезет с трудом, а Батон пьет, как воду. Бульк-бульк-бульк.

— Эхх, — кряхтит он и с силой ставит бутылку на землю, — щас я, щас…

Батон медленно поднимается, но не удерживает равновесие и валится прямо в колючий куст чингиля. Я вскакиваю помочь. Однако помощь уже не требуется. Чингиль проглотил Батона почти полностью, лишь ботинки торчат кверху и откуда-то из невидимых глубин доносится густой неровный храп.

А мне что-то не спится. Костер догорает. Я решаю спуститься к реке и проверить закиды. Мало ли. Нет, все тихо. Леска едва поблескивает, словно паутина. Время от времени в реке что-то всплывает, шлепает, булькает.

Отсюда кажется, что река стоит. Темная, ровная, только полумесяц в воде отражается, а от него прямо ко мне на берег бегут серебристые ступеньки. Наклоняюсь, трогаю — теплая. Искупаться бы. А что? Освежусь. Может, и похмелья завтра не будет.

Раздеваюсь догола и медленно захожу в воду. Ногам она кажется более холодной, но все равно приятной, обволакивающей. Я шагаю вверх по течению, хочу, чтобы река сама принесла меня к скале. Метров через сто останавливаюсь и иду в глубину. Не дожидаясь, пока исчезнет дно, поджимаю ноги и плыву, как лягушка. Плыву туда, к лунным ступенькам, к светящейся дорожке. Вода не стоит, нет. Течение хоть и медленное, но тянет, пытается унести меня куда-то далеко, в море-океан, а я не позволяю. Гребу, упираюсь, шлепаю ладошками, но ничуть к своей цели не приближаюсь. Месяц рассыпается улыбками по воде, словно смеется над моими усилиями. Плыть все тяжелее. Наконец я совсем устаю, расслабляюсь, глубоко вдыхаю, чтобы зависнуть на поверхности, как пузырь, но вместе с воздухом втягиваю в себя и воду. Горькая вода обжигает все внутри меня, и я резко, натужно закашливаюсь. Кашляю, не могу остановиться. Да что ж это такое! Кашель постепенно проходит, но дышать нечем. Меня как будто закупорили. Грудь стягивает так, что аж голова начинает кружиться. Нужно срочно на берег. Но плыть уже совсем невмоготу. Все болит. Пытаюсь лечь на спину, чтобы наладить дыхание, но ничего не получается. Весь я будто бы отяжелел, размяк. Ноги ватные, руки слабые. В горле саднит, и я даже крикнуть ничего не могу. Сиплю что-то невнятно. Нет, нужно плыть. Вон же скала, не так уж далеко. Главное, чтобы течением не снесло мимо.

Раз. И — раз. И — еще раз. Ощущение, что к берегу я совсем не приближаюсь. Как трудно дышать. Полвдоха, полвыдоха. Господи, ну давай же, еще немного. Раз. Еще раз. Уфф. А теперь по-собачьи. Тьфу, черт, горькая же какая. Я уже, кажется, полреки выпил.

— Хэлп! — хриплю я наконец.

Это я еще могу сказать. Длинное «помогите» мне не выговорить.

Мне кажется, что на берегу я вижу человеческий силуэт.

— Эй! — сиплю я, глотая воду и пытаясь махать руками.

Нет. Никто меня, кажется, не видит и не слышит. Но и скала уже близко. Понимаю, что еще немного и течение пронесет меня мимо нашего лагеря. К тому же до скалы плыть куда ближе, чем до берега за скалой. Я напрягаюсь изо всех сил, и от этого напряжения мою левую икру мгновенно сводит судорогой. Будто ядовитое щупальце обвило ногу и тянет вниз. Тянет сильно, настойчиво, и у меня уже совсем нет сил бороться с этим кракеном. Я поддаюсь и проваливаюсь в темноту.

Как же здесь тихо. Только низкий ровный гул и больше ничего. Как в космосе. А вот если потянуть за эту серебряную нить, то звук станет выше. Вот. Слышишь? А если за эту, то еще и стук появится. Вот. Сейчас. Цок-пауза-цок-пауза-цок. Слышишь, да? Что? Нет, эта меняет не звук, а как бы плоскость. Видишь, она широкая. Не нить, а лента. Чувствуешь, как повело? Ого, сколько их. Не сосчитать. И как это они из меня растут? Все. Сейчас главное правильно закрутиться. Вытянуться. Пяточки вместе, руки по швам. И крутиться равномерно, не останавливаться. Тогда нити будут ложиться ровно, плотно. Из них получится хороший крепкий кокон. Давай, начнем потихоньку. Не торопись, торопиться некуда. Крутись. Закручивай. Аккуратно. Потихонечку. Давай-давай. Держись, говорю. Хватайся. Да не царапайся, ты! Вот сучок, все руки мне ободрал. Успокойся, говорю. Все уже, все нормально. Вот и скала. Давай-ка я тебе подсоблю.

Острые камни впиваются мне в живот. Я лежу ничком на холодной скале. Здесь очень холодно. Так холодно, что меня скручивает. Я поджимаю колени к груди и дрожу. Из меня льется вода. Отовсюду.

— Ты чего купаться полез? — говорит Батон, склоняясь надо мной. — До утра подождать не мог?

Я молчу, клацаю зубами.

— Ладно, пошли, — вздыхает Батон и помогает мне встать. — Обсохнуть надо. И чаек попить. Чайник-то уже остыл, поди, пока я тебя вытаскивал. Ну и дурья же у тебя башка….

Я сижу, укутанный с головой в плед, а Батон раздувает огонь и изредка поглядывает на меня. Глаза у него красные, а лицо темное, обветренное, почти черное.

— А водка еще есть? — спрашиваю я.

Водки, конечно, нет. Мы пьем чай. Обжигающий, мутный, сладкий.

Небо становится чуть светлее. Неужели уже утро?

— Ладно, — говорит Батон, — мне пора. Пантелеич просил за коровами его приглядеть. Может, завтра ночью еще зайду.

Он встает, отряхивается, потягивается и уходит по тропинке. Его фигура еще долго видна между кустов.

А я остаюсь. Мне уже тепло и сонно. Сильно болит горло, но сладкий чай приятно успокаивает боль. Я жду. И вот наконец из-за горизонта показывается самый краешек, тонкая, тонюсенькая полоска желтого. Тогда я отставляю кружку и иду спать. Ну его к черту, этот утренний клев.

ГОЛУБИ И КРОЛИКИ

Утром ему стало ясно, что мир изменился до неузнаваемости. Форточка была приоткрыта, и там, прямо за окном, пела птица. Может, соловей, а может, и нет — Серега не очень разбирался в птицах. Только своих голубей и отличал. Но песня была явно о нем, о Сереге. И солнце уже настойчиво трогало лучами его одеяло, словно пыталось стянуть. Серега зевнул и неожиданно для самого себя улыбнулся во весь рот.

Никогда раньше на работу он не торопился, но сегодня, наскоро умывшись, позавтракав яичницей с сыром и сладким черным чаем, Серега схватил саквояж и цилиндр и выскочил из дома.

В прохладном воздухе ощущался стремительно приближающийся зной лета. Птицы уже сформировали целый хор и, захватив деревья, чирикали, перебивая и перекрикивая друг друга. Серега решил прогуляться — до музея всего-то две остановки — и перебежал на солнечную сторону улицы.

Прогулка окончательно разбудила его. Он даже пришел раньше времени, что случалось нечасто. Грохнул тяжелой дверью, спустился в подвал по высоким ступенькам и сразу увидел Дашу. Склонившись над столом, она раскладывала веером входные билеты и рекламные листовки.

— Доброе утро! — бодро сказал Серега.

— Доброе утро, — улыбнулась Даша. — Что это у вас с рукой?

— А это… — Серега смутился и напялил цилиндр. — Вуаля!

И у него на ладони захлопал крыльями белый голубь.

— Вы его в рукаве прятали, что ли? — укоризненно сказала Даша. — Он же мог там задохнуться.

— Не мог, — буркнул Серега, недовольный тем, что фокус не произвел впечатления. — Он у меня в рукаве всю жизнь прячется. Для него это как… ну, как гнездо.

Зазвонил телефон.

— Музей иллюзий, — сказала Даша, поднимая трубку и уже не глядя на Серегу.

Голубь приподнял хвост и нагадил Сереге на руку. День становился все менее радужным.

— Вчера на работу устроилась, а уже самую умную из себя строит, — мстительно шептал Серега себе под нос, переодеваясь к выступлению. — Да она же ничего в фокусах не понимает! А я тоже хорош. Раскатал губу. Фокусник-покусник хренов. Эхх…

Зазвучала веселая мелодия, щель в занавесе пропустила свет, и Серега выбежал на сцену.

Зал был почти пуст. Только на передних рядах сидели дети с мамами, человек десять. Они жидко похлопали его расшитому звездами халату.

Ни слова не говоря, Серега покрутил руками и вытащил из воздуха белый воздушный шарик, за ним еще один. В этот раз зааплодировали громче, а один мальчик крикнул:

— У него насос в перчатке!

Серега глубже натянул цилиндр и придвинул к себе ящик, стоящий у края сцены. Откинув переднюю крышку, он показал зрителям, что ящик пуст. Леха-звукач включил барабанную дробь. Серега закрыл ящик, сел на него и взмахнул руками, как дирижер. Повисла тишина. Боковые стенки ящика упали, и в обе стороны выскочили маленькие белые крольчата.

Дети захлопали, а умный мальчик крикнул:

— Ерунда! Там же двойное дно!

— А теперь мне понадобится доброволец из зала! — объявил страшным голосом Серега, пряча кроликов обратно в ящик и стараясь на умного мальчика даже не глядеть. — Кто хочет испытать магию на себе?

Захотели все. Серега выбрал девочку с косичкой и позвал ее на сцену.

— Как вас зовут?

— Оля, — сказала девочка испуганно, но тут же от смущения присела на корточки и заулыбалась беззубым ртом.

— Оля, вы видите эту монету?

— Да!

— Я прошу вас встать... да-да, вставайте. Встать и протянуть руку вперед. Разожмите пальцы. Да, вот так. И смотрите на свою ладонь внимательно. Раз!

Держа монету в пальцах, Серега легонько стукнул ею по маленькой детской ладошке.

— Два!

Серега поднял руку над головой и снова опустил ее, шлепнув монеткой по Олиным пальцам.

— И наконец….

Поднимая руку в третий раз, Сергей положил монетку себе на макушку. Дети в зале захихикали.

— Три!

Оля с удивлением смотрела на свою ладонь.

— А где денюшка? — подняла она глаза на Серегу.

Серега улыбнулся и, глядя в зал, приложил палец к губам. Дети сохраняли терпение с трудом — прыскали и елозили.

— А вы скажите волшебное слово, — попросил Серега Олю.

— Пожалуйста?

— Другое слово. Магическое! Абракадабра! Сможете повторить, Оля?

— Аблякабабля, — тихо сказала Оля и уставилась в свою раскрытую ладошку.

Серега примерился и наклонил голову. Монета соскользнула с его макушки и плюхнулась точно в руку Оли.

Леха-звукач включил фанфары.

— Детсадовские какие-то фокусы, — громко сказал умный мальчик.

— На этом все! — воскликнул Серега, кланяясь. — Следующее представление в четыре часа! А пока можете осмотреть наш музей.

Пятясь, он скрылся за занавесом, сорвал с себя цилиндр и бросил его в сторону.

— Дурацкая работа, — цедил он сквозь зубы, переодеваясь в гримерке. — Иллюзионист хренов… Фокусник фиговый… Голуби эти, кролики… Идиот. Нужно было в клоуны идти. Черт, где сигареты?

Сигарет нигде не было, а идти в магазин мимо Даши не хотелось. Серега выпил воды из бутылки, включил вентилятор и достал колоду карт. Карты были новенькими, гладкими. Он перетасовал их, развернул веером и вытянул семерку пик. Снова перетасовал, разделил на две части и снял верхнюю карту с левой стопки. Король крестей.

— Блин! — сказал Серега и снял следующую. Десять червей.

— Не, так не годится. — Он смешал карты. — Так, эту сюда. Теперь тасуем. Вот так, да. Выбираем. Бубновый валет. Пойдет. Кладем в конец колоды, мизинцем придерживаем. Неудобно, блин. Теперь на две части и… раз… сюда подкладываем. Черт. Не понимаю. Зачем на две части делить? А если так? Хоп! Вуаля! И у нас здесь… Как шестерка? Не понял… А где валет? Я же его придерживал. Ну-ка, ну-ка… Хм, странно. Уронил, что ли? Фу, блин, надоело…

Скользкие карты разлетелись по столу.

Серега вышел из гримерки, запер ее и пошел в зал. Мимо экспонатов бродили мамы с детьми, наблюдали за механическими куклами, смеялись над тем, как вытягиваются отражения в кривых зеркалах. Серегу все это давно не веселило.

Он невольно пошел к выходу, к Даше, но остановился поодаль. Отсюда было видно, как она болтает по телефону, смеется и что-то то ли рисует, то ли пишет в блокноте. Сереге показалось, что Даша похожа на лошадь. Она стояла к нему полубоком, облокотившись на стойку, и все время перебирала ногами — то каблуками постучит, то на цыпочки приподнимется, ногу на носок, ногу на пятку, носок-пятка, носок-пятка. Серая юбка закрывала ноги до колен, и Серега смотрел на ее узкие, но крепкие икры и тоненькие лодыжки. Даша наконец почувствовала его взгляд и обернулась. Не переставая разговаривать, она помахала Сереге рукой. Серега смутился, но помахал в ответ.

До следующего представления еще было время, и Серега присел на скамейку возле магического куба с голограммами ящериц по бокам. По залу гуляла женщина в плаще с мальчиком, в котором Серега узнал того самого умника.

— Фу, как все примитивно, — громко сказал мальчик, искоса разглядывая экспонаты. — Смотри, а эта кукла вообще не работает!

В пустом аквариуме стоял чертик с трезубцем и пучил глаза-лампочки.

— Миша, тише, — шикнула на него мама. — Просто ее нужно завести.

— Да нет, я же вижу, — скривился Миша. — Она электрическая, вон у нее блок питания снаружи. Прямо в животе.

— Мишенька, пошли дальше, — попросила мама.

— Нет, я хочу посмотреть!

— Хорошо. Только руками не трогай. Не зря же они табличку с предупреждением поставили.

— Мама, хватит! Что я, читать не умею? Сам знаю, — сказал Миша, перегибаясь через стеклянное ограждение и пытаясь что-то отковырять в пузе у чертика.

Не успел Серега и слова сказать, как глаза чертика на мгновенье вспыхнули, а Миша вскрикнул и повалился на пол. В воздухе запахло паленым.

— Мишенька! — завизжала мама, но Миша уже поднимался, разглядывая с удивлением ладонь.

Мама заплакала, запахнула Мишу в полы своего плаща и быстро повела к выходу.

Серега ухмыльнулся. День снова налаживался. Он откинулся назад и закрыл глаза. Голова у него слегка кружилась, и с закрытыми глазами казалось, что скамейка покачивается. Серега представил, будто он сидит на качелях. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Неторопливо. Плавающие в темноте перед его глазами светлые пятна обрели форму, и теперь Сереге мерещилось, что взлетает он вместе с голубями, застывает там на мгновенье, а потом проваливается вслед за кроликами в их норы. Взлетает и падает. Взлетает и падает.

Разбудил Серегу какой-то шум. Он глянул на часы, протер глаза и встал посмотреть, что там происходит у входа. Возле стола Даши стоял парень в помятом костюме, с галстуком, перекинутым за спину. Билеты и листовки были разбросаны по всему полу, и Даша торопливо собирала их, стараясь держаться от парня подальше.

— Да ты не стесняйся, а? — Парень ласково наблюдал за Дашей и слегка покачивался. — Ты не смотри, что я такой. Так-то я нормальный. В ресторан могу тебя отвести. Да! Ты, главное, соси хорошо, а я не обижу. Ха-ха-ха!

— Даша, что здесь происходит? — спросил Серега, подходя ближе.

— А ты кто такой? — нахмурился парень, уставившись на Серегу.

— Я? — переспросил Серега. — Работаю здесь. Я иллюзионист.

— Люзи… кто? — переспросил парень.

— Фокусник, — сказал Серега. — Давайте я вас провожу наверх.

— А я не хочу уходить! Э-э-э, красавица, а ты куда? Иди сюда, не боись. Давай, покажи сиськи. Ха-ха-ха!

Серега схватил парня за локоть и потянул в сторону выхода.

— Э, руки! — Парень попытался вырваться, но Серега держал крепко. — Ты че, фокусник, охренел? Страх потерял? Да ты знаешь, кто я?

— Мне без разницы, — хмуро сказал Серега, отпуская парня. — Давай, вали отсюда по-хорошему.

Парень сунул руки в карманы и приблизился к Сереге вплотную, лицо к лицу.

— Фокусы любишь, да? — тихо сказал он и улыбнулся. Изо рта у него воняло смертью.

Серега брезгливо отвернулся.

— Вали давай, — устало сказал он и толкнул парня в грудь.

Парень отпрянул и неожиданно ловко ударил левой рукой Серегу в висок. Серега кинулся на обидчика, но снова получил сначала в живот, а потом в нос. Захлебываясь кровью, он упал, и в тот же момент темнота с хрустом обрушилась ему на голову.

— Сережа.

Он ее голос узнал сразу, но ответить почему-то не мог.

— Сережа, ты меня слышишь?

Он с трудом открыл глаза. Во рту все пересохло, страшно хотелось пить. Пахло хлоркой. Мимо туда-сюда ходили какие-то люди. Что-то капнуло ему прямо на нос.

— Потолок течет, — сказал Серега, глядя вверх. — Где я?

— Тебя «скорая» увезла, пока ты без сознания был, — сказала Даша. — Ничего, что я на «ты»? Мне кажется, что уже можно, правда?

— Че случилось-то?

— Ну, во-первых, тебя уволили, — грустно улыбнулась Даша. — За драку. Тот козел, оказывается, сынок какого-то полковника. Повезло, что дело не стал заводить.

— Я в больнице, что ли?

— Ну да. Но у них мест нет, поэтому они тебя в коридоре положили. Завтра обещают перевести. Я, кстати, тебе карты привезла. Вот. Можешь тренироваться, пока восстанавливаешься.

Серега взял колоду и улыбнулся. Сразу заболел нос. Серега пощупал голову, лицо. Все было непривычное, чужое, то шишки, то бинты.

— Я сейчас страшный, да?

— Ага, — сказала Даша и засмеялась. — Жуткий.

— Давай я тебе фокус покажу, — сказал Серега, облизывая соленые губы, — не, правда, а? На, держи. Вытяни карту, а мне не говори.

Даша вытянула семерку бубей.

— Так, а теперь как следует перемешаем…

Серега чувствовал, что сейчас у него наконец все получится. Не жалко было работы, не жалко было своего разбитого лица, зато сейчас Даша сидела прямо возле него, и это было уже само по себе чудо. А чудеса, они ведь друг к другу притягиваются. Стоит только произойти одному, пусть и самому маленькому чуду, как сразу вслед за ним начинают случаться другие. Серега знал, что угадает, совершенно в этом не сомневался. Он еще раз встряхнул колоду, снял верхнюю карту и протянул ее Даше.

— Угадал? — спросил Серега, улыбаясь.

Даша посмотрела на червовую даму и кивнула.

— Угадал, — сказала она и, наклонившись, аккуратно поцеловала Серегу прямо в губы.