ВИД ИЗ ОКНА ВАГЕНФЕСТА По маршруту СССР — Россия

ВИД ИЗ ОКНА ВАГЕНФЕСТА

По маршруту СССР — Россия

Елена Чижова. Китаист. Роман. М., «АСТ: Редакция Елены Шубиной», 2017, 608 стр. (Проза Елены Чижовой).

Ученые до сих пор спорят, была ли Вторая мировая война предопределена всем ходом истории или крупнейшую геополитическую катастрофу двадцатого века можно было как минимум отсрочить, а в идеале — предотвратить. Приводят факты, строят гипотезы, выдвигают аргументы и контраргументы... Так или иначе, война началась в свой срок: в сентябре 1939-го германские войска вторглись на территорию Польши, затем оккупировали часть Европы и 22 июня 1941 года без объявления войны перешли границу Советского Союза. Страны Оси с энтузиазмом поддержали союзников, «владычица морей» Великобритания оказалась зажата в кольце блокады, милитаристская Япония атаковала Соединенные Штаты... Но представьте, что что-то пошло не так и события внезапно отклонились от генеральной линии, знакомой каждому школьнику. Вместо того чтобы забуксовать и увязнуть, нацистская военная машина продолжила набирать обороты, перемалывая армию за армией, выматывая противника, занимая города и села. Вопреки исторической логике после нескольких лет кровопролитных боев фашистская Германия одержала победу, радикально перекроив карту Европы, а одна из самых могущественных стран довоенного мира оказалась разорвана пополам, разделена на две части, каждой из которых правит свой авторитарный режим. И еще неизвестно, сохранится это шаткое равновесие или история нашей цивилизации вот-вот завершится новой войной за мировое господство — на сей раз с применением всего накопленного ядерного арсенала, на взаимное уничтожение.

Нет, это не о романе Филипа Киндреда Дика «Человек в Высоком замке». И даже не обо «Всех, способных держать оружие...» Андрея Лазарчука. Так выглядит мир, в котором разворачивается действие новой книги Елены Чижовой «Китаист». Лауреат «Русского Букера»-2009 за вполне реалистический роман «Время женщин» решительно вторгается на территорию, давно изученную и неплохо освоенную писателями-фантастами. Вторая мировая война всегда притягивала взгляды авторов альтернативно-исторической прозы: это важная точка бифуркации, потенциальная развилка, после которой история человечества могла двинуться по совершенно иным рельсам. Мир, в котором Германия и ее союзники победили, описывали не только Дик и Лазарчук, но и Роберт Харрис («Фатерланд», 1992), Сергей Абрамов («Тихий ангел пролетел», 1994), Вильгельм Зон («Окончательная реальность», 2010) и многие другие. Можно только гадать, что побудило обратиться к этой теме Елену Чижову, букеровского лауреата, писателя, давно и плодотворно работающего в традициях русской реалистической прозы.

Собственно, китаист — главный герой этого романа, советский аспирант Алексей Руско (сама по себе «говорящая» фамилия, да еще в сочетании с «достоевским» именем Алексей), синолог, пишущий диссертацию по «И-Цзин», китайской Книге перемен. А заодно — внештатный агент советской внешней разведки, как и многие его реальные коллеги. Стоит отметить, что автор не слишком разбирается в тонких нюансах работы спецслужб, да и не особо интересуется этим вопросом. Одна и та же структура в романе Чижовой ведет слежку за советскими диссидентами и готовит зарубежные акции: в нашей реальности этим, как правило, занимались разные ведомства и разные люди, а зоны ответственности разведки и госбезопасности были жестко разграничены.

По большому счету весь «Китаист» — история одной заграничной командировки: действие шестисотстраничного романа хронологически полностью укладывается в несколько недель. Алексей Руско впервые в жизни отправляется на международную научную конференцию, из СССР в Россию, из Ленинграда, города-новостройки, возведенного ударными темпами далеко за Уралом, — в подлинный, аутентичный Санкт-Петербург. С конференцией связана вторая серьезная натяжка: главные выступления на этом симпозиуме посвящены новейшей истории Европы, войне и послевоенному периоду, и зачем здесь понадобились специалисты по средневековому Китаю — знает только ветер. Разве что как повод передать привет автору «Человека в Высоком замке» — но если у Филипа Дика «И-Цзин» играет важную роль в сюжете и служит ключевой метафорой романа, то у Чижовой это просто штришок к портрету главного героя, занятный, но очевидно второстепенный. К тому же, как указывает петербургский писатель, доктор исторических наук, профессиональный синолог Вячеслав Рыбаков, перевод гексаграмм из «Книги перемен» у Чижовой часто неточен^[1].

Для Алексея, образцового советского интеллигента из семьи ленинградцев-блокадников, эти странные, суматошные, безумные дни становятся своего рода инициацией, испытанием, которое изменит всю его жизнь. Страна, где он волею случая оказался, одновременно до боли похожа и непохожа на Советский Союз, оставшийся за Уральским хребтом. Здесь вместо звезд над Кремлем чернеют свастики, ветераны вермахта выходят на парад в честь Дня Победы, украсив грудь боевыми наградами в форме крестов с дубовыми листьями, а в мавзолее на Красной площади ждет экскурсантов нетленное тело Адольфа Гитлера, великого фюрера германской нации. Знакомые с детства питерские улицы носят бесконечно чужие названия: переулок Маргарет Браун, улица Героев Ваффен СС, Адольф Гитлер-штрассе. Случайная попутчица в скоростном поезде «Беркут» с улыбкой произносит кощунственные речи, но бледнеет, спадает с лица и начинает нервно озираться, услышав невинное слово «мандарин». Впрочем, у вчерашних врагов есть и общие черты. За десятилетия, прошедшие после окончания войны, нацистский режим в оккупированной России погрузнел, обветшал, утратил цель и вектор. Нравы смягчились, лагеря смерти, истребление инакомыслящих и «окончательное решение еврейского вопроса» остались в прошлом, а слово «фашист» сделалось бранным — наравне со словом «коммунист». Пропагандистская машина по-прежнему работает без устали, но тяжеловесная газетная риторика тонет во всеобщей апатии и цинизме.

Однако печать распада коснулась не только России. Советский Союз тоже стоит на пороге эпохи, которую в нашей историографии принято называть застоем. Две страны в романе Елены Чижовой отчасти зеркально отражают, отчасти дополняют друг друга. И там и там тянутся к небу вышки лагерей, а за неосторожное слово можно угодить за колючую проволоку, причем по одной и той же семидесятой статье. Только в СССР уголовное наказание полагается за антисоветскую агитацию и пропаганду, а в нацистской России — за оскорбление национальных, религиозных и половых чувств. Российские подданные законодательно разделены на три неравноправные касты, «черных», «синих» и «желтых» (по цвету паспортов) — советские граждане формально равны, но на практике между партийной элитой и жителями рабочих кварталов лежит не меньшая пропасть, чем между таджиком-дворником из «желтых» и преуспевающим арийским банкиром из «черных». Советский Союз запустил человека в космос, а в России полки магазинов ломятся от дефицита, но и там и там слишком многое строится на откровенной лжи и передергивании, а оруэлловское двоемыслие впитывается с молоком матери. Плакат «Народ и партия едины!» провожает пассажиров скоростного поезда «Беркут» с советской стороны границы. «Фольк и партай едины!» — встречает с российской.

Вслед за Джорджем Оруэллом («1984»), Энтони Берджесом («Заводной апельсин») и Владимиром Сорокиным («Сахарный Кремль», «День опричника», «Теллурия») Елена Чижова использует еще один мощный прием остранения: по Уралу проходит граница не только между двумя странами, но и между двумя языками. В СССР сохранился нормативный русский язык начала двадцатого века, подчеркнуто правильный, почти книжный, — нем-русский, напротив, представляет собой чудовищную смесь вульгаризмов, диалектизмов, просторечий, германизмов и бранных слов, которые так прочно вошли в повседневную речь, что уже не кажутся непристойными. Для наглядности Чижова приводит фрагмент из перевода «Идиота» Федора Михайловича Достоевского на это выморочное наречие: «В конце новембера, хотя снега ваще-то не было, по утрянке, часов эдак в девять, цуг Питерско-Варшавской железки на быстрой скорости гнал к Петербургу. За окном стоял такой собачий холод и туман, что, казалось, хрен рассветет. В десяти шагах, вправо и влево от дороги, фиг разглядишь чо-нибудь из вагенфенстера. Из пассажиров были те, которые валили назад из-за бугра; но больше всего набилось в отделение для желтых, какая-то мелкая сволочь и подонки с ближних станций...» Конечно, Россия и СССР в «Китаисте» друг друга стоят, но, на чью сторону склонятся симпатии читателей после этакой цитаты, догадаться не сложно.

Отдельная тема — психологический портрет Алексея Руско. Сюжет романа построен на бесконечных параллелях между «здесь» и «там», на внезапных совпадениях и чудовищных контрастах. Главный герой, вырванный из не слишком комфортной, но привычной среды, оказывается в положении Алисы в Зазеркалье: все вокруг не то, чем казалось с противоположной стороны зеркала. Будущее туманно, настоящее зыбко, события прошлого требуют переосмысления в свете новых знаний. Воспитанный советской пропагандой, искренний и честный, но далеко не наивный Алексей раскачивается на эмоциональных качелях, разрывается между восторгом и отвращением, безусловным доверием и категорическим неприятием, сочувствием и презрением. Пожалуй, здесь уместно вспомнить еще один знаменитый альтернативно-исторический роман — «Остров Крым»: как и у Василия Аксенова, в «Китаисте» персональный мировоззренческий кризис героя, драма отдельной семьи и трагедия целой страны накладываются друг на друга и создают кумулятивный эффект. Елена Чижова ведет игру сразу на нескольких смысловых уровнях: отдельное место в этой партии занимает символика имен. Родители назвали старших сестер-близняшек главного героя, родившихся незадолго до начала ленинградской блокады, в честь трех святых мучениц, Веры, Надежды и Любови. В суматохе во время эвакуации один из трех младенцев потерялся: мать Руско, в одиночку поднявшая семью за Уралом, твердо уверена, что пропала именно Надежда. Но когда Алексей умудряется отыскать бесследно сгинувшую сестру в Санкт-Петербурге, то с удивлением узнает, что зовут ее не Надей, а Любой — во всяком случае, именно под этим именем она прожила всю свою сознательную жизнь. Метафора, мне кажется, не нуждается в дополнительной расшифровке: в рассеченной по живому стране у Алексея две Любви — но ни одной Надежды.

Увы, при всей своей изобретательности и понимании человеческой психологии писательница слишком часто отходит от главного принципа художественного повествования: не рассказывать, а показывать. Классическая проблема неофита: Елена Чижова зачарована возможностями, которые открываются перед автором альтернативно-исторической прозы, и пытается вместить как можно больше деталей^[2], то и дело сбиваясь на скороговорку, отвлекаясь на развернутые исторические экскурсы, благо атмосфера научной конференции к этому вполне располагает. В результате роман превращается в «затянутую экспозицию так и не начавшегося действия» (как было сказано в свое время по другому поводу Сергеем Переслегиным, кстати, автором книги «Вторая мировая война между реальностями»^[3], посвященной рассмотрению той же самой альтернативной модели).

Возможно, сам материал подталкивает к такой форме подачи, но сумел же Андрей Лазарчук во «Всех, способных держать оружие...» как-то обойтись без обширных исторических экскурсов и многостраничных ретроспектив? Про Филипа Дика и не говорю. Или автор просто сомневается в способности своих читателей без подробных объяснений сложить два и два и извлечь недостающее из контекста?

Но здесь, пожалуй, мы сталкиваемся с самой серьезной проблемой — читателям «Времени женщин», «Терракотовой старухи» и «Планеты грибов» этот роман может показаться слишком «нереалистичным», слишком провокативным, тогда как читателям Филипа Дика и Андрея Лазарчука, напротив, вторичным по замыслу и лишенным динамики, которая является непременным условием жанровой прозы.

Василий ВЛАДИМИРСКИЙ

Санкт-Петербург