Тучков Владимир Яковлевич родился в 1949 году в Москве. Окончил Московский лесотехнический институт. Автор двух поэтических сборников и нескольких книг прозы. Печатался во многих журналах, альманахах и антологиях. Живет в Москве.
Владимир Тучков
*
ЛИНИЯ
НА ЛАДОНИ
* *
*
Только открыл рот,
только сказал при помощи него —
«а теперь поговорим о счастье», —
как тут же навалились со всех сторон,
отдубасили
и прокляли.
Таковы будни социальных сетей.
* *
*
дети давно выросли и разъехались
но жена все носит их по квартире
из комнаты в комнату
из комнаты в кухню
в трубке радиотелефона
* *
*
А жизнь проходит
Вот это надо было сказать себе лет тридцать назад
А то и раньше
А теперь уж что ж
Теперь это будет выглядеть так же нелепо
как просить подаянья у людей
у которых по карманам распиханы только банковские карточки
* *
*
вот и юная жена
моего старинного друга
стала пожилой женщиной
время движется снаружи: сзади, сбоку, где-то над носом, как очки
* *
*
Это когда-то было голубем, который летал.
Сидя на тополе, поджидал с товарищами, когда я с балкона кину хлеба на крышу ателье.
Это было когда-то голубем, который клевал хлеб.
Это когда-то было голубем, который, наевшись, вытанцовывал вокруг голубихи брачный танец.
Видимо, были и дети у того, который когда-то был голубем.
Потом заболел.
И лежал на крыше ателье, изредка поднимая голову и пытаясь встать.
Потом уже просто лежал.
И набежавшие порывы ветра приподнимали крыло, создавая ощущение, что он все еще голубь.
Потом его ела ворона.
Из тех, которым я кидаю на крышу ателье обрезки от мяса для кота.
Потом прилетела другая.
Тоже ела то, что когда-то было голубем.
И сейчас уже не разобрать:
то ли это, лежащее на крыше ателье, было голубем
или никогда не было.
Товарищ Пикассо, как же так получилось?!
Ведь мы так вам верили!
* *
*
позвонил по телефону
услышал в трубке Чайковского
вспомнил
что у меня есть душа
* *
*
сидят на снарядных ящиках
пьют спирт из раздолбанного медсанбата
спирт выходит сквозь поры
испаряясь на коже
охлаждая тела
до температуры земли
* *
*
Хоронили с помпой.
Вдохновенные речи над гробом,
скорбь, текущая непрерывной лентой по Тверской,
и раньше — от вокзалов с приспущенными семафорами.
Породнившись на фоне всеобщей печали,
изменившей в одночасье и уклад, и расклад, и стремленья.
Отринув обиды, что мгновенно стали мельче копейки
до реформы тысяча девятьсот шестьдесят первого года.
Правые,
левые,
консерваторы, вросшие в почву по мозжечок,
прогрессисты без руля и ветрил,
но с незыблемым сводом арифметических правил.
Троекратный салют над могилой,
переросший в прощальную канонаду гаубиц Д-30
калибра сто двадцать два миллиметра,
скорбящих вместе со всей страной холостыми снарядами.
Табличка на могиле
до момента водружения памятника.
На табличке:
фамилия,
имя,
отчество,
две даты на коромысле тире.
И чуть ниже:
Последний Враг России.
* *
*
Что-то шумно опустилось на левую щеку.
Рефлекторно хлопнул.
На клавиатуре агонизирует ночная бабочка.
Добить? Ведь муки, видать, адские.
Не смог. Отшвырнул в угол.
Вот так: ни врачом, ни солдатом — не дано.
Ни богу свечка, ни черту кочерга.
* *
*
Следы голубя на выпавшем ночью снегу
совпадают с трассой Беломорканала.
Только в меньшем масштабе.
Еще меньший масштаб на пачке папирос,
которая прячется в кармане поэта Виктора Куллэ.
Хироманты утверждают,
что точно такая же линия
есть на ладони каждого русского.
Если, конечно, долго вглядываться,
не мигая.