СЛИШКОМ ХОРОШИ, СЛИШКОМ СВОБОДНЫ

*

СЛИШКОМ ХОРОШИ, СЛИШКОМ СВОБОДНЫ

Р. Д. Тименчик. Подземные классики. Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. М., «Мосты культуры»; Иерусалим, «Гешарим», 2017, 776 стр.

Более ста лет назад французский критик Реми де Гурмон написал о потаенных классиках: «Алтари их в подземных криптах, но верные охотно спускаются к ним в глубину <…>. В литературе они те, кого Сент-Бев называл в жизни „мессиями”. Их держат в отдалении от лона семьи, боятся приблизиться к ним и все-таки ищут взглядом и радуются, что увидели»^[1]. Эта метафора прижилась и в русской литературе как раз благодаря представителям символистского поколения. Для Гурмона и символистов подземные классики — это темные гении с загадочными судьбами, противопоставленные «сверкающей добродетели и разуму». Это дионисийская литература, противоположная аполлонической, «одна соответствует желанию человека хранить [аполлоническая — М. Н.], другая [дионисийская] — разрушать. Благодаря их сосуществованию не все сохраняется и не все разрушается, каждая из них по очереди выигрывает в лотерею, поставляя образованным людям множество тем для споров»^[2]. Однако последующая история русской литературы ХХ века сделала метафору «подземности» чуть ли не буквальной, выведя за скобки многих авторов, в том числе и тех, о которых идет речь в новой книге Романа Давидовича Тименчика: «...по-видимому, это их качество посмертно проклятых и вызвало у пишущего эти строки желание заниматься их биографией и поэтикой в годы поощряемой и субсидируемой амнезии», — пишет исследователь в предисловии.

Романа Тименчика интересует не история литературы в традиционном понимании, а история литературы как история читателя. В результате применения такой оптики к биографии или творчеству поэта обнаруживается несколько точек зрения на его наследие («вражда читательских школ»). Они будут отличаться друг от друга или, наоборот, в каких-то точках пересекаться. Подобный подход к материалу предполагает выделение нескольких типов читателей (например, по признаку гендера, национальности, «адреса», возраста и т. д.), а сам «культ писателя» также может проявляться в самых разнообразных формах (моделирование своей жизни или даже смерти по образцу любимого поэта, «почитание» его книг и т. д.). Именно читательская рецепция — постоянная тема работ Романа Давидовича Тименчика. Так, уже в диссертации «Художественные принципы предреволюционной поэзии Анны Ахматовой», защищенной в 1982 году в Тарту, одна из глав посвящена читательскому восприятию лирики поэтессы. В дальнейшем исследователь не раз обращался к этой проблематике.

«Подземные классики» объединили статьи, посвященные Иннокентию Анненскому и Николаю Гумилеву: «Из немалого количества моих статей, посвященных этим авторам, я отобрал те, которые мне показались особо актуальными в свете нынешних дискуссий в литературоведческом сообществе»,^[3] а именно те работы, в которых литература рассматривается на фоне литературного быта.

Собственно понятие «подземных классиков» в первую очередь предполагает тех, кто создает им эту репутацию, то есть определенную школу читателей. Поэт «воспитывает» читателей, а читатели «создают» поэта. Так, через метафору Гурмона Роман Тименчик подводит к проблеме, вокруг которой и объединены статьи: «история литературы состоит из истории читателей в той же мере, как и история писателей, точнее говоря — из истории диалога говоривших и слушавших, ставит следом за собой вопрос — как изучать исторического читателя...»

Культ поэта складывается из множества факторов, где в центре — его стихи и биография — реальная и мифологическая, интерпретируемая читателями. История литературы, как правило, сосредотачивается на «ближнем» круге автора: журнальной критике, внутрицеховой полемике, в конце концов, на его взаимоотношениях с властью. Обычный читатель, в силу различных обстоятельств, остается за бортом: «Известно, что в Москве между 1918 и 1922 годами расходились рукописные копии сборника „Сестра моя жизнь” до того, как он впервые был издан книжкой. К сожалению, обычно такие свидетельства читательского прилежания не получают статуса приоритетных архивных документов», — пишет исследователь. Между тем часто это — ценнейший исторический материал, способный показать, как читали того или иного автора, и это то, что, в конце концов, действительно создает автора. Если читательская рецепция исследуется, то, как правило, с чисто социологических позиций, в отрыве от эстетической проблематики. Получается, что история читателя — это отдельная область, которая носит прикладной характер по отношению к исследованиям литературного процесса. Для Тименчика принципиально соединить две эти области.

Композиция «Подземных классиков» выстроена вокруг двух поэтов, которые сегодня воспринимаются как безусловные классики Серебряного века, — Иннокентия Анненского и Николая Гумилева, их биографий, взаимоотношений и посмертной рецепции. Одна из задач исследователя — показать, что так было не всегда. Ни Гумилев, ни Анненский при жизни не имели такого ореола славы. В сознании современников их заслонили поэты с более счастливой литературной судьбой — Блок, Ахматова, Мандельштам и другие. Для советской официальной литературы и Гумилев, и Анненский были невозможными «антинародными» поэтами. Тименчик показывает, как именно через историю чтения сформировались репутации этих авторов.

Часто культ поэта связан с обстоятельствами его смерти, эту черту в связи с Эдгаром По заметил еще Эжен Дидье^[4] в 1902 году. Так, отмечает Тименчик, было и с Анненским, мифологизации фигуры поэта, росту его популярности способствовала загадочная гибель: «внезапно, на улице, на ступенях вокзала, труп не сразу был опознан», а в заметках о смерти Анненского тот упоминался в каком угодно качестве, но только не в том, в каком вошел в русскую культуру ХХ века. Начало «пропагандированию покойного поэта» положил цикл статей в журнале «Аполлон» в 1910 году, однако это отнюдь не означало окончательного воцарения посмертной славы Анненского: «...на начальной стадии становления культа полемические истоки его очевидны». Исследователь обильно и подробно цитирует источники, не предлагая своим читателям довольствоваться лишь его собственной интерпретацией. Этот монтаж и позволяет самому читающему увидеть, как складывалась посмертная судьба поэта. Скрупулезное «выслеживание» адептов Анненского выявило не только социальную страту читателей, но и географию распространения популярности автора.

Так было и с Гумилевым, чья смерть, несомненно как бы задним числом бросила отсвет и на его предшествующую биографию и на восприятие текстов. Нужно отметить, что «школа читателей» Гумилева начала формироваться после 1917 года, — «эзотеричность, приглушенность, недомолвки — окрасили всю историю культа». Здесь в полной мере явлена та стадия читательской школы, когда ее признаком «является цитирование [текстов] в своих дневниках, письмах или полновесных литературных сочинениях, а также в устном общении — перекличка цитатами и опознание своих. Здесь существенны энигматизация цитаты, усекновение цитаты до идентифицирующего ядра, табуирование главных слов». Возможно, отчасти это объясняется тем, что анонимные цитаты порой появлялись в советской печати, где Гумилев именовался просто неким акмеистом или фигурировал как безликий «один поэт». Однако на самом деле еще в конце 20-х возникали разговоры о переиздании поэта. Среди читателей Гумилева той поры отметились психолог Лев Выготский, поэт Георгий Эристов и другие. В начале 30-х интерес к автору возник даже у крестьянских и пролетарских начинающих литераторов. Роман Тименчик классифицирует читателей Гумилева: специально следящие за публикациями, знающие весь корпус стихов, причем часто знающие неточно, выписывающие, переписывающие, хранящие, размножающие, распространяющие, декламирующие, начитавшиеся, подражающие, восхищающиеся, раздражающиеся, разочаровывающиеся, имитирующие и вычитывающие. Благодаря последним в русской литературе создается обширный «quasi-гумилевский текст». Это в значительной степени расширяет картину бытования поэзии Гумилева, когда та была под запретом: культ Гумилева, судя по исследованиям Тименчика, был куда более распространенным и узнаваемым, чем это казалось официальной культуре. Для нее, официальной советской культуры, Анненский и Гумилев оказались, цитируя того же Реми де Гурмона, «слишком хороши, слишком свободны», да и впоследствии открывались лишь избранным.

Взаимоотношения Гумилева и Анненского — отдельный сюжет. Гумилев поступил в царскосельскую Николаевскую гимназию в 1903-м, когда ее директором был И. Ф. Анненский. Стихи писали многие гимназисты, но Гумилев уже тогда выделялся на их фоне, и от чуткого взгляда старшего поэта это не укрылось. В предисловии Роман Тименчик пишет: «...я записался в школы читателей обоих поэтов, <…> стал особенно почитать их несхожесть; а когда выпускником узнал о свидетельствах бунта младшего против старшего, был рад всплытию скрытой драматургии, несомнительно обнаруживавшей величину и жизненную силу обоих». Были периоды сближения двух поэтов и периоды взаимных упреков. Их диалог оборвался со смертью Анненского. Но в последующие двенадцать лет искры посмертной полемики с царскосельским учителем мелькали в высказываниях Гумилева. Тименчик вскрывает эту скрытую драматургию, и тут-то обнаруживается, что между Гумилевым и Анненским, этими двумя полюсами, и рождается «поэтическое электричество» эпохи.

Мария НЕСТЕРЕНКО

^Тарту