ПЕРИОДИКА

ПЕРИОДИКА

«Вопросы литературы», «Гефтер», «Год Литературы», «Горький», «Дружба народов», «Знамя», «Иностранная литература», «Искусство кино», «Лиterraтура», «М24.RU», «Мир фантастики», «Новая газета», «Новое литературное обозрение», «Огонек», «Октябрь», «Православие и мир», «Радио Свобода», «Российская газета», «Такие дела», «ТАСС», «Теории и практики», «Урал», «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», «Эхо Москвы», «Colta.ru», «Lenta.ru», «Znak»

Николай Александров. Письма к Соломонову. Повесть-проект. — «Дружба народов», 2017, № 1 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

«Если бы я назвал свою повесть „Сто писем Соломонову”, мне был бы ведом финал. Формальные ограничения иногда полезны. Но я заложник названия — „Письма Соломонову”. Сколько их будет? сколько их должно быть, чтобы хотя бы оправдать жанр повести? Я уже пересек границу Рассказа или еще нет? Я уже вырвался из цепких лап случайности, из когтей беспричинности, сюжетной необязательности и композиционной безответственности, — или пока все еще пребываю в них?»

Юрий Арабов. «Посторонним вход воспрещен». Беседу вел Никита Карцев. — «Искусство кино», 2016, № 12 <http://kinoart.ru>.

«Никита Карцев. А молодые научатся на айфон снимать.

Юрий Арабов. Я несколько лет назад на айфон и рассчитывал. Но понял, что айфон работает лишь в документальном кино. А наша игровая „штучка”, к сожалению, требует материальных вложений и эксперимента. Айфоном здесь не обойдешься. Особенно сегодня, когда американское кино подошло вплотную к созданию виртуальной реальности. Традиционное кино, которое мы сейчас обсуждаем, останется в мире, так же как остался театр. Я формировался в 1960-е годы, и тогда бытовало мнение, что театр должен умереть, поскольку кинематографу доступно все. Но театр не умер. И кино — вот то, „квадрат экрана”, черно-белое, цветное — оно выживет. Но вместе с этим будет жить нечто абсолютно новое. Авторы займутся созданием иного мира — осязаемого, волнующего, будоражащего воображение. То, что сейчас грохочет в примитивном образе на компьютерах, все эти игры останутся в памяти как каменный век, предтеча настоящего параллельного мира. Будет ли это хорошо для человека? Да нет, конечно же. Для человека, в общем, все нехорошо, кроме Нагорной проповеди».

Александр Архангельский. Революции в 2017 году не будет. Беседовала Валерия Михайлова. — «Православие и мир», 2017, 1 марта <http://www.pravmir.ru>.

«Вообще я, конечно, против того, чтобы сносить памятники — их лучше не ставить. А если уж они стоят, то дальше с ними надо работать. Например, сейчас поставили памятник Ивану Грозному в Орле. Я против того, чтобы его сносили. Следующий период истории, если мы до него доживем, будет заключаться не в том, что снесут памятник Грозному, а в том, что рядом с ним поставят тысячи маленьких фигурок убитых им людей, и все поменяет смысл. И с ленинскими памятниками, с памятником Дзержинскому можно так работать».

«Три правила: не ставь, не сноси, не восстанавливай. Три „не”: злодеям — не ставь, старайся не сносить, если снес — не восстанавливай».

«Я могу сказать честно: если бы я не пришел в 1981 году в храм, я не знаю, сумел бы я пробиться сквозь внешние наслоения и прийти в сегодняшнюю церковь».

«Партком ведь управлял всем, партком лез в личную жизнь, лез в искусство, лез в церковь, партком был тем, чем многие православные сегодня хотят стать — чем-то, что пытается управлять жизнью, которая не хочет, чтобы ею управляли».

Павел Басинский. Федин среди нас. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2017, № 37, 20 февраля <https://rg.ru>.

К 125-летию со дня рождения Константина Александровича Федина (1892 — 1977).

«<...> в издательстве ИМЛИ РАН вышел первый том капитального издания „Константин Федин и его современники”, подготовленный совместно целым рядом научных институтов, архивов и библиотек: ИМЛИ, ИРЛИ, РГАЛИ, РГБ, РНБ. Ответственный редактор издания — член-корреспондент РАН Наталья Васильевна Корниенко, известная своей неустанной работой с архивом Андрея Платонова. Сам факт ее руководства изданием о многом говорит. И прежде всего — о том, что нам давно пора закончить с делением русских писателей ХХ века на „агнцев” и „козлищ”. Пора закончить с бездумной манипуляцией понятиями „советская” и „эмигрантская” литература, с постоянным педалированием темы „Сталин и...”, с представлением о том, что до революции у нас была какая-то одна литература, а после нее стала какая-то совсем другая. Пора понять, что никакой России эмигранты с собой не увезли ни на каком „философском пароходе”, а продолжали оставаться ее частью, а Россия осталась здесь, как бы ни называлась — РСФСР или Российская Федерация. Но главное — нам пора понять, что история (история литературы в частности) это очень тонкая и сложная материя, сотканная из такого множества „ниточек”, переливающаяся таким немыслимым количеством непредсказуемых „узоров”, что ее нужно не „переписывать” и не „принимать” или „не принимать”, а просто с удивлением в нее всматриваться...»

Вениамин Блаженный. «Я устал верить в себя». Письма поэта Вениамина Айзенштадта, прозванного Блаженным, Григорию Корину, Семену Липкину, Инне Лиснянской, Елене Макаровой (1980 — 1992). — «Дружба народов», 2017, № 1.

Весь корпус писем В. Айзенштадта к Г. Корину, С. Липкину, И. Лиснянской, Е. Макаровой хранится в отделе редких книг и рукописей библиотеки им. Хесбурга, Университет Нотр-Дам, США.

«Г. А. Корину

27/VIII.80

Дорогой Григорий Александрович!

Я пишу Вам в смутное для меня время, когда со мною перестали переписываться А. Тарковский и А. Кушнер.

(Если и Вы так поступите, то объясните хотя бы причину.)

Молчание поэтов казнит меня — всю вину я возлагаю на себя.

<...>

Ни дружеского круга, ни редакторов у меня никогда не было. В дурдоме под мягким нажимом лечащего врача читал я стихи студентам-медикам. Ассистент психиатрии построчно разъяснял их как бред параноика. Особенно досталось „Молениям о кошках и собаках”…

Студенты потом так и спрашивали: „А где тот дурак, который пишет про собак?...”

Наверное, мне не следовало бы писать об этом — писать, словно совать в чужие глаза привычные для меня струпья и язвы, но Вы написали о редакторах. Вот какими они были, мои редакторы!..

Впрочем, посылал я стихи и в редакции. Ответы были безличными, унизительными, за исключением короткого благожелательного отзыва Винокурова на бланке „Нового мира”. Но он ничего не изменил».

Марина Бородицкая. «Привет Маршаку и Хармсу!» Беседовала Наталья Богатырева. — «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», 2017, № 3, март <http://chitaem-vmeste.ru>.

«Когда я сочиняю, перевожу, пересказываю — в общем, работаю — я ни на что теоретическое никогда не ориентируюсь. Я практик в чистом виде, играю по слуху. И только оглянувшись на готовый текст, иногда про себя отмечаю, какой тут использован размер, какой прием… да и то редко. „Заповеди” Чуковского прекрасны, но мне почему-то кажется, что он сначала насочинял своих гениальных стихотворных сказок, потом „увидел, что это хорошо”, и тогда уже начал анализировать: почему именно это хорошо».

«И Маршак, и Чуковский не просто повлияли на мою жизнь, они ее во многом определили. От маршаковского Бернса я лет в 14-15 пришла в неистовый восторг — думаю, его и по сей день никто не превзошел. Мне случилось переводить Бернса, но я старалась выбирать еще не звучавшие на русском песенки и баллады, осторожно обходя территорию Маршака. А моя „детская голова” (одна из трех: есть еще поэтическая и переводческая) вообще выросла во многом благодаря Чуковскому, его несравненному стихотворному танцу».

Алексей Варламов. Оглянувшись в будущее. Беседу вела А. Маглий. — «Вопросы литературы», 2016, № 5 <http://magazines.russ.ru/voplit>.

«Очень хотелось бы, чтобы ничего подобного не повторилось. Я совершенно убежден в том, что революция 1917 года была катастрофой».

«Когда была объявлена война, то русские люди разгромили германское посольство в припадке патриотизма. А в начале 1918 года Бунин запишет в „Окаянных днях”: „Все ждут немцев. Придут немцы и наведут порядок”. Можем не сомневаться: те же самые люди, которые громили посольство, ждали через четыре года немцев как освободителей, которые наведут порядок».

«У меня был очень смешной случай, когда я свою студентку на экзамене спрашиваю: когда, в каком времени происходит действие романа Евгения Водолазкина? „Я не знаю, я не знаю”. Я звоню Водолазкину и говорю: „Жень, что делать? Вот тут студентка говорит, что любит твой роман, но не знает, в каком времени он происходит”. Он говорит: „Она права! Времени нет. Ставь пять”».

«Но вот смотрите, один из самых выдающихся романов о Великой Отечественной войне — роман Георгия Владимова „Генерал и его армия”. Великолепный роман. Но он не стал ни фактом национального сознания у нас, ни фактом мировой культуры, хотя в нем есть для этого все».

«У меня такое ощущение, что над русской литературой сейчас висит заклятие. Ведь это же ирония, когда Нобелевскую премию дают Светлане Алексиевич».

«Вползет нога неслышной смерти»: как изучать культуру блокадного Ленинграда. [Sergey Sdobnov] — «Теории и практики», 2017, 15 февраля <http://theoryandpractice.ru/posts>.

В издательстве Ugly Duckling Presse вышла антология поэтов блокадного Ленинграда «Written in the Dark. Five Poets in the Siege of Leningrad», подготовленная поэтом и филологом Полиной Барсковой. Говорит Полина Барскова: «Недавно вышли замечательные книги молодых американок, Алексис Пери и Эмили Ван Баскирк. Баскирк занимается Лидией Гинзбург, Пери — структурой и задачами блокадных дневников. Мне эти книги близки и интересны, потому что они посвящены именно текстологическим аспектам исторического свидетельства. На мой взгляд, это очень серьезные исследования людей, которые работали многие годы с архивами. Я отношусь к исследованиям Алексис и Эмили с огромным уважением: им свойственна не только абсолютная пристальность, даже дотошность, но и редкий такт. Вообще, в нашем деле бестактность как-то очень удручает. Сейчас мы с Риккардо Николози в „НЛО” готовим к выходу сборник о блокадных видах повествования: в нем участвуют замечательные ученые: Равдин, Паперно, Пянкевич, Добренко и так далее».

«Никита Ломагин, чьи знания о блокаде исключительны, постоянно проговаривает, что очень важно понять, как был устроен блокадный черный рынок. В принципе, это был важнейший ресурс — очень многие выжили благодаря спекулянтам. Вот как он работал и как взаимодействовал с советскими органами — это нужно узнать, чтобы понять блокадный мир. Кто-то занимался выживанием, кто-то — наживой. Экономические механизмы блокадного города (впрочем, как и Ладожской дороги, „дороги жизни”) еще ждут своего изучения».

«Глубина вспашки того, что нам останется…» Наталия Солженицына — о наследии Александра Солженицына, 100-летии Февраля и выходе из национального обморока. Беседу вела Елена Дьякова. — «Новая газета», 2017, № 19, 22 февраля <https://www.novayagazeta.ru>.

Говорит Наталия Солженицына: «Если считать, что рифма с Февралем 1917-го должна прозвучать в России ровно к 100-летию событий… нет, я ее не вижу. Хотя точно известно: падения монархии никто не предвидел за три дня до того, как она рухнула. И не нашлось, кому ее защитить. Ни среди военных, которые давали присягу: от рядового до командующих фронтами. Ни церкви, которая ежедневно возносила имя императора в ектеньях, — но в марте 1917-го и она благословляла красные знамена… Однако при всей внезапности падения монархии — репетиция-то шла 50 лет, начавшись выстрелом Каракозова. Да ранее того: к 1917 году уже 100 лет длилась дуэль общества и трона. И упорство обоих противников, и нараставшее ожесточение не давало пойти на мировую, так что в конце концов погибли оба. — Нет, с сегодняшней страной не рифмуется».

«Еще в самом начале 1990-х, когда только заступил Ельцин, а наша семья еще была в США, — Александр Исаевич писал Борису Николаевичу. И много раз публично говорил: нельзя мириться с теми фальшивыми границами, которые нарезали большевики. Это было не важно при Советском Союзе, но может стать крайне напряженным вопросом при его распаде. Нельзя расходиться в этих границах. Это обязательно аукнется, и очень болезненно. Быть может, кроваво. Надо непременно оговорить возможность их пересмотра. Солженицын был тогда очень жестко одернут в российской печати: такое нельзя даже произносить, может быть немедленная война… Мы не хотим Югославии… Даже не упоминайте! Он и до 1990-х, и после много раз говорил о Севастополе и Крыме».

Гумилев — жив! «Посмотри в глаза чудовищ» 20 лет спустя. Журналист и писатель Владимир Березин побеседовал с одним из авторов нашумевшего некогда романа Андреем Лазарчуком. — «Год Литературы», 2017, 15 февраля <https://godliteratury.ru>.

Говорит Андрей Лазарчук: «По-моему, в „Афише” несколько лет назад была такая ремарка в какой-то статье: „Это было время, когда лучшим русским романом считался ‘Посмотри в глаза чудовищ‘, а лучшим поэтом — Михаил Щербаков…” Подразумевалось, что время было не то, что теперь. Да, роман разошелся на цитаты. Выражение „натянуть сову на глобус” — из него. Правда, изначально был филин. С другой стороны, мы ждали все-таки более сильного резонанса, но „боллитра” нас отвергла. С третьей — двадцать лет на книжном рынке, и вроде бы не устаревает».

«В девяностые годы в фантастике было бурление, как в чане с брагой. Рождалась какая-то новая жизнь. Это было естественным — потому что внутри сообщества фантастов сконцентрировались молодые, неплохо образованные и амбициозные люди. (Ну это, конечно, я говорю о своих личных впечатлениях.) Как выглядит пейзаж фантастической литературы спустя двадцать лет? Отвратительно. Как поле боя, по которому прошли мародеры. Что нам ждать от фантастики? Где может быть прорыв? В каком стиле? Или в какой теме? Не знаю. По-моему, чтобы возродиться, фантастика сначала должна умереть. И чтобы несколько лет вообще ничего не было».

См. также: Андрей Василевский, «Он нашелся» — «Новый мир», 1997, № 11.

Олег Демидов. Анатолий Мариенгоф: драма в пяти действиях. — «Октябрь», 2017, № 1 <http://magazines.russ.ru/october>.

Фрагменты книги «Первый денди Страны Советов» посвящены деятельности Мариенгофа-драматурга.

«Пьеса „Мамонтов” получилась весьма неоднозначной. Мариенгоф задается важными вопросами: насколько кровожадна его родина? готов ли он ее покинуть в решающий час? Эти раздумья уже приходили к нему в далеком 1925 году, когда он путешествовал по Германии и Франции и сиживал по парижским кабакам с Александром Кусиковым. <...> Французский славист Ренэ Герра, выступая на радио „Эхо Москвы”, поведал удивительную историю: „Поэт-имажинист Кусиков Александр Борисович во время войны гулял в немецкой форме, мне говорили свидетели; а потом, в тысяча девятьсот сорок шестом году, стал советским патриотом”. Конечно, факты требуют подтверждения. Во Франции у Кусикова была далеко не лучшая репутация. Когда он, вырвавшись из Советской России, приехал в Берлин, газеты Германии, Франции, Испании и США называли его „революционным поэтом”. А когда Кусиков перебрался в Париж, в эмигрантском сообществе бытовало мнение, будто он советский шпион. В войну о нем, видимо, заговорили как о человеке, сотрудничающем с фашистами. Возникает вопрос: не мог ли Анатолий Борисович писать Мамонтова с Кусикова?»

«Если автор хочет большой славы и больших денег…» Как стать успешным писателем. Инструкция от критика, открывшего Алексея Иванова. Беседу вел Александр Задорожный. — «Znak», Екатеринбург, 2017, 15 февраля <https://www.znak.com>.

Говорит Александр Гаврилов: «Мы также хорошо знаем, когда заканчивается эта эпоха — когда появляется YouТube, когда каждый, кому нужен какой-то кусок устной речи — образовательной, развлекательной и так далее, — может запросить именно его и увидеть его неизменным, не в чьем-то пересказе, а без „сводника”, запечатленным непосредственно».

«<...> еще совсем недавно массив чтения был жестко разделен на бестселлеры и новинки — это то, что можно увидеть в приличном книжном магазине, на широкую классику — это то, что можно получить в библиотеке, и на все остальное — это огромный архив хранения, то, что можно затребовать по межбиблиотечному абонементу, чтобы через три недели вам это доставили из Гамбурга на лошадях. Сегодня, по мере формирования всемирного информационного облака и перемещения библиотеки туда, доступ к литературе прошлых лет стремительно упростился и убыстрился. Не нужно идти в библиотеку — достаточно щелкнуть на приложение в телефоне. Это означает, что современный писатель оказывается в гораздо более конкурентной среде».

«Книга — это своеобразная индульгенция: если люди видят в моих руках раскрытую книгу, они понимают, что не стоит ко мне приставать. А если у меня в руках смартфон, кто его знает — то ли я „гуглю” какие-то глупости, то ли лазаю в Facebook, то ли действительно читаю книгу. <...> Поэтому я думаю, что число людей, которые практикуют электронное чтение и отдают ему все больше времени, будет расти не в связи с дешевизной приборов, а в связи с установлением практик, ритуалов чтения. Условно говоря: когда я надеваю красную шапку и беру в руки смартфон — значит, я читаю книжку, отвяньте все от меня».

«Исследуя закоулки сознания». Интервью Энтони Берджесса Джону Каллинэну. [Paris Review, 1973, № 56] Перевод Светланы Силаковой. — «Иностранная литература», 2017, № 2 <http://magazines.russ.ru/inostran>.

«Значительная часть этого интервью была взята по переписке в период с июня 1971 года вплоть до лета 1972 года. Остальное — разговор, записанный на диктофон 2 декабря 1972 года в Центре исследований ХХ века при Висконсинском университете».

«— Набоков — прирожденный денди грандиозного международного масштаба. А я остаюсь парнишкой-провинциалом, который боится, что его костюм сочтут слишком опрятным. Литература вообще искусственна, и творения Набокова неестественны только по части recit. Диалоги у него всегда естественные и виртуозные (когда он сам этого хочет). „Бледный огонь” называется романом лишь потому, что для него не придумано другого термина. Это мастерски изготовленный литературный артефакт, представляющий собой поэму, комментарий, историю болезни, аллегорию, безупречную композицию. Но я подмечаю, что, прочитав книгу по первому разу, большинство людей затем перечитывает поэму, а не то, что накручено вокруг нее. Поэма, безусловно, прекрасная. Что Набоков, по-моему, делает не так: у него порой старомодное звучание; беда в ритме, такое ощущение, что Гюисманс для Набокова — живой и современный писатель, чья традиция достойна продолжения. Джон Апдайк иногда звучит старомодно в том же смысле: лексика и образность восхитительны, но ритм недостаточно мускулист.

— Заслуживает ли Набоков места в высшей лиге, рядом с Джойсом?

— Он не останется в истории среди величайших имен. Он недостоин расстегивать крючки на ботинках Джойса».

Это тематический номер «ИЛ»: «Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Берджесса» (составитель номера — Николай Мельников).

Юрий Каграманов. На площади Бастилии больше не танцуют. Французы пересматривают опыт «великой» революции. — «Дружба народов», 2017, № 1.

«В предсмертном письме Мария-Антуанетта, как известно, по-христиански простила своих палачей. Но не простили девы-эвмениды, естественно, чуждые христианских понятий: их месть состоит в том, что фигура королевы владеет современным воображением более всех остальных персонажей великой драмы. Об этом, как и о других моментах, связанных с историей революции, свидетельствует в первую очередь кинематограф (о Марии-Антуанетте снято всего около тридцати фильмов; из них я посмотрел те, о которых заранее знал, что их отличает более высокий, сравнительно с другими, художественный уровень)».

Как правильно думать: нейробиолог Эд Бойден о скрытых возможностях мозга. Нейробиолог Эд Бойден рассказал The Huffington Post, какие перспективы открывает исследование мозга, чего сможет добиться человек, если научится управлять нейронами, и почему неудавшимся проектам надо давать второй или даже третий шанс. [Ksenia Donskaya] — «Теории и практики», 2017, 16 февраля <http://theoryandpractice.ru/posts>.

«Поведенческая экономика может объяснить некоторые вещи, но не может объяснить процессы, которые лежат в основе принятия решений, и в еще меньшей степени — кое-какие подсознательные моменты, которые мы вообще никак не контролируем. Заметьте, когда мы что-то осознаем, это часто результат бессознательных процессов, случившихся прямо перед этим. Так что если бы мы понимали, каким образом клетки мозга организованы в схему (практически компьютерную схему, если хотите), и видели, как информация протекает по этим сетям и изменяется, у нас было бы гораздо более четкое представление о том, почему наш мозг принимает определенные решения. Если мы разберемся в этом, может быть, мы сможем преодолеть некоторые ограничения и по меньшей мере понять, почему мы делаем то, что делаем. Можете вообразить, что в очень отдаленном будущем (вероятно, на это уйдет много десятилетий) мы сможем задавать действительно сложные вопросы о том, почему мы относимся к определенным вещам так или иначе или почему мы думаем о себе определенным образом, — вопросы, которые находятся в поле зрения психологии и философии, но на которые так сложно получить ответ с помощью законов физики».

Красный бедлам. Беседу вела Наталья Голицына. — «Радио Свобода», 2017, 1 марта <http://www.svoboda.org>.

В Великобритании опубликована книга историка Хелен Раппапорт «Застигнутые революцией. Петроград, 1917 год» (Caught in the Revolution. Petrograd, 1917), в которой собраны воспоминания живших в Петрограде иностранцев о происходивших в то время двух революциях — Февральской и Октябрьской.

Говорит Хелен Раппапорт: «Я была потрясена, когда, собирая материал для книги, обнаружила, какими ужасающими насилием и убийствами сопровождалась Февральская революция. Нет никакой информации о числе убитых в то время. Советские источники называют цифру в несколько сотен, но они абсолютно недостоверны. Когда вы знакомитесь с многочисленными свидетельствами очевидцев, становится ясно, что счет идет на многие тысячи. В то время никто не подсчитывал убитых, настолько хаотичной, сумбурной и неуправляемой была ситуация. В Петрограде шли жуткие грабежи и побоища, происходили взрывы изуверского насилия. Пьяная толпа громила и убивала. Никто не считал убитых и раненых. Больницы были переполнены жертвами этого разгула страстей. Нужно еще учитывать, что многих раненых и убитых подбирали родственники и друзья и увозили домой. Подсчитать количество жертв этой якобы „мирной” революции невозможно. Она была и не мирной, и не организованной. Все это меня невероятно ужасало».

«Думаю, что было бы опрометчиво полагаться на свидетельства Сомерсета Моэма, который пробыл в Петрограде всего пару месяцев и мало что понял в сложившейся там ситуации. Да, он встречался с Керенским, встречу с ним ему устроила Александра Кропоткина — дочь князя Кропоткина, идеолога анархизма. Но эти встречи были абсолютно безрезультатными, как и его отчеты, посылаемые куратору в разведке. Он вел себя как сноб, его занимали чисто эстетические проблемы. Знаменитый писатель, он вращался в лондонских и европейских литературных кругах, и у него не было никакого опыта агентурной работы. Большую часть времени он проводил в ресторанах, куда приглашал Керенского и других, как ему казалось, влиятельных людей».

См. также: Сергей Нефедов, «Астория» — «Новый мир», 2016, № 10; «Личный враг императора» — «Новый мир», 2017, № 3.

Павел Крючков. «Осязание страниц еще не отменилось». — «Дружба народов», 2017, № 1.

Один из участников заочного «круглого стола» «Писатель и читатель в мире, потерявшем будущее. Литературные итоги 2016 года».

«И с поэзией в этом году было тоже хорошо, интересно.

Вот новый, долгожданный Олег Чухонцев („Выходящее из... уходящее за...”/ОГИ), разновекторный, разнопружинный, с наплывами экспериментальных полей-дыханий, совсем не похожий на „Фифиа”, и это, наверное, хорошо; читайте Артема Скворцова, как говорится. Вот — „воймеговские” урожаи: чудесные „Дни” Геннадия Русакова, тонко вылепленный „Южак” Ирины Васильковой, юбилейный Герман Власов („Девочка с обручем”), интригующие верлибры Василины Орловой („Мифическая география”), нежное „Радио скворешен” Натальи Поляковой, горячие, исповедальные монологи Ольги Шиловой („Скит”)… В „Русском Гулливере” — головокружительные этюды жительницы подмосковного Протвино Инги Кузнецовой (ее четвертая книга стихов „Откровенность деревьев”) и тяжелая, симфоническая „Медленная луна” уроженца приволжского Рыбинска Максима Калинина. Это его третья книга стихов, к которой мне, кстати сказать, посчастливилось написать предисловие.

И — чтобы не уходить далеко от имени — все тот же Максим Калинин в столичном „Водолее”: „Сонеты о русских святых” — беспрецедентный для нашей поэзии опыт. Совсем не механический, не ради „формы” или „проекта”. Своего рода молитвенный эпос, обжатый по годовому кругу, по дням памяти. Выбирая из жития святого какой-либо конкретный сюжет-эпизод, какую-либо „линию”, автор одухотворяет ее своей личной поэтической оптикой, помноженной на усилие сердечной мышцы, — и результат, как правило, удивителен».

Сергей Кузнецов. «Мы все — расходный материал истории». Записал Влад Сурков. — «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», 2017, № 3, март <http://chitaem-vmeste.ru>.

«Больше всего мне нравилось писать в нем [романе «Хоровод воды»] вставные главки. Во-первых, я люблю писать рассказы, во-вторых, в них была возможность стилистического эксперимента. Я подумал: вот бы мне написать роман, в котором будут только вставные главки. Поскольку мой предыдущий роман получился как краткая история России в XX веке, я решил не ограничивать себя одной шестой частью суши: пусть действие будет происходить по всему миру. Пусть это будет роман [«Калейдоскоп: расходные материалы»] о том, что такое быть человеком русской культуры в XX веке».

«Я толком никогда не читал Ницше. Мне надо было придумать начало и конец временного периода, про который я пишу. Я выискал отличный год, в котором произошло два важных события, — это 1885 год. Во-первых, в этом году произошла битва при Кушке, единственное событие во время „Большой игры”, когда русские и англичане оказались друг против друга во время битвы. Это момент максимального расширения Российской империи. У всякого большого народа есть люди, которым необходима внутренняя энергия. В России таких людей много, и они до какого-то момента расширялись территориально. Когда начали появляться либо географические препятствия, либо политические, их энергия оказалась обращена внутрь. Мне кажется, именно вследствие этого произошла катастрофа 1917 года. С другой стороны, в 1885 году вышла книга Ницще „Так говорил Заратустра”, в которой было сказано о смерти Бога. <...> И я решил, раз два таких важных события произошли в 1885 году, то я буду на них ориентироваться».

См. также: Александр Гаврилов, «Макроскоп. Модель для сборки» — «Новый мир», 2016, № 10; Анатолий Ухандеев, «Математическое чудо» — «Новый мир», 2016, № 10.

Юлия Матафонова. Уральский дневник Лили Брик. — «Урал», Екатеринбург, 2017, № 2 <http://magazines.russ.ru/ural>.

«Во всяком случае, Лиля Юрьевна не скрывает от него [мужа] свое нежное отношение к Осипу Максимовичу, свою переписку с ним, и часто Примаков дописывает на ее письмах свои приветы. В августе 1930 года Примаков получает назначение на руководящую должность в Уральский военный округ — и Лиля Брик готовится поехать с ним в Свердловск».

«Или тому же О. Брику о своем увлечении стрельбой: „Я каждый день стреляю из нагана, последний результат ‘отлично‘ — из 50 возможных, 5 патронов, 25 метров — 42 очка. Это очень здорово! Я очень довольна, потому что могу убить каждого разбойника, если он даст мне время хорошо прицелиться”. И снова меланхолическое: „Ходит ко мне всякий скучный народ”; „Я пришла поздно из кино (здесь устраивают раз в две недели просмотры для вождей — программа ужасно плохая всегда)”».

Непатриот Хармс. Беседу вел Валентин Барышников. — «Радио Свобода», 2017, 16 февраля <http://www.svoboda.org>.

Говорит Александр Кобринский: «Как человек, изучающий творчество Хармса, его биографию уже почти 30 лет, могу сказать, что этот донос был абсолютно клеветнический, ложный. Все, кто хоть немного знал Хармса, понимают, насколько лживы слова о том, что он в кого-то будет стрелять. Хармс, винтовка, стрельба, армия — несовместимые вещи. Есть замечательная запись в его записной книжке: „Если государство уподобить человеческому организму, то в случае войны я хотел бы жить в пятке”».

Говорит Глеб Морев: «Но настроен он был, разумеется, антисоветски, и настроен давно, еще с 1920-х. Собственно, источник хармсовского абсурдизма, как и шире — источник постсоветского абсурдизма вообще — ощущение тотального безумия окружающей подсоветской жизни, выпавшей изо всяких представлений о нравственном и разумном. Как формулировал в 1927 году близкий к обэриутам именно в своих поздних абсурдистски-иронических текстах Кузмин: „Кто безумен: весь мир или наш ВЦИК?” Ответом и для Кузмина, и для Хармса было, конечно, „ВЦИК”. <...> Разумеется, он не собирался с пулеметом в руках воевать ни с немцами, ни с большевиками. Но сама мысль о том, что его могут заставить — путем принудительной мобилизации — встать в советский военный строй, приводила его в панику и в бешенство. И в этом состоянии и могли быть сказаны зафиксированные доносчиком в августе 1941 года слова „Если меня заставят стрелять из пулемета с чердаков во время уличных боев с немцами (более чем правдоподобная тема и деталь обывательских разговоров в готовящемся к отражению нападения городе. — Г. М.), то я буду стрелять не в немцев, а в [н]их из этого же пулемета”. Надо сказать, что Хармс очень заранее сделал все, чтобы избежать самой возможности быть призванным в Красную Армию: с самого начала финской войны он, как сейчас бы выразились, „закосил” от службы, получив белый билет по медицинским показаниям с помощью умело разыгранного безумия».

Один. Авторская передача. Ведущий Дмитрий Быков. — «Эхо Москвы», 2017, 17 февраля <http://echo.msk.ru/programs/odin>.

Говорит Дмитрий Быков: «Вы почитайте переписку Николая Островского, мне мать очень вовремя ее подкинула. Я очень любил роман „Как закалялась сталь”, действительно любил, я считал его одной из лучших книг советских. Когда я почитал переписку Островского, когда он уже разбитый параличом, этот страшный полутруп лежит в Сочи и катает оттуда, из санатория, жалобы на работу местной комячейки, кому-то это может показаться страшным. Но с другой стороны, какая страшная, великолепная, упертая принципиальность, какое желание до последнего, пусть посредством кляузы, оставаться в строю (для него-то это не кляуза, для него-то это попытка навести порядок)».

«Солженицын, может быть, устарел в одном отношении — в плане некоторой своей мономании, в такой поглощенности идеей, неспособности к диалогу. Но я вообще не бахтинец, я не считаю, это диалогичность — это такая уж важная вещь культуры, такая уж главная. Поэтому он является устаревшим именно в смысле, может быть, некоторой своей сосредоточенности на единственных решениях, в некоторой своей такой абсолютно тоталитарности сознания, которая сказалась больше всего в статье „Наши плюралисты”».

«А как историк, как мыслитель социальный думаю, что не устарел. <...> Как бы то ни было, эта маленькая красная книжечка „Ленин в Цюрихе” — это лучшее, что написано о Ленине, самое точное, и самое точное сказано об обстановке партии, о природе этой партии и, конечно, о природе русского 1917 года. Молодец Солженицын, в этом смысле он совершенно не устарел наверное, потому что отчасти, как правильно замечает Наталья Дмитриевна, как часто писал Жолковский, это все-таки автопортрет, и автопортрет довольно трезвый, абсолютно свободный от идеализации».

См. также: Александр Солженицын, «Наши плюралисты» — «Новый мир», 1992, № 4.

«Патриотизм — это не только гордость за свою страну, но и стыд». Наталия Солженицына о семье, долге и революции. — «Lenta.ru», 2017, 7 февраля <https://lenta.ru>.

Впервые отдельной книгой вышли две статьи Александра Солженицына: «Размышления над Февральской революцией» (1980 — 1983) и «Черты двух революций» (1984). Тексты выпущены издательством «Азбука-Аттикус».

Говорит Наталия Солженицына: «Но уже завершая этот огромный труд, Александр Исаевич ощутил, что в конце каждого тома „Марта” нужна обзорная глава, своего рода кода. Он испытал потребность довести свои суждения до точных формулировок. И он такие главы написал. Но они, естественно, получились совсем другими — со сменой звука, регистра. <...> Но все же я его убедила, что эти четыре финальные главы не должны быть в корпусе „Красного Колеса”, должны жить отдельной жизнью. После колебаний он согласился и никогда об этом не пожалел. Они были опубликованы позже „Красного Колеса” и впервые вышли в журнале „Москва” в 1995 году. Потом еще раз, в 2007 году, в год 90-летия революции „Российская газета” издала „Размышления” в виде брошюры».

«В самом деле, Александр Исаевич считал, что революция определяется не тем моментом, с которым принято ее отождествлять, а своими последствиями. Необратимостью и радикальностью перемен, ею вызванных. Если таких перемен нет, то это и не революция. У нас обычно говорят о трех революциях: 1905 года, Февраля 1917-го и Октября 1917-го. Их в совокупности можно было бы назвать Русской революцией ХХ века. Но точку никак нельзя поставить и в 1917 году. Потому что полная перемена — не только политического строя страны, но и всего жизненного уклада — завершилась только к 1930-м годам, вместе с Великим переломом, когда была проведена коллективизация и наиболее инициативные и сильные слои деревни были разорены, высланы, уничтожены».

«Постструктурализм — это в основном бредятина». Читательская биография философа Александра Доброхотова. Текст: Иван Мартов. — «Горький», 2017, 22 февраля <https://gorky.media>.

Говорит Александр Доброхотов: «Был определенный опыт как бы перелома в чтении: я читал только прозу, стихи воспринимал как рифмованную прозу, а революция произошла где-то лет в 13-14, когда я прочел поэзию как поэзию. Есенин был первый поэт, благодаря которому я понял, что в стихах есть музыка и что по-другому не скажешь. Для меня началась совершенно новая читательская эпоха».

«Но с прозой тоже были переломы, потому что когда-то, лет наверное в одиннадцать, я стал читать довольно взрослые книжки и скучное пропускал, больше по сюжету скользил. И потом — это я помню достаточно хорошо — читал пятнадцатитомник Гюго, огромный, зелененький такой, там много скучного, он несколько риторический автор. Внезапно мне пришло в голову, что ведь, когда автор писал, ему же не скучно было, он же зачем-то этим занимался. И я поставил такой эксперимент: стал читать очень медленно и каждое предложение как бы репрезентировал в воображении, представлял то, что мог представить себе автор. Поначалу было довольно скучно, но после, наверное, сотни страниц в моем сознании произошел перелом. Можно назвать это мутацией читательского сознания. С тех пор я читал только так — медленно и выжимая из текста все, что там могло быть заложено. Оказалось, это страшно интересно. После этого я прочел пятнадцать томов Гюго, потом мне стало интересно, кто он такой, я взял книжку из серии ЖЗЛ, и такой тип чтения, когда я как бы „выедаю” собрание сочинений, а потом вокруг него осваиваю пространство, стал для меня привычным».

Ольга Прохорова. Смотрители литературы. Психолог Ольга Прохорова начинает серию публикаций о том, как меняется мир, который вместо чтения книг смотрит сериалы. — «Такие дела», 2017, 10 февраля <https://takiedela.ru>.

«В бумажной книге я начинаю по привычке искать часы вверху правой страницы. У бумаги есть особая гравитация, от которой я отвыкла. Наконец, мне много одного человека, автора. Я устаю в его обществе».

«Кино и то казалось неким „легким поведением” по сравнению с чтением, а уж сериалы и вовсе были уделом примитивных домохозяек. Но вдруг выяснилось, что пока мы отвернулись, на этой делянке, прежде занятой под пластмассовые гладиолусы, заколосилась приличная беллетристика, а потом и большая литература».

«Кино, хоть и добралось до вершин намного раньше, не могло вместить в себя достаточно текста. При всей прелести рассказа и короткой повести, именно роман способен насытить душу достаточным количеством подробностей. Большое сериальное полотно использует монтаж как особый прием, присущий только кинематографу, заставляет нас непрерывно сопрягать картинки, строить причинно-следственные связи между кадрами. Эти части мозга не тренируются при чтении, которое создает последовательное восприятие. Но в сериале возможны и длинные диалоги, потому что сериал принципиально бесконечен, и в нем можно расположиться со всей необходимой вальяжностью. Да, готовая картинка замещает нам работу воображения, которое так прекрасно развивалось у читателя. Но зато она открывает дорогу рефлексии и осмыслению, которое раньше здорово тянул на себя автор».

«Пушкин — дитя гармонии». Филолог и прозаик Евгений Водолазкин рассказал Марии Башмаковой, что лично для него значит «наше все». Беседовала Мария Башмакова. — «Огонек», 2017, № 5, 6 февраля <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.

Говорит Евгений Водолазкин: «Видите ли, Пушкин принадлежит к числу тех явлений, которые кажутся вечными, как бытие, и такими же фундаментальными. Такой дар дан очень немногим. Помню, как моя прабабка мне читала: „Шалун уж отморозил пальчик...” — и грозила пальцем в нужный момент. То, что попадает в сознание лет до пяти, обладает иммунитетом аксиомы».

«Помню, как Дмитрий Сергеевич Лихачев пригласил меня на обед, и поэтому я опоздал в редакцию одного журнала. Когда пришел, объяснил причину задержки. „А что, он ест?” — спросили меня о человеке-легенде. Мифология необходима и сопровождает все большие явления».

«Возьмем текст, окруженный наибольшим почитанием в истории человечества,— Библию. Помимо того что это сакральный текст, это еще и исторический, и любовный текст — почитайте „Песнь Песней”. Почтительное отношение к предмету не отменяет внимательного рассмотрения его литературных, исторических качеств. И уж если в Библии совмещаются эти пласты, то в отношении Пушкина, который все же не Библия, это действительно возможно».

Леонид Радзиховский. Свой среди чужих. 10 февраля исполнилось 180 лет со дня смерти Пушкина. — «Российская газета» (Столичный выпуск), 2017, № 32, 14 февраля; на сайте газеты — 13 февраля.

«Пушкин написал Гимн русской интеллигенции, этой вечной АнтиВласти. Тут и „Товарищ, верь: взойдет она / Звезда пленительного счастья, / Россия вспрянет ото сна, / И на обломках самовластья / Напишут наши имена!” Эта линия пушкинианы сакрализирована Лермонтовым. Пушкин — Отец и Пророк Русской Свободы, отдавший за нее жизнь, боровшийся и уничтоженный Властью».

«Пушкин написал Гимн казенного, брутально-антизападного патриотизма — „Клеветникам России”. Там есть абсолютно все — и глобальное, сущностное противостояние Европе, и, как ни удивительно, все конкретные сюжеты даже сегодняшнего дня. И „спасибо деду за Победу” и „если надо — повторим” и „спор славян между собой”...»

«Наконец, Пушкин в нескольких афоризмах навсегда отчеканил охранительный взгляд на Россию, катехизис любой Власти на добрых 200 лет вперед — „русский бунт бессмысленный и беспощадный”, „Правительство — первый европеец”, „Народ безмолвствует”».

«И это был один человек. Власть — любая! — необыкновенно ценила то, что Пушкин, этот Кумир либералов, „креаклов”, признавал историческую правоту власти!»

А. И. Рейтблат. Риторические стратегии оправдания крепостного права в России в первой половине XIX века. — «Новое литературное обозрение», 2016, № 5 <http://magazines.russ.ru/nlo>.

«С. С. Уваров в секретной записке „О крепостном праве в России”, переданной Николаю I в конце 1830 или в 1831 году через А. Х. Бенкендорфа, констатируя, что „крепостное право, в принципе, не может быть защищено никаким разумным и искренним аргументом” и „должно быть отменено”, отмечал чрезвычайную сложность и трудность его ликвидации и полагал, что на это уйдет два-три поколения».

«Подобно Уварову, и А. С. Пушкин считал, что освобождение крестьян несвоевременно, им можно дать свободу только тогда, когда они будут к этому готовы».

«Близки к пушкинским и высказывания Ф. В. Булгарина».

Вячеслав Рыбаков о конфуцианстве, Ордуси и новой фантастике. Текст: Николай Караев. — «Мир Фантастики», 2017, 6 февраля <http://www.mirf.ru>.

Интервью взято в 2015 году для 145-го номера «Мира фантастики». «Может, во мне говорит конспирология, но у меня есть ощущение, что ордусский цикл критикой, и не только „фантастической”, был зашумлен — то ли нарочно, то ли без всякого заказа и приказа, а чисто инстинктивно. И не просто, а негативно зашумлен. В какой-то момент во влиятельной культурно-литературной среде о ван Зайчике стало принято или вообще не говорить, или говорить как о плохой литературе, как о чем-то черносотенном, ретроградском и нездорово консервативном. Напирали, что авторы-де пропагандируют телесные — палочные — наказания. Мол, как с этими людьми можно всерьез общаться, если они считают, что идеальное общество может держаться только на битье? На таком уровне шло обсуждение. И те, кто не читал или толком не прочел, соглашались: „Как можно хвалить ван Зайчика? Там палками бьют! Да я этого Зайчика в руки не возьму!” А еще, боюсь, неприятные ощущения от этого цикла у многих возникают оттого, что сознательно или подкоркой они понимают: они не способны быть такими хорошими. Это вызов, когда ты читаешь о мире, где даже плохие люди — не более чем заблужденцы…»

«Еще до этого однажды на семинаре мы что-то обсуждали, и Борис Натанович [Стругацкий] сказал этапную для меня фразу: если человек не дурак, если он смотрит вокруг и не умер эмоционально, в определенном возрасте он не может не понять, что наш мир — это мир зла. Я подумал: как интересно — человек, все время постулирующий свою антирелигиозность, по сути признает, что дьявол есть, а Бога нет. Казалось бы, если Бога нет, то и наш мир — это не мир зла, а просто мир, и другого не дано. Но если это мир зла, а других миров не существует, зачем произносить фразы, подразумевающие дихотомию? Если это — мир зла, то, стало быть… Значит, в какой-то момент религия его все-таки достала — только Бога он не принял, зато в существовании дьявола убедился. И отдал ему наш мир. На самом деле то, что Полдень не сбылся, наверное, для него оказалось куда более тяжким ударом, чем для меня — что не сбылась Ордусь».

Ольга Седакова. Перевести Данте. — «Знамя», 2017, № 2 <http://magazines.russ.ru/znamia>.

«В русской культуре есть огромная лакуна: отсутствие построчного нестихотворного перевода „Божественной Комедии” Данте Алигьери. При этом — перевода комментированного (о комментарии я скажу отдельно). Думая о „Комедии”, русский читатель имеет в виду ее перевод, выполненный М. Л. Лозинским. Я не хочу, чтобы мои дальнейшие замечания были поняты как полемика с этим переводом. Перевод М. Л. Лозинского — культурный подвиг. Трудно даже вообразить, с каким множеством разнообразных и труднейших задач он справился. Для этого ему пришлось создать по существу новый идиолект, на котором и написана его „Комедия”: поэтический язык, который уходит корнями в Серебряный век и его культуру слова — и при этом такой, какого в русской поэзии еще не было».

«Повторю: нам необходим не какой-то другой стихотворный перевод, а простой подстрочник „Божественной Комедии”, по возможности буквальный. И, сказав эти слова, „по возможности буквальный”, я отдаю себе отчет, что и такая работа невероятно трудна. Во-первых, о буквальности. Совсем буквальный перевод окажется — по многим причинам — нечитаемым. По причине, например, „непереводимостей”, то есть отсутствия эквивалентов каких-то слов и выражений в русском языке (особенно разработанного благодаря латыни поля некоторых важнейших понятий, типа „ума”). И, во-вторых, по причине крайне сжатого письма Данте: трудно удержаться от того, чтобы его не „прояснить” или не „досказать”. Если же мы будем „прояснять” и „досказывать”, то и прозаический перевод окажется перифразом, пересказом. А в дантовском „смысле” строки или строк требуется передать не только его „предметную” сторону, но и его силу и скорость».

Далее — «Чистилище. Песнь первая». С комментариями.

Сергей Сергеев. Как возможна русская нация? — «Гефтер», 2017, 8 февраля <http://gefter.ru>.

Предисловие к книге: Сергей Сергеев. Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия. — М., «Центрполиграф», 2017.

«Судя по электронному каталогу Российской государственной библиотеки, на русском языке не существует ни одной книги с названием „История русской нации” (если только не считать переименованных таким образом при недавнем переиздании „Очерков по истории русской культуры” П. Н. Милюкова). На первый взгляд, это кажется досадной нелепостью, очередной грустной иллюстрацией к пушкинскому: „мы ленивы и нелюбопытны”. На самом же деле, за этим фактом стоит сама логика русской истории. Ибо вовсе не случайно отечественная историография предпочитает описывать историю государства Российского, а не историю русского народа (немногочисленные попытки в последнем направлении, начиная с Н. А. Полевого, как правило, далее декларации о намерениях не шли)».

«<...> Русские в течение всей своей истории, за исключением краткого периода 1905 — 1917 годов, не являлись политической нацией. Они были и остаются „государевыми людьми”, служилым народом, на плечах которого держались все инкарнации государства Российского — Московское царство, Российская империя, Советский Союз, и держится ныне Российская Федерация. В прошлом и настоящем они обеспечивали внешнеполитические амбиции своих надзаконных правителей и скрепляли за свой счет единство множества разнообразных нерусских народов, входивших в состав одной из величайших империй в мировой истории».

«Возможно, автору стоило бы назвать свое сочинение „История отсутствия русской нации”. Мне представляется, что рассказ о русской истории через призму этого отсутствия поможет понять в ней очень важную особенность, не улавливаемую традиционным имперским дискурсом о колонизации бескрайних пространств, блестящих военных победах и грандиозном державном строительстве. Особенность эта состоит в том, что христианский, европейский по культуре своей народ стал главным материальным и человеческим ресурсом для антихристианской, по своей сути, „азиатской” государственности».

Саша Соколов: у меня голова совершенно русская. Беседовал Андрей Шитов. — «ТАСС», 2017, 6 февраля <http://tass.ru>.

Говорит Саша Соколов: «Но ведь вот Набокова я же не читал до приезда в Америку. Слависты, профессора не верят, что я его не читал до того, как написал „Школу для дураков”. А я в Москве знал, что есть некто Набоков, написавший какую-то порнографическую „Лолиту”, но и только. А реально прочитал только в „Ардисе”, в библиотеке у Карла Проффера».

«Знаете, когда я в первый раз вернулся в Советский Союз в 1989 году, как раз из Греции тогда приехал, то с жадностью набросился на толстые журналы. На Американском континенте трудно было достать новинки. Кое-что доходило, в университетских русских библиотеках что-то оседало, но интернета ведь не было. И я был удивлен, увидев массу текстов, которые будто я написал. Как бы я написал и просто забыл. Вот тогда я понял, что, видимо, действительно как-то повлиял...»

«Лично с ним [Солженицыным], правда, я никогда не встречался. Но заметил, что в „Красном Колесе” у него появился такой старческий „формализм”. Хотя ему это не шло: он был классическим русским писателем и ему не нужен был никакой авангард. Но он постарался: может быть, ему просто стало скучно писать по-старому».

Утверждение неуловимости. Идея опроса: Ольга Балла-Гертман; составление и проведение опроса: Сергей Оробий. — «Лиterraтура», 2017, № 91, 7 февраля <http://literratura.org>.

Об актуальности дневникового жанра и блогосфере говорят Александр Чанцев, Олег Лекманов, Дмитрий Бавильский, Марина Кудимова, Мария Маркова, Андрей Василевский, Ольга Балла-Гертман, Елена Дорогавцева, Валерия Пустовая.

Говорит Дмитрий Бавильский: «Самоцензура, конечно, рулит. Автор дневника вынужден если не выкручиваться, то уж точно учитывать все эти внешние обстоятельства, все сильнее и серьезнее становясь выразителем своей референтной группы — тех людей, которые могут посчитать его записи касающимися себя. То есть налицо гораздо более существенное следование правилам поведения (или их нарушению), чем у авторов бумажных дневников, которых ограничивает только собственное чувство меры и вкуса. Нынешний блогер обнаруживает себя окончательным социальным животным, невольно ограничивая поле высказывания и прибегая к все более сложным эвфемизмам и символическим конструкциям, имеющим разные слои понимания».

Говорит Мария Маркова: «Что если у дневника есть еще и такая функция — быть средством коммуникации? <...> Я скажу тебе, что мне больно, не для того, чтобы ты знал об этой боли, а для того, чтобы у тебя появилась возможность рассказать о собственной. Я создам тебе условия для ответного монолога. Как-то так. Ответ как бы не предполагается, но он может быть принят. Больше похоже на бессознательное формирование комфортной для рефлексирующего человека среды, и итогом такого процесса могло бы стать пространство, в котором слова нужны уже не будут. А они не нужны в таких случаях, когда исчерпали себя полностью (все возможное сказано) или когда острота чувств достигает того предела, после которого остается лишь неназываемое. Зато все друг друга понимали бы. Без слов».

«<...> эта открытость не равна откровенности. Она больше похожа на попытку избежать исчезновения: чем больше я открою, тем больше шансов, что хоть что-то из открытого не затеряется в информационном шуме, будет услышано. Отсюда и избыточная многословность. Последнюю часто можно встретить и в стихах тех, кто пишет сейчас. Но мне такие вещи кажутся оправданными. Мне и самой не хотелось бы пропасть еще при жизни».

Нина Федорова. «Самое ужасное в том, что люди не видят текста». Беседу вел Даниил Адамов. — «М24.RU», 2017, 28 февраля <http://www.m24.ru>.

«Ну вот, например, до сих пор выходит книга „Плоды земли” Гамсуна под моей редакцией. Мне пришлось переписать старый перевод. Хотя там ситуация была другая. Издание Гамсуна было начато еще при советской власти, и я, честно говоря, думала, что они его не смогут выпустить, но выпустили. Заказать новый перевод не успевали, и меня попросили отредактировать старый. Пришлось практически переписать. Перевод начала XX века. Там и имена русифицированы нелепо, и даже само название этой книги… Это ведь библейская цитата. В том стихе, откуда Гамсун взял название, это звучит как „произведение полей”. Я стала искать, какие еще варианты встречаются в Библии и отыскала два: плоды земли и плоды земные. А раньше этот роман назывался „Соки земли”, но в Библии этого нет вообще. И ошибки были в том переводе, хотя я не хочу ничего плохого сказать про переводчиков. Надо все время помнить, чем они располагали, каким словарями, какими возможностями, да и язык изменился с тех пор».

Фейсбук-войны: WTF? Большой опрос о фейсбук-войнах. Что это: социальный маскарад, ненависть к себе, фабрика будущего или все вместе? Текст: Роман Дорофеев. — «Colta.ru», 2017, 22 февраля <http://www.colta.ru>.

Говорит кинокритик Мария Кувшинова: «Есть еще один нюанс, непонимание которого меня изумляет: в Фейсбуке „устная” и „письменная” речь находятся в одном пространстве, они никак не разделены и перетекают друг в друга, часто незаметно для говорящего. Так, продуманный пост — речь скорее письменная, а комментарий под ним — скорее устная, эмоциональная реплика впроброс, которая в реальном мире вовсе не была бы услышана или не имела бы никаких последствий. В реальном мире подобная реплика компенсировалась бы улыбкой, смешной футболкой, усталым видом, удачной прической, подмигиванием, прикосновением, но на экране (особенно для тех, кто не digital natives и все происходящее в цифровом мире воспринимает буквально) она полыхает, как „мене, текел, фарес”, взывая к ответу — в то время как ее надо просто пропустить мимо ушей».

Школа для умных. Саша Соколов: спасибо, что живой. — «Lenta.ru», 2017, 9 февраля <https://lenta.ru>.

Николай Александров: «Соколов актуален, как может быть актуальна проекция куба на плоскость, какую бы ипостась его творчества приложенную к современности мы ни взяли: собственно литературную, литературно-социальную или только социальную. Если говорить о последней — достаточно просто открыть „Палисандрию”, которая легко расписывается на цитаты и превращается в цитатник на каждый день — и убедиться в ее злободневности от первой страницы (действие открывается знаменательным событием 1999 года) до финальных описаний, когда Палисандр с коллекцией мощей и прахов возвращается в Россию и начинает кампанию по перезахоронению знаменитых соотечественников».

«Я всегда знал, что уеду из Советского Союза». Саша Соколов о родителях-разведчиках, психбольницах и Канаде. Подготовила Наталья Кочеткова. — «Lenta.ru», 2017, 11 февраля <https://lenta.ru>.

«Огромный отснятый материал не мог полностью войти в фильм [«Саша Соколов. Последний русский писатель»]. «Лента.ру» публикует фрагменты речи Саши Соколова, не вошедшие в картину».

Говорит Саша Соколов: «Да я на самом деле не умею быть близким кому-либо, близким по-настоящему. У меня есть несколько настоящих друзей, но я понимаю, что они ко мне лучше относятся, чем я к ним».

«Какие-то страницы „Триптиха” — это, я думаю, лучшие страницы из всего, что я написал. Особенно „Газибо”».

«Я же никогда не повторяюсь, мне неинтересно. Мне нужна каждый раз новая форма, новый звук, новая музыка».

«Скажем, „Триптих” многие люди совершенно не поняли. А я знаю, что это хорошо. Главное — понимание того, как нужно читать этот текст: это же музыкально все. А люди, даже образованные, даже интеллектуалы, многие просто не умеют читать — они не слышат музыки текста. А для меня это самое важное. У меня же был с детства музыкальный слух, абсолютный слух».

«Я хочу жить и умереть в Канаде. Здесь удобно, здесь хороший похоронный бизнес и, так сказать, все хорошо будет. Легко».

Составитель Андрей Василевский

ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»

Май

30 лет назад — в № 5 за 1987 год напечатана «Элегия» А. Введенского.

85 лет назад — в №№ 5, 6, 7-8, 9 за 1932 год напечатан роман Л. Леонова «Скутаревский».