РОБОТИЗАЦИЯ

Данихнов Владимир Борисович родился в 1981 году в г. Новочеркасске Ростовской области. Окончил Южно-Российский государственный технический университет. Прозаик, автор романов «Братья наши меньшие» (М., 2005), «Чужое» (Рига, 2007; М., 2008), «Девочка и мертвецы» (М., 2010), «Колыбельная» (М., 2014). В «Новом мире» публиковался журнальный вариант романа «Колыбельная». Живет в Ростове-на-Дону.

Владимир Данихнов

_*

РОБОТИЗАЦИЯ

Рассказ

Похороны философа Поветрова прошли с большим скоплением народа.Во-первых, явился Конюшевич, известный блогер. Большую часть похорон он просидел уткнувшись носом в девайс: возмущался чужим поведением. Разоблачительные комментарии Конюшевича собирали лайки и перепосты. Фотографии, сделанные тут же, резали как по живому. Ну что за дрянные людишки, комментировали пост Конюшевича другие блогеры, для них похороны — это просто шоу. Конюшевич умело подогревал гнев. Он был немало возмущен поведением на похоронах так называемых друзей Поветрова. Сам-то он с покойным был мало знаком. Они с Поветровым ни разу не виделись, только два или три раза пересекались в соцсетях. Один раз Поветров лайкнул какой-то перепост Конюшевича, а Конюшевич в благодарность лайкнул какую-то его фотографию. Конюшевич не разбирался в трудах Поветрова, ему хватало знать, что Поветров — самый знаменитый русский философ в фейсбуке. Кроме того, Конюшевичу нравился внешний вид философа: загорелый седой старик в белом костюме. Поветров напоминал ему одного джазового исполнителя. Как только в сети появилось известие о смерти философа, Конюшевич немедленно решил посетить похороны.

Хоронили Поветрова на малом водянковском кладбище, проход к могиле был свободен для всех желающих. Гроб стоял неподалеку. Каждый, кто хотел высказаться, становился возле гроба и говорил о Поветрове достойные слова. Вдова Поветрова подошла к Конюшевичу и обняла его. Может, с кем-то перепутала. Конюшевич неловко похлопал ее по спине, а когда она отошла, настрочил в фейсбуке пост, в котором разоблачил лживые слезы «вдовушки». Нельзя сказать, что Конюшевич нарочно выискивал человеческую мерзость в этом печальном событии: просто его острый взгляд не мог пройти мимо лжи и лицемерия скорбящих (в кавычках) лиц.

Кроме того на похоронах был некий Чернов, близкий друг Поветрова. Чернов был немного сумасшедший, но в хорошем смысле. Он считал себя роботом: издавал характерные жужжащие звуки, совершал резкие движения, отвечал на вопросы безэмоционально. Никто не знал точно, в самом деле Чернов полагает себя роботом или притворяется ради славы неординарной личности. Но Поветрову (когда тот был жив) он нравился. Некоторые считали, что у Чернова это такой способ подсознательно обрабатывать двоичную систему реальности. Когда Чернов только начинал считать себя роботом, над ним потешались и даже хотели упрятать в психушку, но Чернов заявил, что это антидемократическое решение: к искусственным существам следует относиться толерантно. Тут все подумали, что Чернов просто слишком влился в роль, и постепенно привыкли к его выходкам. У Чернова была жена, которая сразу после автоматизации мужа едва не сбежала к маме, но затем привыкла к холодному расчетливому разуму Чернова и даже полюбила его таким, какой он есть. Вместе с Черновым Верочка (так звали его жену) часто хаживала в гости к Поветрову на философские вечера, которые тот устраивал. Познакомился Чернов с Поветровым давно, еще в университете, где Поветров был профессором, а Чернов студентом факультета машиностроения и робототехники. Это была случайная встреча в курилке, во время которой выяснилось, что взгляды профессора и студента во многом совпадают; с тех пор завязалась их крепкая дружба. Превращение Чернова в робота Поветров воспринял положительно, даже заявил что-то вроде «Стране нужны такие холодные рациональные создания, как Чернов, слишком много проявления ненужных эмоций в нашем государстве, а работать никто не хочет». Вообще Поветров крайне приветствовал Чернова-робота; во время философских собраний он часто брал его за руку и выводил в центр комнаты, чтоб каждый мог увидеть нескладную фигуру друга, издающую скрипящие звуки в несмазанных маслом суставах.

— Глядите! — говорил он. — Это новый русский человек, человек холодный и безэмоциональный, расчетливый разум которого поведет нас в новый век!

В ответ на жаркую похвалу Поветрова Чернов немного бибикал, и на его лице не отражалось ни одной эмоции, только щеки немного краснели от трения внутренних шестеренок. Присутствовавшие не знали, то ли смеяться, то ли хлопать, но больше хлопали, чтоб не обидеть Поветрова, у которого на вечерах подавали замечательные котлеты.

Надо сказать, что философские вечера Поветрова пользовались успехом в среде нашей патриотической интеллигенции, потому что котлеты были действительно хороши, а к котлетам подавали замечательное картофельное пюре; на десерт же не обходилось без пончиков. Готовила для Поветрова его компаньонка (она не любила, когда ее называли женой) Лидия Петровна Шенкман, отличный повар и революционер, вернее, поварка и революционерка, будем, пожалуй, использовать феминитивы из уважения к выраженной человеческой позиции Лидии Петровны.

Лидия Петровна увлеклась работами Поветрова еще в юности, когда он уже был в солидном возрасте, и стала его компаньонкой чуть позже мартовских выступлений на кормушкинской площади, когда люди вышли протестовать против засилья в интернете противоположной точки зрения; Лидия Петровна находилась тогда в первых рядах протестующих. Поветров же, будучи консерватором и патриотом, напротив, выступал против выступлений и тем еще более привлек к себе ее негодующее внимание. Лидия Петровна явилась к Поветрову домой, чтоб высказать свое к нему отношение, да так и осталась жить в уютной трехкомнатной квартире русского философа рядом с метро; все равно Лидии Петровне жить было негде: с работы ее выгнали за революционную деятельность, приводившую к прогулам, а съемная квартира сгорела в силу неопределенных хаотических обстоятельств, что, впрочем, не огорчило Лидию Петровну: посмотрев художественный фильм «Бойцовский клуб», она и сама собиралась поджечь квартиру, но что-то ее всегда отвлекало, да и жить где-то надо, а тут как раз судьба поспешила на помощь.

Лидии Петровне нравился внешний вид Поветрова, ухоженная бородка и белый костюм, но его конформизм был ей неприятен. Из-за этого у Лидии Петровны и Поветрова часто вспыхивали ссоры, которые заканчивались высказыванием непримиримых позиций. Впрочем, в целом они жили дружно, а философские вечера, на которые приходили люди самых разных взглядов, Лидии Петровне очень нравились. На одном из таких вечеров она познакомилась с Юрочкой, молодым националистом. Юрочке особенно пришлись по душе пончики Лидии Петровны. Конечно, Лидии Петровне были противны взгляды Юрочки, но его лысая голова вкупе с крупными мужскими руками, отрицающими женское равноправие, вызвали в Лидии Петровне ответные яркие чувства, и вскоре они стали любовниками.

Конечно, из уважения к Поветрову связь приходилось скрывать. Однажды их поцелуй на кухне заметил Чернов, но, к счастью, его роботизированное сердце не забилось быстрее от этого акта чужого предательства, и он никому ничего не сказал. Однако этот случай заставил Лидию Петровну крепко задуматься о будущем: конечно, она любит Поветрова, но ведь и Юрочку тоже любит; надо сделать выбор, который разобьет кому-то из них сердце. Лидия Петровна оттягивала решение как могла. На ее счастье, у Поветрова случился сердечный приступ и он скончался, не приходя в сознание; ни о каком выборе больше не шло речи. Лидия Петровна из уважения к памяти Поветрова решила остаться жить в его квартире, а вот насчет отношений с Юрочкой уверена не была: все-таки он свинья.

Что касается Юрочки, то в грядущей постиндустриальной вселенной он отводил русским людям ведущую роль, потому что ясно было: наш народ вольется в виртуальные сети с легкостью, присущей лишь русскому человеку. Лидию Петровну он не любил, а лишь использовал, чтоб ублажить свои остаточные человеческие чувства, которые вскоре отомрут за ненадобностью, ведь буквально на днях русские ворвутся в сингулярность да там и останутся на зависть другим нациям.

Надо сказать, что Юрочка вообще был очень умным человеком, ненавидел леваков и немного завидовал Чернову, который стал роботом. Возможно, Чернов — как раз тот самый новый русский человек, который создаст новое кибернетическое государство. Конечно, Юрочка никак не выказывал свою зависть к Чернову, при случае даже насмехался над ним, а на одном из философских вечеров как бы случайно облил ему руку шампанским в надежде увидеть, как из-под искусственной кожи посыплются искры короткого замыкания. Но ничего такого не случилось: вероятно, в Чернова была встроена защита от воды. Это еще более распалило чувства Юрочки, и однажды втайне от всех он зажал Чернова в углу и поцеловал его своими трудовыми губами, раскраснелся от такого проявления стыдных чувств, врезал Чернову кулаком в живот и поспешно ушел.

Взгляды же Чернова, если, конечно, у робота вообще могут быть взгляды, были скорее левые: он мечтал о равенстве и часами мог рассказывать жене Верочке, которая трудилась копирайтером, о будущих успехах социализма. Чернов не работал, потому что его холодному телу робота требовалось совсем мало еды: жалкие крохи для обеспечения белком тонкой живой оболочки. В целом же Чернов питался солнечной радиацией. Верочка иногда пилила Чернова: почему он не работает? Чернов глядел в ответ холодно и перемещался в соседнюю комнату, жужжа механизмами от возмущения. Верочке становилось стыдно, и она просила прощения. Понятно было, что Чернов не трудится в офисе лишь по причине своей работы над книгой, которая перевернет наши представления. Верочка верила в талант мужа. Конечно, было немного обидно, что деньги приходится зарабатывать ей, а Чернов сидит без движения и глядит в пространство перед собой, производя в электронной голове сложные литературные вычисления; но это судьба всякой жены гения.

Надо признать, что смерть Поветрова оказала на всех вышеописанных сильное впечатление и круто перевернула жизнь. Блогер Конюшевич, например, помешался на мысли, что философа убили силы, противостоящие российскому движению патриотизма. После похорон он в своем блоге начал вести расследование гибели Поветрова; спустя три или четыре поста вышел на один негосударственный фонд с внешним финансированием, основатель которого по фамилии Сапожков как-то написал в своем блоге про Поветрова, что тот подстилка властей. Конюшевич сочинил донос в соответствующие органы на этого Сапожкова, но вскоре выяснилось, что якобы питерец Сапожков на самом деле живет в Тернополе и никогда в Россию не выезжал в силу своей инвалидности, а сам негосударственный фонд существует только у него в голове. Расследование зашло в тупик, и Конюшевич крепко запил, выкладывая свои впечатления о растущей алкогольной зависимости в фейсбук.

Лидия Петровна Шенкман в одиночестве жила в трехкомнатной квартире рядом с метро; с националистом Юрочкой она рассталась, а Юрочка тем временем разочаровался в националистическом движении и примкнул к движению ЛГБТ. Он был счастлив, раскрыв свою истинную сущность гея, и его борьба против засилья в так называемой рашке попов из РПЦ и чиновничьего беспредела стала еще жестче.

«Мы поборем коррупцию!» — писал Юрочка и не боялся каждую неделю напоминать подписчикам своего блога, что он гей. Ему посылали лучи поддержки, какой вы смелый, в этой стране надо иметь особую храбрость, чтоб говорить правду так открыто, лучше уезжайте оттуда, Юрий, ничем хорошим это не закончится, рано или поздно вас затравят, эта страна проклята. Однажды в блог к Юрочке явился Чернов и в холодных механических выражениях оскорбил позицию Юрочки. Бывший националист в ярости призвал Чернова сказать ему это в лицо, если осмелится, конечно. Чернов с холодной усмешкой ответил, что его металлическое тело без особых хлопот покарает любого органического врага.

Встречу назначили у внедвиженского моста. Верочка как могла удерживала мужа от встречи, но Чернов был непреклонен: сел в метро и поехал. Но по дороге его электронный мозг охватила новая проблема, он удалил из головы директорию с содержимым конфликта с Юрочкой и поехал к Лидии Петровне Шенкман. Одинокая женщина открыла сразу. Глаза их встретились.

— Я помню ваш поцелуй с этим ничтожеством, — сказал Чернов, — до сих пор не могу забыть; в мои точные расчеты вкралась ошибка ваших с ним отношений.

— Вы так правы, — прошептала Лидия Петровна, — это была моя фатальная ошибка; может быть, из-за нее в свое время и погиб несчастный Поветров. Я довела его своим легкомысленным поведением! Ах, сколько мыслей могла породить его светлая голова. Кстати, хотите чаю?

Чернов чаю не хотел, потому что роботы не пьют чай, но кивнул Лидии Петровне. Так начались их близкие отношения.

Чернов стал часто приезжать к Лидии Петровне в гости, чтоб в ее компании писать книгу. Они пили чай, и Лидия Петровна жаловалась ему на то, что ее революционный огонь потух и теперь она против всякой революции, жалкая мещанка. Чернов кивал ей, не запоминая в точности, что она говорит, потому что его больше интересовала сама Лидия Петровна, а не ее мнение. Как-то раз она стояла на кухне у окна, сложив на груди тонкие руки, а он смотрел на нее от стола и ел пончик. За окном рябил ноябрьский дождь, скудные деревья бесстыдно трясли голыми ветками.

— Какая печаль, — сказала Лидия Петровна, — мне так чего-то хочется, а ничего рядом нет.

Чернов издал согласный восьмибитный звук.

После того как Чернов не явился на встречу у внедвиженского моста, Юрочка буквально уничтожил его своим постом в фейсбуке; пост собрал несколько тысяч лайков и перепостов. Но сам Чернов никак не отреагировал. Более того: он пропал из сети. Юрочка написал еще один, более уничтожающий пост. Но Чернов снова не ответил. Ему как будто было все равно. Юрочка не знал, что и думать. Дни и ночи он проводил, тоскуя в своей комнатушке на каменецком бульваре. За окном слышались звуки музыки из ночного клуба через дорогу. Пьяная молодежь обсуждала литературу, заходя во двор по нужде. Все эти разговоры напоминали Юрочке о его грядущем старении.

Однажды он решился и пошел в этот клуб в новом черно-розовом шарфе, но его движения не оценили. Бодипозитива в этой стране нет, с тоской размышлял Юрочка, гуляя по тротуару, расшвыривая новыми кроссовками палую листву. На малой большевицкой он увидел, как его бывшие друзья-националисты с презрением глядят на проходившего мимо араба. Что-то защемило в сердце у Юрочки: как бы он хотел вернуться в те времена и вот так вместе со всеми стоять на улице, ощущая тепло русской дружбы, и ненавидеть представителей других наций, но не бить их, а давить превосходящей силой разума, потому что мы не варвары, а интеллектуальные националисты. Юрочка даже двинулся было навстречу этим смелым патриотам в простой русской одежде и джинсах, но вспомнил, что на нем слишком уж яркий шарф и кроссовки, и свернул в переулок. Зашел в маленький магазинчик за водкой, встал за тощим молодым человеком, который тоже покупал водку. Этим молодым человеком был Конюшевич.

В последнее время Конюшевич опустился и лишился всех политических взглядов и вообще любых зависимостей, кроме алкогольной. Юрочка узнал его.

— Я видел вас на похоронах у Поветрова, — сказал он, — помните меня? Это было три года назад.

Конюшевич нахмурился, соображая. Нижняя губа у него задрожала. Юрочка обнял его и повел за собой. Конюшевич не понимал, куда его ведут.

— Мне нравилась ваша принципиальность в борьбе со всякими подлецами в соцсетях, — сказал Юрочка. — Вы ловко разоблачали мнимых святош и откровенных мерзавцев. Но сейчас вы не пишите, почему?

— Не пишу? — хриплым голосом переспросил Конюшевич. — Кто вы такой?

Юрочка угостил его водкой, закутал в одеяло, уложил у себя в комнате на старую разбитую тахту. Конюшевич спал как пьяный младенец. Юрочка сидел на расшатанном стуле рядом ним и глядел с нежностью, потому что впервые в его жизни появился человек, о котором можно заботиться.

С тех пор Конюшевич стал жить у него. Питался он мало, в основном водкой. Юрочке не мешал, жил на тахте, поджав под себя ноги и для развлечения глядел на обои. Юрочка поумерил свой пыл в фейсбуке, его стали забывать, но Юрочка об этом не переживал. ЛГБТ-движение его перестало интересовать, более того, он как-то случайно задел в сети известную феминистку и на этом слава Юрочки как человека прогрессивного закончилась; ему припомнили его националистическое прошлое, выложили скриншоты давно забытых высказываний Юрочки и заклеймили как презренную вату. По старой памяти Юрочка пошел на один из несанкционированных митингов против коррупции и даже взял с собой похудевшего на водочной диете Конюшевича, чтоб тот подышал свежим воздухом, но кто-то узнал Юрочку в толпе и закричал: это провокатор, господа, нодовец! Толпа отхлынула от Юрочки, как от прокаженного. Конюшевич испуганно сжался в комочек. Юрочка обнял его, защищая от нападок, но тут подоспел ОМОН: людей хватали и швыряли в автозаки. Юрочку и Конюшевича никто не швырнул, их обходили стороной, и это послужило лишним доказательством, что Юрочка теперь лижет сапог гэбне.

В фейсбуке Юрочку травили почти целую неделю, но Юрочка не отвечал на гневные комментарии и никого не банил. Особенно усердствовал в травле некий Сапожков из Питера, он даже прифотошопил лицо Юрочки к заднице премьер-министра, изображая всю гнилую сущность этого предателя интересов оппозиции, но Юрочка лишь лайкнул фото в ответ, чем вызвал еще больший гнев Сапожкова. Сапожков строчил комментарии целый день и лишь вечером откатился на кресле-коляске от монитора и подъехал к окну. Тишина, только слышно, как в соседней комнате сопит мама, ей завтра опять на завод, и еще хорошо, что у нее есть хоть какая-то работа, почти все предприятия в городе закрыты, а за окном идет первый снег, совершенно мокрый и мелкий, как клочки бумаги, которую бог сыплет с неба для придания разбитому асфальту белизны, редкие окна горят в соседних домах, может, кто-то тоже, как Сапожков, смотрит в окно, а может, никто не смотрит, может, Сапожков остался один на целом свете, господи, как же хочется снова научиться ходить.

На следующий день Сапожков создал в фейсбуке своего клона, на этот раз из Берлина, успешного эмигранта, владельца маленькой пивоварни, который со знанием дела троллил вату в русскоязычном сегменте интернета, а спустя неделю напился таблеток для придания своему телу смерти, но его откачали, и целую неделю Сапожков лежал в больнице без движения, как будто умер и все его остаточное существование — лишь огромная большая ошибка.

Конюшевичу с каждым днем становилось все хуже. Юрочке приходилось выгуливать его на поводке, чтоб никуда не убежал. Такое рабовладельческое отношение к Конюшевичу не укрылось от взора прогрессивных блогеров, и фото с прогулки попали в фейсбук. Что тогда началось! На следующий же день к Юрочке для проверки явились органы власти. Юрочка показал им Конюшевича, с трудом могущего связать пару слов; органы власти извинились и ушли. В боевом твиттер-листке патриотического движения появилась хвалебная статья, где Юрочку назвали настоящим патриотом, который взялся излечить больного алкоголизмом Конюшевича ради возрождения святой Руси; из-за этого боевого листка твиттер бурлил целую неделю, но все закончилось довольно быстро, когда разбился самолет с неприятными одному из политических движений пассажирами. Юрочка, впрочем, все это бурление пропустил, потому что стал дауншифтером и сидел не в фейсбуке или твиттере, как прогрессивные люди, а в умирающем ЖЖ, как во времена своей отсталой молодости.

В городе сильно похолодало. Мороз студил окна, стены, людей. Юрочка купил Конюшевичу шарф и новый шерстяной поводок. Прохожие узнавали Юрочку и Конюшевича, вежливо здоровались с ними, некоторые угощали Конюшевича хлебными крошками. Возле памятника Бормотушкину Юрочка внезапно увидел Чернова, который стал еще более роботом, чем раньше, и бывшую возлюбленную Лидию Петровну Шенкман. На Чернове было белое пальто. Он очень напоминал покойного Поветрова. Юрочка с Конюшевичем подошли.

— Как поживает ваша жена Верочка? — спросил Юрочка, не имея в виду ничего дурного.

— Мы разошлись, — произнес металлическим голосом Чернов, — данное существо не признало важности моей работы над продолжением дела всей жизни г-на Поветрова.

— Чернов — ученик моего дорогого покойного мужа, — сказала Лидия Петровна постаревшим голосом и крепче прижалась к роботу щекой. — Все давно забыли о нем, но не Чернов, Чернов о нем помнит каждый божий день и вскоре закончит труд всей его жизни.

— А что это у вас за существо на поводке? — спросил Чернов.

— Это Конюшевич, бывший известный блогер, — сказал Юрочка. — Вы должны его помнить, он был на похоронах Поветрова.

— Файл не найден, — произнес Чернов.

— Давайте все пойдем в кафе, тут есть совершенно замечательное заведение неподалеку, — предложила Лидия Петровна.

— А там будет водка? — забеспокоился Юрочка. — Конюшевич питается только водкой в последнее время.

— Конечно, — сказала Лидия Петровна, — мы же в России.

Все засмеялись над тонким юмором Лидии Петровны, кроме Чернова, который не испытывал эмоций.

В кафе началась тихая размеренная беседа. Все так и норовили почесать у Конюшевича за ушком. Конюшевич в ответ ласково курлыкал.

— Водки ему поменьше наливайте, — беспокоился Юрочка, — а то срыгнет.

— Ах, — смеялась Лидия Петровна, — Юрочка, вы совсем не изменились.

Наконец Чернов сказал, что ему надо срочно слить отработанное масло и удалился в туалет. Он пошатывался. «Вылитый Поветров», — пробормотал Юрочка. Они с Лидией Петровной остались наедине, не считая свернувшегося в клубок Конюшевича.

— У него рак, — сказала вдруг Лидия Петровна.

— Что? — Юрочка побелел.

— У Чернова рак, — сказала Лидия Петровна. — Меланома. Метастазы уже в мозгу, в легких, в печени.

— Я… — Юрочка растерялся. — Я не знал.

— Я тоже только неделю назад узнала, — сказала Лидия Петровна. — Верочка позвонила. Оказывается, он и роботом-то стал притворяться только после того, как узнал диагноз. И какое-то время это ему помогало. Болезнь стала прогрессировать совсем недавно.

— А труд всей жизни Поветрова? Чернов успеет его закончить?

— Да не пишет он ничего давным-давно.

Юрочка вертел в руках рюмку. Лидия Петровна глядела в окно. За окном шел и шел бесконечный снег, и крыши, и шапки, и машины — все было в снегу.

— Зачем все это, как ты думаешь? — тихо спросила Лидия Петровна. — Вот это все?

Внезапно с пола поднялся Конюшевич. Посмотрел безумными глазами на Юрочку, на Лидию Петровну, снял с себя новый шерстяной ошейник, положил его на стол и ушел, оставляя за собой мокрые, несохнущие следы.

Сначала они видели его в окно, а потом и вовсе перестали видеть.