Гофман Виктор Генрихович родился в 1950 году в Одессе. Окончил Литератур-ный институт им. А. М. Горького (1977). Автор девяти поэтических книг, среди которых «Медленная река» (М., 1982), «Волнение звука» (М., 1990), «В плену свободы» (СПб., 1996).
Последняя прижизненная публикация состоялась в журнале «Prosodia» (2015, № 3). В 2016 году, тиражом 100 экземпляров, издан поэтический сборник «Викинги», составленный автором незадолго до смерти.
© В. Г.
Гофман, наследники
Виктор Гофман
(1950 — 2015)
*
РЕКА УБЕГАЕТ
Трагическая гибель Виктора Гофмана, убитого грабителями в собственной квартире, стала не только потрясением для его друзей, литературных и нелитературных, но и утратой русской поэзии. Поэзия сейчас оттеснена на обочину жизни и засильем массовой графомании, и нашествием неодолимой эстрады. Но поэзия не умирает и сопротивляется своему изничтожению. Сама упорная верность классическому стиху, сохранение связи с традицией, сбережение дыхания жизни в многослойном и смертоносно точном слове, глубина неподдельного чувства, правда ощущения становятся в такую эпоху явлением сопротивления распаду.
Шестидесятипятилетний поэт прошел долгий путь самосовершенствования. Крупицы поэзии внезапно искрились, вспыхивали и в строчках самых ранних стихов Гофмана, но в произведениях последнего десятилетия его творчество несравненно возвысилось и раскрылось, быть может, несколько запоздало, но блестяще. Впрочем, всё приходит вовремя к умеющему ждать. Редкие журнальные публикации становились всё более впечатляющими событиями, количество сильных стихотворений всё увеличивалось. Однако сборники поэта, как правило, издававшиеся им за свой счет, были малотиражными. Конечно, впереди достойное во всех смыслах издание Избранного, в которое непременно должны войти и другие замечательные удачи Виктора Гофмана, в итоге пути — выдающегося лирика последнего тридцатилетия. Возможно, что впереди и его посмертная слава. Если подразумевать под ней не сиюминутный массовый успех, а долговечность признания и нужности в поколениях истинных ценителей.
Михаил Синельников
Трамвай
На рассветном маршруте трамвая
Поглазеть бы на ранний пейзаж,
В безрукавке легко уплывая
Летним утром — в надежду, в мираж.
Чтоб свободно гремело по шпалам
И качались вверху ремешки,
Чтобы вновь по знакомым кварталам,
Как озноб, разливались звонки.
Чтоб мотивчик сквозной и бродячий
Что-то там, вдалеке обещал
И, вручая билеты со сдачей,
Остановки кондуктор вещал.
Я бы ныне с улыбкой подростка
Что осталось — отдал без труда
За полёт по брусчатке московской
С лёгким сердцем — в рассвет, в никуда...
...Хорошо, обо всём забывая,
Завершая назначенный путь,
Под знакомые звуки трамвая
На потёртой скамейке уснуть.
Над волной
Скажи мне, несущая волны река,
Зачем над тобой проплывают века.
И северный ветер средь каменных плит
Насквозь пробирает и воду рябит.
...Зачем над тобою под стук топора
Кипела студёная воля Петра.
И, мёртвых не грея, горели костры,
Гудела метель и вставали кресты.
...Зачем в полутьме на свечу и тетрадь
Слетала легчайшим пером благодать.
И мёртвого Пушкина дровни везли
В морозную даль святогорской земли.
...Зачем, словно это случилось вчера,
Бежали во тьме и кричали: «Ура!»
И били прикладами в скулы и грудь
Всплывавших из проруби — воздух глотнуть.
...Зачем над тобою ночами, река,
Дрожали подъезды и ждали звонка.
И, молча сложив чемоданчик с бельём,
До первых лучей не ложились вдвоём.
...Зачем вдоль ограды в голодном бреду
Тащили родных по неровному льду.
И ветер в сугробах свистел по пути,
Что некому будет тебя отвезти.
...Зачем я стою у последней черты,
Смотря, как течёшь безучастная ты.
...Река убегает... Молчанье хранит.
И плещет, и плещет волна о гранит.
Гимнастёрки
Когда дымок сухой и горький
Взгляд затуманит из былого,
Я снова вижу гимнастёрки
Несмелова и Гумилёва.
В просторах жёлтых зверобоя,
В сугробах гибельной Сибири
Они от боя и до боя
Скучали, мёрзли и любили.
Отрадно сердцу в поле чистом
Вдруг озариться тишиною,
Когда за взрывами и свистом
Услышишь Царствие иное.
Вдохнуть осенний день холодный
И по условленному знаку
С сырой земли — в простор свободный
Рвануть в последнюю атаку.
Когда, задёрнув на ночь шторы,
В постели тёплой вы уснули,
Гуляют по земным просторам
Усталые поэт и пуля.
Их беглой жизни очертанья
Туманит дождь и застит вьюга,
И обрываются скитанья,
Когда они найдут друг друга.
Павел Васильев
Шумный вихор, белозубое чудо,
В слово впитал, повторяя взахлёб,
Пыл суховея и поступь верблюда,
Степи взъерошенной вечный галоп.
Как из земли пересохшей и скучной,
Где над песком запинается речь,
Голос мятежный и стих полнозвучный
Ты умудрился однажды извлечь.
Только свободы взыскующей грудью
Так оживляют гудящую медь,
Где, салютуя клинками безлюдью,
Хмурые всадники сеяли смерть.
...Будет всё так же тянуться светило,
Влажные травы будя по утрам,
И, как столетья цвела и пылила,
Степь открываться новым ветрам.
Беркут вбирает в тоске острокрылой
Горечь простора, предчувствуя плен,
И над твоею бескрайней могилой
Киплинг снимает пробковый шлем.
Елена
Такие ресницы на распри и войны
Народам дарила ревнивая Гера,
И гневом гудели эгейские волны,
Когда на восток уходили триеры.
И плечи поникли измученной Трои,
Пока у соперников вязли сандали,
И в жаркий песок оседали герои,
И сиплые птицы на мёртвых слетали.
Чтоб лёгким хитоном прикрытое тело
Некрепкою юностью благоухало,
Чтоб только цепочка небрежно звенела
По мраморным плитам у тронного зала.
Турция
Здесь, оживляя каждый пласт,
Встают герои и святыни,
И в полусне Екклезиаст
Устал считать круги над ними.
Здесь Гераклит старел один
И ночью, выйдя из пещеры,
Смотрел в мерцающие сферы
И в бездне логос находил.
Где римский проходил отряд,
Сельджуков конница пылила;
Склонясь над клятвой, Гиппократ
Тростник обмакивал в чернила.
Пытался Плавта перечесть
Проконсул, истрясясь в дороге;
От синагоги к синагоге
Апостол нёс благую весть.
* *
*
Я с каждым днём гляжу благоговейней,
И провожаю с нежностью утрату,
На строгий быт и первые кофейни,
На просьбы гражданина к магистрату.
Там к зимней стуже запасали уголь
И стойким птицам рассыпали зёрна;
Там девушки, похожие на кукол,
В чепцах суровых старились проворно.
Тянулись шпили в холодок лазурный,
И на скамье шептали под Распятым;
И не мешал подъём мануфактурный
Вниманью смертных к фугам и кантатам.
Когда от сборищ в вычурных камзолах,
Карет, дорог и повседневной пыли —
Ступени вздохов, гулких и тяжёлых,
Протяжным эхом в небо восходили.
Когда смиренью обучались в хоре
И, обручаясь, — с верностью любили;
Когда писали реквием в мажоре
И провожали буднично к могиле.
* *
*
Птица ли крыльями дразнит,
Облако ль ровно плывёт,
Осенью — всё неотвязней
В небе высоком полёт.
В дальнем заброшенном доме
Нет ни друзей, ни обид,
Всё, что любви невесомей,
В сердце отрадой сквозит.
Нежная синь небосвода,
Воздух прохладный его...
Эти простор и свобода
Всё же дороже всего!