ГЕОФИЗИК В СЕДЛЕ

Авченко Василий Олегович родился в 1980 году в Иркутской области. Окончил журфак Дальневосточного государственного университета. Автор книг «Правый руль» (М., 2009), «Глобус Владивостока» (М., 2012), «Владивосток-3000» (М., 2011, в соавторстве с Ильей Лагутенко), «Кристалл в прозрачной оправе» (М., 2015), «Фадеев» (М., 2017). Финалист премий «Национальный бестселлер» и «НОС». В настоящее время совместно с филологом, литературоведом Алексеем Коровашко готовит документальную книгу о жизни и творчестве писателя Олега Куваева. Живет во Владивостоке.

Сведения, сообщенные автору очерка в личных беседах, даются без сноски.

Василий Авченко

_*

ГЕОФИЗИК В СЕДЛЕ

Писатель Олег Куваев как горный инженер человеческих душ

По образованию и первой профессии прозаик Олег Куваев (1934 — 1975) был горным инженером-геофизиком. Считался способным ученым и незаурядным полевиком, но карьеры в геологии все-таки не сделал.

_{В студентах: козероги, тонущие трактора, марсианские закаты}

Еще подростком, начитавшись путешественников, он решил: последние белые пятна планеты достанутся геологам. В 1952-м поступил в Московский геологоразведочный институт имени Орджоникидзе (ныне РГГРУ), причем не без труда — конкурс был высоким. Вскоре паренек с глухого вятского разъезда, фанатично готовившийся в правоверные геологоразведчики, стал одним из лучших на курсе студентов и спортсменов.

Летом 1955 года попал на практику на Тянь-Шань — Таласский хребет, самые «пржевальские» места. Ходил с киргизами на охоту, искал пропавших лошадей. Тянь-Шань его очаровал: «Желтые холмы предгорий, равнинная степь, тишина высокогорных ледников <…> я прямо сжился с лошадьми и, ей-богу, ощутил в себе кровинку монгольского происхождения»^[1]. Вскоре Куваев напишет очерк «За козерогами», который с присущей ему самокритичностью аттестует как «типичный охотничий и очень слабый рассказ»^[2]. Но его уже в 1957 году опубликует журнал «Охота и охотничье хозяйство».

На следующий год — практика в Амурской области. А в 1957-м Куваев впервые попал на Чукотку — и погиб.

На карте СССР, висевшей в его комнате студенческого общежития, правый верхний угол был выкрашен коричневым. На деле Чукотка была если не белым, то серым пятном: о ней «даже в лекциях по геологии Союза говорилось не очень внятно»^[3]. Возможно, потому Куваев и выбрал Чукотку темой дипломной работы.

Экспедиция базировалась на востоке Чукотки — в поселке Провидения. Практикант Куваев попал в партию Виктора Ольховика. На рейнском речном пароходике, доставшемся СССР от Германии в порядке репараций, геологи направились к бухте Преображения. Разгружались у чукотского стойбища Нунлигран. Куваев зачарованно вбирал здешнюю жизнь: «…на берегу у воды круглыми сутками сидели старики в тюленьих штанах, в характерной позе: ноги сидящего были вытянуты под прямым углом к туловищу <…> Здесь же у берега разгружали добычу. Если вельбот приходил в штормовую погоду, квадратные куски моржового мяса кидались в воду, и весь поселок вылавливал их крюками <…> двадцатикилограммовые куски мяса тащились к ямам, где консервировался копальхен — особый продукт, выработанный тысячелетним опытом морских охотников»^[4]. Идей в голове кипело столько, что он готов был взяться за все сразу. Писал то трактат «В поисках философского камня», начинавшийся заявлением о том, что в современной науке осталось слишком мало места «интуитивному чувственному началу», то очерк о геологах «Люди счастливой профессии»…

Из Преображения на двух тракторах двинулись к реке Эргувеем и заливу Креста. Сезон начали с опозданием. В июле повалил снег, стала кончаться солярка. Вдобавок оба трактора провалились в талик — плывун жидкого грунта. Партию разбили на две группы: одна продолжает маршруты, другая выкапывает тракторы из ледяной грязи. «Самостоятельные маршруты и полевое картирование по методическим указаниям разрешается инженерному составу. Студент-практикант числится коллектором, т. е. техником, не имеющим права самостоятельно проводить съемку, — вспоминал геолог Андрей Попов. — При создавшихся условиях было сделано исключение: к ведению самостоятельных полевых работ, как наиболее подготовленный, был допущен Куваев… Все маршруты Олега были приняты как кондиционные и контрольных проверок не потребовали».

Вспоминая первый полевой сезон на Северо-Востоке, на всю жизнь определивший географические и творческие ориентиры, Куваев писал: «Над заливом каждый вечер повисали ужасные марсианские закаты на полнеба. Все это меня окончательно доконало...»^[5] На обратном пути студент-дипломник в Магадане договорился о том, чтобы отсюда на него отправили заявку в Москву.

_{В Поселке и вокруг: вертикальное зондирование, собачьи упряжки, самодельный парус}

Учился он не пять лет, а почти шесть. Рассказывает магаданский геофизик, доктор геолого-минералогических наук Борис Седов, знакомый с Куваевым с конца 50-х: «Олега готовили к решению одной из главных задач того времени — поиску урана, который требовался для создания ядерного щита. Началась подготовка инженеров-спецгеофизиков. Всех, кто кончал профильные вузы — Ленинградский горный, Московский геологоразведочный, — заставили учиться дополнительно. У них были закрытые лекции и лабораторные занятия, секретные библиотеки. Иностранцев на эту специальность не брали, за секретность доплачивали к стипендии». 15 февраля 1958 года О. М. Куваеву, окончившему курс по специальности «Геофизические методы разведки месторождений полезных ископаемых», присвоили квалификацию горного инженера-геофизика, выдав диплом с отличием за номером Л088132.

Уже весной того же года он снова оказался на Чукотке — в Чаунском районном геологоразведочном управлении, после ликвидации Дальстроя НКВД подчиненном Северо-Восточному геологическому управлению. Располагалось райГРУ в Певеке, в Чаунской губе — на берегу Северного Ледовитого океана. Певек, ставший Поселком в самой известной куваевской книге «Территория», вырос на олове, но незадолго до прибытия Куваева здесь открыли золото. Его поиски и станут сюжетной линией романа.

В Чаунском райГРУ Куваев работал в 1958 — 1960 годах. Вспоминал: «Материальная база управления была слабой, и всякий начальник партии и сотрудники ее в значительной степени стояли в зависимости от собственной энергии, энтузиазма и… физической выносливости. <…> В управлении царил здоровый дух легкого полярного суперменства, что только помогало работе. Работа, собственно, была основным занятием, и просидеть до 12 ночи в управлении не считалось чем-то необычным, особенно когда подходил срок сдачи отчета»^[6].

Молодого инженера сразу назначают на ответственную работу. В сезон 1958 года Куваев — начальник геофизического отряда Ичувеемской партии, занимавшейся разведкой первой чукотской золотой россыпи — той самой, что описана в «Территории». Этот опыт впоследствии позволит ему детально описать нюансы разведки россыпей. Но задача Куваева состояла во внедрении на Чукотке метода ВЭЗ — вертикальное электрическое зондирование, пытка Земли током при помощи электродов. Этот метод позволял быстрее и дешевле, чем шурфовка, определить глубину залегания плотика — плотных пород, где концентрируется россыпное золото. Борис Седов считает: согласившись на эту работу, Куваев проявил себя либо безрассудным, либо очень смелым человеком. Во-первых, у молодого геофизика не хватало опыта, во-вторых, в возможностях применения этого метода на Чукотке были сомнения, в-третьих, контингент, которым пришлось руководить, был специфическим — бичи, бывшие зэки… Но Куваев с задачей справился, метод ВЭЗ стали широко применять при разведке. Позже он вспоминал: «...с удовлетворением узнал, что в древнем тальвеге (погребенном русле) ручья Быстрого, впадающего в Ичувеем, который мы обнаружили электроразведкой в прошлом году, найдена крупная золотая россыпь. <…> Геофизические методы в геологических работах Чукотки только начинали разворачиваться, но уже давали ощутимые результаты»^[7].

В сезон 1959 года Куваев — начальник Чаунской рекогносцировочной геофизической партии. Задача — изучить «четвертичный чехол» и тектоническое строение Чаунской впадины геофизическими методами. Для этого нужно было провести гравиметрические исследования в Чаунской низменности, на острове Айон, в Чаунской губе, понять строение дна Чукотского и Восточно-Сибирского морей. «Весь этот район относился к наименее изученным даже географически»^[8], — писал Куваев.

Из его отчета о том сезоне: «Заброска партии началась 25 апреля тракторами до бывшего пос. Усть-Чаун (база)… Основные затруднения заключались в отсутствии транспорта, поэтому первоначально рейс намечалось выполнить пешком. Однако в последний момент все же удалось нанять собачью упряжку, и рейс по льду Чаунской губы был выполнен на собаках… Наступившая в первых числах июня распутица вынудила прекратить работы… Для производства повторного рейса вертолет не явился, и после 6 дней ожидания было принято решение отправиться к месту летних работ пешком… Этот рейс протяженностью 110 км занял 8 суток ввиду чрезвычайной трудности перехода по весенней тундре… Сплав по рекам Угаткын и Чаун проходил в условиях острого недостатка продуктов, т. к. организация заброски базы для партии в районе холмов Чаанай руководством райГРУ не была сделана…»^[9]

В записных книжках Куваева — подлинно джеклондоновские детали, не попавшие в отчет. 16 июня: «Снег. Ветер. Продукты распределены на 3 дня. Норма выдачи сахара: кусок в день, галет: по три штуки на обед. Много уток…» 20 июня: «Люди предельно устали, по нескольку минут стоят по пояс в ледяной воде, и только окрик заставляет двигаться дальше». 7 июля: «Утром плыли, температура была ₊3?. Ветер тянет лодку назад, против течения, и от мокрого весла невообразимо стынут руки»^[10]. Отдельный сюжет — упомянутая история с упряжкой. В колхозе собак не оказалось, и Куваев ночь напролет уговаривал охотника Василия Тумлука дать упряжку в аренду. В итоге тот сделал из Куваева каюра. А в дни, когда партия ждала вертолета, Олег впервые увидел розовую чайку, ставшую для него символом Арктики. Отдельный сюжет — возвращение с Айона на фанерной лодке: «Мотор наш окончательно перестал уже тянуть <…> мы сделали из плавника мачту и сшили парус из джутовых мешков. <…> У берега был сильнейший накат <…> аппаратуру мы спасли, но все остальное вымокло безвозвратно»^[11].

В Певек партия вернулась 15 сентября. Из отчета Куваева: «…получены первые на Чукотке данные гравиметрической съемки, изучена в электрическом отношении значительная часть комплекса четвертичных отложений Чаун-Чукотки, составлен продольный профиль мощности отложений по долинам р. Чаун… Сотрудникам партии пришлось пройти пешком в маршрутах более 500 км, около 250 км было сделано по рекам на лодке, пятьсот по морю и свыше 300 пройдено на собачьих упряжках»^[12]. Выписка из протокола техсовета: «Результаты весьма интересны. Желательно дальнейшее проведение работ. Считаю, отчет заслуживает хорошей оценки. Главный инженер Чаунского райГРУ Н. И. Чемоданов»^[13].

Ветеран Чаунского райГРУ Яков Ларионов вспоминал: «Такой комплекс методов… по всей Чукотке применялся впервые… В процессе работы проявилась связь нескольких сторон натуры Куваева. Первая — его энергия, настойчивость… Не менее важным оказалось его умение действовать оперативно. Когда не появился… вертолет, он ведь мог сидеть и ждать его… но Куваев решился на пеший переход… Предельно тяжелый переход в верховья на минимальном рационе питания...»^[14] Еще один ветеран, Лев Хрузов: «Олег Михайлович чуть ли не чудом вывернулся с транспортом, но работы не сорвал. Конечно, потом винил начальство, в отчете так прямо и написал, что партии требовалась значительно большая помощь <…> обвинения адресовались непосредственно начальству, и здесь проявилась еще одна черта характера Куваева: прямота, смелость в словах и на деле. Надо бы знать очень властный, а временами и жесткий характер… Чемоданова»^[15].

Николай Ильич Чемоданов — это Илья Николаевич Чинков, Будда из «Территории».

_{В Городе и его окрестностях: питье бензина, Ан-2 над Ледовитым, байдара из моржовых шкур}

Карьера Куваева развивалась по двум линиям сразу. В 1960 году его приняли в Союз журналистов СССР и пригласили на работу в Магадан (Город в «Территории») — в аппарат Северо-Восточного геологического управления, наследовавшего соответствующему подразделению упраздненного в 1957 году Дальстроя.

Здесь Куваев в 1960 — 1961 годах работал старшим специалистом по гравиметрии, курируя гравиметрическую съемку на Северо-Востоке СССР. Тема эта, по словам Седова, была секретной: данные гравиметрических исследований использовались при расчетах траекторий полета межконтинентальных ракет, которые должны были в случае войны поразить США. Сила тяготения в каждой точке Земли неодинакова из-за разной плотности горных пород: к примеру, гранитный массив притянет ракету сильнее, чем рыхлая почва, что чревато недолетом. Гравиметрия была важна как для «чистой» науки и поисков металла, так и для обороноспособности.

Должность была ответственной и перспективной, но Куваев предпочитал «дикие» полевые работы, а здесь пришлось в большей степени быть администратором. Он начал разочаровываться в геологии: карабины, медведи и упряжки вытеснялись кабинетной работой, конвейером. К тому же СВГУ было организацией строгой. В ближней к входу комнате сидели кадровики (дверь к ним всегда была открыта) и отмечали время прихода на работу. Борис Седов, тогда тоже работавший в СВГУ, вспоминает, как главный инженер геофизического отдела Александр Виноградов — «огромный старый дальстроевец, в свое время работавший с зэками», — с матом набросился на Куваева за прогул. Тот выслушал, взял письмо из министерства, написал ответ, а потом так же спокойно сказал: если срочной работы больше нет, я пошел, и завтра тоже не ждите…

С конца 50-х Куваев печатал очерки и рассказы в «Чаунской правде», «Магаданской правде». В 1960-м в альманахе «На Севере Дальнем» вышла его первая повесть «В то обычное лето» (позже переработана в «Зажгите костры в океане»). Герои повести — геологи. В первой редакции они ищут киноварь — «красные, как незапекшаяся кровь, хрупкие и мягкие камушки, из которых добывается ртуть». Во второй — металл мидий, содержащийся в фиолетовом минерале миридолите. И мидий, и миридолит Куваев придумал; возможно, так он зашифровал литийсодержащую слюду лепидолит.

Магаданское литературное и партийное начальство относилось к молодому писателю настороженно. Не раз его рассказы громили на редколлегиях «Магаданской правды» и «На Севере Дальнем». Куваев, по его же словам, затосковал, уволился — и уехал в Москву, где пошел в журнал «Вокруг света» с рассказами, отклоненными в Магадане. Их сразу приняли. Уже в начале 1962 года «Вокруг света» напечатал «Берег принцессы Люськи» (семью годами позже рассказ экранизировал режиссер Вячеслав Никифоров). Но Куваев не был уверен, что сможет жить литературой, и решил «кинуть еще пару лет под ноги науке». В Магадане в 1960 году был создан Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский институт (СВКНИИ) Сибирского отделения АН СССР. Куваев телеграфировал его директору Николаю Шило (впоследствии академик, Герой Соцтруда): «Прошу дать предварительное решение вопроса о возможности зачисления меня в число сотрудников руководимого Вами института… Желательным профилем работы является гравиметрия».

И вот он снова в Магадане. Приказ №76 по СВКНИИ от 2 июля 1962 года: «Назначить тов. Куваева Олега Михайловича, прибывшего по приглашению Института, на должность и. о. младшего научного сотрудника геофизической лаборатории с 1 июля с. г., с окладом 170 руб. в месяц. И. о. директора института Л. В. Фирсов». Куваев попал в геофизическую лабораторию, которую возглавлял Виль Якупов. Вспоминает кандидат географических наук Анатолий Ложкин, работающий в СВКНИИ со дня его основания: «Шило брал молодых, у всех глаза горели. Каждый болел своей работой. Я мог вскочить ночью, побежать в институт… Олег попал в очень благоприятную, доброжелательную обстановку». Борис Седов: «Да у нас все были какие-то фанатики. Идешь ночью по городу — окна горят или в институте, или в геологическом управлении».

В СВКНИИ Олег Куваев работал с лета 1962-го по весну 1965-го. Прибыв в Магадан, за считаные дни составил программу двухгодичных исследований на арктическом шельфе и отправился на любимую Чукотку. «В конце июля про экспедицию говорить смешно. Но чертовски хотелось, и потому еще в самолете возник план на оставшийся огрызок лета»^[16], — напишет он потом.

План этот состоял из двух задач — служебной и личной. Служебная состояла в геофизическом исследовании Куульского антиклинория (изгиб складчатых толщ горных пород с подъемом в центре). Личная — пройти по следам Никиты Шалаурова, который нанес на карты арктический берег от устья Лены до Шелагского мыса, открыл Чаунскую губу, остров Айон и в 1764 году сгинул, ища путь из Ледовитого океана в Тихий. Эта фигура давно притягивала Куваева: «Сей неистовый человек изменил купеческому предназначению ради морской гидрографии и открытия новых земель. Для географической науки он сделал <…> больше многих прославленных путешественников, но имя его более известно как символ редкого упорства и редкой неудачливости. Хотя в одиночку он сделал работу крупной государственной экспедиции, его фамилия не прижилась в летописи географической славы»^[17].

Летний поход 1962 года на шлюпке-тузике вдоль северного побережья Чукотки по маршруту Певек — Биллингс — Певек описан Куваевым в «Дневнике прибрежного плавания». Типичный для него подход: провести экспедицию как можно более экстремальным и недорогим способом, выполнив неподъемный объем работ. «Я стал „специалистом” по проведению всяких экспедиций максимально диким способом. И мои услуги требуются тогда, когда нет денег на нормально организованные работы, или нет людей, или просто надо сделать дурную работенку, которая может выехать организационно только на темпераменте исполнителя»^[18], — с гордостью писал Куваев. Его только радовало, что нанять летом вертолет, занятый «народно-хозяйственными» задачами, было малореально: «Шестисоткилометровое плавание на шлюпке с ненадежным бортом вдоль хмурых берегов как бы приобщало нас к методам работы старых времен, которые всегда кажутся героическими»^[19]. На острове Шалаурова Куваев нашел остатки старинных жилищ — предположительно онкилонов, о которых знаменитый геолог Владимир Обручев написал «Землю Санникова». На мысу Шалаурова Изба видел носатые каменные фигуры — в точности как на острове Пасхи…

Когда Куваев и его напарник Женя добрались до мыса Биллингса, к ним поначалу отнеслись с подозрением: не то беглые арестанты, не то шпионы. Потом разобрались. В поселке был праздник. Местные красотки расправились с местным Дон Жуаном — «прокусили щеку и разорвали рот»^[20], а случайный собутыльник Жени кинулся на того с ножом, так что Куваеву пришлось швырять агрессору шубу в лицо.

На обратном пути мотор глох, приходилось подсасывать бензин ртом. Напарник Женя, наглотавшись бензина, серьезно отравился. «Темнокожий бог тундры в меховой одежде» промывал ему желудок народными методами.

Большую часть 1963 года — с февраля по сентябрь — Куваев снова проводит в полях: льды Восточно-Сибирского и Чукотского морей, остров Врангеля, сплав по Амгуэме, плавание вдоль чукотского берега. Для исследования дна Ледовитого океана он решает использовать самолет Ан-2. Для «аннушки» это было внове: радиус действия невелик, навигационные приборы несовершенны, инструкции запрещали полеты на одномоторных самолетах над океаном. «Очень сложно было решиться, а тем более проводить гравиметрические измерения на значительном удалении от берега в море, потому что это было и опасно, работать ведь приходилось на льду, рискуя по нескольку раз в день при посадках и взлетах. К тому же в нашей практике это было впервые… Но такие работы были очень нужны...»^[21] — вспоминал академик Шило. Полярная авиация дала «добро» с условием дооборудования самолета и увеличения экипажа. На «аннушке» Куваев и его коллеги два месяца летали над морем, ночевали на полярных аэродромах, садились туда, где тремя десятками лет раньше приледнялись спасители челюскинцев. Самолет напоминал цыганскую кибитку: «К потолку привязана алюминиевая лестница. За лестницу заткнуты две пары валенок и гитара, вышедшая из строя: от мороза полопались струны. Спальные мешки и полярная палатка КАПШ-1 валяются в хвостовом отсеке. Вход в пилотскую кабину загораживают бочки с запасным бензином… Приборы висят на растяжках: они боятся тряски»^[22]. Не обходилось без экстремальных ситуаций: «Попадается невероятно малая льдина… Весь экипаж вымерял эту льдину шагами от края до края, и, когда уже все было вымерено, самолет долго, как раненый, кружился у края торосов, пока не развернулся так, что хвост чуть не касался зеленых глыб»^[23]. Мотор ревел, набирая обороты, казалось: еще секунда и он рассыплется на куски. Но вот самолет рванулся и взмыл — почти вертикально. В феврале — марте 1963 года Куваев «залепил» 62 посадки на льды Восточно-Сибирского и Чукотского морей, в проливе Лонга и к северу от острова Врангеля.

Затем исполнил давнюю мечту — добрался до острова Врангеля. Здесь провел весну, объехал на собаках все побережье (рассказ «Старый-престарый способ дороги») и даже схватил воспаление легких из-за того, что, взмокнув от бега, сбрасывал кухлянку («Чуть-чуть невеселый рассказ»). Вылечился, впрочем, быстро.

В июне-июле — 300-километровый сплав по Амгуэме к морю. Затем — 1000-километровый поход вдоль побережья Чукотки до Уэлена и дальше на юг на старой байдаре из моржовых шкур: «Одна дырка… была даже не заплатана, а заткнута кусочком моржового сала. Тот кусочек приходилось часто обновлять, потому что его выедали собаки»^[24].

В 1964-м Куваев в последний раз отправился в поля — в низовья Колымы. Геофизической съемкой закрыл белое пятно между устьями Колымы и Индигирки. Познакомился с рыбаком Петром Щеласовым — прототипом Мельпомена из рассказа «Через триста лет после радуги» и романа «Правила бегства». В характеристике Куваева Шило писал: «Полученные в результате съемки данные представляют большую ценность для суждения об отдельных, в т. ч. кардинальных вопросах геологического строения северных территорий Магаданской области и северо-восточной Якутии». Позже академик Шило вспоминал в беседе с журналистом, другом Куваева Владимиром Курбатовым: «Куваев провел очень важные качественно выполненные гравиметрические разрезы и сумел сделать по ним далеко идущие выводы. Данные замеров позволили ему поставить под сомнение единство одной из геологических структур (бывший Колымский срединный массив) и его продолжения в море… Ценность работ, проведенных Олегом Михайловичем и нашим институтом, несомненна… Мы впервые заглянули в глубины Колымской низменности и шельфа окружающих Чукотку морей… Работа фундаментальная, сложная и смелая… Нижнеколымская низменность вообще была белым пятном. Что там за структуры? Куда уходит Яно-Колымская золотая провинция? Ответить на эти вопросы было чрезвычайно важно…»^[25]

«Пятидесятые и начало шестидесятых годов на Чукотке были, вероятно, последними годами экзотической геологии, ибо и в этой науке все большее место занимают трезвый расчет и возросшая материально-техническая база. <…> Об этом уходящем времени, конечно, будут жалеть, как мы жалеем о времени парусных кораблей...»^[26] — резюмировал Куваев.

Джек Лондон называл себя «моряком в седле» — Куваева можно назвать «геологом в седле». И не только в седле: на собачьей упряжке, на шлюпке, на «аннушке»…

_{Научная работа: отчеты, статьи, замыслы}

Каким он был ученым? Борис Седов: «Статьи Куваева свидетельствуют о его высоком профессионализме. Написание диссертации было не за горами. Если бы Олег продолжил геофизические исследования, это сделало бы его крупным ученым. Он был добросовестным, толковым инженером-геофизиком. Но перед ним еще во время работы в СВГУ стоял вопрос: быть писателем или ученым?» Николай Шило: «Исследования Олега Михайловича позволяли делать определенные выводы о расширении зоны золотоносности Чукотки… В нашем коллективе он успешно рос как геолог и как специалист, был нужен институту. И как к человеку у меня к нему не было претензий, мы с ним неоднократно с удовольствием беседовали»^[27].

«Геолог начинается с тридцати», — говорит Катинский в «Территории»; а по-настоящему созревает еще позже, ближе к 50. Случай Куваева нетипичен: неостепененный «мэнээс» внедряет новые методы, выдвигает смелые гипотезы, и все это — за какие-то несколько лет. С острова Врангеля Куваев писал, что набрал для диссертации уникальные материалы — года через три, мол, помимо воли будешь кандидатом. Но тут же: «Север надоел уже порядком… Закончу отчет, напишу пару статей и уволюсь к чертям, снова буду вольным художником»^[28]. Даже в геологии для него было слишком много бюрократии и рутины. В начале 1960-х он писал Андрею Попову: «Сейчас у меня богатейшие возможности для научной работы и карьеры. Можно даже говорить о кандидатской кличке через четыре-пять лет при определенной интенсивности труда. Ну а дальше что?»^[29] В 1963-м — сестре Галине: «Наука сейчас стала производством, делается массами и, значит, романтики в ней нет… Единственно, что мне помогает выдерживать или, вернее, поддерживать интерес к работе, — это экзотичность всех моих затей»^[30]. Он даже пытался организовать работы в Ледовитом океане на подлодке.

Член-корреспондент РАН Николай Горячев, директор СВКНИИ ДВО РАН: «Трудно сказать, мог ли он состояться как ученый. Я знаю много людей умных, достойных, но внутренне не собранных. Они не хотят тратить время на формальности, научный аппарат, выполнять все требования». Примерно то же писал о себе и Куваев: есть идеи, есть организаторский огонек, но нет системы и усидчивости. Кандидатом он так и не стал. В 1969-м признавался: «Чертовски только жалею, что диссертацию не добил. И перед собой и перед Шило неловко»^[31].

Ностальгировавший по временам романтической геологии, когда полевые отчеты писались в «свободном и ярком стиле рассказов о путешествиях», геофизик Куваев оставил несколько научных работ. Неспециалисту читать их непросто из-за обилия терминов и формул. Это отчеты о работе Ичувеемского отряда в 1958-м и Чаунской партии в 1959-м, статьи «Особенности интерпретации данных ВЭЗ способом дискретного p2 в условиях маломощных наносов» и «Способ ускоренной проверки температурных кривых гравиметров типа ГАК и „Норгард”, еще несколько документов. В 1960-м в Новосибирске Куваев принял участие во всесоюзном совещании по гравиразведке и потом отчитался об этом в Магадане.

Первая книга могла выйти у него в Магадане еще в 1960 году, причем научно-популярная — своего рода геологический ликбез. Текст этой брошюры под названием «Рабочему геологической партии» сохранился. В разделе «Основные понятия о геологической науке» Куваев излагает теории образования Земли, говорит о космосе, горячо защищает гипотезу о существовании Атлантиды, пишет о вулкане Чимборасо, гейзерах, землетрясениях, цунами, вечной мерзлоте… Тут слышны традиции Обручева, Ферсмана, Ефремова — великих популяризаторов геологии. Раздел «Система организации геологической службы» — гораздо суше и конкретнее. Автор рассказывает, что такое геологическая карта, как происходят открытие и разведка месторождений: «Время, когда месторождения полезных ископаемых искались только „на глазок”, давно прошло. Однако рабочему полевой партии всегда следует помнить, что обнаружение месторождения — это не математически строго рассчитанная теория, а вещь, в значительной степени опирающаяся на случайность. Сложные методы геологии предназначены для того, чтобы свести к минимуму вероятность пропуска месторождения, если оно имеется в этом районе»^[32]. Следующий раздел — «Горные работы в геологических партиях»: канавы, шурфы, бурение, взрывное дело. Возможно, самая интересная глава — «Практические советы по полевому снаряжению». Здесь Куваев делится опытом — своим и коллег. Рекомендует вместо валенок купить у местных жителей торбаза, подшитые оленьей, нерпичьей или лахтачьей шкурой, летом носить литые резиновые сапоги, положив внутрь стельки из сухой осоки. Описывает снаряжение патронов, шитье спальников из клеенки, укладку рюкзака, форсирование рек… Этот текст (оставшийся, к сожалению, рукописью) можно понимать как «производственный» комментарий к «Территории».

Изучение работ геофизика Куваева позволяет утверждать: в науке он был человеком не случайным, пусть и говорил, что пошел в геологи лишь для того, чтобы бродить с ружьем по тайге или тундре. Другое дело, что ученым он пробыл слишком недолго. Не желал ходить каждое утро на службу, даже если это не завод, а НИИ и «офисный сезон» длится далеко не круглый год… «Как геофизику мне жаль, что Куваев изменил науке с литературой, но как читатель этот выбор считаю правильным, — говорит Седов. — То, чего он не сделал в науке, наверное, сделали другие. Того, что он сделал в литературе, не сделал никто».

Неизбежный уход Куваева из СВКНИИ ускорила личная драма. Осенью 1964 года у него произошла ссора с девушкой, с которой он жил, — сотрудницей магаданского телевидения Аллой Федотовой. Утром Олег ушел в институт, Алла выпила 15 доз снотворного и очнулась через четыре дня в больнице. Спасли ее чудом. Началась травля Куваева: пьет, прогуливает присутствие и чуть ли не довел до самоубийства бойца идеологического фронта… Куваев делился с Курбатовым: «Скучающее с жиру бабье на работе начало требовать всяких там процессов. Милиция тщательно переворачивала мебеля, выискивая криминалы. В горкоме партии читали письма, которые я ей (Федотовой — В. А.) писал из экспедиции, потом обсуждали их с представителями общественности. Любознательные люди тщательно подсчитывали количество рюмок водки, выпитых мною за тридцать лет… Союз погорел»^[33] (то есть вступление в магаданскую писательскую организацию). Куваева защитил Шило, хотя дисциплинированностью Олег не отличался, а Шило считали руководителем жестким. Но отношения с Аллой распались, желания оставаться в Магадане у Куваева не было. Он все реже появлялся на работе. В январе 1965 года написал рапорт об отпуске, причем задним числом (на документе — резолюция замдиректора Николаевского: «Рапорт на отпуск должен оформляться своевременно. Невыход на работу с 4/I по 9/I 1965 г. рассматривать прогулом. Объявить строгий выговор с последним предупреждением»). Следующий сохранившийся документ — рапорт Якупова: «Младший научный сотрудник О. М. Куваев 21, 22, 23 января не вышел на работу. По наведенным мной справкам, это не связано с болезнью и является, таким образом, прогулом. Прошу рассмотреть вопрос о целесообразности дальнейшего пребывания О. М. Куваева в институте». В марте Куваев пишет на имя Шило: «Во изменение ранее поданного мною рапорта с просьбой об отпуске прошу предоставить мне отпуск за проработанное время с последующим увольнением из института. Причиной этому является плохое состояние моего здоровья». Шило спросил Куваева о подлинных причинах. Тот ответил: «Я пишу». «Получается, что из моего кабинета он и ушел в профессиональные писатели. Мы встречались и в дальнейшем, и я предлагал ему вернуться в институт, если он посчитает возможным, так как проводившиеся им работы следовало продолжить, а для этого лучшую кандидатуру найти было трудно»^[34], — вспоминал Шило.

Весной 1965 года Куваев покинул и Магадан, и геологию. Но его последняя научная работа вышла три года спустя в Москве в сборнике «Прикладная геофизика» — статья «О возможности определения мощности рыхлых наносов методом ВЭЗ в условиях многолетней мерзлоты» за подписями Кириллова, Куваева, Сюзюмова и Якупова.

_{После геологии: Территория, которая не отпускает}

Не раз Куваев говорил о возможном возвращении в науку, но свои следующие и последние 10 лет прожил под Москвой профессиональным литератором.

И все же главное его произведение — вышедшая в 1974 году «Территория» — о геологии и о Чукотке. Хотя, конечно, роман содержит много других, более глубоких рудоносных пластов. Вот как характеризовал книгу автор: «Внешне — это открытие золотоносной провинции. Но сие — сугубо внешне… Внутренне же это история о людях, для которых работа стала религией. Со всеми вытекающими отсюда последствиями: кодекс порядочности, жестокость, максимализм и божий свет в душе. В принципе каждый уважающий себя геолог относится к своей профессии как к символу веры»^[35].

Выдающиеся геологи той поры были настоящими звездами. Один из них — магаданец Василий Феофанович Белый — начал против романа настоящую кампанию, обидевшись на фразу: «Василий Феофаныч! Заткнись». Но мнение Белого и тех, кто подписывал вместе с ним открытые письма, все-таки не следует считать солидарной позицией геологической общественности. Анатолий Ложкин: «Книгу восприняли хорошо. Ее у нас прочитали все, начиная с высокого начальства». Доктор геолого-минералогических наук Ирина Жуланова (Магадан): «Куваев сумел увлекательно рассказать о геологии, о которой написать интересно очень сложно. Либо ты даешь нюансы производства, но тогда широкому читателю будет неинтересно, либо обходишься без них, но тогда из текста уходит сама геология». Николай Горячев: «К описанию геологической жизни в романе претензий нет. Это редкий случай. Знаю только одно подобное произведение о геологах — „Белый Рог” Ивана Ефремова».

А если вспомнить, сколько молодых людей под влиянием «Территории» пошло в геологию, то роман можно считать вкладом не только в литературу, но и в науку.

Из-под Москвы Куваев при любой возможности старался вырваться на Чукотку, на Колыму… В 1974-м писал геологу Герману Жилинскому (прототип Катинского), что «на старости лет» начал собирать коллекцию минералов: «Есть аметист, неплохие гранаты, опалы — все с Колымы…»^[36] Сообщал другу — магаданскому писателю Альберту Мифтахутдинову: «Можно в виде компенсации за измену геологии заняться минералогией. Похожу несколько месяцев в родной вуз, поработаю с паяльной трубкой и коллекциями — восстановлю былое»...^[37]

Бывших геологов не бывает.