«ЛИШНЕГО НЕТ, ПРОПУСКОВ НЕТ»

*

«ЛИШНЕГО НЕТ, ПРОПУСКОВ НЕТ»

Екатерина Соколова. Волчатник. Предисловие К. Корчагина. М., «Новое литературное обозрение», 2017, 120 стр. («Новая поэзия»)

Екатерина Соколова принадлежит к авторам, трансформация поэтики которых происходит последовательно, но читателю все равно кажется резкой и неожиданной. Возможно, причина в том, что ранние стихи Соколовой, за которые она в 2009 году была удостоена премии «Дебют», на какое-то время стали полноправными представителями ее творчества. Именно с ними долгое время связывалась ее работа. Но примерно в тот же период в творчестве Соколовой наметился перелом. С 2011 года она публикует поэтические тексты, в которых зарождаются мотивы, из которых позднее сформируется принципиально новый для Соколовой тип письма, представленный в книгах «Чудское печенье» и «Волчатник».

На первый взгляд кажется, что между ранними и сегодняшними поэтическими текстами Соколовой нет ничего общего: насыщенные культурными аллюзиями и не лишенные психоаналитического компонента, почти всегда «хорошо сделанные» стихи 2008 — 2011 гг. мало чем похожи на фрагментарные, словно бы оста(но)вленные на полуслове тексты 2012 — 2017 гг. Но Екатерину Соколову трудно отнести к бескомпромиссными авторам — экспериментаторам, способным раз и навсегда отказаться от уже намеченной траектории. Скорее авторская эволюция носила постепенный характер и не в последнюю очередь была связана с отдалением Соколовой от эстетически правого сегмента петербургского поэтического контекста и приближением к гораздо более атомизированной московской литературной жизни. Можно сказать, что это был индивидуальный и в то же время типический опыт приближения к современности, становление не просто интересным автором, но автором необходимым.

Данный переход хорошо виден на примере нескольких образов и мотивов, меняющих свое значение от ранних стихотворений Соколовой до текстов новых, репрезентирующих «атомарную эпичность» (Илья Кукулин). К ним относятся детство, память, язык. Все они так или иначе связаны с домашним миром, своеобразным мифологическим пространством (напоминающем о мире «Зеркала» Андрея Тарковского, известная фраза из которого стала эпиграфом одного из ранних стихотворений Соколовой). Основная задача для субъекта здесь — удерживать, «не терять невесомую связь» с родным языковым сообществом. Так, одно из программных стихотворений Соколовой, «Язык», представляет собой своеобразный диалог между двумя людьми, где один/одна является носителем двух языков, «различных по древности, ясности, долготе, / Расставленных в памяти так же, как все окрест — / Лишнего нет, пропусков нет», а другой/другая — носитель русского языка, на который первый/первая и переводит (фильмическое?) пространство, в котором сквозь архетипические образы проявляется мир народа коми:

Тебе же — переведу.

Медводдза кадрын, тэ аддзан, помасьо зэр. Вот в первом кадре, видишь, кончается дождь. Ставы так тырыс инаыс, ньоти гор оз тор Инасьтом… Занято все, и лишнего не найдешь^[1].

Подобный диалог устроен по законам «русской языковой картины мира», с которой связан и определенный образный (архетипический) ряд, благодаря которому пространство диалога воспринимается как целостное («лишнего нет, пропусков нет»). В стихотворении «Язык» язык коми не перестает быть экзотическим, дополнительным элементом, которому необходим перевод или комментарий, то есть нормализующие, доводящие до целого операции. Возможно, именно эта амбивалентность стала для Соколовой своеобразным ключом для обращения к постколониальной проблематике, которую автор предисловия к книге «Волчатник» Кирилл Корчагин связывает с ответом на вопрос «Как дать голос тем, кто его лишен и, главное, разобрать то, что они говорят в ответ?» Чтобы ответить на него, Соколовой было необходимо отказаться от выражающего конвенциональные смыслы (постакмеистского) поэтического языка в пользу языка менее специализированного и иерархичного, но более «интенсивного» (то есть, в терминологии Ж. Делеза, более сдержанного, не связанного с использованием символов и метафор). Соколова больше не стремится создавать целостную картину мира, но использует язык, который «подтачивает, размывает понятие нормы»^[2].

В новых текстах Соколовой из богатого и нюансированного поэтического языка выделяется язык нарочито стертый, не отсылающий к какому-то специфическому культурному опыту (кинозрителя, читателя современной поэзии), но довольно точно очерчивающий границы жизненного мира тех, кто заведомо исключен из производства образов, вещей и т. д. Надо сказать, что новые тексты Соколовой персонажны: в этом видится некоторое влияние авторов т. н. «нового эпоса», главным образом Арсения Ровинского и Леонида Шваба (на что уже указывали в предисловиях к книгам Соколовой Илья Кукулин и Кирилл Корчагин)^[3]. Как и персонажи Ровинского и Шваба, персонажи Соколовой составляют своего рода «народ», понимаемый не как партикулярное понятие, призванное вдавить в значение все индивидуальные возможности выражения, но как общность тех, для кого особой доблестью является способность уклоняться от четкой и однозначной классификации, быть или стать просто «кем-то» (а если потребуется, то и «чем-то»), «работником райского сада», «ликвидатором последствий», «жителем архипелага», «полевым человеком пугливым», способным сказать о себе:

мы лицо адекватное, но слабое. мы наносим надписи и расклеиваем объявления, по дворам продаем кипяточек, но не можем начать стрелять, защищая своих, защищая места <…>

Велик соблазн прочитать эти строки как вариацию на известную цитату из «Дао Дэ Цзин» («Мягкое и слабое одолевают твердое и сильное»), которую, кстати, в фильме «Сталкер» использовал Андрей Тарковский. Но для нас важно, что процитированный текст — это, по сути, решенная в жанре нелепого случая схема, в которой присутствует неделимый элемент социальности, не возводимый до некоей целостности (культура, политика и т. д.), но существующий только в малой ипостаси (например, опыта отчужденных, дезинтегрированных персонажей, встречающихся почти в каждом тексте Соколовой). Данный эпитет отсылает к разработанному Ж. Делезом и Ф. Гваттари понятию малая литература, которая стремится «установить малый опыт даже большого языка»^[4], а в случае Соколовой — как можно дальше уйти от привычного поэтического языка, способного сделать невидимым для невооруженного глаза любую присутствующую в поэтике этическую и эстетическую несогласованность. Впрочем, в текстах Соколовой нет прямолинейных инвектив, конфликт рождается из гротескного нагромождения деталей, при перечислении которых говорящий словно бы «спотыкается», перемешивая различные пласты языка. Это может выражаться в использовании нарочитых аграмматизмов, вкраплении официального стиля («позвонить из зоны нормального отчуждения / в солнечную москву»), смысловых смещений («на зеленой траве расположены будто / анти-тела / отодвинута жизнь от их свитеров/ от их кед»), в эллиптических конструкциях («...дерево / видел, огнем охваченное, ветер с реки, / время, в Новогиреево / потраченное на пустяки») и мн. др. Если в ранних текстах Соколовой существовала невидимая граница, разделяющая «свой» и «чужой» языки, то в новых текстах никакого «своего» языка быть не может, он должен быть осознан как язык «чужой» («Язык этой поэзии <…> содержит следы двойственности, гибридности населяющих ее сущностей <…>», — пишет Кирилл Корчагин^[5]). По словам самой Соколовой, ее персонажи «говорят приписанной им речью»^[6]:

Отбился от коллектива человек отдыхающий не по воле своей сидящий в сизо сотрудник, не бродяга какой, не распространитель в местах общего пользования, не русский вор.

причина его политическая, непостыдная, и не нам его осуждать, а нашему государству.

Или:

мы свалились как жук мы виноваты и непонятны и необняты а еще эти боевые действия и снова надо лететь прямые рейсы в область полей и рек унесите нас рейсы мы теперь пассажир

«Прямые рейсы в область полей и рек» указывают на такую важную черту поэзии Соколовой, как пространственность. В книге «Волчатник» пространство уже не является сновидческим и/или медитативным, как в ранних стихотворениях Соколовой, но словно бы поворачивается оборотной, конкретной и предметной стороной, долгое время скрытой за культурными символами. Можно сказать, что персонажи новых текстов Соколовой пребывают в промежуточной зоне тревожного перехода между географическими пунктами и эмоциональными состояниями, которые наслаиваются друг на друга.

Денис ЛАРИОНОВ