Месяц Вадим Геннадиевич родился в 1964 году в Томске. Окончил Томский государственный университет, кандидат физико-математических наук. Поэт, прозаик, переводчик, лауреат нескольких литературных премий. В 1993 – 2003 годах курировал русско-американскую культурную программу при Стивенс-колледже (Хобокен, Нью-Джерси). В 2004 году организовал «Центр современной литературы» в Москве и издательский проект «Русский Гулливер», которыми и руководит в настоящее время. С 2011 года издает литературный журнал «Гвидеон». Живет в Москве.
Вадим Месяц
*
ИЗ КНИГИ «500 СОНЕТОВ К ЛЕРУА МЕРЛЕН»
*
Мы из страны, которой больше нет.
Но с нас, как говорится, не убудет.
Нас на рассвете музыкой разбудит
восставший с бодуна кордебалет.
В окно влетит слепое воронье
и, хохоча, ударится о стены.
Нам надоело пить вино измены.
Мы будем жрать предсмертное вранье.
Бог умер. Но за ним пришел другой.
На нем мундир и красные погоны.
Под потолком кривляются иконы.
И Дед Мороз блажит за упокой.
*
Здесь Дед Мороз блажит за упокой.
И молодежь под елкой спит в отрубе.
Я целовал Светлану в сельском клубе,
к ней прикасаясь влажною рукой.
Она дрожала под моей рукой,
готова, как Снегурочка, растаять.
Игрался колокольчик под дугой,
собаки на горе пытались лаять.
И новый год был пуст, как новый день,
как пресный вкус безрадостного тела.
Она в ту ночь случайно залетела
и больше не отбрасывала тень.
*
Ты больше не отбрасывала тень,
подобно вурдалакам после бала.
Тебе того, что вышло, было мало,
а ждать того, что выйдет, было лень.
Ты с наслажденьем кровь мою пила
и ела мозг с таким же наслажденьем.
Когда, сражен внезапным пробужденьем,
я сбросил скатерть с белого стола.
И вешний гром ударил в медный таз,
покончив с болтовнею безвозмездной.
И проходя разверзнувшейся бездной,
мне в душу хлынул веселящий газ.
*
Мне в душу хлынет веселящий газ,
из моря выйдет пьяная свобода.
Ужасный Вий откроет третий глаз
от недостатка углеводорода.
Я не нуждаюсь в пище для ума,
я выживаю на подножном корме.
О сколько человечьего дерьма
оттаяло на Кунцевской платформе!
И Мартин Лютер будет книги жечь,
а иноверцы — истязать младенцев.
И каждый обретет родную речь,
от родноверов до перерожденцев.
*
От родноверов и перерожденцев
в глазах рябит у благородных дам.
Они святого духа чуют сердцем,
они идут за духом по пятам.
И он порою смотрит мимоходом
на полный покаяния народ.
Перемигнувшись с избранным народом,
бредет хромой походкой на восход.
Язычники вредней, чем атеисты.
Их коловрат преступен, как разврат.
Но почему, мой ангел серебристый,
я в чем-то от рожденья виноват?
*
Я в чем-то от рожденья виноват
и должен вечно мяться на пороге.
Но, если честно, мой безгрешный брат,
меня смешат врожденные пороки.
Не чувствует бессмертная душа
их тяжкого укора за спиною.
Я не пойду к любимой в сторожа
и не позволю ей следить за мною.
Моя природа жаждет перемен
и тонкого взаимного обмана.
Ален Делон со страстью Дон Гуана
бежит вприпрыжку к Леруа Мерлен.
*
Мы полюбили Леруа Мерлен
сильнее, чем любили Боба Марли.
Мы гордо поднимаемся с колен,
чтоб вслед за этим наступить на грабли.
Собаку съесть и подложить свинью
вскормившим мироздание кретинам,
представившись хозяйке блудным сыном,
вернуться в многодетную семью.
Пускай она бесстыдника простит,
пускай придет к заброшенной могиле.
Мы ближнего, увы, не возлюбили.
И он теперь нам страшно отомстит.
*
И он теперь нам страшно отомстит.
Он сердце мне растопчет каблуками,
богоугодный гей и трансвестит,
живущий в унижении веками.
Он, предвкушая сладостный реванш,
сточил от неизбывности все зубы,
он переехал с другом за Ла-Манш,
он носит только норковые шубы.
Он состоит на службе королей
и свой мобильник прячет под матрасом.
Как тяжко престарелым пидорасам!
Быть старой девой многим веселей!
*
Быть старой девой многим веселей!
И ты однажды станешь старой девой.
Старушка-мать идет в тиши аллей
и гулко отбивает «левой-левой».
И маршем по тайге полки бредут,
и бурлаки рыдают, как дворняги.
В великой Волге волны — цвета браги,
ее сейчас в стаканах подадут.
Я бил за правду только в левый глаз,
а за неправду нож сажал под вымя.
Мы вряд ли разузнаем Божье имя,
но мы услышим гневный Божий глас.
*
И мы услышим грозный Божий глас,
который позовет на электричку,
прикажет отворить на кухне газ
и на прощанье бросить на пол спичку,
ударить по паркету сапогом,
обсыпав у соседей штукатурку.
Коль ты беглец, беги отсель бегом,
а если дура — уходи к придурку.
А я, унылый кандидат наук,
засяду обо всем писать учебник.
На бутерброд взбирается нахлебник,
и подкаблучник лезет под каблук.
*
И подкаблучник лезет под каблук.
В нем тяжкое наследие культуры.
Пусть у девиц красивые фигуры,
забудь своих завистливых подруг.
Себя в далекий космос торопи,
спеши на легкокрылое распятье.
Обрушься яркой вспышкою в степи,
брось звездам нецензурное проклятье.
Ведь ты — Гагарин, храбрый космонавт,
которого прекраснее не будет.
Пока в Кремле начальство словоблудит,
накатим по одной на брудершафт.
*
Накатим по одной на брудершафт.
Покатимся в канавы и овраги.
Шумел камыш, бахвалились варяги,
династии меняя и ландшафт.
Мы их любили, словно пацаны
героев кинофильмов и картинок,
где каждый мимолетный поединок
был полон недосказанной вины.
И мы любили дикую страну,
что строила плотины и заводы.
И если я отчизну обману,
то ждут меня ужасные невзгоды.
*
Пусть ждут меня ужасные невзгоды.
Пусть я страну родную обману,
чтоб разорвать тумана пелену
для возвращенья солнечной погоды.
Политика — дерьмо, наука — тлен.
Любовь — гудок безрогого марала.
Я обожаю Леруа Мерлен.
Она чулок с похмелья потеряла.
Я в простынях ищу ее чулок,
я становлюсь собакою ищейкой.
Я рыскаю в шкафу и под скамейкой.
На стены лезу и на потолок.
*
На стены лезу, и на потолок,
чтобы однажды вылезти из кожи.
И жизнь свою продать еще дороже,
чем ты, бессмертный, выдумать бы смог.
Чтоб ты раскрыл свой малохольный рот
и промолчал, как мудрый Чарли Чаплин.
В каждом окне кривляется урод.
Мой город обескровлен и разграблен.
И взгляд мой стал безжалостен, как плеть.
Нет в мире для него авторитета.
Мне было легче в космос улететь,
чем в темноте дойти до туалета.
*
Я в темноте иду до туалета,
ощупывая плоскость мокрых стен.
В углу горит вчерашняя газета,
дракон взошел на пыльный гобелен.
Я стал героем голого балета,
я преисполнен пением сирен.
Мне не хватает женского тепла,
чтобы дойти во всем до абсолюта.
Нас в нужный миг сегодня не спасла
на скатерти разлитая цикута.
Играй, шарманка, вечно длись, минута.
Я застрелю заморского посла.
*
Я застрелю заморского посла.
Я просверлю его электродрелью.
Пускай мой путь замусорен метелью.
а тропка к его дому заросла.
Он в белом доме заговор плетет,
готовит бунт тупой и беспощадный.
Он вносит в залу пудинг мармеладный
и угощает им честной народ.
Там кони ходят в бархатных пальто.
Там у людей наружу лезут души.
И женщины поют в прохладном душе
И на руках стоят, как в шапито.
*
Я на руках стоял, как в шапито.
А под осиной выли злые волки.
Ты говоришь про это и про то.
Ты вынимаешь книги с книжной полки.
Ты знаешь правду про коварный спид,
про птичий грипп и африканский вирус.
Прошу, не делай умудренный вид.
Ты вид свой перерос. И слишком вырос.
Накройся тазом и огнем гори,
любовь, что обитала в бедном сердце,
в котором столько пепла, столько перца.
И ничего священного внутри.
*
Нет ничего священного внутри,
а только ветер свищет между ребер,
в них бьются, словно в клетке, снегири,
и пузырится модный кандибобер.
Табак мадрасский и кубинский ром,
земная жизнь в отравленном Тагиле
меня спасли. Я жил в твоей могиле,
но доброта не сделалась добром.
Так доброта, великая, как грех,
не торопилась думать о злодействе,
покуда все тонуло в фарисействе,
не избегая сладостных утех.
*
Не избегая сладостных утех,
спеши, мой друг, к ужасному поступку.
Сожми в ладонях трепетную юбку,
но зафиксируй в сердце смену вех.
Пусть процветает Леруа Мерлен,
пока Мерлин Монро вскрывает вены.
Мы шли вперед. Мы ждали перемен.
И вот они — большие перемены.
В скафандре пой и в саркофаге пой.
Рыдай трагичным тенором эпохи.
По всей России ветхою сумой
сбирай улыбок чувственные крохи.