НЕИЗВЕСТНАЯ ЗЕМЛЯ

Мокеева Мария Олеговна родилась и живет в городе Хотьково Московской области. Окончила Институт журналистики и литературного творчества. Прозаик. Рассказы публиковались в журналах «Знамя» и «Грани».

В мае 2017 года Мария Мокеева вошла в число финалистов новой литературной премии «Лицей» для молодых авторов до 35 лет, в связи с чем организаторы премии оперативно выпустили книгу ее прозы «Магаюр» («Издательские решения», по лицензии Ridero, 2017, 160 стр.). Мы решили не отказываться от заранее запланированной публикации ее рассказов.

Мария Мокеева

_*

НЕИЗВЕСТНАЯ ЗЕМЛЯ

Рассказы

Тридцать пятый

Одеяло хорошее, из шерсти. До этого принадлежало монашке. Наверно, перед сном снимала подрясник и облачалась в ночную рубаху. Возможно, в этот момент за ней наблюдали — на окнах нет занавесок. Или тогда были? Скорее всего, узкая комната с низким потолком казалась ей в минуты слабости просторной могилой, но теперь ей еще хуже. Монахинь выселили, некоторых увезли, остальные разбежались. Приютил кто ее? Нашла работу? Или умирает на Соловках с молитвой? Что мне за дело. Любая власть — что на земле, что на небе — подавляет, гнетет, требует по своему разумению, нас не спросив. Мне повезло, предложили непыльную работенку, с комнатой, а многие живут в фанерных бараках, спуская ноги с кровати прямо на земляной пол. У меня одна незадача — тараканы. Когда ночью, зажигая керосиновую лампу, вижу их, то даю им имена — Ярослав, Мстислав, Игорь. Они соперничают за хлебную корку. Последние князьки на русской земле.

Встать не так просто. Холодно в кровати, но снаружи еще холоднее. Скоро занятие, а я нечесан, неодет. Опять же, повезло вести теоретические занятия — в помещениях сухо, в законопаченные окна не дует. Коллега, Егор, прямо в поле ведет учеников — там стоит трактор «Фордзон-Путиловец», как полагается, или комбайн — и показывает, как что работает, какие бывают поломки, как чинить. Предварять и завершать занятие требуется напоминанием, что все это — благодаря товарищу Сталину, от усердия нашего зависит будущее Родины, великих Советов. По мне, так дребедень, но попробуй пикни.

Я человек ученый, при царе учился в гимназии, а после революции работал в сельскохозяйственной артели. Поэтому назначен читать лекции в школе механизаторов. Мое дело — рассказывать, как сеять, когда собирать урожай, каким образом составлять календарные графики по уходу за посевами. Моя любимая посевная теория заключается в том, что нужно не только правильным образом уронить зерно в верно подготовленную почву, но и позаботиться о том, чтобы ничто не мешало ему прорасти и вызреть — оберегать землю от потопов, ветров, диких животных.

Школа на территории бывшего монастыря. На днях, чтобы техника могла свободно проезжать к новым гаражам, взорвали колокольню. Когда-то в здешнем храме крестили мою мать. Сейчас все ценное вывезли, говорят, то, что осталось, скинули в колодец и закрыли бетонной плитой. Не знаю, зачем это большевикам. Архитектура же облагораживает, а они ее разрушают.

Все так же растут в соседнем лесу опята, вода в речке чистая и холодная, как раньше. Девушки хорошенькие имеются. Сейчас у них мода — носить береты.

Недавно опубликовали фотографию: Сталин и Жданов. Рожи одинаковые. Многие повадились отращивать такие же усы — от девок отбоя нет.

Перед уроком надо успеть повесить новый транспарант. Я его еще не видел, но наверно опять про мировую революцию. У нас в кабинете таких уже три. Пыль собирают. Из-за этого тряпья высокие парни разогнуться в комнате не могут.

Ученики обсуждают слухи об Украине. Говорят, мыши снова пожрали зерно, будет голод. Половина верит, другая — нет: мол, почему тогда в газетах не написали. Сейчас скажу им помалкивать.

На задних рядах даже не услышали. Никак не научусь повышать голос. Вот Егорыч умеет. Как рявкнет: «Закрыли хлебала, смотрим на радиатор», так у всех язык отнимается. Но последнее время и так не скажешь — из-за девушек, которые пришли учиться.

Одна осталась как-то после урока и вопросы задавала: «А вот вы, Иван Сергеевич, как считаете, машины заменят когда-нибудь труд человека?», «Какие народные приметы помогают в нашей работе?», «Сколько зерна может дать местный колхоз?» В конце концов, я говорю: «Нина, у меня есть книжка, в которой обо всем написано». Она пошла за ней ко мне в комнату, а когда мы зашли внутрь, закрыла дверь, подперла ее стулом и уселась на кровать. «Одеяло у вас теплое», — говорит. Стала задавать вопросы: «А вы православный человек?», «А ваша семья пострадала от коммунистов?» Я насторожился. Последнюю монахиню увозили при нас — она вырывалась, ее связали и кинули в телегу. Вооруженный солдат залез следом. Верующих если не ссылают, то устраивают им херовую жизнь.

Твердо сказал: «Нет, Нина, коммунизм освободил наш народ и укрепил страну, о чем вы вообще говорите». Она смутилась, а потом ответила: «Я видела, какой вы были мрачный, когда уничтожали колокольню».

Замер.

Неожиданно она начала раздеваться. Под ногтями у нее была земля, вокруг сосков — жесткие темные волоски, но все равно это было как чудо. Кто-то выбрал меня и одарил своей любовью. За что? За проблеск человечности? Я стал целовать ее белое теплое тело. Снял все, что на ней оставалось. Ноги у нее были ледяные, я попробовал согреть их своим дыханием и накрыл одеялом. Мы поцеловались и прижались друг к другу.

Ей двадцать лет. Родители пропали в Гражданскую, воевали за белых. Монахини приютили нескольких сирот, в том числе и ее. С тех пор Нина живет в монастырском здании вместе с другими девушками.

Никого не интересовал наш роман. За нравственностью учениц не следили, от меня же требовалось только вовремя приходить на работу и исправно вешать лозунги на стены класса. Нина заглядывала ко мне каждый день, но никогда не оставалась на ночь — видимо, боялась, что ее заметят ночью, когда будет выбегать в нашу вонючую, как ад, уборную. Думаю, в глубине души ей хотелось, чтобы о нас узнали, только когда мы поженимся.

Дни были похожи один на другой, и мне не хотелось изменений.

Однажды отправили на железнодорожную станцию встречать инспектора из Москвы. На платформе лежала яркая листовка. Думаю, ее выбросили из окна поезда. На ней было написано:

БОГ. НАЦИЯ. ТРУД

Под этими словами мельче было напечатано следующее: «Православие издревле служило нравственным ориентиром в нашей великой России. При коммунистической власти все погрязло во грехе; всем управляют интернационалисты и кавказцы, а русский народ снова окажется в рабском положении. Нельзя дать захватить страну этим головорезам. Вступайте во Всероссийскую фашистскую партию, распространяйте информацию, готовьтесь! Мы выступим против проклятых коммунистов в 1938 году, и нам нужна ваша поддержка».

Я спрятал бумагу в карман. Руки тряслись; было и страшно, и радостно. До этого и не знал точно, как отношусь к новой власти, но теперь, чувствуя, как быстро бьется мое сердце, понял: многое меня не устраивает в нынешней жизни, столько всего приводит в недоумение.

Несколько дней усиленно размышлял.

Стало сложно вести занятия. Забывал, о чем только что говорил, и застывал, глядя на портрет Сталина. Сукина кавказская морда! Большевики легко пришли к власти, возможно, и убрать их будет просто — они здесь пятнадцать лет, а не триста. Надо вербовать союзников... Будет рискованно, но что делать. Я глядел на класс и не понимал, почему они не задумываются о происходящем, а вместо этого со скучающим видом разглядывают мои старые ботинки или муху, сидящую на надписи цветного плаката, который я рисовал целую неделю: «Товарищи колхозники! Досрочно выполним государственный план посадки лесных полос. Они защитят наши поля от суховеев и создадут условия для получения высоких устойчивых урожаев!»

Тот инспектор провел у нас неделю. Все его обхаживали, как барина, а он что-то вынюхивал. Побывал у каждого в доме. Фашистскую листовку я носил с собой во внутреннем кармане брюк, который специально нашила Нина. Она тоже была против большевиков, по понятным причинам. Неожиданно для всех нас инспектор с двумя сотрудниками НКВД арестовал Егорыча. Назвал его «сраным троцкистом». Через три дня его жена повесилась. Нина ревела так, что мне стало жутко. Я тогда отправился бродить вдоль речки, которая течет под монастырским холмом каким-то особым, смиренным зигзагом. Сел на валявшийся на берегу деревянный ящик, испытывая ярость. Егорыч был хороший мужик, трудолюбивый.

Хотел узнать о дальнейших планах фашистов. Но пойти было не к кому — высмеют или донесут. Тогда отправился на станцию. Не знаю, на что я надеялся, Нина говорит, интуиция. Пришел на ту же платформу и под единственной лавкой увидел газету с названием «Крошка». Она оказалась изданием «Союза фашистских крошек». На обложке была фотография маленьких девочек в униформе.

В газете прочитал, что ВФП, Всероссийская фашистская партия, базируется в Маньчжурии. Где-то я слышал, что теперь эти территории принадлежат японцам, но не был уверен. Ясно, что это далеко на Востоке. Еще там было написано, что Партия посылает в Советы тайных агентов. Их символ — двуглавый орел и крест с загнутыми концами.

Я оставил газету на платформе, хранить ее было опасно. Правда, было жаль, что не смог показать ее Нине — дома она хохотала над названием союза. Нина говорит, что те, у кого есть самоирония, уже наполовину победители.

Мы поженились и жили вдвоем в моей маленькой комнате. У Нины был славный характер — она со мной не спорила и ни в чем мне не отказывала. Я, в свою очередь, старался за это ее благодарить: срывал дикие цветы или доставал для нее сладкую булочку. Однажды мне за работу дали чуть больше денег, чем обычно, и я решил заказать для Нины платье. Простое, но новое.

Портниха жила и работала в избушке недалеко от монастыря. Мне посоветовали ее Нинины соученицы. Когда я зашел к ней, она шила. Это была очень красивая женщина. Она казалась благородной, я имею в виду, как княгиня или графиня. Я думал о том, как прямо и гордо она держит спину, и вдруг заметил на столе фашистский значок.

Швея подняла голову и увидела, на что я смотрю. Боясь, что она испугается, я выпалил: «Слава России!» Это было приветствие русских фашистов. Она ласково улыбнулась и ответила: «Слава России!»

После того, как мы обсудили платье, она повела меня пить чай. Это был настоящий китайский чай. «У меня осталось его совсем немного, — сказала она. — Нельзя было брать с собой много вещей». — «Вы приехали из Маньчжурии?», — спросил я. «Да, месяц назад. Многие эмигранты возвращаются из Харбина из-за японцев. Там я состояла в партии, и, когда узнали, что я возвращаюсь, мне дали задание». — «Готовить наступление?» — Я хотел показать свою осведомленность и намекнуть, что не против принять участие в свержении коммунизма. Татьяна, так ее звали, рассказала мне, что это она оставляла листовки и газеты на станции. Делала это ночью, чтобы не поймали. Нужно, сказала она, найти себе оружие и быть начеку. Приказ выступать будет передан особым агентам, а они передадут его всем остальным.

Когда я пришел домой, Нина выглядела рассерженной, чего раньше не бывало. Она сдержанно отвечала на мои попытки заговорить, а затем нервно, очень тихо сказала: «Я увидела тебя и пошла следом. Я думала, ты идешь домой, а ты пошел к этой проститутке». — «Проститутке?», — удивился я. «Всем известно, сколько мужиков околачиваются в том сарае, — заявила Нина. — Чтобы духу больше твоего там не было!» Я рассмеялся. Она удивленно посмотрела на меня, и я объяснил ей, кем на самом деле оказалась швея.

После этого каждое воскресение мы шли к Татьяне. У нее собирались все наши сторонники: трое из монастыря, включая нас с Ниной, остальные из окрестных деревень — колхозники, рабочие, строящие лакокрасочный завод неподалеку, была даже одна бывшая монашка, — насколько я понял, она вышла замуж и скоро должна была родить. Мы обменивались новостями, вместе ужинали — каждый приносил, что мог, — и обсуждали план действий. Мы ждали, когда придут русские фашисты и освободят нас, и вера в это помогала справиться с любыми трудностями.

Внутри куклы

14 ноября здравствуй Прасковя Ивановна и Анна и Люся и вся ее семя с приветом я и Виктор и желаем всего хорошего письмо мы твое получили за которое большое спасибо.

Прасковя Ивановна отдавления надо пить лимоны и еще пить рыбий жир при таком зреньи пить обезательно. Приежала тети Нюшина Нюра с мужем он даже нидал поговорить значит вотки нет и разговаривать нечива. Когда мы были молодые нитак пили вотку например я скажу до войны асейчас вотку пют как воду даже молодеш уних нистыда и нисовести никакой. Сама тетя Нюша жива или нет напиши мне.

Расскажи про Дусю.

На новом месте все хорошо ток бурилом влесу и кроты. Прасковя Ивановна ты мне пишеш что пришлеш деньги ну мне ето ненравится ты нетак меня понела ну не ты последний кусочик отсибя будеш отнимать ето неправильно.

20 декабря тетя Паша привет письмо твое получили сердечно благодарим и желаем вам всего хорошего в жизни асамое главное здоровя.

Прасковя Ивановна ты пишеш что боисся когда Дуся на тебя ночю смотрит. Я думаю зря ну что она может сделать у ние даже волос нет. Если ты замажишь ей глаза как хочишь то она будит привлекать внимание а ето ненужно. Спряч кудайнить допары довремени.

Я приглашала напоминки нашей деточки Колю и Ивана, Маруся мне присьлала ответ письмицо ответила почиловечиски пишет Елена извени приехать неможем я приехала избольнице мы получили квартиру написала адрес но дом номир ненаписала наверно забыла пишет Коля неработает сем месецов ходит накостылях сейчас его папросил деректор покораулить гараж ночю пишет Маруся извени.

13 января Прасковя Ивановна дорогая здравствуй. Сообщаю что мы все живы печкой спасаимся холод собачий.

Ето ты с Дусей хорошо придумала. Посылычкой пришлю для ние платьицо надеюсь падойдет. Ночю апять приходил Володя пяный взю-зю колотил кулаком вдверь мы сидели тихо ниаткрывали ион ушел. Ох тетя Паша тежело. Волки воют сабаки лают тимно еды мало я как будто в тети Нюшиной страшной скаске ну ты знаишь о чем ето я. Жалко мама умирла а тобы придумала что. Соседи хотят искупатся в крищение итак ума нет. Помиреть бы да рано и муж без миня пропадет. Работку нашла вышываю для городских вот пиши жду пока досвидание.

26 февраля тетя Паша здравствуй как живеш? Уминя хорошие вести когда будит типло мы с Виктором приедим ктибе! Думаю ето вапреле.

Задарма получили муки три кило пеку пирок потвоиму рецепту.

Будим ехать через город что Прасковя Ивановна тибе привести? Привет и целавание от всех.

21 марта Прасковя Ивановна письмо твое получили скромна ты ничего нипросиш тогда мы сами жди нас в конце апреля.

Наша Ната родила четвертого тежело повитух всех выгнали говорят ехайте в больницу а на чем мы повезем ее бедненькую так мы сами все смазью из заичей желчи крови было много я уж думала плоха ната все а сийчас румяная сребетем сидит вот дал бог здоровя. От ние тебе сирдешный привет.

10 мая Прасковя Ивановна мне страшно вам типерь писать после того что мы с Виктором сделали. Клянусь я не знала а только впоизде увидела как он обнимаит Дусю и поглаживаит. Я хотела уж его бранить да страшно стало сделала вид что сплю. А он с ние платьице снял, осматрел сголовы доног и потряс. Нинашел он дырочку и прямо ножом распорол ие и все ваши монеты из куклы достал. Я виновата перед тобой тетя Паша тоже нинадо было иму говорить про Дусю. Я то хотела что сказать какая ты умная что придумали как деньги прятать. Я знаю ето все что у тибя есть попроси помощи усоседий а я пойду работать пришлю денег прости нас грешных нужны одеяла и обувка Натиным детям и у Виктора долги прости досвидание Прасковя Ивановна бог все видит тибе поможет нас простит.

Неизвестная земля

Вечернее солнце било в окна электрички; Алексей I Велеречивый прохаживался по вагону в поиске безвольной клиентуры. Заметив свободное место возле девушки в блестящей рубашке, он приземлился, как старый потрепанный истребитель (чем и был в пространстве вселенной), и начал разговор: «Здравствуйте».

Девушка дернулась, как во сне (врачи называют эти внезапные судороги гипногогическим миоклонусом), и посмотрела на Алексея, как испуганная кошка. «Да, здравствуйте, прекрасная дама, — продолжил Алексей. — У вас такая красивая рубашка, словно все серебро Перу, Испании и Чили переплавили, чтобы придать ей такой изумительный оттенок». Видя, что не удивил, Алексей решил говорить понятнее: «Куда едете?» Девушка ехала в Москву. Алексей обрадовался: теперь было, за что зацепиться. «В Москве все наряжаются — столица! А у меня вот специально для вас, для самой чудесной девушки в вагоне, нет, во всем поезде, а может, и во всей Москве, есть прекрасные украшения». Алексей достал полиэтиленовый пакет и вынул оттуда браслеты. «Вы ведь знаете, что такое Шамбала?» Девушка покрутила головой. «О, ну как же не знаете! Ничего, я вам расскажу, ежели изволите. Шамбала — царство, полное спокойствия, любви и радости. Но дело в том… как вас зовут?» — «Катя». — «Дело в том, Катенька, что в него сложно попасть, хотя находится оно совсем рядом. Знаете, где?» — «Где?» — «В сердце, Катенька, — доверительно шептал Алексей. — Но чтобы попасть туда, нужно познать себя. Браслет поможет в этом, главное — правильно подобрать. Подумайте хорошенько: какой цвет вам нравится?» Он выложил браслеты так, чтобы Катя их лучше разглядела. «Сиреневый», — пискнула девушка и схватила браслетик. «Он подарит вам гармонию, моя милая. Посмотрите, он совершенен: эти жемчужинки, веревочки, перевязанные между собой тибетскими монахами, кристаллики… Лапочка, — продолжил Алексей, накрывая ладонью ручку Катеньки, — с вас сто пятьдесят рублей, и да снизойдут на вас, сударыня, чудеса и дары благодатные».

Девушка расплатилась. Алексей заметил, что электричка проезжает последнюю станцию, и решил расслабиться: вытянул ноги, продолжил беседу. «Как думаете, Катенька, сколько мне лет?» Катя подумала и сказала: «Тридцать». Алексей рассмеялся. «Я такой моложавый! Мне уже тридцать девять. Катенька, выходите за меня замуж!» — сказал он и проводил глазами проплывающий за окном гигантский моток оцинкованной проволоки. «Не хочу, — сказала Катя, — у меня парень есть». — «Да я лучше любого парня! Я ведь, Катенька, и массажист, и поэт, и философ, — ответил Алексей и вздохнул. — Не хотите, не надо. Главное — душевная гармония». Алексей гордо встал и пошел в другой вагон.

Когда поезд с Катенькой и Алексеем подъезжал к Ярославскому вокзалу, Авдотья Владимировна с Розой Сергеевной возвращались домой после посещения известной московской больницы. Там они настоялись в очереди, наболтались о лекарствах с такими же тетками, как они, и теперь, уставшие, стояли на эскалаторе рядышком, как колоски на фонтане «Дружба народов», и двигались наверх со станции метро Комсомольская к пригородным электричкам.

Неожиданно мужчина, стоявший сзади, что-то сказал Авдотье Владимировне и Розе Сергеевне. Авдотья повернулась и увидела плешивого мужика в кожаных брюках, смотревшего на нее со злостью, если не сказать с яростью. Ей даже стало интересно, что ему было нужно, и она переспросила: «Что, простите?» Мужик рявкнул: «Шлюхи!» Потом он добавил: «Шалавы!» Подумав, мужик сказал громко и глубокомысленно: «Баб нет. Одни шлюхи и шалавы», — и строго посмотрел на испуганных Авдотью Владимировну и Розу Сергеевну, которых так уже лет сорок никто не называл. Они отвернулись и с бьющимися сердцами ждали, когда эскалатор наконец закончится. А мужчина только раззадорился и начал объяснять окружающим его дамам: «Зачем вам рот? Чтобы сосать, шалавы…»

Модест III Безумный сошел с эскалатора и продолжал бормотать, грозно поглядывая вокруг себя. Он представлял, как все эти бабы горят заживо, прямо здесь, на гранитной (или мраморной — Модест на секунду отвлекся) верхней площадке, даже не успев выйти не улицу, задыхаются угарным газом, орут. Юбки, приторные запахи духов, губы разных цветов, неестественно блестящие, будто их смазали маслом, — от всего этого Модеста бросало в дрожь. Но нельзя было никуда от них деться, куда бы Модест ни пошел, повсюду были бабы. Только в своей квартире он мог укрыться от этих скользких, лживых тварей, но теперь и квартиры у него нет. «Надо решить этот вопрос», — думал Модест, выходя к Ярославскому вокзалу.

На том же поезде, что и Алексей I Велеречивый, ехала Ульяна Николаевна. Кокетливо подсаживаться к людям она уже не могла — недавно ей исполнилось восемьдесят. Она делала то, чему ее научили еще в детстве: распевала молитвы, чтобы собрать денег на пропитание. От таких прогулок по вагонам Ульяне Николаевне становилось лучше: она чувствовала себя бодрее от движения и счастливее, когда кто-то говорил комплименты ее проникновенному голосу. Как правило, пела свою любимую: «Красуйся, Богородица, покрой нас от всякого зла честным твоим омофором, радуйся…» В тот вечер она собрала больше, чем обычно, и решила зайти в привокзальное кафе.

В то же кафе направились Алексей I Велеречивый и Модест III Безумный после трудов своих. Разумеется, не сговариваясь. Некоторое время они сидели за разными столиками, и даже пластиковые стулья у них были разного цвета. Но в какой-то момент Алексей доел свою сосиску с гречкой и заметил Модеста, мрачно сидевшего с кока-колой, и Ульяну Николаевну, ковырявшую безобразный сырник. В силу своего характера он не смог усидеть на месте и пошел знакомиться. Взял Модесту и Ульяне по гречке с сосиской и усадил за свой столик. Немного налил в стаканы. Стал интересоваться: «Куда едете, мои великодушные друзья?» Друзья никуда не ехали и друзьями называться не хотели; но благодаря содержимому стаканов языки у них стали понемногу развязываться. «Бабы — шлюхи», — сказал Модест. «Бросили меня все, старуху древнюю», — пролепетала Ульяна Николаевна. «Главное — душевная гармония, господа, — ответил на это Алексей. — Вот вы, Модест, когда вы успокоитесь душой, то перестанете раздражаться при виде женщин…» — «Твари», — вставил Модест. «Да-да, — продолжал Алексей, — они будут для вас, как деревья, растущие у дороги, или собаки, бегущие по своим делам. Может, вы даже сможете посмотреть на них как бы с неба, как бы с высоты птичьего полета, и увидеть красоту в этом хаотическом движении… Ульяна Николаевна, а вот вам чего жаловаться? Сидите с двумя роскошными мужчинами, улыбнитесь». Алексей подумал, не подарить ли бабульке браслетик, но вместо этого неожиданно добавил: «А поехали ко мне на дачу! Погуляем, шашлыков поедим. Модест, старина, никаких баб, кроме нашей лапочки Ульяны Николаевны, там не будет».

И поехали они на электричке до платформы «Челюскинская», отворили ржавую оградку и сели за низкий столик. Слышно было, как неподалеку кричат вороны.

Алексей развел огонь, принес из погреба бутылку. Нарезал брауншвейгскую колбасу. Ульяна почесывалась и смотрела на огонь. Модест тоже как-то обмяк и помалкивал. Чокнулись. Подул ветер. Листва шумела то сбоку, то где-то наверху.

Скоро всех одолела усталость. Ульяну Николаевну положили в углу, а Алексей с Модестом вытянулись на широком грязноватом диване и вполголоса разговаривали о том, как обрести покой.

Утром сторож помогал некоей посетительнице найти дорогу к Архиповой Ульяне Николаевне — тридцать девятый ряд, крайнее место справа. Они долго бродили и наконец нашли — плющ оплел все так, что имен почти не было видно. Рядом были еще два памятника: на одном — Викторов Алексей Михайлович — вызывающе висела гирлянда из ярких пластиковых цветов, а перед самым старым — Коновалов Модест Константинович — была насыпана щебенка, чтобы не росли сорняки.