ПРОРОК И ЕГО ALMA MATER

Шабаева Татьяна Николаевна — переводчик, критик, эссеист. Родилась в Казани. Окончила Елабужский государственный педагогический институт. Автор «Литературной газеты», «МК», интернет-газеты «Взгляд» и других печатных и интернет-изданий. В «Новом мире» печатается впервые. Живет в Чистополе.

Татьяна Шабаева

_*

Пророк и его alma mater

Дело о волнениях в учебных заведениях Казани по поводу кончины Л. Н. Толстого

В понедельник 8 ноября в одной из крупнейших газет Казанской губернии «Камско-Волжская речь» на первой полосе было напечатано сообщение о кончине Льва Николаевича Толстого. «После сердечного припадка днем (6 ноября — Т. Ш.), — писала газета, — Толстой сказал: „На свете миллионы людей, многие страдают, зачем же вы все здесь около меня одного”… Толстой скончался в шесть часов пять минут утра 7 ноября. Фраза о миллионах людей, сообщенная вчера, была последними словами, потом уж речь была непонятна… Зрачок реагировал на свет до самой кончины, это указывает, что Толстой был в сознании в момент смерти»^[1].

Дальше «Камско-Волжская речь» вспоминает: «Еще 3-го ноября распространился слух, что Л. Н. Толстой умер. Это известие проникло и за границу и произвело колоссальное впечатление. В Париже печать единодушно оплакивает кончину Л. Н., сравнивая великого писателя с пророками. Анри Батайль из „Эксцельсиор” проводит параллель между кончиной Толстого и смертью Моисея на пороге обетованной земли… В Киеве утренние газеты 4 ноября напечатали о смерти Толстого. Это произвело необычайное впечатление. Всюду пели вечную память» (3 — 5). Сообщалось, что Толстой успел высказать последнюю волю и завещал похоронить себя в Ясной Поляне. Говорилось, что о смерти писателя и мыслителя скорбят в Лондоне и Вене.

Это предварение важно, чтобы понять контекст происходящего в те ноябрьские дни в российской провинции. Казань здесь не была единственной в своем роде, но связь только что усопшего великого писателя с этим городом была существенней, чем с большинством иных.

Итак, в Казанском университете утром 8 ноября стали собираться взволнованные смертью Льва Николаевича Толстого студенты. Увы, наблюдатели того времени, даже усердные жандармы и «люди в штатском», испытывали те же трудности с определением численности собравшихся, как и наблюдатели московских митингов сто лет спустя. Кто-то (анонимное донесение) пишет, что народ сходился с половины одиннадцатого и «на площадке у главного входа собралось более полутора тысяч человек вместе с курсистками». Кто-то (рапорт полицмейстера А. И. Васильева казанскому губернатору М. В. Стрижевскому) — что «сходились с восьми утра, и к девяти собралось двести человек в коридоре университета», а про полторы тысячи народу в рапорте не упоминается. Еще кто-то (агентурное донесение) лапидарно сообщает, что было «много студентов» (7 — 17).

Дальше повествование приобретает более единообразный характер. Наблюдатели сходятся на том, что речей было две, обе короткие, одна прозвучала в западном пристрое университета, а другая — на площадке у главного входа. Одну из речей — безобидное чествование Толстого — произнес студент Георгиевский, которому потом из-за этого пришлось написать не одну объяснительную в казанской жандармерии. Он напирал на то, что Толстой был «почетным членом совета Казанского университета как бывший студент в течение четырех с половиной лет» (60 — 62).

Пели вечную память, ректор уговаривал разойтись… «Сходка носила спокойный вид». Ректора Дормидонтова все упрашивали сделать ее разрешенной — он не разрешал, говорил, что на это нужно дозволение господина министра просвещения. Упросили послать телеграмму министру, где давали обещание, что «политические вопросы трогать не будут, а только почтить память Толстого как мыслителя и писателя» (39). Ректор вроде бы обещал поддержать просьбу «от себя». После этого собравшиеся студенты дружно пропели вечную память, по окончании некоторые потребовали, чтобы товарищи отметили день смерти Льва Толстого и никто бы не ходил в увеселительные места, после чего «одни за другими, небольшими партиями, вышли на Воскресенскую улицу». Полицмейстер рапортует губернатору: «Имея сведения из разговоров неизвестных курсисток, на этой улице полиция была усилена и были командированы несколько человек переодетыми. На Воскресенской улице, кроме вышедших из университета, много студентов гуляли по тротуару. Никаких выходок и безобразий не было, но было заметно, что между собой вели разговоры, так как партии постоянно менялись» (18 — 30).

К полудню полиции стало известно, «что от студентов Казанского университета выбраны делегаты, которые сего же дня 8 ноября с двухчасовым поездом едут в Ясную Поляну на похороны Толстого, их будут провожать все товарищи, и что делегатам этим собрано и выдано 250 рублей» (там же).

Тут опять начинается неразбериха. Как уже отмечалось вначале, газеты сообщали, что Лев Толстой умер на станции Астапово, а похоронить себя завещал в Ясной Поляне. Исходя из этого, депутация казанских студентов, садясь на московский поезд, слабо представляла себе, куда она намерена попасть: в Астапово или в Ясную Поляну, и эти колебания отражают донесения полиции.

Вот в чем полиция, однако, не колебалась: был оцеплен двойным кольцом казанский железнодорожный вокзал и, как пишет полицмейстер, это кольцо «во всякий момент по моему требованию могло задержать всю собравшуюся молодежь». По уговору с начальником жандармского полицейского управления железных дорог и начальником станции, «второй звонок дан был несколько позднее, зато третий звонок был дан сразу после второго, поезд тронулся и отошел своевременно, чего публика, видимо, не ожидала. Когда молодежь стала расходиться, некоторые начали говорить „начинайте петь”, но на их приглашения никакого ответа не последовало, все направились к выходу. Когда вышли из вокзала на площадь, я всех чинов полиции командировал обратиться к молодежи с просьбами немедленно разойтись, так как идти толпой по улицам воспрещается, что и было исполнено… Криков, крупных разговоров, грубых слов и вообще ничего вызывающего говорено не было». По агентурным сведениям, «на вокзале была полнейшая тишина и спокойствие, а равно не было никаких демонстративных выступлений со стороны студентов» (там же).

Из того же рапорта полицмейстера: «В 3 часа 15 минут дня из городского театра антрепренер Кручинин доложил мне, что к нему приходили неизвестные студенты депутаты в числе шести человек от студентов Казанского университета с просьбой не ставить сегодня спектакля по случаю кончины графа Толстого, на что он, Кручинин, по получении на это разрешения Городской театральной комиссии, согласился, отменив назначенный спектакль под видом болезни главной артистки госпожи Писаревой. С такими же просьбами студенты обратились к содержателям некоторых кинематографов, из которых кинематограф «Аполло» был закрыт…» (там же).

Итак, понятно, что не только смерть Льва Толстого не стала причиной общественных волнений в городе Казани, но даже, по многим сведениям, студенты сами намеревались провести несколько дней, в знак траура, спокойно, воздерживаясь от развлечений. Кое-кто предлагал три дня не заниматься, но это были предложения меньшинства, почти никем, как удовлетворенно сообщал полицмейстер Васильев, не поддержанные. О сорванных лекциях, впрочем, известно, что «студенты Ветеринарного института память графу Толстому выразили тем, что после первой лекции и по получении отказа спеть вечную память вышли из института и разошлись» (там же). Инородческие и духовные учебные заведения вообще никак не отреагировали на смерть Толстого.

В целом молодежь вела себя, что называется, как шелковая. Тем удивительнее и ярче выглядит гиперреакция власти. Оцепить вокзал, с которого студенты отправляются на похороны великого писателя земли русской, и принять меры, чтобы не звучало прощальных речей. Порицать пение вечной памяти и запрещать произносить публично похвальные слова. Траурную отмену спектакля замаскировать «болезнью артистки». Все это — на фоне открытых сообщений о том, что мир скорбит о смерти русского писателя, которого уже сейчас сравнивают с пророком. Все — с полным пониманием, что Казанский университет — толстовская alma mater.

Более того: происходящее не было неожиданностью для полиции. В «Деле о волнениях в учебных заведениях Казани по поводу кончины Л. Н. Толстого» есть «агентурные сведения» губернского жандармского управления о том, что вечером 6 ноября (Толстой был еще жив) в университете была разрешенная сходка студентов-медиков 5 курса, где «среди вопросов академического характера, коснулись также, между прочим, и вопроса о бюллетене графа Льва Николаевича Толстого, а также вопроса, как почесть память его в случае его смерти». «По тем же сведениям, 7 ноября около 8 часов вечера в здании университета в актовом зале была подготовительная спевка для студенческого концерта… где во время спевки обсуждали вопрос о чествовании памяти графа Л. Н. Толстого» (38 — 47). То есть в мирном характере происходящего трудно было усомниться.

Девятого ноября в 10 часов утра предполагалась сходка в университете для обсуждения вопроса о чествовании памяти Толстого, но эта сходка не состоялась. Взамен того в 6 часов вечера 9 ноября в Казанском университете прошло собрание литературного кружка, где, с разрешения начальства, можно было сказать несколько слов «о графе Толстом» и послать его семье телеграмму. Студенты стали массово записываться в этот кружок, чтобы получить возможность присутствовать на собрании; в итоге пришло около тысячи человек. Собрание открыл руководитель литературного кружка проректор Миронов, «указав на то, что граф Лев Толстой был питомцем в течение четырех лет Казанского университета и впоследствии почетным членом его; просил собравшихся быть осторожными в выражениях о графе Толстом, имея в виду его только как писателя, художника и мыслителя» (там же).

После этого выступили пять студентов. По уверению начальника Казанского губернского жандармского управления, «все говорили общие фразы, например, что не стало писателя земли Русской, но что он среди них и будет вечно и т. д… Затем была изложена краткая характеристика Толстого как писателя и мыслителя в общих чертах». Секретарем кружка был предложен текст телеграммы, одобренный Мироновым. Телеграмма была следующего содержания: «Спи, писатель земли русской, борец за справедливость. Вечная память ему». Присутствующие студенты попросили дополнить этот текст словами «художник мысли и гражданин», на что были замечания из публики «какой же он гражданин, когда он отрицает государство». Однако текст был принят. Телеграмма была послана родственникам Толстого и в газеты «Русские ведомости» и «Русское слово». Собрание было объявлено закрытым, студенты трижды пропели вечную память и разошлись, причем часть из них, человек двести-триста, обнажив головы, пропела вечную память еще и у главного входа, но «никаких попыток придать собранию политический характер не было». Проректор Миронов пообещал, что через неделю кружок соберется снова, чтобы заслушать «более серьезные доклады о Толстом как о писателе» (там же).

Однако 13 ноября 1910 года казанскому губернатору пришла шифрованная телеграмма из Петербурга за номером 29236, подписанная министром внутренних дел статс-секретарем Столыпиным. В ней сообщалось: «В виду происходящих в Петербурге беспорядков в высших учебных заведениях, могущих произойти в других городах, благоволите принять к неуклонному исполнению нижеследующие указания: предупредить учебные начальства, что всякие сходки, касающиеся вопросов, не связанных с жизнью того или другого высшего учебного заведения, не должны быть разрешаемы, предупредите, что если такие сходки состоятся явочным порядком или если вообще на сходках будут посторонние лица, то для прекращения в учебные заведения будет введена полиция; мерами полиции не допускайте выхода из учебных заведений толпой, а отдельным выходящим группам не разрешайте останавливаться и собираться; всякая уличная демонстрация должна быть немедленно подавлена; наложения административных взысканий на участников демонстраций по обязательным постановлениям таковые должны быть строги…» (50).

После такой телеграммы всякое собрание, желающее воздать должное памяти Толстого (хотя бы даже и собрание литературного кружка), было признано недопустимым.

14 ноября возвратились делегаты из Ясной Поляны. На похороны они — возможно, по причине своей неуверенности, куда направиться, — не попали, приехали уже на второй день похорон. Полицмейстер доносит начальнику Казанского губернского жандармского управления, что 15 ноября в Казанском университете «под предлогом литературного кружка» намечается «сходка с участием до 2000 человек». «Кроме того имеются сведения, что студенты ходят переодетыми и следят за полицией и убедившись в неослабном за ними наблюдении со стороны последней откладывают демонстрацию до удобного времени» (53 — 57).

16 ноября обещанное собрание литературного кружка было запрещено. Тогда 20 ноября в зоологическом кабинете собралось «общество любителей природы», где студенты также записывались в члены с тем, чтобы «на этом собрании иметь суждение о Толстом» (58). В университете раз или два появляется анонимное объявление, что предполагается «общестуденческая сходка явочным порядком», — его тут же удаляют.

17 ноября в кинематографах «Пассаж» и «Аполло» показывалась картина «Похороны Толстого», где присутствовали и студенты, но, согласно донесению полицмейстера начальнику Казанского губернского жандармского управления, никаких выступлений и разговоров среди них не было. В целом студенты университета «крайне осторожно себя ведут и боятся за участь своего бал-концерта, который предположен быть 21 сего ноября» (там же).

Однако, несмотря на исключительно мирный характер происходящего, в это самое время идет активная переписка между Казанским губернским жандармским управлением и Московским охранным отделением, из Казани в Москву сообщаются полные имена и подробные приметы студентов, которые ездили (и не поспели) на похороны Толстого «в Астапово или Ясную Поляну». Прочтем и мы эти имена: Владимир Александрович Огородников, медик 5 курса, Александр Сергеевич Лебедев, естественник 2 курса, Николай Петрович Корчагин, естественник 4 курса, и вольнослушательница Людмила Клавдиевна Кабардина-Хомякова. Их поездка на похороны великого писателя была воспринята как акт неповиновения, сами они стали считаться подозрительными личностями. За ними не то чтобы устанавливается постоянная слежка, но их перемещения фиксируются.

24 ноября департамент полиции с удовлетворением отмечает, что в университете все спокойно; что к требованию петербургских студентов (отмена смертной казни) казанские студенты равнодушны; что собраний литературного кружка больше не было. Даже ответа на телеграмму, посланную министру просвещения, уже почти все студенты ждать перестали и считают, что либо ректор телеграмму не послал, либо ответ держит у себя и никому не показывает.

27 ноября было разрешено поставить в Казанском театре пьесу Толстого «Плоды просвещения». Возле театра курсировала конная полиция. В самом театре «среди публики, на местах во всех ярусах и в партере были размещены чины полиции с таким расчетом, чтобы вся публика была на глазах чинов полиции, а последние — у публики. Собралось более половины исключительно студенты и учащаяся молодежь последних классов средних учебных заведений. От самого начала, во все время представления и во время выхода, молодежь держала себя прекрасно, никаких покушений к беспорядкам не было» (78 — 80).

«Дело о волнениях» было вскоре после этого закрыто — за полным отсутствием таковых. Но трудно поверить, чтобы в сознании молодых людей не оставило неприязненного следа то малоосмысленное упорство, с каким полицейские власти старались подавить отклик на смерть великого писателя в стенах его alma mater.