ПЕРИОДИКА

ПЕРИОДИКА

«Арион», «Афиша Daily», «Волга», «Горький», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя»,
«Историческая экспертиза», «Литературная газета», «Московский книжный журнал/The Moscow Review of Books», «Неприкосновенный запас», «Огонек», «Православие и мир», «Радио Свобода»,
«Русская Idea», «Учительская газета», «Colta.ru», «Textura», «Toronto Slavic Quarterly»

Евгений Абдуллаев. «Ура! Мы побеждены!..» — «Дружба народов», 2018, № 6 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

«Роль эта неблагодарная; для чего [Кирилл] Анкудинов взял ее на себя, не знаю. Литераторы-любители, за которых он печалуется, как Некрасов за крестьян, его, похоже, не читают; да и не очень нуждаются в том, чтобы кто-то от их имени выступал. Живут в своем внутренне насыщенном сетевом и тусовочном мире, а если что — могут и сами за себя постоять (сталкивался). Да и не на них все эти заявления о конце „высокой культуры” или „высокой литературы” рассчитаны — а на коллег по литературному цеху, подразнить, пофраппировать немного...»

«Кстати, прозаики-любители гораздо более готовы учиться — что лишний раз говорит о том, что современная русская проза лучше „обустроена”, чем поэзия. Помню, как начав два с половиной года назад вести онлайн-курс по прозе в школе Майи Кучерской, я спросил у нее, почему бы не создать нечто подобное для стихотворцев. Ответ был, что дело это безнадежное: слушатели не набираются; стихотворцы-любители уверены, что они и так все умеют».

«Если же сами начнем распевать, как в одном фильме перестроечных времен: „Ура! Мы побеждены!” — тогда, конечно, дело дрянь. Тогда ничего уже не остается как „хором всем совокупиться” — с авторами-любителями, с авторами-песенниками, авторами-рэперами, „повседневными писателями” и прочая, и прочая... и сотворить один большой „бобок” на месте, где некогда стояла русская литература».

Баратынский и Фет: Беседа любителей русского слова. Беседу вел Иван Толстой. — «Радио Свобода», 2018, 24 июня <http://www.svoboda.org>.

Говорит Борис Парамонов: «Считается, что Лев Толстой, бывший приятелем и соседом Фета, очень внимательно читал его сельскохозяйственную хронику и многое оттуда взял, когда писал Константика Левина в „Анне Карениной”. Я сейчас, заглянув в Фета, обнаружил одну мысль, перешедшую в „Анну Каренину”: Левин говорит, что грамотный работник хуже неграмотного. Но не будем, Иван Никитич: соскальзывать в эту интереснейшую, конечно, тему. <...> Давайте к Баратынскому вернемся. И вот я готов высказать о Баратынском некий парадокс. Баратынскому в русской позии не повезло с самого начала. Правда, его сумели оценить адекватно, его печатали и хвалили, сам Пушкин хвалил. Но с самого начала он стал слишком близко к Пушкину, и это не шло ему на пользу: вот мой парадокс. Пушкин был ведь монополист, с ним рядом все блекли и, так сказать, скукоживались. И это при том, что Баратынский был поэт очень схожий с Пушкиным, одного ряда — и по художественным особенностям, и по удельному, что ли, весу. И что совсем уж было ни к чему: Баратынский не сразу понял, что он должен отделять себя от Пушкина, а он к нему льнул, шел по его следам...»

Сергей Боровиков. Из дневника (1994 — 1999). — «Волга», Саратов, 2018, № 5-6 <http://magazines.russ.ru/volga>.

«25.11.94. 24-го ноября все та же сырая и теплая погода, как бы вечная, как вечным, казалось, было солнце августа-сентября-октября. Прошел медленно за три часа по Полицейской, Армянской, Липками, по Б. Кострижной, М. Кострижной, Вольской, Крапивной, Ильинской, Угодниковской, Камышинской, Царицынской, Вольской, Немецкой, Соборной, Царицынской, Полицейской к дому. Приятно все же писать и произносить старые, русские, а не советские, названия.

<...> В магазине дочери писателя В. Казакова видел и не взял вожделенный трехтомник Георгия Иванова — 34 тысячи!

Цены почти все очень подскочили и если прошлым летом, заходя в магазины, я мог благодушно предполагать и располагать, то теперь практически недоступно все. Даже водка хорошая — не „Смирнофф”, не „Абсолют”, а самарская или кристалловская — 7-8 тыс., т.е. больше моего дневного заработка; перешел на саратовскую, а эту неделю вообще не пью. Пишу и почти закончил статью для Жоржа Нива, и еще написал несколько всяких страничек, читаю „Бесов” и вокруг „Бесов”».

«Водил Хармса в гости к ребе». Беседу вела Алена Городецкая. — «Jewish.ru», 2018, 18 мая <http://jewish.ru>.

Говорит Валерий Шубинский, автор книг о Гумилеве, Ходасевиче, Ломоносове, Азефе и др.: «Мне иногда предъявляют претензии: ты столько нагородил, а где же сам Гумилев, где же сам Ходасевич? А вот они, это все, что вокруг да около — это они и есть, это их мир. Есть „миф о Гумилеве”, разные проекции личности Хармса в истории культуры. Работа биографа не только в том, чтобы разоблачать мифы, но и в том, чтобы анализировать их становление. Особенно это относится к писателям, самим занимавшимся „жизнетворчеством”, к тем же Гумилеву и Хармсу. Мифы об их жизни — тоже их творение».

«Обыватель помнит о Ломоносове три вещи. Что он „внебрачный сын Петра Первого” — уж не знаю, кто это придумал. Что он открыл закон сохранения материи. И что он основал Московский университет. Все эти три вещи — неправда. А подлинная его личность и подлинные заслуги во многом не поняты. Вот вы говорите — „после поэтов”. Так он сам поэт, и это, может быть, в нем главное. Поэт не только в стихах — а это он создал русскую поэзию, какой мы ее знаем, — но и в научных экспериментах».

«А еще Ломоносов совсем не похож на нас нынешних. На людей советского времени он больше походит. Ломоносов — человек сверхпроекта. У него есть глобальная идея — насаждение наук в России. Он подчиняет этому всю свою жизнь и требует того же от других, ни с чем не считаясь. Он авторитарен, как какой-нибудь советский индустриальный руководитель. Но при этом он очень страстный человек — самолюбивый, вспыльчивый, пьющий, иногда брутальный, а иногда по-детски беззащитный».

Вокруг И. А. Бунина. Переписка Н. А. Роскиной с В. Н. Муромцевой-Буниной. — «Toronto Slavic Quarterly», № 64 (весна 2018) <http://sites.utoronto.ca/tsq/64/index_64.shtml>.

«От В. Н. Буниной Н. А. Роскиной

Париж, 26 IV 1958 г.

Дорогая Наталья Александровна,

Давно хочу написать Вам, поблагодарить за Ваше милое письмо.

<...> Май месяц уже почти, а погода ужасная: дождь, холод. В квартирах тоже холодно — топить перестали. Пришлось напялить на себя несколько теплых шкурок. Отдала машинку свою в починку — она так износилась, что взяли 14.100 франков! А новой русской „ремингтона портатив” в Париже уже нет. Но я надеюсь, что после перемены валика, смазки она мне еще послужит.

<...> „Темные аллеи” скоро пришлю. Их Иван Алексеевич считал по художественному исполнению лучшим, что он написал. Каждый рассказ написан своим ритмом. Я нашла на клочке надпись „Благодарю Бога, что он дал мне возможность написать ‘Чистый понедельник’”».

Александр Жолковский. О неграмматичности. Карамзин, Гоголь, Толстой, Пушкин, Бродский, Лимонов. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2018, № 6 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.

«Предвижу реакцию на мои разборы стихов Лимонова. Мол, все это, конечно, так, но эти анализы гораздо лучше (интереснее, умнее, артистичнее…) оригиналов, которые никуда не годятся (примитивны, нарциссичны, полуграмотны…) и потому не достойны внимания. Тем более что Лимонов — одиозная морально-политическая фигура, национал-большевик ну и так далее. На первый взгляд, это похвала исследователю, хотя и за счет объекта его штудий, а на самом деле — вежливый отлуп. Профессор зачем-то пускается в занудные тонкости, не отдавая себе отчета в вопиющей неадекватности своего восприятия. К чему эти структурно-лингвистические экзерсисы?! Но что страннее, что непонятнее всего — это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых… но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это… (Это уже „Нос” Гоголя.)».

Занятие для одиночек. Беседу вела Валерия Галкина. — «Литературная газета», 2018, № 24, 20 июня <http://www.lgz.ru>.

Говорит прозаик, ректор Литературного института Алексей Варламов: «То, что на университетские годы для меня пришелся, если так можно выразиться „ментальный крах” СССР — факт моей личной биографии, но вместе с тем — это именно то, что я попытался вспомнить и понять, говоря о судьбе всей страны. Если „Мысленный волк”, мой предыдущий роман, посвящен последним годам Российской империи, русской монархии, то „Душа моя Павел” — моя версия конца советских времен. Но написан он с позиции сегодняшнего дня, и мне было важно показать главного героя искренним советским человеком. Проблема, однако, в том, что, чудом поступив в университет, он чувствует себя одиночкой, „белой вороной”, и я сам, хорошо его понимая и по-человечески ему сочувствуя, его идей не разделяю. Но вопросы ставлю».

Из какого сора: три современных поэта комментируют свои стихи. − «Афиша Daily», 2018, 28 июня <https://daily.afisha.ru>.

Говорит Мария Галина, комментируя свое стихотворение «Инопланетянин»: «Есть такое понятие, как гештальт, — это придумали психологи, а они люди умные и хитрые. И гештальт означает, что ты видишь предмет сразу весь, целиком. Стихотворение тоже сразу как бы проявляется полностью. То есть только что текста не было, а теперь вдруг он есть — и ты уже только можешь что-то доработать, доделать. Я люблю фантастику и пишу ее, и у меня фантастические сюжеты в стихах встречаются довольно часто. В этом конкретном случае образ довольно простой. Зеленый человечек — это такой инопланетный волхв. Он шел с дарами, но поскольку он очень издалека летел на рождественскую звезду, то немножко опоздал. И оказался вот в совершенно чужой для себя местности, в чужом пространстве и времени».

Также комментируют свои стихотворения Оксана Васякина и Андрей Гришаев.

Анатолий Королев. Закат артистизма. — «Знамя», 2018, № 6 <http://magazines.russ.ru/znamia>.

«Моя ситуация старта и вхождения в литературу усугублялась еще одним престранным обстоятельством, о котором я впервые проговорился совсем недавно, а именно тем, что образцом для прозаических опусов (в тринадцать лет) я подсознательно выбрал манеру загадочной маленькой дивы, француженки восьми лет, полуслепой Мину Друэ (ее стихи случайно попались на глаза в журнале „Работница”, единственном издании, которое выписывала мать, потому как по бедности шила свои платья сама, — там были выкройки). Блеснуло на миг и погасло. Я напрочь забыл ту очаровашку с белым бантом в густых волосах, но вся моя проза на старте — это как раз целенаправленный густой — лавинообразный — поток мерных метафор. Когда девочка-вундеркинд стала французской сенсацией и одновременно предметом журналистского сыска, Роланд Барт написал о ней примечательную статью, где призвал оставить ребенка в покое от подозрений, что де не может ребенок писать с такой мудрой силой, еще как может! но разнес в пух и прах ее верлибры как раз за бесконечный натиск сравнений... но мимо. Я долго не понимал, что явился в родное отечество как осколок чуждой культуры, почти что француз. Арлекин с напудренным лицом, в жабо и на деревянной детской лошадке. В руке грозой — погремушка».

«Кроме литературы, у нее не было другой жизни». Эмма Герштейн в воспоминаниях Сергея Надеева. Текст: Евгений Коган. — «Colta.ru», 2018, 29 июня <http://www.colta.ru>.

Рассказывает поэт и главный редактор журнала «Дружба народов» Сергей Надеев, который был литературным секретарем Эммы Герштейн последние четыре года ее жизни. «В наших отступлениях от работы („Что-то я устала, давайте поговорим…”) Эмма Григорьевна чаще всего вспоминала юность, времена военного коммунизма, нравы, распевала политические частушки той поры, много и весело рассказывала о Чуковских. Оказывается, Эмма Григорьевна была одно голодное время (впрочем, разве оно у нее бывало иным?), в войну, литсекретарем у Корнея Ивановича. Рассказывала, что работы было много, добираться из Москвы в Переделкино сложно, но другой работы нет и не предвидится, а тут какие-никакие деньги. И вот прошел оговоренный месяц, а Корней Иванович и не думает платить. Неловко, стыдно, но как-то все же осмелилась: „А мне бы… а когда вы… жалованье…” „Что? — встрепенулся Чуковский. — Я вам уже заплатил!” — „Когда? Ну как же… этого быть не может…” — „Заплатил! Заплатил! Вот вы какая, ничего не помните” — и даже сердиться начал. Эмма чуть не в слезы, растерялась. „Ха-ха-ха! — взорвался Чуковский. — Разыграл я вас! Ну, здорово я вас разыграл?” Подскочил к комоду, вытащил пачку денег, бросил на стол: „Вот, берите, берите сколько надо, считайте”».

«Угощал как-то Чуковский Эмму с мороза чаем. Ну, дело обычное: кипяток с жидкой заваркой в стеклянном стакане — не новость. Но в этот раз Корней Иванович подмигнул заговорщически и достал из комода припрятанную сахарницу с настоящим (!) сахаром. Только Эмма опустила ложечку этого лакомства в чай — шаги по лестнице, Мария Борисовна поднимается! „Мешайте, мешайте, скорее мешайте!” — с испугом зашикал Корней Иванович».

«А вот случай в то же, видимо, время, но с Лидией Корнеевной. Лидия Корнеевна в один из приходов Эммы Григорьевны к ним в дом посулила: „А потом мы будем пить чай. С хлебом и сливочным маслом!” Эмма вся в предвкушении, подумать только — сливочное масло! И вот через какое-то время садятся за стол. Пододвигают стаканы, вазочку с хлебом. И тут торжественно входит домработница и докладывает: „Масло положили за окно, масло змерзло”. „Ну что ж, — бесстрастно пожала плечами Лидия Корнеевна, — раз змерзло, то чай будем пить без масла!” Вот уж разочарование…»

Марк Липовецкий. За что боролись? Революционный нарратив в советских и постсоветских фильмах о Гражданской войне. — «Неприкосновенный запас», 2018, № 2 (118) <http://magazines.russ.ru/nz>.

«Илья Калинин в статье, опубликованной в дни столетия Февраля 1917-го, высказывал предположение о том, что сегодняшняя российская власть хотела бы создать такой исторический нарратив, который бы „отрицал революцию как таковую”. В этой статье я постараюсь показать, что такой нарратив был создан достаточно давно — средствами кино и телевидения. Что он создавался с 1960-х годов усилиями либеральной интеллигенции. И что сегодняшние власти, как это ни парадоксально звучит, наследуют именно либеральной интеллигенции 1960—1970-х. По крайней мере в этом — немаловажном — вопросе».

Маяковский forever? — «Московский книжный журнал/The Moscow Review of Books», 2018, 16 июня <http://morebo.ru>.

19 июля 2018 года исполняется 125 лет со дня рождения Владимира Владимировича Маяковского. «Московский книжный журнал» обратился к писателям, критикам и литературоведам с просьбой ответить на вопросы неюбилейной анкеты.

Отвечает Михаил Айзенберг: «Для людей старшего поколения Маяковский был автором вовсе не хрестоматийным, любимым и в каком-то смысле образцовым: образцом нестареющего новаторства. Вот об этом у Яна Сатуновского : „Я был из тех — московских // вьюнцов, с младенческих почти что лет // усвоивших, что в мире есть один поэт, // и это Владим Владимыч; что Маяковский — // единственный, непостижимый, равных — нет // и не было; // все прочее — тьфу, Фет”. Очень высоко ценили Маяковского Всеволод Некрасов и Геннадий Айги. Отношения с его поэзией выяснялись очень долго. Узловой точкой таких выяснений стала, пожалуй, знаменитая книга Юрия Карабчиевского „Воскрешение Маяковского”, во многом блестящая, в чем-то несправедливая. Книга, написанная с негодованием человека, оскорбленного в лучших чувствах. Но и реакции на нее были не менее бурными и негодующими. Их не остановила даже трагическая смерть автора. Я прочитал Маяковского в раннем возрасте и тогда мне нравились в основном ранние, футуристические стихи. Многие помню до сих пор. Но возвращаться к Маяковскому мне мешает откровенная сделанность его вещей. Это совсем не мой поэт».

Отвечает Сергей Гандлевский: «Он [отец] по-настоящему любил стихи, читал их вслух для собственного удовольствия, и долгое время его репертуар был моим поэтическим НЗ. Это были Пушкин и Лермонтов, а из ХХ века — Маяковский, Есенин, Багрицкий и другие советские поэты помельче, вроде Иосифа Уткина. В 18 лет я поступил на филфак и благодаря новым знакомствам существенно расширил свой кругозор, так что былым фаворитам пришлось потесниться, Маяковскому в первую очередь — за активное и демонстративное соучастие в советской идеологии. По прошествии нескольких десятилетий я надумал перечитать некогда любимого и разлюбленного поэта уже бесстрастно, а не как „агитатора, горлана, главаря”. И это проверочное чтение меня тоже разочаровало: спору нет, все очень талантливо, но по большей части, на мой нынешний вкус, принужденно. А для меня естественная интонация — одно из главных условий получения удовольствия от стихов. Но те редкие стихи, строфы и строки, которые нравились мне в отрочестве, в общем-то, нравятся мне и по сей день».

Мирно спящий Мандельштам: Новая книга о поэте. Беседу вел Иван Толстой. — «Радио Свобода», 2018, 3 июня <http://www.svoboda.org>.

«Сан-францисское издательство „Аквилон” выпустило „филологический сборник” „Мандельштам-читатель. Читатели Мандельштама”. Редакторы — Олег Лекманов и Андрей Устинов. Среди авторов тематического корпуса — статьи и публикации не только последнего времени, да и не только живых авторов. Главное — что относящихся к обсуждаемому вопросу. Это мемуарная записка Надежды Мандельштам „Мандельштам-читатель”, „Вергилий у акмеистов” Омри Ронена, глава из неизданной книги Евгения Тоддеса „Смыслы Мандельштама”. С некоторыми публикациями мы сегодня постараемся познакомиться. А пока — поговорим с издателем сборника. Это хорошо известный нашим слушателям Андрей Устинов, филолог и руководитель „Аквилона”...» (Иван Толстой).

Говорит Андрей Устинов: «Моя работа посвящается несостоявшемуся изданию, которое должно было назваться „О. Мандельштам. Проза”, которое готовили к изданию Евгений Абрамович Тоддес и Мариэтта Омаровна Чудакова на исходе 60-х годов в Москве. Это текст, который сохранился в архиве Харждиева в Амстердаме, и я посчитал, что для истории советского и постсоветского мандельштамоведения этот сюжет имел едва ли не переломный характер. Если бы эта книга вышла, то развитие мандельштамоведения еще в Советском Союзе пошло бы по совершенно иному пути. Поэтому я посчитал нужным напечатать эту заявку и попытаться представить ее в контексте эпохи, попытаться представить, что именно происходило в это время в советской науке о литературе».

Говорит Ирина Сурат: «Помните стихотворение „Еще далеко мне до патриарха”, где поэт говорит: „Ну что ж, я извиняюсь, / Но в глубине души ничуть не изменяюсь”. Вот мимо этого „извиняюсь” всегда проходишь, вроде как не требует это специального осмысления, а если покопаться и попробовать разобраться, то тоже оказывается, что стоит за этим невероятное что-то. В 1924 году Винокур написал статью о пуризме, где обсуждал, можно ли приличному человеку употреблять слово „извиняюсь”. Статья эта была направлена против того же Горнфельда. Потом возникла история противостояния Мандельштама и Горнфельда, и вопрос „извинений” очень остро стоял. В „Египетской марке” это слово „извиняюсь” обсуждается. Потом пришел Зощенко, любимый Мандельштамом, поэт себя чувствует в роли в каком-то смысле персонажа Зощенко, который таким просторечным словом оперирует. Так что это, в принципе, к вопросу о том, как устроена мандельштамовская поэтика и поэтический язык».

См. также: Ирина Сурат, «Откуда „ворованный воздух”?» — «Новый мир», 2016, № 8.

Владимир Можегов. Пушкин: дорога русского духа домой. — «Русская Idea», 2018, 5 июня <https://politconservatism.ru>.

«Своим „пушкинским походом” (а на протяжении 1930 — 1940-х годов [Семен] Франк написал более десятка пушкинских статеи?, пять из которых позднее вошли в книгу „Этюды о Пушкине”, 1957) он хочет доказать нам: русская мысль и русская культура после Пушкина пошли не пушкинскими путями. Чтобы вернуться на родину — они должны вернуться к Пушкину».

«Согласно Франку, Пушкин понял одну очень важную вещь, одну, скажем так, тайну мироздания, заключающуюся в том, что зло не может быть просто устранено из человеческого бытия. Со злом нельзя бороться, объявив ему войну (выйдя на „битву со злом”, как призывал Николай Гоголь). Однако, зло можно победить приятием его, как части своей вины, как своего собственного зла, и тем самым угасить его, преодолев смирением. Именно таков духовный акт Пушкина, принимающего все бытие без остатка, со всем его злом и добром. Он до такой степени принимал все бытие (все его добро и зло), что был готов (единственный в русской литературе) принять „дьявола рядом с папой”. Его душа одинаково готова была оправдать и нравственную, и беспутную жизнь, поскольку и той, и другой открыты пути духовного возрождения, дорога домой. Пушкин не покушался изменить мир, ощущая стоящую за всем тайну бытия (и струящийся за всеми его проявлениями тихий свет). В нем не было „негодования на зло”. Вооруженный таким смиренным всеприятием, он встречал зло щитом „мудрого невежества” и оставался невредимым: новое познание зла не обременяло его».

«На многих этапах жизни я чувствовал себя Аладдином». Читательская биография писателя и переводчика Владимира Микушевича. Беседу вел Иван Мартов. — «Горький», 2018, 5 июня <https://gorky.media>.

Говорит Владимир Микушевич: «Конечно, Бунин — прекрасный писатель, один из моих любимейших, но что, собственно, Бунин говорит Западу? В общем, ничего. Премию ему дали потому, что он был видным писателем эмиграции, а о дальнейших лауреатах можно и не говорить, это понятно. По-моему, Нобелевские премии, по справедливости, должны были получить Горький и Маяковский».

«Тема русского богоискательства недостаточно исследована — я лично считаю, что ищет бога тот, кто не нашел самого себя. В каком-то смысле это относится и к Горькому, он в результате этих поисков самого себя создал величайшее русское произведение XX века, „Жизнь Клима Самгина”. Этот роман превосходит по своему значению все остальные русские романы прошлого века, и его недооценка, конечно, глубоко несправедлива. Вообще, в XX веке было три великих романа: „Улисс” Джойса, „В поисках утраченного времени” Пруста и „Жизнь Клима Самгина” Горького. Между „Поисками утраченного времени” и „Жизнью Клима Самгина” есть параллели, хотя Горький не очень любил Пруста и отзывался о нем довольно пренебрежительно, но тем не менее в самой фактуре этих романов есть общее».

«А с Маяковским вообще загадочная ситуация. Дело в том, что Маяковский — единственный русский поэт, который оказал влияние на мировую литературу, причем в довольно несовершенных переводах. Были гораздо более совершенные переводы Пушкина, но мир к нему все равно относится с вежливым холодком, не совсем понимая, в чем здесь дело. А Маяковский сразу стал влиятельным. Это весьма примечательное и любопытное явление. Вот два русских литератора, прозаик и поэт, которые в XX веке действительно имели мировое значение — не на словах, а реальное».

«Вообще, я не считаю переводы Маршака собственно переводами, это стихотворения Маршака на темы Шекспира. И кроме того, вы знаете, я установил, что сонеты Шекспира — это не собрание стихотворений, а единое произведение, своего рода роман в сонетах, я написал об этом отдельную статью».

Вторую часть беседы см.: «Из всего „Generation П” я запомнил только хомячка по имени Ростропович» — «Горький», 2018, 7 июня.

Андрей Немзер. Солженицын раздражает масштабами. Беседу вел Борис Кутенков. — «Учительская газета», 2018, № 25, 19 июня <http://ug.ru>.

«Переписка Александра Исаевича с Лидией Корнеевной Чуковской — выдающийся памятник, выразительно характеризующий двух, без преувеличения, великих людей, замечательно воссоздающий атмосферу 1970-х — начала 1980-х гг. Что будет дальше, увидим: архив Солженицына, в том числе эпистолярный, огромен. Солженицын так же заслуживает тщательного изучения, как и любой другой писатель, не говоря уже о масштабах. Было бы очень неплохо, если бы у нас выходили издания, посвященные не только Тургеневу, но и, скажем, Лескову или Андрею Белому».

«Солженицын не сводится к политической составляющей его текстов, как не сводятся к ней „Анна Каренина” или „Воскресение”, перенасыщенные актуалитетами своего времени. Солженицын всю жизнь думал о назначении человека, о его возможностях, о противоборстве добра и зла внутри человека. Настоятельно рекомендую прочитать или перечитать четвертую часть „Архипелага…” „Душа и колючая проволока” и вдуматься в слова о линии, разделяющей добро и зло, что „проходит через каждое человеческое сердце”, и „лжи всех революций”. А то, что Солженицыну выпал страшный русский ХХ век, усилило мысль художника, но не „определило” его дело полностью. Противостояние человека недугу, вопрос о том, как оставаться человеком, будучи смертельно больным, не меньший вопрос, нежели вопрос о том, как оставаться человеком и подниматься в тюрьме и в лагере. Вопрос о трагической судьбе России затронут не только в „Красном Колесе”, но и в „Матренином дворе”. Наша история не навязана марсианами, она не разыграна кем-то, она сотворена нами. И вопрос о том, как человек корежит или не корежит свою личность, занимал Солженицына, как и других великих писателей — Пушкина, Достоевского, Толстого. Я высоко ценю Тургенева и постоянно его перечитываю, но, если угодно, такой судьбы за ним нет; за Солженицыным, безусловно, есть».

Александр Переверзин, Ольга Нечаева. «Чтобы понимать Новикова, нужно быть читателем подготовленным». Беседовал Борис Кутенков. — «Textura», 2018, 7 июня <http://textura.club>.

В издательстве «Воймега» вышло полное собрание стихотворений и эссеистики Дениса Новикова (1967 — 2004) «Река — облака».

Говорит главный редактор издательства «Воймега» Александр Переверзин: «Евтушенко в антологии „Поэзия XX века” замечает, что у Новикова не было периода взросления, Сергей Гандлевский вспоминает, что впервые услышал о Денисе Новикове, когда тому было 14 лет. Новиков пришел в литературу совершенно зрелым поэтом. Такое случается чрезвычайно редко. А что касается этапов — я вижу два: время до возвращения Дениса в Россию в январе 1995 года и период, когда были написаны „Караоке” и „Самопал”. Последняя — на мой взгляд, выдающаяся книга. В своем слове к книге Юлиана Новикова называет ее „литературным памятником времени”. Это так, но дело еще и в том, что в „Самопале” Новиков показал целому поколению идущих следом авторов, куда можно двигаться. Это можно сравнить с открытием новых земель, которые вскоре бросились осваивать другие. Я думаю, что „Самопал” будет внимательно перечитываться: то, что читал о ней в периодике конца девяностых — начала нулевых, сейчас кажется совершенно „не о том”».

Говорит Ольга Нечаева: «Посмертная судьба ни к кому не благосклонна (мы не будем брать титанов типа Бродского). Это, наверное, беда нашей критики, в которой, мне кажется, не хватает места для академических исследований. Все, что делается, делается по чьей-то личной инициативе, если есть желание, а если его нет, то ничего и не поделать. <...> Кто у нас хорошо издан после смерти? Вот возьмем, к примеру, Александра Величанского — в 2010 году, через двадцать лет после смерти, вышло собрание стихотворений. Внушительный двухтомник, в котором, кстати говоря, страшно не хватает примечаний, библиографии, да и хотя бы биографической справки (алфавитный указатель, к счастью, есть). И все, а дальше тишина. И это еще из лучших случаев. Исключения бывают, как, например, с Борисом Рыжим, но это опять-таки личная инициатива. И в нашем случае с Новиковым была личная инициатива. Все зависит только от энтузиастов, а какого-то широкого и планомерного именно что изучения, в общем-то, нет».

См. также: Филипп Николаев, «А за всем этим стоит работа...» — «Новый мир», 2018, № 6.

См. также: Евгения Риц, «Сглаз железного века» — «Новый мир», 2018, № 6.

Переписка Н. Я. Мандельштам с Л. Я. Гинзбург (1959 — 1968). Подготовка текста, предисловие и комментарии О. Е. Рубинчик. — «Toronto Slavic Quarterly», № 64 (весна 2018) <http://sites.utoronto.ca/tsq/64/index_64.shtml>.

«Л. Я. Гинзбург — Н. Я. Мандельштам

15 декабря 1961 г., <Ленинград>

Дорогая Надежда Яковлевна!

<...> О „Страницах” [сборник «Тарусские страницы»] вам, вероятно, уже много писали и говорили, и успех их вам известен. На имеющиеся в Л-де экземпляры (на мой в том числе) уже выстроились очереди.

Там много интересного и — при всей неравноценности — очень мало бездарного. Стихи Заболоцкого дивные. Между тем, к тому, что он в течение многих лет печатал, я была равнодушна. Но „Лицо коня”, „Египет”, „Воспоминание” идут по самому большому счету. Публикация Цветаевой как-то к сборнику почти не добавляет нового. Прочие стихи разных поэтов читала с интересом. Но заметили ли вы, что у нас утверждается сейчас в стихах особое направление — „прозаическое”; его вдохновитель, очевидно, Слуцкий. Представители этого направления, кажется, гордятся тем, что они суровы и современны. Они обрубают у слова ассоциации и заменяют движение поэтической мысли повествовательной историей, которую можно рассказать своими словами. Они не понимают, что поэтическое слово должно удивлять, — в том числе и самое простое. Мы теряемся от удивления, читая пушкинское: „…А мы с тобой вдвоем предполагаем жить… И глядь — как раз — умрем” <...>».

«Почему контрреволюционеры Хармс и Введенский имеют право быть членом ССП, а я нет?» Дневники Ольги Берггольц 1930-х годов. Вступительное слово Натальи Стрижковой. — «Colta.ru», 2018, 27 июня <http://www.colta.ru>.

Продолжается публикация фрагментов дневников Ольги Берггольц, которые выходят в научном полнотекстовом четырехтомном издании в издательстве «Кучково поле».

«16 апр<еля> 1937 г.

Арестован Лешка Авербах. Ну, то, что арестован Борис Корнилов, — не суть важно; тут у меня, как говорится, „чистая”. Невзирая на вопли о „сведении личных счетов”, с <19>32 года, как могла, способствовала Союзу его выгнать. Арестован правильно, за жизнь. Арест Лешки не удивил — думала еще при обмене, что ему не дадут билета, и, когда вставал вопрос — могут арестовать его или нет, отвечала себе — могут. В характере это у Лешки было. Его холодность, неукротимое честолюбие, политиканство были логические предпосылки к тому, что потеряет правильную линию, собьется, спутается со швалью, погрязнет, даже не имея, м<ожет> б<ыть>, субъективно враждебных намерений».

«15 июля 1939 года.

13 декабря 1938 года меня арестовали. 3/VII-39, вечером, я была освобождена и вышла из тюрьмы. Я провела в тюрьме 171 день. Я страшно мечтала там о том, как я буду плакать, увидев Колю и родных, — и не пролила ни одной слезы. Я нередко думала и чувствовала там, что выйду на волю только затем, чтобы умереть, — но я живу, подкрасила брови, мажу губы. Я еще не вернулась оттуда, очевидно, еще не поняла всего...»

Пушкин на английском: Чем непонятен русский гений? Передачу вели Александр Генис и Владимир Гандельсман. — «Радио Свобода», 2018, 4 июня <http://www.svoboda.org>.

«Александр Генис: <...> Однажды я в Гарлеме в книжном магазине видел большой портрет Пушкина, где он был совершенно черного цвета — вместе с Дюма стоял его портрет, — и я не раз встречал афроамериканцев, которые любят Пушкина.

Джулиан Лоуэнфельд: Гордятся Пушкиным, да, действительно: the black poet. The black Russian poet, так и говорят. <...>

Владимир Гандельсман: Вот послушайте, я хочу процитировать. Американский поэт Джон Уитьяр написал статью с такими строчками:

„С 29 января по 1 февраля 1837 года в одном из особняков русской северной столицы на берегах Невы умирал Александр Пушкин. Поэт, историк, любимец императора и народа, тяжело раненный в роковой дуэли, еще совсем молодой, чтобы думать о смерти. Мне хотелось бы рассказать о способностях этого чудесно одаренного и уважаемого человека, о том, как его, негра, оплакивали в этой стране — факт, который покажется невероятным американскому читателю. Мы имеем основания полагать, что против этого выдающегося человека испытывается в нашей стране безрассудное, несправедливое предубеждение, как и против цветной расы в целом”.

Александр Генис: Когда это написано?

Джулиан Лоуэнфельд: В 1837 году.

Владимир Гандельсман: То есть мгновенно после смерти Пушкина».

Алексей Саломатин. Нешуточное дело (о тайных посланиях и явных последствиях). — «Арион», 2018, № 2 <http://magazines.russ.ru/arion>.

«Несколько сложнее игра [Мандельштама] в описании знаменитого фаэтонщика:

Словно розу или жабу,

Он берег свое лицо.

Сравнение вполне прозрачно — бережно кутал, как хрупкий цветок, не то прятал от посторонних глаз, как нечто безобразное, — однако, поочередно сравниваясь с лицом, „роза” и „жаба” сливаются в „ро-жа”, еще более доходчиво характеризуя внешность возницы».

Ольга Седакова. О ложной гордости за страну и синдроме вахтера. Беседу вела Анна Данилова. — «Православие и мир», 2018, 12 июня <http://www.pravmir.ru>.

«Я начала переводить „Божественную комедию” Данте и думаю, что я это делаю тоже для России, для русского языка, чтобы у нас был свой Данте. Я вижу некоторые лакуны в русской словесности — нет у нас хорошего Данте, нет у нас представления о том или другом. Эти лакуны нужно заполнять».

«В Европе я с удивлением вспоминала славянофилов, которые говорили, что это мир индивидуалистический, а русский мир — это соборность. Я видела прямо противоположное».

«Трудно выйти из тени прошлого». Беседовала Мария Башмакова. — «Огонек», 2018, № 23, 25 июня <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.

Говорит Леонид Юзефович: «Помимо всего прочего, он [Унгерн] интересует нас еще и потому, что его жизнь легко укладывается в схему важного для ХХ века мифа о Белом вожде — если воспользоваться названием романа Майна Рида о белом американце, который становится вождем краснокожих и с их помощью мстит своим обидчикам. В более сложном варианте такой герой-одиночка оказывается среди якобы дикого, а на самом деле наивного чистого народа, не испорченного современной цивилизацией и страдающего от ее экспансии. Он проникается туземными идеалами и возглавляет борьбу этих детей природы с его собственным, прогнившим и развращенным миром. Подобный сюжет лег в основу многих голливудских фильмов вплоть до „Аватара”. Эта красивая история безотказно трогает наши сердца, и Унгерн прежде всего волнует нас не как борец с большевиками, а как европеец, ставший буддистом, монгольским ханом и освободителем Монголии от власти Китая».

См. также рассказ Леонида Юзефовича «Маяк на Хийумаа»: «Новый мир», 2018, № 3.

Александр Чанцев. «Все настоящее сочиняется для себя и немногих любимых». Беседовал Дмитрий Дейч. — «Textura», 2018, 4 июня <http://textura.club>.

«Я бы попытался говорить не только о Юнгере, но и некоторой традиции — очень разноплановой, единым течением никак не являющейся. Чей благородный род восходит к дзуйхицу/бицзи/пхэсоль. Прадедами — максимы, сентенции и афоризмы Монтеня, Паскаля, Ларошфуко, Шамфора, Ривароля (любимца Юнгера). Ницше особняком за всех грудью на амбразуру. Дедами там — мои любимейшие Чоран и Юнгер. И Розанов из русской родни подвигается в кадр. Беньямин c его Denkbild. Жанр вроде бы скорее умер, жил, у нас, в частности, на воспитании в доме философии — Бибихин и Галковский. Но вдруг расцвел маленькими, неброскими, но такими краснокнижными цветами в последние буквально годы, совсем на глазах».

«Эти „афоризмы” — строки от пары абзацев до нескольких слов, с максимальным удельным весом слов, сокрытые, зашифрованные в листве. Это проза в становлении буквально, еще без законов и жанров — если авантюрные, комические рассказы, рассказы любой темпоральности, любых героев и рассказчиков уже были, то в афорных рассказах все впервые! Можно, например, сплести из них криминальную комедию или дада-китч, и это прекрасно в своей новизне и еще не(пр)охоженности… Никаких ссор между нами не было, но линейная, сюжетная проза скорее ушла. И я вдруг начал плести лунные коробы — делать целые рассказы из ничем вроде бы, кроме относительного времени написания (по рассказу в год где-то), не связанных афоров».

См. также рецензию Андрея Левкина на книгу Александра Чанцева «Желтый Ангус»: «Новый мир», 2018, № 7.

См. также: Александр Чанцев, «BITCHES BREW. О профессии критика» — «Лиterraтура», 2018, № 118, 18 июня <http://literratura.org>.

«„Чевенгур” — самый донкихотовский русский роман XX века». Научная биография филолога Светланы Пискуновой. Часть вторая. Беседу вел Иван Мартов. — «Горький», 2018, 15 июня <https://gorky.media>.

Говорит Светлана Пискунова: «Сейчас появился такой тренд: перевод [«Дон Кихота»] Любимова всячески принижать и возвеличивать перевод Лозинского. Хотя в каждом из них есть свои достоинства и недостатки. В переводе Любимова со всеми его неточностями воплощена, на мой, не столь уж оригинальный, взгляд (посмотрите, что говорил и писал о „Дон Кихоте” Хорхе Луис Борхес), важнейшая черта сервантесовского стиля — пронизывающий риторически безупречный письменный текст дух живого разговора (автора и читателя романа, персонажей романа друг с другом), ритм и строй устной речи (необязательно низовой, народной, но и высокой, поэтической) — то, что ученые называют диалогизмом. Жаль, что для достижения этого эффекта переводчик иногда жертвовал смыслом оригинала. Но для массового читателя перевод Н. М. Любимова, несомненно, привлекательнее. А дальше… Учите испанский, язык мирового значения — второй (если говорить о европейских языках) по распространенности язык в мире, — поскольку ожидать появления нового перевода „Дон Кихота” в России в ближайшие годы не приходится (хотя кандидаты на его создание есть)».

Первую часть беседы см.: «Дон Кихот не alter ego Сервантеса» — «Горький», 2018, 14 июня.

Владимир Шаров. Октябрь семнадцатого и конец истории. — «Знамя», 2018, № 6.

«Платонов — давно признанный классик, тем не менее людей, относящихся к нему до крайности недоброжелательно, и по сию пору немало. Обвинения, которые выдвигаются, самого разного свойства и порядка, вплоть до политических. Но, наверное, главное, что проза Платонова написана на новоязе, ее метафорика и образный ряд исковеркали русский язык. Последнее время я все чаще склоняюсь к тому, что эта нелюбовь к Платонову и к языку его прозы сделалась у нас эвфемизмом даже не нелюбви к революции, а надеждой и попыткой выстроить жизнь так, будто революции вообще не было».

Л. А. Юзефович. «По своей писательской природе я рассказчик историй, а не художник слова». Беседовал С. Е. Эрлих. — «Историческая экспертиза», 2018, [на сайте журнала без даты] июнь <http://istorex.ru>.

«В детстве я ничего не знал о Василии Яне (Янчевецком). Теперь знаю, что до революции он был чиновником по особым поручениям при Асхабадском генерал-губернаторе, выполнял разведывательные поручения в Хивинском ханстве, а во время Первой мировой войны — в Персии, вместе с англичанами. Потом служил в Белой армии, редактировал главную газету Колчака, причем в редакции у него работал Всеволод Иванов, будущий автор „Бронепоезда 14-69”. Это не помешало им обоим умереть лауреатами Сталинской премии.

— Был еще художник, у которого был похожий путь. Он написал „Допрос коммунистов”…

— Борис Иогансон?

— Да, есть свидетельства, что он же тоже служил у Колчака.

— Ну, много кто был у Колчака. Заместителем начальника колчаковского Осведарма (это их политотдел) был писатель Валерий Язвицкий, автор многотомной эпопеи „Иван III. Государь всея Руси” — в советское время она много раз переиздавалась. Или Сергей Ауслендер — еврей, который был спичрайтером у Колчака и придумал знаменитую формулу: диктатура — учреждение республиканское. В 1930-х Ауслендера репрессировали, но совсем не за это. Он был вполне успешным детским писателем. У белых служили Леонид Леонов, Валентин Катаев. А Ян после Гражданской войны жил в Туве, потом решил, что уже можно обнаружиться, вернулся в Москву. Он был другом и ценителем Сигизмунда Кржижановского, другом молодого Давида Самойлова. Трудно такое предположить об авторе романов „Чингисхан” и „Батый”».

Составитель Андрей Василевский

ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»

Август

30 лет назад — в №№ 8, 9, 10, 11 за 1988 год напечатан роман Юрия Домбровского «Факультет ненужных вещей».

45 лет назад — в №№ 8, 9, 10, 11 за 1973 год напечатан роман Фазиля Искандера «Сандро из Чегема».

50 лет назад — в № 8 за 1968 год напечатана повесть Василя Быкова «Атака с ходу».

55 лет назад — в № 8 за 1963 год напечатана поэма Александра Твардовского «Теркин на том свете».