ПЕРИОДИКА

ПЕРИОДИКА

«Волга», «Гефтер», «Горький», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Иностранная литература», «Коммерсантъ Weekend», «Литературная газета», «Лиterraтура», «Наше наследие», «НГ Ex libris», «Новая газета», «Новое литературное обозрение», «Нож», «Православие и мир», «Радио Свобода», «СИГМА», «Теории и практики», «Урал», «Учительская газета», «Colta.ru», «Tengrinews», «Textura»

Авгиевы конюшни русской истории. Беседа о «Красном Колесе». — «Радио Свобода», 2018, 23 июля <http://www.svoboda.org>.

«Борис Парамонов: Что совершенно точно и сомнению не подлежит — „Красное Колесо” не может называться романом или даже серией романов. Хотя бы даже историческим романом. Это нечто большее — некий сплав, синтез повествовательных форм. Скорее жанр его можно определить теми же словами, что помянутый вами „Архипелаг ГУЛАГ” в авторской презентации: опыт художественного исследования.

Александр Генис: Хотя самому „Колесу” другое жанровое определение дает автор: повествование в отмеренных сроках. <...>

Борис Парамонов: <...> Установка была как раз на материал. И этот материал в подаче Солженицына представляет необыкновенный интерес. Это экстракты из стенограмм Думы, это портреты государственных деятелей той поры — Столыпин, Милюков, Гучков, Шингарев, царской семьи, революционеров — Ленин, Троцкий. И вот получилось, что на этом фоне совершенно поблекли герои собственно романные — Воротынцев с Ольдой Андозерской, или Саня с Ксеньей, или всякие Верони и Ликони. Причем Солженицын не смог найти этим вымышленным (или полувымышленным) героям правильного действия. Они у него, странно сказать, заняты тем, что влюбляются. То есть это уже „роман” в тривиальном смысле слова. <...>

Борис Парамонов: <...> Роман невозможен потому, что исчез романный герой, писал Мандельштам, исчезло романное действие, когда герой борется и побеждает. В эпоху господства массовых процессов практика действия сменяется практикой приспособления к этим массовидным социальным процессам. И мы говорили, что в „Теленке” Солженицын возродил роман, найдя героя — самого себя в противостоянии этим самым новым внечеловеческим реальностям. Получились не просто мемуары, а именно роман: герой есть, и он побеждает. А вот в „Колесе” героев много, но никто не победитель. То есть победитель есть, был, как мы знаем сами из истории: Ленин. И вот тут я вижу ответ на вопрос: а почему Солженицын перестал дописывать „Колесо” в соответствии с уже намеченным планом? И ответ неожиданный, я бы сказал парадоксальный: потому что Солженицын не захотел представить Ленина победителем».

Александр Архангельский. В моем романе нет ни ностальгии, ни отвращения к советской эпохе. Беседу вел священник Сергий Круглов. — «Православие и мир», 2018, 19 июля <http://www.pravmir.ru>.

«Кстати, любимая песня того времени, „Под небом голубым” — вы замечали, как по-разному она звучит у Хвостенко и в исполнении БГ? Дело не только в том, что Хвост поет так, как Волохонский написал, „над небом голубым”, в раю, а не под, то есть — на земле. Но в том, что у БГ сансара звучит в каждой ноте, в каждом слове. А у Хвоста и Волохонского эта же песня про скоропостижное спасение. Значит ли это, что я должен от БГ отказаться? Нет, конечно, но Хвост мне ближе. При всей его установке на „полную гибель всерьез”».

Дмитрий Бавильский. Многоуважаемый шкап. — «Знамя», 2018, № 7 <http://znamlit.ru/index.html>.

«Лабораторная чистота эксперимента здесь отсутствует, и „Неизбирательное сродство”, пользуясь чужими костюмами и физиономиями, работает именно как актуальный артефакт».

«Сам по себе оммаж романтизму Вишневецкому не очень-то нужен. Просто, как опытный и изощренный исследователь, десятилетиями погруженный в бумаги и тексты минувших веков, он находит в романтической эпистеме оптимальную форму для выражения своего, сугубо личного и весьма современного, опыта. Такую методу хочется сравнить с работами нынешних художников, занятых фигуративной живописью: честные, они уже давно не претендуют на реализм, а вполне узнаваемые, фигуративные изображения пишут, держа в голове всю эволюцию мирового искусства, с обязательными прививками авангарда и модернизма, сюрреализма и абстракции».

«„Неизбирательное сродство” — крайне интровертный текст, смотрящий внутрь себя, как колодец с множеством невидимых этажей».

«Вишневецкий любит и умеет обращаться с суггестией, превращая ее в бесперебойно работающую технологию».

См.: Игорь Вишневецкий, «Неизбирательное сродство. Роман из 1835 года» — «Новый мир», 2017, № 9.

«Бороться с фейсбуком уже поздно». Юрий Сапрыкин и Кирилл Мартынов спорят о будущем интернета. Беседу вел Илья Венявкин. — «Теории и практики», 2018, 10 июля <https://theoryandpractice.ru/posts>.

T&P публикуют фрагмент беседы «Сеть или матрица», организованной проектом InLiberty.

«Кирилл Мартынов: <...> Когда мы отвечаем на вопрос, к какой интеллектуальной традиции мы принадлежим, на мой взгляд, честный ответ, по крайней мере, с моей стороны, будет заключаться в том, что у нас сейчас нет этой интеллектуальной традиции. Так же, как в 1500 году не было никакой интеллектуальной традиции, которая описывала б Мартина Лютера, религиозные войны и последующие волны мировых изменений. Ни аристотелевская, ни зарождающиеся традиции какой-то экспериментальной науки просто не были готовы к этим социальным изменениям, у них не было для этого языка. Также по состоянию на 1800 год не было интеллектуальной традиции, которая описывала бы индустриальный мир. Кого породила промышленная революция в Англии в первую очередь как самую яркую культурную единицу? Луддитов. Они были высококвалифицированными ткачами, которые хорошо зарабатывали и мало работали и которым напрочь испортил карьеру и жизнь ткацкий станок. На их вопросы: „Ребят, как же так? Давайте как-то переосмыслим наши отношения?” Владельцы станков отвечали: „Нет, ваше время прошло”. Когда я это узнал, то понял, чему была посвящена великая социальная, социологическая дискуссия 19 века, почему был нужен Маркс. Потому что он был рефлексией сороковых годов 19 столетия на события пятидесятилетней давности, когда произошла промышленная революция, рассыпался знакомый мир, и появились луддиты — массовый труд и наемные рабочие. Только, боюсь, у нас сейчас нет этого пятидесятилетнего зазора.

<...> Юрий Сапрыкин: Мы получили огромные богатства и возможности, всю мировую культуру в свободном доступе, но все, что мы знаем теперь об этой Вавилонской библиотеке, — это то, что мы не можем дочитать до конца ни одну ее книгу, просто потому что все время хочется кликнуть куда-то еще».

«В детстве я либо шлялся по болотам, либо читал». Интервью с поэтом Андреем Родионовым. Часть первая. Беседу вел Иван Мартов. — «Горький», 2018, 11 июля <https://gorky.media>.

Говорит Андрей Родионов: «Помню отлично разгромную статью в „Московском комсомольце”, напечатанную в 1987 году, когда Бродскому дали Нобелевскую премию. Там писали, какой это ужасный автор, бежавший из СССР, и стихи у него отвратительные, помню даже цитату из статьи:

Мелькает белая жилетная подкладка.

Мулатка тает от любви, как шоколадка,

В мужском объятии посапывая сладко.

Где надо — гладко, где надо — шерсть.

В общем, после этой статьи я еще и Бродским заинтересовался».

Вторую часть беседы см.: «Я испорчен культурной деятельностью» — «Горький», 2018, 13 июля. Там среди прочего он говорит: «К сожалению, я слишком испорчен культурной деятельностью, я часто не различаю, где я говорю как культурный менеджер, тем более что в последние годы постоянные лекции о современной поэзии приучили меня трещать языком или, точнее, просто все время находить для аудитории что-то интересное. <...> Но все же бывают прекрасные мгновения, когда я — поэт, и только».

Юрий Виноградов. Момент Абсолютного. — «СИГМА», 2018, 18 июля <http://syg.ma>.

«В каждом классическом произведении — в виде осознанных оригинальных композиторских решений и в виде черт формы самого произведения, т. е. качеств привнесенных, — в свернутом виде содержится история не самого произведения, но жанра или традиции в целом. Строй произведения — это сжатое повествование не о труде одного композитора, но о труде поколений. Многочастное строение симфонии, струнный квартет, фортепианная соната, электроакустическая пьеса, все это не изолированные и произвольно возникшие „повторения одного и того же”, но результат длительного развития, борьбы, своеобразной исторической и эстетической диалектики, динамичных процессов, разворачивающихся во времени. Даже современные произведения, лишенные формы или, точнее, имеющие форму индивидуальную, лишь кажутся неисторичными; сама возможность свободной формы — плод длительных интеллектуальных усилий и борьбы музыкальных умов».

«Гончаров плохо писал, но хорошо вычеркивал». Интервью с Алексеем Балакиным, специалистом по творчеству автора «Обломова». Текст: Мария Нестеренко. — «Горький», 2018, 18 июля <https://gorky.media>.

Говорит Алексей Балакин: «Например, меня интересуют атрибуционные проблемы: давным-давно авторству Гончарова была приписана повесть „Нимфодора Ивановна”, позднее — повесть „Красный человек”. Я пытаюсь показать, что это все-таки не он написал, там от Гончарова совсем ничего нет. Не менее интересны текстологические проблемы, связанные с „Обрывом” и с „Обыкновенной историей”, а также проблема авторизации его последних собраний сочинений. Кроме того, я опубликовал неизвестную редакцию статьи Гончарова о Крамском».

«Гончаров больше всего любил „Фрегат ‘Паллада’”, он говорил, что „из всех моих книг эта не принесла мне никаких огорчений, а принесла только радость”, потому что он ее писал фактически как отчет о путешествии, представил ее Константину Николаевичу, морскому министру, а отрывки из этого произведения сразу стали включаться в хрестоматии».

«Изначально он был человеком одиноким, жены и семьи не имел, предпочитал общаться с высшими и средними чиновниками, особенно в старости. Среди его корреспондентов были женщины, он любил им писать, но все они дружно сожгли его письма, о чем он попросил в статье „Нарушение воли”. Хотя писем осталось довольно много, но процентное соотношение того, что дошло и не дошло, совершенно колоссальное. По сути, нет ни одного мемуара за авторством его близких друзей. Даже Анатолий Кони, довольно тесно общавшийся с писателем, написал свой текст о Гончарове скорее как литературный критик, а не близкий приятель. В своей книжке я пытаюсь показать, почему так вышло».

Владимир Губайловский. Письма к ученому соседу. Письмо 21. О понимании. — «Урал», Екатеринбург, 2018, № 6 <http://magazines.russ.ru/ural>.

«Понимать — лучше, чем не понимать. Но проблема в том, что мы не очень хорошо понимаем, что такое понимание».

«„Понимать” — это не то же самое, что „знать”. Есть такой анекдот. Профессор жалуется на студентов: „Один раз объяснил, второй, третий. Я уже сам все понял! А они никак не поймут”».

«Мы понимаем только то, что мы можем вспомнить как событие собственной биографии. Та информация, с которой мы уже утратили прямую биографическую связь или пережили эту связь недостаточно ярко, вполне может остаться в семантической памяти. Мы можем ее знать, но понимать не сможем. Все это, конечно, следует обставить кучей оговорок о том, что всяко бывает, но лучше просто иметь в виду, что мозг, строго говоря, недетерминированная система (в отличие от компьютера), и большинство (но не все — иначе была бы невозможна нейрохирургия) суждений о нем и выводов о его работе имеют вероятностный характер».

«…Дайте возможность работать без помех…» Неизвестные письма М. Горького А. И. Рыкову. Вступительная статья, публикация и примечания О. В. Быстровой. — «Наше наследие», № 125 (2018) <http://www.nasledie-rus.ru>.

Письма М. Горького А. И. Рыкову публикуются по оригиналам РГАСПИ.

«23 июля 1923 г., Фрейбург

Дорогой Алексей Иванович,

Я получил письмо Бухарина и Зиновьева, написанные после Вашей беседы с ними обо мне. Они зовут меня в Россию.

<...> Но и помимо этих соображений я не поехал бы в Россию, ибо там я снова брошу писать и влезу в какое-нибудь «дело», которое пожрет все мое время. А без „дела” я жить не могу, чему служит доказательством журнал „Беседа”, организованный мною в Берлине и пока отнимающий у меня минимум времени. Когда же он станет требовать времени дольше и в ущерб моей работе — это будет значить, что журнал „налажен” и я от него спокойно уйду. Журнал этот запрещен ко ввозу в Россию.

Этот факт убивает мое желание возвратиться в Россию, даже если бы я имел желание сие.

Почему запрещен журнал. Он совершенно аполитичен, цель его — научная и литературная информация, в нем нет и не будет, пока я редактирую его — политико-экономических статей, в нем сотрудничают крупнейшие представители немецкой науки, и такие люди как Голецорти, Р. Роллан, Б. Шоу — не ко<н>тр-революционеры, как известно. В чем же дело? Затем я снова обращаю ваше внимание на дело Гржебина — делу этому я посвятил три года работы не для того, чтобы содействовать обогащению или разорению Гржебина [лично], а затем создать и издать возможно бoльшее количество хороших книг. Но — все издания Гржебина запрещены ко ввозу в Россию.

<...> „Летопись”? Издание ее прекращено, о чем я лично весьма жалею, ибо в редакции много интереснейшего материала, хотя бы напр., письма Розы Люксембург, Либкнехта, Ленина Аксельроду и т. д.

<...> В конце концов, выходит так, что все издания, в которых прямо или косвенно я участвую, запрещены в России. Очень странно, не правда ли?

Я рассматриваю отношение к Гржебину как злой и нелепый каприз, но кроме того это отношение задевает и лично меня.

Нет, Алексей Иванович, мне не хочется ехать в Россию. Кроме сказанного, есть и еще более солидные причины, объясняющие мое настроение <...>».

Дмитрий Данилов. Страдать писателю не обязательно. Беседу вела Веста Боровикова. — «Учительская газета», 2018, № 27, 3 июля <http://ug.ru>.

«Литература не должна быть заменителем всего. Мне кажется, эта ситуация, когда писатель работает с осознанием, что он пасет народы и скажет сейчас последнюю правду, — совершенно больная. Писатель должен какие-то эстетические задачи решать, а не тайны бытия искать. <...> Я думаю, что через какое-то количество лет литература вообще сойдет на нет и заменится новыми видами искусства».

«Как человеку, близкому к „толстым” журналам, мне хотелось бы, чтобы они были на плаву. И чтобы вопрос с их финансированием решился. Они не для широкой публики, просто потому что нет такой публики. Но как экспертная площадка они замечательно работают».

«Жесткой научной фантастики в России сейчас нет». Павел Амнуэль — о hard sci-fi, кризисе фэнтези и многомирии как будущем жанра. Текст: Елена Кушнир. — «Нож», 2018, 17 июля <https://knife.media>.

Говорит Павел Амнуэль: «Кстати, до сих пор спорят: какого рода слово „фэнтези” — женского или среднего. Для меня „фэнтези” — женского рода, аналог „фантазии”, меня коробят надписи на обложках „Русское фэнтези”, „Боевое фэнтези”. Что-то вроде „крепкое кофе”. А недавно прочитал в одном из обсуждений, что хорошая фэнтези, конечно, женского рода, а плохое фэнтези — среднего. С таким мнением я, пожалуй, соглашусь».

«В науке происходит так много нового и интересного, что научная фантастика, по идее, должна бурно развиваться — есть о чем писать! Но именно сейчас российская научная фантастика пришла в упадок. Авторы ссылаются на то, что „наука стала такой сложной, что ничего не понять”, издатели ссылаются на то, что читатели перестали покупать научную фантастику, а читатели обвиняют авторов и издателей. В общем, заколдованный круг — и все признаки кризиса, которого на самом деле быть не должно. На Западе нет кризиса научной фантастики, новые авторы и новые идеи появляются регулярно, завоевывая рынок и литературные премии по фантастике. Достаточно прочитать списки лауреатов премий „Хьюго” и „Небьюла”».

Александр Жолковский. Место «Визитных карточек» в эротической картотеке Бунина. — «Новое литературное обозрение», 2018, № 2 (№ 150) <http://magazines.russ.ru/nlo>.

«Задним числом подтверждается, что любовью герои занимались не лежа».

Земля тряслась, как наши грудья. Алексей Кубрик о пушкинском пружинном стуле, сложном девственном лесе и исходной точке взгляда. Беседу вела Елена Семенова. — «НГ Ex libris», 2018, 2 августа <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.

Говорит поэт Алексей Кубрик: «Пушкин и Мандельштам мне ближе, по тому типу „тайной свободы”, которую принято называть верой. Язычество они преодолели точнее, чем Фет или Тютчев, и вслед за Бродским я готов повторить, что я, надеюсь, христианин, „потому что не варвар”. Остальные поэты как бы идут вослед этим двум абсолютным гениям. Причем Ходасевич для меня интереснее Георгия Иванова, обэриуты точнее футуристов, Анненский важнее любого символиста, кроме Блока, Сергей Петров неожиданней Леонида Губанова, Кривулин ближе Шварц, Жданов и Еременко уютнее Драгомощенко…»

Владимир Кантор. Керенский как фантом русских революций 1917 года (глазами русских поэтов и писателей). — «Гефтер», 2018, 30 июля <http://gefter.ru>.

«По воспоминаниям современников, когда в июне 1917 г. новый военный министр задумал организовать в Павловске смотр местного гарнизона, командующий петроградским военным округом генерал П. А. Половцев убедил его в том, что объезжать строй нужно непременно верхом. Керенскому подвели огромного белого коня, на котором некогда ездил царь».

Кирилл Кобрин. Герой модерна. В Издательстве Ивана Лимбаха выходит сборник статей Бориса Дубина «О людях и книгах». — «Colta.ru», 2018, 11 июля <http://www.colta.ru>.

«Между прочим, эта одна из главных дубинских тем: если мы что-то на самом деле считаем верным, не следует бояться повторений. Дубину был глубоко чужд капризный эстетизм, отмахивающийся от простых — по-оруэлловски простых — истин: мол, надоели, развлеките меня чем-то свеженьким, остреньким, пикантным. Борис Дубин не развлекал — но и не поучал. Он — работник».

«Итак, модерн, согласно Борису Дубину, — не утопия, реализованная на „прекрасном Западе”: это сложный тип мышления, драматический, даже трагический, но неизбежный, без него культура, общество не могут стать современными — то есть взрослыми (последнее я добавил, конечно, от себя). К веселому пластиковому цинизму постсоветских 1990-х Борис Дубин так и относится — как к неуместному в решающее для страны и общества время инфантилизму, некогда милому, но теперь ставшему отвратительным и опасным».

Сергей Круглов. Про о. Филофила. — «Волга», Саратов, 2018, № 7-8 <http://magazines.russ.ru/volga>.

«О. Филофил, помимо прочих дат, всегда отмечал двадцатое апреля. В этот день он всходил в клеть сердца своего, затворял дверь, наливал себе коньяку, садился у окна, раскрывал, как монах волосатыми пальцами — сентябрь, книгу стихов и читал в ней: „Париж-кораблик в рюмке стал на якорь...”

По апрельским ночам с двадцатого на двадцать первое ему неизменно снилось всякое; на сей раз ему приснилось, что он приехал в Питер, пришел на митьковскую выставку и увидел там на стене картину: „Митьки ловят Пауля Целана, падающего в Сену с моста Мирабо”.

„Дык, елы-палы! Спаси их Господи!” — с теплом подумал, проснувшись, о. Филофил. Однако, вспомнив, что в апреле есть и еще одно двадцатое число, а еще есть и двадцать второе число, и так далее, он долго ворочался, кряхтел, скорбел, по-всякому поминал тех и других, и лишь под утро, решительно сказав: „ВЖЖЖУХ!”, заставил себя уснуть по-старому, как мать поставила».

Никита Кузнецов. Белые в Арктике. Год 1918-й. Забытые страницы истории исследования и освоения Севера в годы Гражданской войны. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2018, № 7 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.

«Во время Гражданской войны Арктический регион и прежде всего Северный морской путь находился в центре пристального внимания антибольшевистских правительств, существовавших как на севере, так и на востоке России. Это было связано, прежде всего, с необходимостью организации доставки грузов (как военного, так и гражданского назначения) из Европы, при отсутствии железнодорожного сообщения (центр России был занят большевиками)».

«Но чисто практическими задачами, связанными только с логистикой, деятельность белогвардейцев на Севере не ограничивалась. Несмотря на тяжелейшие условия Гражданской войны, продолжались различные работы, начатые до 1917 г., велись научные изыскания, были созданы органы и учреждения, отвечающие за гидрографические исследования и комплексное освоение Северного морского пути. За полтора года активной деятельности, которая велась в двух направлениях — с Севера и с Востока, — удалось сделать очень многое».

«Первый проект создания государственного учреждения, отвечающего за Северный морской путь, предложил И. А. Молодых, назначенный 27 июля 1918 г. товарищем министра снабжения Временного Сибирского правительства. 3 сентября 1918 г. он обратился в Совет министров „Уфимской директории” с докладом».

«В январе 1919 г. в Томске состоялся съезд по организации Института исследования Сибири — уникального научного учреждения, созданного и успешно работавшего в период Гражданской войны. 17 января на съезде выступил Д. Ф. Котельников с докладом „Северный Морской путь, его исследование и открытие торгового мореплавания в 1919 году”. В нем он подвел итоги тому, что было сделано в 1918 г., и наметил планы на следующий год».

Александр Ливергант. Йорик или Стерн. К 250-летию со дня смерти Лоренса Стерна. — «Иностранная литература», 2018, № 3 <http://magazines.russ.ru/inostran>.

«Сентименталист Стерн создает на страницах романа образцы злой карикатуры на сентиментальную литературу — такая точная и злая пародия по плечу только сентименталисту — уж он-то знает законы жанра».

Литературная критика: промоутерство или рефлексия? — «Textura», 2018, 13 и 19 июля <http://textura.club>.

Стенограмма круглого стола, который прошел в рамках литературного клуба «Личный взгляд» (куратор — Людмила Вязмитинова) в апреле 2018 года в библиотеке № 2 им. Ю. В. Трифонова. Ведущая: Анна Голубкова.

Говорит Людмила Вязмитинова: «Мандельштам говорил, что поэт, написав стихотворение, свою награду уже получил. Можно, конечно, сказать, что критик, написав аналитическую статью, тоже свою награду уже получил. Тут мне возразить нечего, но определенную неправильность подобной постановки вопроса я ощущаю».

Говорит Сергей Соколовский: «Существует масса самых разных презентационных стратегий. Я помню, как однажды в „Зеленую комнату” журнала „Юность” вместе с прозаиком Зуфаром Гареевым пришел некий автор, который прочитал свой рассказ — по тем временам в машинописи, — а затем взял зажигалку и сжег эту машинопись. Для него было важно, чтобы его текст проявился только в том месте, среди той аудитории, то есть здесь и сейчас. Есть и другие, самые неожиданные форматы саморепрезентации. Тут самое интересное — стратегии, рассчитанные на предполагающее трансформацию взаимодействие с большими культурными механизмами, по отношению к которым вдруг появляется откуда-то взявшееся желание подвинуть их хотя бы на миллиметр или градус. Это не имеет отношения ни к аналитической критике, ни к промоутерству».

Также принимали участие: Ольга Балла-Гертман, Алена Бондарева, Марина Волкова (заочно), Надя Делаланд, Александр Чанцев, Клементина Ширшова.

Литературные итоги первого полугодия 2018. — «Textura», 2018, 11 июля <http://textura.club>.

Говорит Василий Владимирский: «Основная тенденция последнего времени, которую я с удовольствием наблюдаю, не нова: это, безусловно, рост разнообразия качественной переводной „жанровой” прозы. <...> Ричард Морган, Йен Макдональд, Кристофер Прист, Джеймс Типтри-младший… Все это сложная, умная, экспериментальная литература, и по большей части она неплохо продается — что противоречит сложившемуся мифу о наивности, простодушии и дурновкусии любителей фантастики. Сложнее с русскоязычной „жанровой” прозой: нетривиальных произведений не то чтобы нет, но по отношению к общему количеству издаваемого они составляют абсолютное меньшинство. Вот, скажем, „Остров Сахалин” Эдуарда Веркина, серьезная, изобретательная, взрослая книга, постапокалиптика с отсылками к Чехову… Тираж полторы тысячи экземпляров. Слезы… Другой пример: этой весной завершилось формирование лонг-листа премии „Новые горизонты”, которая вручается за нонконформистскую фантастику. Список очень сильный, в том числе новые романы Андрея Ляха, Романа Шмаракова, Михаила Харитонова… И все три номинированы по рукописям. Издатели не спешат рисковать — хотя, казалось бы, пример переводной фантастики показывает, что именно нестандартная литература привлекает читателей нового поколения».

Также на вопросы отвечают Сергей Оробий, Юлия Подлубнова, Вл. Новиков, Юлия Щербинина, Егор Михайлов, Ольга Бугославская, Анаит Григорян, Ольга Балла-Гертман.

«Мастер большой, всеобщей жизни». Во всяком значительном поэте важна не направленность дара, а его глубина, сила и могущество. Беседу вела Валерия Галкина. — «Литературная газета», 2018, № 29, 18 июля <http://www.lgz.ru>.

Говорит профессор Литературного института Владимир Смирнов: «Нельзя говорить, что в Маяковском подлинный лирик борется с политическим пророком. Он действительно был им. Но его политические пророчества важны именно потому, что он огромный поэт, а не наоборот. За социализмом и красным флагом шло много народу, в том числе литераторов. Но Маяковский-то один».

Маяковский: футуризм, лирика, агитки. — «Радио Свобода», 2018, 23 июля <http://www.svoboda.org>.

«Соломон Волков: Мы, говоря о футуризме, говоря о музыке первых революционных лет, вообще о музыке первых послевоенных, я имею в виду Первую мировую войну, конечно, в данном случае, мы неизбежно будем возвращаться к грандиозной фигуре Сергея Сергеевича Прокофьева. На тот момент были два ведущих гения — он и Стравинский, но Стравинский уже был в это время на Западе, Прокофьев же в том самом 1918 году жил в России, Прокофьев был, безусловно, крупнейшей фигурой в развитии новой музыки. <...> Между Маяковским, который себя считал центральной фигурой нового движения в литературе, и Прокофьевым возникла связь, они познакомились, и они друг другу очень понравились. Это, кстати, очень странно, потому что они были очень разными людьми, но их многое объединяло, причем неожиданные вещи. Например, про Маяковского известно, что он был необычайно брезглив. Он, здороваясь с человеком, потом совал руку себе в карман и там ее вытирал.

Александр Генис: И носил с собой мыло.

Соломон Волков: Он после того, как брался за дверную ручку, тоже протирал свою ладонь. Таким же человеком был Прокофьев. Кажется, что Прокофьев был снобом, у него действительно было много снобистского в его поведении. Я всегда вспоминаю замечательную историю. К Прокофьеву на какой-то вечеринке подходит молодой офицер и говорит: „Сергей Сергеевич, вы знаете, я был в вашем концерте и ничего не понял”. На что Прокофьев, продолжая чистить свои ногти пилкой, не подымая глаз, отвечает ему спокойно: „Мало ли кому билеты в концерты продают”. Это был человек, который бравировал тем, что ему не нужно ни одобрение аудитории, ни внимание критиков, ибо он сочиняет для собственного удовольствия. И в этом смысле большей противоположности, чем Маяковский, вообразить себе нельзя. И тем не менее они друг другу понравились».

Александр Мурашов. Размыкание завершенного: расшевелить статуи. О книге стихотворений Марии Галиной «Четыре года времени». — «Colta.ru», 2018, 16 июля <http://www.colta.ru>.

«Современные поэты по-разному выстраивают свою коммуникацию с читателем. В случае Марии Галиной текст строится так, что не без осознанного попустительства поэта обрастает множеством „сомнительных коннотаций”. При этом, „усматривая” эти намеки, читатель „прав”, хотя само утверждение его правоты несколько „деконструировано”: эпиграф обозначен как примечание, хотя примечания идут обычно после текста или под ним, слово „сомнительные” противоречит „правоте” читателя, сами слова эпиграфа обыгрывают известное предуведомление о случайности любых конкретных совпадений между „поэзией и правдой”. Сотворчество, по Галиной, — это игра в интерпретацию. И мы попробуем сыграть...»

См.: Мария Галина, «Четыре года времени» (Ozolnieki, «Literature without Borders», 2018, 56 стр.).

Лев Оборин. О профессии критика. — «Лиterraтура», 2018, № 120, 19 июля <http://literratura.org>.

«Я думал, что критик должен быть кем-то вроде человека на маяке, гипотетического насельника высокой башни — не потому, что он надмирен и высокомерен, не потому что он царь и живет один, а потому что ему нужно дальше видеть. Наши (пока еще можно употреблять это слово) языки и вслед за ними наши мысли расходятся в разные стороны, как галактики или дрейфующие континенты; где-то должны быть люди, видящие, что связи между этими континентами еще не порвались, а только истончаются, как золотые нити у Джона Донна. Но с таким пониманием, если мы допустим, что есть критики — не как мы, сиюминутные, отвлекающиеся, — а какие-то идеальные, наблюдательные, энциклопедически образованные — литературное поле выглядит как результат аэрофотосъемки. Вот квадрат и вот квадрат, этот засеян таким злаком, этот сяким, большое видится на расстояньи — очень хорошо, а как насчет малого?»

«И вот здесь уже приходится возвращаться к нам — сиюминутным, отвлекающимся, разбрасывающимся...»

Борис Парамонов. Памятник на пустыре. К 125-летию Владимира Маяковского. — «Радио Свобода», 2018, 19 июля <http://www.svoboda.org>.

«Происходящее исчерпывающе резюмируется циничной поговоркой: в доме повешенного не говорят о веревке. Веревка — она все еще тут, в шкафу, скелет в шкафу — да и не в шкафу, а на центральной московской площади. Революцию помнить не хотят, но и труп революции похоронить не решаются».

«Маяковский, справедливо считается, поставил себя, свое перо на службу революции, уж какая бы то ни была революция. Но дело в сущности много сложнее: он не шел за революцией, он сам был революцией. Был самообнаружением ее колоссальных деструктивных сил. Но миг революции всегда скоропреходящ, революционная эйфория по определению мгновенна. Жить в революции, жить революцией, жить разрушением — нельзя. Конечно, Маяковский был и остается примером: примером ошибки и неудачи. Поминать его следует с горечью».

Елена Петровская. Сериал против языка кино: Шерлок Холмс, гипотетическая парадигма, нейросети. [Лекция] — «СИГМА», 2018, 22 июля <http://syg.ma>.

«Но что это такое — этот мозг, этот асексуальный персонаж, этот новый Шерлок [сыгранный Камбербэтчем]? Этот новый персонаж, как мне кажется, может быть понят как некая нейросеть. Это новый тип детектива. Это не тот детектив, который существовал в XIX веке, это даже не детектив-человек. Это то, что действует на своих собственных основаниях, превышающих человеческие возможности!»

«<...> Ватсон как человеческое и Холмс как нечеловечное. То есть Ватсон — это адаптация машины к нашим возможностям. Это значит, что мы воспринимаем только на скоростях Ватсона. Это скорости человеческие. Это медленные скорости. Скорости, на которых действует Холмс, — сверхбыстрые. И фактически Ватсон выполняет роль адаптера, он адаптирует наши возможности к машинам, к нейросетям. Мне кажется, что это очень интересно. Я не настолько хорошо знаю, как они функционируют, но фактически мы уже втянуты в них».

«Понимаете, есть разница между сверхчеловеком и нечеловеком. Когда вы говорите „сверхчеловек” — это жанровая вещь. Добавьте к этому понятие „супергерой”, и пошло-поехало. <...> Новое приходит, и узнать его мы не можем — оно ни на что не похоже, но нам сразу же хочется с ним познакомиться, приютить его, его принять. Только тем самым мы оказываем ему очень дурную услугу, потому что мы его сразу присваиваем, сразу придаем ему вид чего-то бывшего или знакомого».

Поэты о Михаиле Айзенберге. В опросе участвуют Ростислав Амелин, Наталия Черных, Дмитрий Веденяпин. — «Textura», 2018, 17 июля <http://textura.club>.

Говорит Наталия Черных: «Стихотворения Михаила Айзенберга, кроме одного и любимого в юности, в мой круг чтения не входили, не входят, да и вряд ли войдут. Однако это вкусочничество не значит, что прочитала только это стихотворение и не знаю, что Айзенберг — возможно, последний Рыцарь Неофициального Образа Поэзии, что он бескорыстно радуется успехам других поэтов, а это в современном сообществе редкость, что он не только Рыцарь, но и Хранитель. Без него не увидела бы мир причудливая проза Павла Улитина и точные, нервные, необходимые теперь каждому литератору литературно-мемуарные опусы, которые при желании можно отнести к критике. Мне интересен Айзенберг как Великий Магистр. Как первый в иерархии он умеет стихи (именно так: умеет стихи) намного лучше остальных орденоносных литераторов, и это не обсуждается. Но мне важнее сам образ: нечто скользящее тенью, на вид смиренное и все же абсолютно знающее себе цену, пытающееся вдруг скрыться и не уходящее в то же время от диалога. Он держит, содержит, хранит и иногда указывает: где, что, как и когда. При этом собственно ордена нет, но ведь так приятно чувствовать себя членом некоего таинственного ордена».

Александра Приймак. В поисках утраченной андрогинности. О лесбийском и феминистском нарративах. — «Textura», 2018, 25 июля <http://textura.club>.

«Как бы внезапно это ни звучало, именно феминизм значительно усложнил отношения между лесбийской литературой и читателем-интеллигентом. Проблема кроется в том, что на данный момент лесбийский и феминистский дискурс считаются взаимозаменяемыми понятиями, причем их путают не только сторонние наблюдатели, но зачастую и сами участницы процесса, в связи с чем в лесбийские тексты проникают тенденции феминистского письма. Однако когда-то лесбийский мейнстрим был полной противоположностью тому, во что постепенно превращается сейчас».

«Парадокс в том, что гетеронормативная литература заставила нас поверить: проблема человечества в том, что женщины и мужчины принадлежат чуть ли не к разным биологическим видам и поэтому не могут адекватно взаимодействовать друг с другом. А феминистское письмо, ратующее против архаично-патриархального видения мира, продвигает ту же самую идею. В то же время развитие андрогинного нарратива, бывшего столь популярным у лгбт-сообщества десять-пятнадцать лет назад, могло бы стать необходимой сейчас альтернативой, способной внести изменения в массовое сознание: конфликт в подобного рода текстах был бы связан лишь с тем, что человек (в лучших традициях Чехова) не способен понять другого человека».

См. также: «Поэты о гендерной идентичности» («Textura», 2018, 25 июля). Статью Александры Приймак комментируют упомянутые в ней поэты — Марианна Гейде и Полина Барскова.

Говорит Полина Барскова: «Размышляя над тезисами этой статьи, критически относящейся к нынешней моде на порождение феминитивов, я придумала смешную шутку (по смежной причине, вся моя квартира в данный момент завалена Шкловским, поэтому я не только придумываю шутку, но также называю собственную шутку смешной и деконструирую ее). Я решила предложить использовать слово „поэтишка” как тот самый искомый и ускользающий, „идеальный” феминитив. Смысл этой шутки заключается в доведении до абсурда имеющихся дискуссий о том, что предыдущие слова (женщина-поэт, поэтесса, даже теперь поэтка) либо ущемляют чье-либо достоинство, либо вообще не работают, не даются на язык. Димунитив и пейоратив „поэтишка” пародирует эти невеселые беседы, подчеркивает некоторую ущемленность самого дискурса. Однако мне кажется, что одним из наиболее гнетущих качеств этой дискуссии является необходимость придумать ярлык и нахлобучить колпак, униформу. Я как пишущая не хочу, чтобы меня определяли, я хочу определять себя сама, мне нужны все эти формы сегодня».

Олег Проскурин. Оскорбленное достоинство и право на убийство. (Пушкин весной 1820 года). — «Новое литературное обозрение», 2018, № 3 (№ 151).

«Выбранная Пушкиным тактика до известной степени себя оправдала: слухи о секретном наказании поэта оказались вытеснены из общественного обихода обсуждениями его дерзкого поведения и его явного конфликта с властями (следствием которого и стала „южная командировка”). Пушкин покидал Петербург не с репутацией высеченного мальчишки, а с репутацией политического фрондера».

Александр Седов. Шерлок Холмс в поисках идентичности. — «Урал», Екатеринбург, 2018, № 6.

«Вера сэра Артура в спиритизм была крепкой, но художественная интуиция писателя неизменно оказывалась сильнее. Именно она, я думаю, не позволила автору поставить под сомнение рационально устроенную вселенную Шерлока Холмса, заставить самого знаменитого героя века промышленной революции искать консультации у экстрасенса или психоаналитика».

Ольга Славникова. Я до сих пор не знаю, как делается проза. Беседу вел Борис Кутенков. — «Учительская газета», 2018, № 29, 17 июля <http://ug.ru>.

«„Лицей” образовался тогда, когда „Дебют” встал на паузу. Да, модель новой премии во многом повторила модель „Дебюта” и за отсутствием последнего заняла нишу. Но все произошедшее связано не с литературной, а с экономической ситуацией. Фонд „Поколение”, поддерживавший „Дебют” шестнадцать лет, из-за кризиса сократил программы. Я попыталась найти другое финансирование, но потенциальные партнеры вдруг передумали. Тогда я решила, что не могу превращать поиск денег для „Дебюта” в свой образ жизни. Если партнер найдется сам, обе премии вполне могут существовать параллельно».

«Снег в паутине». Писатель Илья Одегов о проблемах, мешающих творчеству и свободному существованию. Над интервью работали Павел Атоянц и Азат Шайкенов. — «Tengrinews», Казахстан, 2018, 16 и 25 июля <https://tengrinews.kz>.

Говорит казахстанский прозаик Илья Одегов: «Мне кажется, Пелевин — может быть, единственный признанный российский писатель. Во-первых, потому что каждый год у него стабильно выходит новый роман. И пусть это не всегда хорошие романы, но, тем не менее, автор на слуху, работает. Во-вторых, он признаваем, хоть и порицаем в какой-то степени в профессиональном сообществе, и в-третьих, любим большим количеством читателей. Вот три составляющих фактора: постоянная публичная активность, уважение профессионалов, любовь публики. Это — признание. Возможно, Пелевин — единственный автор, которого вспомнят лет через двести среди всей литературы на русском языке».

Мария Степанова. Ничье. О вещах живых и мертвых. — «Коммерсантъ Weekend», 2018, № 26, 27 июля <http://www.kommersant.ru/weekend>.

«Вещи и люди, мы заживо стоим по грудь в прошлом, и вода все прибывает; соблазн и ужас музея состоит еще и в том, что он вроде как предлагает собственную версию спасения — ковчег, привилегированное убежище для немногих предметов, которые почему-то сочли важными: особенными или, наоборот, типичными, разницы тут никакой. Ничье пространство коллекции, собранной музеем или фондом,— своего рода рай «идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже татие не подкопывают», существование вне или поверх привычной функции, главной задачей которого становится чистая экзистенция. В некотором смысле это посмертное существование, предназначенное для пассажиров первого класса — очень старых, очень красивых или очень везучих».

«Инстинкт заставляет нас выбирать, заостряя и уточняя свое решение, раз за разом предпочитая интересное, красивое, ценное, особенное — заурядному, тиражному, никакому. Справедливость настаивает на том, что все, существующее на свете, уже по праву рождения заслуживает внимания и любви. Какой могла бы быть территория, где противоречия между штучным/уникальным и обыденным/тиражным были бы сняты, где они существовали бы на равных основаниях, не теряя своих свойств, сохраняя достоинство — и при этом оставаясь вне любой иерархической модели?»

Ирина Сурат. Два путешествия: Мандельштам и Пушкин. — «Урал», Екатеринбург, 2018, № 7.

«Путешествие — единственный литературный жанр, само название которого в русском языке совпадает с названием того жизненного события или действия, которое за ним стоит. <...> Вот, собственно, это ядро жанра мы и будем иметь в виду, говоря в дальнейшем о мандельштамовском „Путешествии в Армению” и стихах так называемого армянского цикла в связи с пушкинским „Путешествием в Арзрум” и его кавказской лирикой. Эти две группы текстов разделяет столетие, и при этом они близко друг к другу лежат на карте русской литературы и неслучайным образом оказываются родственны во многих отношениях — для Мандельштама путешествие на Кавказ было в немалой степени сознательным последованием Пушкину и в биографическом плане, и в творческом».

«Ни Пушкин, ни Мандельштам не вписались этими текстами в свое горизонтальное время — зато как легко перекликаются их „Путешествия” через столетие и как мощно и современно звучат они сегодня».

Текучее искусство, ответственные люди и камеры в унитазе. Интервью с философом и искусствоведом Борисом Гройсом. Текст: Серое Фиолетовое. — «Нож», 2018, 12 июля <https://knife.media>.

Говорит Борис Гройс: «Проблема заключается в том, что уже с начала индустриальной революции, с момента возникновения машинной цивилизации встал вопрос о ее цели, о том, присуще ли технологическому процессу целеполагание. Маркс отвечал на него отрицательно, имея в виду капиталистическую формацию, где происходит рост производительных сил, а вот целеполагания нет. Должна стать другой общественная структура, должны наступить социализм и коммунизм — и уже тогда у этой индустриальной динамики появится определенная цель. С того времени ситуация не изменилась. Мы живем в обществе, в котором развитие производительных сил продолжается, но цель его или неясна, или же вообще отсутствует. Отсюда возникает подозрение, что таковой на самом деле является война и тотальное уничтожение. Ряд авторов считает, что это хорошая идея: как и Федоров, они исходят из того, что развитие производительных сил базируется не на автоматизме, а на производстве следующих поколений и репродукции, и предлагают, вслед за Соловьевым, этот процесс остановить. Когда читаешь что-то подобное, кажется, что это пройденный этап, но на самом деле нет. Проблемы, которые возникли тогда, на переломе индустриальной революции, как были, так и остались. Вообще ничего не изменилось — все то же самое».

Илья Фаликов. Борис Слуцкий: Майор и муза. Главы из книги. — «Дружба народов», 2018, №№ 5, 6, 7 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

«Еще в 1959 году Марлен Хуциев задумал ленту „Застава Ильича” как верность истинному Ленину в пику несдающемуся сталинизму, и осуществить великое это дело должны молодые. <...> Поэтов пригласили сниматься в ноябре 1962-го на сцене Политехнического музея. Массовку набрали по объявлению, работали неделю. Слуцкому было не совсем уютно на тех съемках. Для него этот вид деятельности был, мягко говоря, непривычным. Слепящий свет прожекторов, духота, жесткая воля режиссера. Общий сюжет поэтического эпизода был прост. Михаил Светлов представлял поколение революции, о войне напоминали три фронтовика — Слуцкий, Булат Окуджава, Григорий Поженян, остальные — бурное, свежее сегодня. Слуцкий понимал, что они со Светловым и Поженяном исполняли вторые роли — на авансцене блистали Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский, Рождественский. Окуджава со своей песней о комиссарах в пыльных шлемах оказался ближе к молодым за счет молодости своего жанра и собственной стройной моложавости. За кулисами была своя иерархия. В фильм вошло далеко не все. Не слишком звездную Римму Казакову показали на экране, а крутого почвенника Сергея Поликарпова вычеркнули, сокрушительно ударив по его дальнейшей судьбе. Слуцкий у микрофона отчетливо прочитал Кульчицкого и Когана, тем самым затушевав себя самого, — логично для фильма, в итоге получившего название „Мне двадцать лет”. Слуцкого юные зрители Большой аудитории приняли с почтением, но горячие симпатии достались младшим поэтам, уже кумирам».

Фантасты против декадентов. Интервью с филологом Андреем Танасейчуком. Беседу вел Иван Мартов. — «Горький», 2018, 23 июля <https://gorky.media>.

Говорит Андрей Танасейчук: «Но нельзя судить о 1920-х только по романам — по Беляеву, Алексею Толстому и Обручеву. На мой взгляд, это неправильно, ведь в то время публиковалось очень много рассказов, повестей. Поскольку у меня почти сорокалетняя привычка работать в библиотеке, я пошел туда и начал копаться в журналах — причем сначала в советских, 1920-х, а уж потом дореволюционных — 1900 — 1910 годов. Оказалось, что там много интересных текстов, которые хотелось бы вернуть читателю. <...> Например, невооруженным глазом видно, что тот же Алексей Николаевич Толстой не то чтобы „заимствовал”, но, во всяком случае, использовал в своем творчестве некоторые наработки коллег».

«Уровня Беляева? Ну, например, Михаил Зуев-Ордынец. Или Владимир Орловский. Судьбы у них трагичные. Первого сломали в сталинских лагерях. Второй умер от голода — в 1942-м, в блокаду. Вообще в русской фантастике были разные традиции: неоромантическая — к ней относится, например, Александр Грин; декадентская — Сергей Ауслендер, Валерий Брюсов и так далее; была и „технологическая”, „жюль-верновская”… Эта традиция возникла позже, ближе к революции. Есть и более ранняя русская фантастическая традиция, романтическая (из нее вышли и неоромантическая, и декадентская) — Пушкин, Лермонтов, Одоевский, Погорельский, потом Алексей Константинович Толстой со своими „Семьей вурдалаков” и „Упырем” (это у него из романтизма гофмановского). Потом были Михаил Кузьмин, Александр Кондратьев, автор романа „На берегах Ярыни” — их и сейчас печатают — и многие другие».

Наталья Черных. «Без влюбленности нет личности». Беседу вела Надя Делаланд. — «Лиterraтура», 2018, № 120, 19 июля <http://literratura.org>.

«Доступные мне и прочитанные упоминания о девяностых в прессе и художественной литературе смотрят на эти пресловутые девяностые с точки зрения эпитета: святые, лихие, тощие, свободные, вдохновенные. Я смотрю с точки зрения отдельного человека, которому все равно, что говорят о времени сейчас, и что будут говорить потом. Его волнуют другие вопросы, например, жизни и смерти. Временной отрезок в романе небольшой, так что это роман о времени постольку-поскольку, а вовсе не о времени вообще. Роман о молодой женщине, которой не на кого опереться, и об одежде как супернатуральной категории для героини. Линия одежда-время в нем напряженнее, чем собственно линия времени».

«Я писала роман [«Неоконченная хроника перемещений одежды»] без особой надежды, что он будет издан, хотя и понимала, что делаю нечто, ни на что не похожее. Однако как библиотекарь краем глаза все же видела эту самую целевую аудиторию. Это в основном молодые люди, примерно того же года рождения, который описан в книге — 1995 — 1997. Им будет интересна и драматичная любовная история, и мысли героини о вещах. У тридцатилетних интерес может возникнуть, вероятно, по тем же причинам, плюс сама личность героини — неуравновешенность и в то же время поиск баланса, который она находит в конструировании пространства вокруг себя и рисовании одежды. Сорокалетние, скорее всего, с картинкой девяностых будут не согласны, а вот те, кто постарше, вероятно, найдут много общего с тем, что они наблюдали. То есть на самом последнем месте в целевой аудитории стоят мои ровеснички. А мне была бы интересная реакция мужчин, интересующихся женской модой».

Ян Шенкман. Почему Цой, а не Майк? О том, какими путями идет канонизация рок-героев: Летов, Башлачев и другие. — «Новая газета», 2018, № 73, 11 июля <https://www.novayagazeta.ru>.

«Цой — победитель, в отличие от Майка Науменко. Именно поэтому Майк, укорененный в культуре семидесятых, тончайший лирик, повлиявший на всех без исключения русских рокеров, никак не мог стать кумиром миллионной аудитории. Он — классический лишний человек, тип, почти полностью вымерший в наши дни».

Валерий Шубинский. Дружба и тяжба с ночью. — «Знамя», 2018, № 7.

«Замысел этой статьи возник под впечатлением от чтения газеты „Литературный Ленинград” за первую половину 1934 года. 16 февраля половина четвертой полосы отдана под некрологи Эдуарду Багрицкому — поэту, никак не связанному с Ленинградом, бывавшему там наездами. <...> 30 апреля в той же газете, на той же четвертой полосе — некрологи Константину Вагинову».

«О Багрицком и Вагинове еще никто, кажется, не говорил вместе. Они бы и сами, наверное, удивились такому разговору, хотя, конечно, читали друг друга и, возможно, встречались (хотя бы у Кузмина). Начнем с биографий...»

«Я был уверен, что писателем мне не стать». Интервью с философом Валерием Подорогой. Часть первая. Беседу вел Иван Мартов. — «Горький», 2018, 27 июня <https://gorky.media>.

Говорит Валерий Подорога: «В десятом-одиннадцатом классе мой друг открыл для меня замечательного писателя Антуана де Сент-Экзюпери и его притчу „Маленький принц”. Потом я прочитал другое его произведение — „Ночной полет”, — о военном летчике, летящем над Мадридом. Я был настолько восхищен стилем повести, что начал брать из нее фрагменты и переписывать, каждый раз отклоняясь в сторону, вставляя „свое”, пока отклонение не перешло в свободное подражание. Когда я прочитал написанное товарищу, ходившему в школьный литературный кружок, он не поверил и сказал, что я не мог сам это написать, а скорее взял у кого-то. Я с ним согласился. Другими образцами были Дж. Джойс (первые переводы „Улисса” были опубликованы в журнале „Интернациональная литература” за 1935 — 1936 гг.), У. Фолкнер, Э. Хемингуэй».

«На четвертом курсе [философского факультета МГУ] наша группа прослушала спецкурс Мераба Мамардашвили по философии экзистенциализма. <...> Все, что говорилось Мамардашвили, казалось доступным и даже понятным, но повторить то, что я слышал, было невозможно. Конечно, каждый крупный философ обладает собственным стилем, т. е. разрабатывает собственный язык, позволяющий ему выразить свои мысли так, как он считает нужным. Но если размышление сосредоточено исключительно в устной речи, то, даже обладая музыкальным слухом, тебе не удержать чужую мысль. Мамардашвили был говорящим философом — не пишущим. Подражать говорению как форме стиля, думаю, возможно. Я совершенно „стихийно” подражал речевой пластике его медитаций, но осмысленно относиться к ней стал много позднее. Особенно значимо было его умение переходить от естественности дружеской беседы к обсуждению интересного мыслительного хода: я бы сказал, что он мыслил „тотчас же”, без пауз и предупреждений».

Вторую часть беседы см.: «Читать философию как обычную литературу невозможно» — «Горький», 2018, 29 июня.

Составитель Андрей Василевский

ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»

Сентябрь

20 лет назад — в №№ 9, 11 за 1998 год напечатана первая часть воспоминаний Александра Солженицына «Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания».

25 лет назад — в № 9 за 1993 год напечатана комедия Андрея Платонова «Ноев ковчег (Каиново отродье)».

90 лет назад — в № 9 за 1928 год напечатана поэма Э. Багрицкого «Веселые нищие».