ДЮЖИНА НОЖЕЙ В СПИНУ ИЛЛЮЗИИ

Караев Николай Николаевич родился в 1978 году в Таллине. Печатался в журналах «Новый мир», «Октябрь» и «Мир фантастики», а также в сборниках малой прозы. Автор поэтического сборника «Безумное малабарское чаепитие» (Тарту, 2009). Переводит с английского и эстонского (Кен Кизи, Майкл Муркок, Карл Ристикиви и др.). Живет в Таллине.

Николай Караев

_*

ДЮЖИНА НОЖЕЙ В СПИНУ ИЛЛЮЗИИ

Пелевин не был бы собой, если б авансом не высмеивал своих рецензентов. В «iPhuck 10»^[1] искусственный интеллект Порфирий Петрович говорит искусствоведу Марухе Чо: «Милочка, <...> писатели, чтоб ты знала, бывают двух видов. Те, кто всю жизнь пишет одну книгу — и те, кто всю жизнь не пишет ни одной. Именно вторые сочиняют рецензии на первых, а не наоборот. И упрекают их в однообразии. Но разные части одной и той же книги всегда будут чем-то похожи. В них обязательно будут сквозные темы».

Что правда, то правда: Пелевина не упрекал в однообразии только ленивый. И если оценивать «iPhuck 10» из системы (псевдо)литературных координат «новизна — однообразие», роман, боюсь, покажется всего лишь триллером ближнего прицела — о не столь уж далеком будущем, в котором естественный секс настолько уступил место виртуальному, что не иметь в хозяйстве устройства iPhuck последней модели, способного воплотить любые ваши потребности и непотребства, стыдно, а уж если вы совокупляетесь натуральным путем, вас презрительно назовут свинюком.

Мимоходом Пелевин расправляется с ультрасовременным искусством, благо ему есть что сказать по всем этим поводам. Поначалу кажется, что сюжет «iPhuck 10» вертится как раз вокруг искусства. Программист и искусствовед, специалист по искусству гипсового века (это наше время, 2000 — 2035 годы) Мара Гнедых, она же Маруха Чо, нанимает алгоритм по имени Порфирий Петрович, который с функцией следователя совмещает писательскую: он сочиняет романы под названиями вроде «Осенний спор хозяйствующих субъектов» о том, что расследует (то есть особо ни о чем). Маре Порфирий нужен якобы для того, чтобы удостоверить подлинность ряда произведений искусства гипсового века.

Соответственно, первая часть романа напоминает «Мертвые души»: Порфирий посещает (насколько это можно сказать о компьтерной программе) дома олигархов, музей военного искусства и клинику-галерею, изучая не только objets d’art вроде фрески «Подвиг № 12. Путин похищает радугу у пидарасов», но и местных обитателей. Однако чем дальше в лес, тем яснее, что Маруха Чо чего-то недоговаривает. По мере смены частей меняется и POV: Порфирия-писателя сменяет Порфирий-следователь, ведущий «тайный дневник для одного себя», затем мы видим дальнейшие головокружительные приключения Порфирия глазами Мары, в финале композиция закольцовывается, и все возвращается на круги своя. Хотя вообще-то даже не возвращается — не может вернуться то, что никуда не уходило. Пелевин то и дело подмигивает нам из-за кулисы, напоминая: весь «iPhuck 10», чем бы он ни казался, на деле — роман, сочиняемый Порфирием Петровичем. В свой черед сам факт подмигивания не дает нам забыть, что «iPhuck 10» — роман, сочиняемый только Пелевиным.

Тем, кто ищет погружения в книгу и сопутствующего ему эскапизма, читать «iPhuck 10» будет дискомфортно. Пелевин, если использовать термины Брехта, говорившего о двух типах театра, презирает книги-карусели, читателям которых мнится, будто иллюзия и есть реальность — и не механизмы искусства несут их по кругу, но сами они скачут, оседлав деревянную лошадь. Пелевин же стремится вытолкнуть читателя из читательской Матрицы, так что в какой-то момент вы обнаруживаете себя в книге-планетарии с его, как писал Брехт, «критическо-реалистической драматургией». Ну или, в случае Пелевина, критическо-сатирической.

Фокус в том, что и это не конец путешествия. Доверившись автору, устроившему для вас все это вращение солнца и светил, вы рано или поздно придете к вопросу, озвученному в «Жизни насекомых». Хорошо, вот вы видите свет Луны и она отражает свет солнца — но чей свет отражает солнце?

Именно поэтому писать на «iPhuck 10» рецензию, по-моему, не стоит. Если говорить о любом аспекте романа как о литературе, окажется, что аспект этот крайне условен — но не оттого, что Пелевин не умеет писать по-другому, а оттого, что ему это неинтересно и ненужно. Интересно Пелевину кое-что другое, и вот об этом стоит поговорить — с точностью до понимания конкретного меня и без стремления, жахнув родной балалайкой по столу, заявить с хармсовской прямотой, что Пелевин такой или сякой.

Итак, карусель надобно разрушить. Следуя завету чань-буддийского наставника Линьцзи, призывавшего: «Встретишь Будду — убей Будду», — Пелевин расправляется со всеми концептами, обозначенными на обложке через, разумеется, тэги: #cybersex, #детектив, #современноеИскусство, #resistance и так далее. Может быть, стоит все-таки сказать, что Линьцзи тоже говорил о концепте Будды — потому что на пути становления Будды абсолютно любые идеи рано или поздно оказывается предвзятыми. Это не означает, что Пелевин, как и Линьцзи, зовет к какому-то тотальному нигилизму. Расхожую идею «Пелевин — буддист, а буддизм призывает забить на все, потому что все на свете — иллюзия» приходится объяснять лишь тотальным же искажением представлений о буддизме (и Пелевине). Буддизм говорит не об уходе от реальности, а о приближении к ней; разоблачаемая им иллюзия — не мир вокруг нас, а наше восприятие мира. Точнее, ложные системы координат, в которых мы понимаем других и себя.

Соответственно, задача, которую ставит перед собой буддийский проповедник Пелевин, — не рассказать о том, что все иллюзорно и относительно, а сорвать натянутый нами же перед нашими глазами полог, чтобы мы увидели абсолютное. В одних романах Пелевина — «Чапаев и Пустота», «Священная книга оборотня», «t» — герои этой абсолютной реальности достигают: взять чапаевский УРАЛ — Условную Реку Абсолютной Любви. В других — «Generation „П”», «Empire V» и «iPhuck 10» — не достигают, но тем острее ее ощущают; вспомним финал «Empire V»: «Ибо придет день, когда небо лопнет по швам, и свет, ярости которого мы даже не можем себе представить, ворвется в наш тихий дом и забудет нас навсегда».

Это глобальный вектор книг Пелевина. Но и почти любое локальное рассуждение должно вести к тому же разоблачающему иллюзию результату. В «iPhuck 10» таких рассуждений немало. Например, пресловутое современное искусство — это «заговор», «очки заговорщика надо надеть уже для того, чтобы это искусство обнаружить», иначе «глаза увидят хаос, а сердце ощутит тоску и обман»... Отсюда, кстати, и презрение к критикам, которые вместо поиска смысла и истины позиционируют себя в качестве арт-истеблишмента, обладающего правом отличать настоящее от ненастоящего. Традиционно Пелевин воздает по заслугам французской философии, которая обслуживает иллюзию как может: псевдофилософы Делон Ведровуа и Жан-Люк Бейонд — преемники дискурсмонгера Бернара-Анри Монтеня Монтескьё из романа «S.N.U.F.F.», пародирующего, конечно, Бернара-Анри Леви.

Но делается это не с целью растоптать и убежать. Ломая карусель, Пелевин на ходу перестраивает ее в планетарий, чтобы рассказать о настоящей механике процесса. Ведь что такое гипсовый век искусства? «Это последнее время... когда художник еще мог убедительно сделать вид, что ему кажется, будто его творчество питается конфликтом между свободой и рабством, правдой и неправдой, добром и злом <...>. Это была последняя волна искусства, ссылающегося на грядущую революцию как на свое оправдание...» Гипс — метафора из статьи Ведровуа: Бога сбил грузовик, Ему переломало все кости, но мы хотим верить, что Он жив, накладываем на Него гипс, строим саркофаг. Потом исчезают и труп Бога, и остатки духовности, более того, и революция становится невозможной — неясно, против кого восставать: «Гнет в современном мире не имеет четкого источника».

И так во всем. Иллюзия наступает по всем фронтам. Настройки сбились, моральные ориентиры утрачены, наступает «Завтра» Леонарда Коэна (перевод Алексея Андреева):

Все вокруг поедет-полетит куда попало,

Не сдержишь, не опишешь ни пером, ни топором.

Всемирная Пурга уже все флюгеры сорвала

И все в душе поставила вверх дном.

Когда кричат: «РАСКАЙСЯ, БРАТ!» —

Чего они хотят?

Поскольку «iPhuck 10» — фантастика ближнего прицела, Пелевин позволяет себе предаться разнузданному дистопическому прогнозированию. В романе описываются более или менее подробно не только грядущее мироустройство — с расколотыми гражданской войной США, Халифатом на месте Европы и Европейским Союзом из шести бывших республик СССР с Россией во главе, — но и система полного автоматического сканирования СПАС (аналог Большого Брата — только от СПАСа, понятно, можно откупиться, Россия же), легализация зоо- и педофилии под благовидной вывеской трансэйджизма, этнодауншифтинг, всемирная финансовая паутина Ебанка, транскраниальная стимуляция, православные гипнобалалаечники, клоны государя-императора, сотворенные из уса Никиты Михалкова, тоталиберализм, велферленды, в которых белые работают на черных, Москва, которую тут именуют не иначе как Богооставленной...

Выходит своего рода эссе «Дюжина ножей в спину иллюзии» — будь то система ценностей, сводящая все к деньгам, или к сексу, или к политике, или еще к чему-то, что светом солнца быть не может. И раз основное оружие иллюзии — ложная бинарность, противопоставление начал, которые на поверку укрепляют в наших головах одну и ту же сетку координат, Пелевин раздает всякому старцу по ставцу. Из «iPhuck 10» никто не уйдет необиженным: ни провластный «московский соловей» Владимир Соловьев и иные говорящие головы российского ТВ, ни оппозиционные творцы Александр Сокуров и Петр Павленский (по поводу которого замечают: «Русский художник интересен миру только как х… в плену у ФСБ»). Получат свое феминистки, и шовинисты, и большинство, и меньшинства. Увидишь бинарность — убей бинарность! С точки зрения автора, карнавал с мнимым делением на типа-инь и как-бы-ян должен быть высмеян, потому что «все эти истории имеют лишь одно назначение — объяснить человеку, почему он сидит в клетке и будет сидеть в ней до тех пор, пока табло не покажет „ноль”».

Цель же Пелевина — не просто показать, где выход из клетки, но доказать, что на самом деле клетки нет и никогда не было. Мы сами решаем, что Бог попал под грузовик, сами выстраиваем «гипсовый кластер», сами предаем и убиваем, стремясь на вершину очередного иллюзорного зиккурата. Все это составляет суть нашего страдания — того, которое прописано в первой благородной истине буддизма.

Вот почему писать на Пелевина рецензию — занятие странное: он — проповедник, а значит прежде всего переводчик, его мессидж и методы остаются буддийскими, однако форму он всякий раз изобретает заново, приноравливая ее к обстоятельствам пространства-времени. Можно критиковать форму, скажем, кувшина, но так ли уж она важна, если позволяет напиться? Путь к просветлению (или к потемнению — для притчи сгодятся оба, дорога-то одна) можно прокладывать в любых декорациях: вампиры и оборотни, советский космос и герой Гражданской войны, масоны и чекисты, айфаки и Лев Толстой. Как говорится в финале «iPhuck 10»: искусство, длящее сансару с ее вечным боем невесть за что, — дурное; оно «только тогда чего-то стоит, когда берется за решение великих вопросов, стоящих перед людьми». Точнее, один вопрос: «Что делать человеку в этом суровом и беспощадном мире, на берег которого он выброшен судьбой? Вернее, поправил бы Бейонд, не что делать, а как быть?»

Пелевин всю жизнь пишет книгу, отвечающую на этот вопрос, и она закономерно не похожа на книги тех, кто «всю жизнь не пишет ни одной». Вместо того, чтобы рисовать на засиженном жизнью стекле нашего восприятия новые узоры поверх старых, буддист старается посодействовать тому, чтобы мы стерли со стекла все наносное и смогли «увидеть, как в зеркале, мир и себя — и другое, другое, другое». Эти строки из стихотворения Набокова «Слава» описывают суть романов Пелевина — и не зря он то и дело возвращается к фигуре Набокова, в «iPhuck 10» в том числе. Стремление к истине в конечной инстанции, к финальной свободе, в которую уходит Цинциннат Ц. в «Приглашении на казнь», к сверхпониманию, настигшему Фальтера в «Ultima Thule», — то же, что стремление освободиться от оков иллюзии, упорно выдающей себя за реальность.

К слову, эта кажимость имеет в буддизме название. Иллюзорность бытия олицетворяется там с демоном, которого Гаутама победил под деревом бодхи. Демона зовут Мара.

Что до Порфирия Петровича, он — единственный персонаж Достоевского без фамилии, однако порфира и отчество по апостолу складываются в символ Божьего Суда. В «iPhuck 10» Порфирий в какой-то момент обретает фамилию: Каменев — и Пелевин не обинуясь объясняет: «Псевдоним „Каменев”, скорее всего, произошел от отчества „Петрович”, в переводе с греческого: на камне сем, как сказано про одного из апостолов». Таково этическое неравенство «iPhuck 10» на языке символов: Петр против Мары, основание христианства против главного демона буддизма.

Тут надо сказать, что Пелевин в каждой своей проповеди, ломающей уютную карусель литературы, честен с читателем и рассказывает ему практически все. В «iPhuck 10» Порфирий сообщает: «...главная моя хитрость — предельная честность, <...> полная обнаженность приема». Именно что хитрость: обнаженность приема еще не равна обнаженности месседжа. Прием — всего лишь текст, об относительности которого нас тут же и уведомляют: «Человеческий язык — что интересно, любой — устроен так, что заставляет воспринимать перетекающие друг в друга безличные вибрации, из которых состоит реальность, в виде ложных сущностей — плотных, неизменных и обособленных друг от друга „объектов” („я”, „он”, „оно” и так далее) <...> Нет ничего смешнее опирающейся на такой язык „философии”. <...> Тем не менее я уже как бы философствую. Более того, называю себя „я”. Пожалуйста, не принимай этого всерьез, читатель».

И как тут быть бедному читателю? Его сразу ударили фейсом об тейбл лингвистической иллюзии, которая корчит из себя реальность, — но ничего другого для общения у нас нет. Порфирий разоблачает и себя: «Искусственный интеллект — это бестелесный и безличный дух. <...> Я ничего не чувствую, ничего не хочу, нигде не пребываю. Чтобы было понятно, меня нет даже для меня самого. <...> Впрочем, все сказанное относится и к тебе, дорогой читатель...»

Опять же все это имеет смысл только в буддийских координатах. Писатель, подмигивая, спрашивает: как рассказывать о выходе из иллюзии, когда носителем иллюзорности является язык, на котором ты пишешь? Да вот так и рассказывать: через двойную рефлексию и самоиронию. Мы уславливаемся, что месседж обрастает помехами — в силу неидеальности автора, языка и нашего восприятия. Одоление помех — вопрос выбора: довериться и понять — или нет? Да, можно допустить, что Пелевин — писатель бессмысленный. Но полезнее все-таки решить, что он пишет о чем-то важном, — и танцевать рок-н-ролл от этой печки.

И хотя клетка иллюзии крепка, истинная система координат где была, там и остается — просто с зеркала нужно стереть грязь. В «iPhuck 10» сквозь все насмешки, интеллектуальные игры, эротизм, прогностику и откровенный «лингводудос» («языковые конструкты, не отражающие ничего, кроме комбинаторных возможностей языка, с целью парализации чужого сознания») проступит настоящий сюжет: об алчности, мести, любви, смерти и свободе. О мире, «пронизанном болью, сарказмом и желчью», о бытии, которое «сводится к серии импульсов боли, надежды и страха». О том, что делают иллюзии Мары с художниками, да и со всеми нами.

Набоков как-то сказал: «Я верю, что в один прекрасный день явится новый оценщик и объявит, что я был вовсе не фривольной птичкой в ярких перьях, а строгим моралистом, гонителем греха, отпускавшим затрещины тупости, осмеивавшим жестокость — и считавшим, что только нежности, таланту и гордости принадлежит верховная власть»^[2]. Пелевин, мне кажется, такой же. The medium is the message, посредник есть послание; Пелевин, как и Порфирий Петрович, — посредник, но и послание тоже. Текст — всегда лишь полог и повод. И провод: щелкает рубильник, идет ток, включается свет.