ПЕРИОДИКА

ПЕРИОДИКА

«Аргументы и факты», «Арион», «Воздух», «Гефтер», «Город-812», «Горький», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Коммерсантъ Weekend», «Лиterraтура», «Неприкосновенный запас», «Новая Юность», «Открытая Россия», «Российская газета», «Свободная пресса», «Теории и практики», «Труд», «Фокус», «Цирк «Олимп»+TV», «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», «Booknik», «Lenta.ru», «Rara Avis»

Михаил Айзенберг. Глазами современника. Поэзия в ожидании нового языка. — «Lenta.ru», 2016, 19 декабря <https://lenta.ru>.

«Есть одно очень известное высказывание Юрия Тынянова: „У современников всегда есть чувство неудачи, чувство, что литература не удается, и особой неудачей является всегда новое слово в литературе”. Это чувство, по-видимому, неустранимо. Можно посмотреть хотя бы комментарии читателей к любой статье о современной поэзии. Или заглянуть в прошлое и вспомнить отклики (в лучшем случае снисходительные) на первые книги Хлебникова, Мандельштама, Ходасевича».

«И это притом что наша поэзия явно не на ущербе, а происходящее в ее глубине куда значительнее того, что может заметить сторонний наблюдатель. Авторов интересных и, что называется, состоявшихся можно перечислять десятками. Но вовсе не авторы, а словно бы сама поэзия сейчас взяла паузу и переосмысляет себя, свое состояние».

«Я уже писал, что воспринимаю поэзию не как сложение персоналий, а как единый организм со своей дыхательной системой. Он дышит — делает вдох, потом выдох. Сейчас, на мой взгляд, время вдоха. Поэзия только набирает воздух».

«Стихи пишут люди в соавторстве со временем, и еще неизвестно, чье авторство влиятельнее. Точнее, стихи пишет поэзия, и крайне интересно услышать, что именно она сейчас пишет».

Ольга Балла-Гертман. «Жадно хотелось иноустроенного». Беседу вел Александр Чанцев. — «Лиterraтура», 2016, № 88, 10 декабря <http://literratura.org>.

«Есть (увы!) слишком много областей знания и культурных форм, к которым я невосприимчива или равнодушна. Например, я плохо восприимчива к политической истории и к истории права, безразлична к спорту и его истории, равнодушна к криминальным и военным сюжетам. Едва воспринимаю кинематограф, почти совсем не — театр, оперу и оперетту. (Область моей восприимчивости, я бы сказала, почти совсем ограничена буквами на бумаге.) Чуть лучше воспринимаю живопись, но даже не как искусство, а, скорее, как совокупность чувственных впечатлений, витальных стимулов (ее воздействие на меня, я бы сказала, досмысловое, — поэтому о понимании тут говорить не приходится). Ничего не смыслю во всем, что связано с музыкой, и совершенно глуха к технике и естественным и точным наукам, не говоря уже о математике, являющейся в страшных снах со школьными сюжетами и по сию пору. Все, к чему я хоть как-то восприимчива, видится мне связанным между собою на моей внутренней карте. Как раз легче говорить о том, что мне интересно и внятно. Эту совокупность областей внимания можно обозначить примерно так: история (и, так сказать, анатомия) идей, история культурных условностей, способы, которыми человек понимает, моделирует и домысливает мир и самого себя».

«Вообще, у меня еще с дошкольных пор была (собственно, и осталась) привычка повсюду таскать с собой — как дети часто таскают игрушки — какую-нибудь книжку на правах оберега от всего окружающего, собственной параллельной и автономной жизни (типа кислородного баллона — подышать), читая ее везде, где только представлялась возможность. Ясно помню, что это было не следствие тяги к знаниям, но потребности в дополнительной жизни и вообще в том, чтобы куда-нибудь уйти».

Павел Басинский. Грузить контентом. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2016, № 287, 19 декабря; на сайте газеты — 18 декабря <https://rg.ru>.

«Словарь [Вл.] Новикова [«Словарь модных слов»] читается как прекрасная современная проза. В ней 200 героев, у каждого свой характер, своя предыстория и даже свое будущее, которое автор предлагает дофантазировать читателю. И это настоящая проза о современности, которой так сейчас не хватает. Ведь каждый персонаж этой книги „реально” (ох, чувствую, что едва ли не каждое слово мне нужно закавычивать, потому что „реально” — тоже персонаж этой книги!) живет в нашем времени».

«Две трети слов из словаря Новикова я сам использую постоянно, причем не только в устной речи, но и в газетных статьях и даже книгах. Я не задумываюсь над их смыслом, над их происхождением, над их точным значением. Этими словами пропитан воздух современной жизни, мы ими дышим, уже не замечая их, как воздух. А надо бы замечать! Не для того, чтобы их „не пущать” (Новиков принципиальный противник „борьбы с языком”, это бессмысленно, считает он, и даже вредно), а чтобы правильно их использовать. Да, наконец, просто почувствовать их настоящий вкус! В книге Новикова слова пробуются на вкус».

Павел Басинский. Повторяться не будем. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2016, № 293, 26 декабря; на сайте газеты — 25 декабря.

Среди прочего: «В 1916 году свои книги издали Вадим Шершеневич („Автомобильная поступь”) и Михаил Лозинский („Горный ключ”), Георгий Адамович („Облака”) и Осип Мандельштам („Камень”), Николай Гумилев („Колчан”) и Георгий Иванов („Вереск”), Константин Большаков („Солнце на излете”) и Рюрик Ивнев („Золото смерти”), Василий Каменский („Девушки босиком”) и Николай Асеев („Оксана”), Владимир Маяковский („Простое как мычание”) и его тезка, никому тогда еще не известный 17-летний Володя Набоков (она называлась просто, скромно „Стихи”)».

Игорь Белавин. Ключ-головоломка, или Размышления о верлибре. — «Новая Юность», 2016, № 6 <http://magazines.russ.ru/nov_yun>.

«Синтагма — это особый знак, символизирующий часть совокупного образа, и поэтому ее смысл является контекстно-зависимым. <...> Важно то, что окончательное значение синтагме придается не изначально, как в обычной речи, а лишь через взаимодействие ее с другими элементами стиха».

«В верлибре важно не только то, какова синтагма по смыслу, но и то, где именно ее разместил автор, на основе каких структурных принципов и с какими именно соседствующими частями высказывания она взаимодействует. Это всегда ребус, и как иносказательно понимаемый знак синтагма отличается от идиомы тем, что не имеет раз и навсегда установленного означаемого: ее трактовка варьируется в зависимости от системной конструкции верлибра, от дешифровки задуманной автором головоломки. Иными словами, синтагма верлибра не представляет собой словарной единицы: она — сугубо авторское изобретение, особый троп!»

«Конечно, строя образную систему верлибра, автор опирается на словесные клише, твердо закрепленные в массовом сознании, но это лишь „наполнитель” свободного стиха, его строительная смесь. Из этого материала создаются своего рода „бетонные блоки” смысловых единиц верлибра, а уж затем эти знаки поэтического кода занимают свое место в образной системе стиха и, взаимодействуя друг с другом, обеспечивают верлибру содержание и эмоциональную окраску».

Андрей Битов. «Мы не хотели и не хотим свободы. Мы воли хотим». Беседу вел Сергей Грачев. — «Аргументы и факты», 2016, № 51, 21 декабря <http://www.aif.ru>.

«Мне недавно случайно попала в руки типичная советская книга типичного советского автора. Читать совершенно невозможно, но при этом я вижу, что это добросовестная работа. Сейчас никакого соцреализма в литературе нет, но нет и добросовестности. Я никогда не был советским писателем, но и антисоветским тоже. То, с чего я начинал, — это был антисоцреализм скорее. Вот вы сейчас сидите практически с 80-летним человеком, который 60 лет, по сути, ни хрена не делает. Я ушел в литературу, чтобы надо мной не было никакого начальства».

Роман Богословский. Масоны и чекисты как штампы в сознании. Рассуждения на основе новой книги Виктора Пелевина. — «Свободная пресса», 2016, 29 ноября <http://svpressa.ru>.

«Возьму на себя смелость сказать, что книга у Пелевина получилась, просто это не совсем книга, не совсем художественное произведение в строгом смысле. А все потому, что Виктор Олегович уже не может сопротивляться „натиску дискурса” и на наших глазах перерождается в публициста. Но поскольку он заложник образа, который условно можно назвать „меня-нет-в-культурном-пространстве”, у него нет возможности напечатать статью в „Собеседнике”, „Медузе” или у нас на „Свободной прессе”».

«Пелевин не только жаждет публицистики как прямого высказывания. Он стал по-настоящему зол».

Александр Бродский. Etsi Deus non daretur. Логические и теологические основания либерализма. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2016, № 12 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.

«Либерализм объединяет с христианством определенный пессимизм в отношении социально-исторического бытия человека, отрицание утопизма, неверие в возможность Царства Божьего на земле, а также чувство богооставленности».

«Историки уже не раз отмечали, что политическая успешность либерализма обратно пропорциональна его философичности. Самым ярким примером этого является русский либерализм XIX — начала XX века: его всегда отличала теоретическая глубокомысленность и политическая беспомощность. <...> Несколько огрубляя историю, можно сказать, что русский либерализм в целом пошел по „пути Канта”, в то время как западноевропейский либерализм выбрал „путь Юма”. И „кантовский путь” сделал русский либерализм не только слабым, но и антидемократичным».

«<...> почти все русские либералы чичеринской школы придерживались несколько необычного для современной политической практики убеждения, что представительная власть ни в коем случае не должна выражать интересы избирателей. Законодатели, по их мнению, должны в своей деятельности исходить из метафизических представлений о «естественном праве», а не из общественных интересов, всегда относительных и изменчивых. <...> Поэтому русские либералы конца XIX — начала XX века, включая самого Б. Н. Чичерина, считали, что выборы представительной власти в России возможны лишь при наличии избирательного ценза — имущественного и образовательного».

Юрий Буйда. «Я „угловой жилец” русской литературы…» Беседовал Владимир Гуга. — «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», 2017, № 1, январь <http://chitaem-vmeste.ru>.

«Я недавно перебирал по просьбе издателя какие-то свои вещи и понял, что недоволен ни одним своим текстом. Если бы я сейчас взялся отредактировать какие-нибудь собственные книги, жизни бы не хватило, чтобы их переписать. Я понимаю, что это занятие бессмысленное, так как бесконечная шлифовка не оставит времени ни на что новое. И у меня отношение к писательству такое: если это ад, то надо в нем устроиться с наименьшими потерями и терпеть. Пахать и терпеть».

«Литература развивается не от премии к премии, а от книги к книге. А это значит, что можно как угодно относиться к „Улиссу” Джеймса Джойса, но именно этот роман стал вехой в англосаксонской и вообще в мировой литературе. Многие его не любят, многие с отвращением от него отворачиваются, но он — гора, на которую все же оглядываются».

Сергей Гандлевский. Две поэзии. Стихи письменные и устные. — «Lenta.ru», 2016, 21 декабря <https://lenta.ru>.

«Читаешь одни стихи и ощущаешь, как говорится, кишками, что перед тобой — нотные знаки устной речи, естественной, как вдох и выдох. И то же самое, смутное, но безошибочное ощущение подсказывает, что такой же с виду „столбик” на соседней странице существует, главным образом, на письме и принадлежит, в первую очередь, письменной культуре».

«С устными стихами мы без церемоний: бубним их под настроение через пятое на десятое, а запамятованные пропуски латаем татаканьем — та-та-та-та — или заполняем чем бог на душу положит. К двухсотлетнему юбилею Лермонтова нескольким литераторам, включая меня, предложили прочесть на телеканале „Культура” по одному стихотворению юбиляра на выбор. Я выбрал „Сон” не только за гениальность, но и по лености: я знал его наизусть. Вернее, думал, что знал. На поверку оказалось, что кое-какие лермонтовские глаголы и эпитеты за полвека чтения вслух и про себя я заменил другими, своими собственными — и представьте, прекрасно обходился. Чем не фольклорное соавторство?! Лучше, конечно, знать классику на память без отсебятины, но иногда мне кажется, что подобное присвоение — хороший способ существования поэзии и добрый знак. Лишь только прекратится такое панибратство, поэзия угодит в библиотеку, на полку мертвых языков и станет безраздельным „достояньем доцента”».

2016-й: оглядываясь. Писатели и критики вспоминают важнейшие литературные события уходящего года. Текст: Сергей Сдобнов. — «Colta.ru», 2016, 28 декабря <http://www.colta.ru>.

Говорит Евгения Вежлян: «Происходит рутинизация премиального процесса: премии в этом году смотрелись скорее как некоторый обязательный ритуал, обозначающий конец литературного года, нежели как события, имеющие отношение к живой и актуальной жизни литературы. И это, на мой взгляд, — симптом, свидетельствующий о важных изменениях механизмов литературного влияния. Эти изменения происходят во многом благодаря „сетевизации” литературной и читательской сред. „Большие” премии выстраивают свою политику исходя из той конфигурации литературы, которой больше не существует. Больше нет „большой” и „единой” литературной среды как единого „пространства внимания”, которое может привлечь одна, назначенная „лучшей”, книга».

Говорит Александр Скидан: «Главное событие прошедшего года лично для меня — выход собрания стихотворений Василия Кондратьева (1967 — 1999) „Ценитель пустыни”. Оно открывает этого автора с совершенно новой стороны: до появления корпуса стихотворений даже близкие друзья и почитатели знали Кондратьева главным образом как прозаика и переводчика, чему немало способствовало и то, что в 1990-е он практически перестал печатать стихи. Но не писать их. И именно в этот период им были созданы наиболее зрелые и мощные поэтические тексты, некоторые из них я считаю безусловными шедеврами. Но и ранние вещи, написанные во второй половине 1980-х, заставляют пересмотреть карту неофициальной поэзии и прочертить новые траектории преемственности по отношению к великим модернистам XX века».

Другие в лирическом тексте. — Журнал поэзии «Воздух», 2016, № 2 <http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.

Вопрос: «„Другие люди существуют” (© один умеренно интеллектуальный сериал). Существуют ли они в вашей поэзии? Кто это с наибольшей вероятностью — некто действительный или вымышленный персонаж, кто-то близкий или чем-то зацепивший внимание случайный прохожий?..» Отвечают: В. Аристов, И. Ахметьев, Л. Шваб, А. Горбунова, В. Лехциер, Е. Фанайлова, Д. Григорьев, А. Александров, Е. Соколова, Д. Да, Г. Геннис, И. Ермакова, Д. Веденяпин, Г.-Д. Зингер, П. Андрукович, Д. Ларионов, О. Васякина, Л. Юсупова, К. Коблов, К. Капович, Д. Строцев.

Говорит Алла Горбунова: «Другие существуют, но это не только люди. Б. Гройс писал о сверхсоциальности художника — что для того, чтобы стать сверхсоциальным, нужно обособиться от общества, в котором живешь, а сверхсоциальность заключается в том, что художника не удовлетворяет демократический консенсус, потому что он всегда неполон: в него не входят сумасшедшие, дети, звери и птицы, камни и машины. В этом смысле я считаю себя таким сверхсоциальным художником, в чьих стихах существует не только он сам или другой человек, но и обретают голос камни, травы, звери. Потому в моих стихах очень много животных, растений, явлений природы, в том числе неодушевленных, жителей не-человеческой стороны бытия — то есть тех, кто в антропоцентрической парадигме права голоса был лишен».

Говорит Дмитрий Григорьев: «От меня далек вагиновский Свистонов, тщательно „собиравший” персонажей этого мира в свою книгу и в итоге ушедший в реальность, которую создал сам. Мне гораздо ближе Рафаил, старший брат моей бабушки, что был довольно известным в Белоруссии колдуном. Рафаил ходил по поселку и в разных дворах старался „ухапить” (он так и говорил — ухапить) утерянные чужие вещи: оборвавшуюся пуговицу, тряпицу, пустую папиросную пачку, коробок спичек. Его интересовали совсем иные свойства этих предметов, измерения, связывающие их с людьми и скрытые от обыденного восприятия».

Говорит Оксана Васякина: «У меня нет власти давать голоса тем, у кого их отняли. Мертвый отец, мать-заводчанка, любимые, мигранты — напалечные герои в моем внутреннем кукольном театре. Я веду меланхолический монолог многопалыми руками. Он сшит из чужих слов, которые никто не слышал, кроме меня, я их присвоила, а потом фиктивно вернула немым куколкам. Куколки двигаются и говорят, двигаются и кричат, двигаются и шепчут, поддерживая иллюзию прорвавшегося сквозь тишину голоса, а потом замолкают и плачут в немоте».

Вера Зубарева. Запечатлеть Присутствие: в мастерской Беллы Ахмадулиной. «Род занятий» — поэма о художественном методе. — «Интерпоэзия», 2016, № 4 <http://magazines.russ.ru/interpoezia>.

«Отказавшись от гештальтов в описаниях, лирическая героиня перешла на медленное, тщательное всматривание в нюансы и оттенки небес».

Алексей Иванов. «Нынешней России Сибирь не по плечу». Беседу вел Сергей Грачев. — «Аргументы и факты», 2016, № 49, 7 декабря <http://www.aif.ru>.

«Могущество России, которая сидит на нефтяной игле, по-прежнему прирастает Сибирью. И „нефтяные города” демонстрируют высокий созидательный потенциал. Тюмень превратилась в эдакий микромегаполис. Ханты-Мансийск — уютный швейцарский городок в тайге. Сургут — достроенный идеал советской эпохи. И так далее. Но это там, где деньги. Где их нет — упадок и разруха».

«Есть мегаполисы, которые мощно двигаются вперед, как Новосибирск, а есть деградирующие города и городишки. Есть Академгородок, а есть деревни, вернувшиеся в XVII век. Но одно можно сказать точно: нынешней России Сибирь не по плечу. Государству не хватает ни ресурсов на освоение, ни понимания, что делать с таким непомерным гигантом. И это ужасно. Ведь Сибирь — главное сокровище России и единственный шанс в XXI веке снова стать супердержавой».

«Избегать снобизма дико сложно». Борис Куприянов о писателях, читателях и издателях-монополистах. Беседу вела Наталья Кочеткова. — «Lenta.ru», 2016, 15 декабря <https://lenta.ru>.

Говорит член экспертного совета Non/fiction и основатель сайта о чтении «Горький» Борис Куприянов: «Лекций сейчас в Москве происходит так много, что было бы не очень правильно делать на Non/fiction специальную лекционную площадку, мне кажется. Хотя лекции каких-то персонажей, которые в Москве бывают крайне редко, может быть, стоило сделать. Мне лично в этом году немного не хватило самого разговора о чтении, как о практике. О социологии и культуре чтения. Non/fiction — это то самое место, где надо говорить о том, как книги читают, куда движется литература. Этого не так много, как хотелось бы. Потому что в России читают не так, как в Москве. И даже в Петербурге читают не так, как в Москве. То есть мне бы хотелось сделать Non/fiction, может быть, чуть-чуть больше профессиональной. Нет другого места в России, где можно было бы об этом поговорить, по-моему».

Итоги 2016 года. Авторы Rara Avis пишут о самых неожиданных, интересных, странных, но и дурных событиях уходящего года. Подготовила: Анна Смирнова. — «Rara Avis», 2016, 31 декабря <http://rara-rara.ru>.

Говорит Владимир Березин: «Как-то много (и даже в газетных заголовках) стали говорить, что по опросам ВЦИОМ россияне считают Дарью Донцову лучшим писателем 2016 года. Но, если внимательно читать сами материалы опросов, то оказывается, что „Писателя года россиянам по-прежнему выбрать тяжелее всего: все содержательные ответы набирают не более 3%: Дарья Донцова (3%), Татьяна Устинова (2%), остальные — по 1% или менее”. То есть новость должна выглядеть так: „3% россиян считают Дарью Донцову лучшим писателем 2016 года”, что звучит несколько иначе, чем в этих заголовках. <...> Все это — наглядное подтверждение того, что иерархическая пирамида, которая присутствовала в литературе последние триста лет, замещена ровным полем. Замещение произошло давно, и опросы его просто фиксируют. И даже такой универсальный (казалось бы) бренд объединяет не более 3%».

Говорит Мария Нестеренко: «Что касается художественной литературы, здесь я бы отдала пальму первенства „Турдейской Манон Леско” (Издательство Ивана Лимбаха, 2016) Всеволода Петрова, хотя это не вполне актуальный литературный процесс, но все равно я рада, что эта повесть доступна широкому читателю. Издание собраний стихотворений Василия Петрова и Анны Буниной („О.Г.И.”, „Б.С.Г. — Пресс”, 2016) — тоже большое событие для меня, тем более что я принимала участие в подготовке „Неопытной музы” Буниной. Чаще всего мы находимся во власти канона, не подозревая, каких удовольствий себя лишаем».

Бахыт Кенжеев. «Время было такое...» Разговор ведет Сергей Надеев. — «Дружба народов», 2016, № 12 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

«Так вот, меня уже напечатали в „Юности”, и я прихожу — уж не помню, какой консультант тогда принимал — мои любимые консультанты были Олег Чухонцев и Юрий Ряшенцев. Это был не тот и не другой, но он сказал мне одну из самых замечательных фраз, какие я слышал в своей жизни. „Вот мои новые стихи”. — „Спасибо, Бахыт”, — стал читать. „Ну да, — говорит, — хорошо, спасибо…” — „Скажите, а вы можете их напечатать?” Говорит: „Нет”. — „А почему? Ведь вы уже меня печатали?” — „Печатали”. — „Скажите, пожалуйста, это что, антисоветские стихи?” — „Нет”. — „Ну, а что не то? Почему не можете их напечатать?” И консультант мне говорит сакраментальную фразу: „Бахыт, ну не будьте вы идиотом”».

«Вообще мы очень счастливые люди, потому что понимаем, какое нам богатство досталось по жизни — я имею в виду эту русскую поэзию. Я уверен, что у американцев не хуже поэзия, но я ее не знаю и не хочу знать. <...> И моя жена Леночка, и Цветков ужасно меня ругают за то, что я более или менее безразличен к американской культуре. Вот я недавно только, на шестьдесят седьмом году жизни начал Фолкнера читать. Гений, да, гений — абсолютный гений… Ну, типа Платонова, да…»

Кирилл Кобрин. Up to you: незначащий хипстерский разговор. Исповедь на заданную тему: Кирилл Кобрин о смерти и жизни на Gefter.ru. Беседовали Ирина Чечель и Михаил Немцев. — «Гефтер», 2016, 16 декабря <http://gefter.ru>.

«Если меня кто и научил думать об истории и об обществе — по-настоящему думать, честно и до конца, — то она. [Лидия] Гинзбург — я сейчас скажу ужасную вещь, но пусть — самый важный русский автор прошлого века, если хочешь что-то в нем, прошлом веке, понять. Да и в первых 16 годах нынешнего тоже».

«Еще одна главная для меня фигура — это, конечно, Беккет, я в этом смысле ученик Беккета».

«Карма — это когда ты, созерцая (занимаясь делом под названием „обратное созерцание”), воспринимаешь себя и ситуацию, в которой ты находишься сейчас, как результат своих предыдущих (в предыдущих инкарнациях) действий. То есть воспринимаешь как карму. Но это один случай из миллиона, а другой кармы не существует, и, конечно, ты выстраиваешь какую-то причинность. Когда Толстой пишет о причинности в „Войне и мире”, он же выстраивает ту же самую схему: хаотические события происходят сейчас, потом мы откуда-то начинаем на них ретроспективно смотреть и понимаем, что в этом был какой-то смысл. Хотя он, конечно, врет, потому что для Толстого никакого смысла ни в чем нет».

«Сколько бы он [Набоков] ни кокетничал, в действительности он является продуктом определенного социального слоя, определенной трагической истории нескольких стран… Поэтому он на самом деле заговаривает смерть. Набоков — это про то, как красивыми словами, безупречными предложениями можно заговорить факт небытия».

«Поэтому литература на самом деле важна, больше никаких причин, для чего она нужна вообще, нет. Литература — единственная возможность каким-то образом спрятаться, попытаться, — зная, если ты не дурак, что ты все равно не сможешь этого сделать, — заговорить пустоту».

Евгений Коновалов. Поэт и миф Борис Рыжий. — «Арион», 2016, № 4 <http://magazines.russ.ru/arion>.

«<...> и пора, наконец, произнести: перед нами поэт вторичный по своему методу. В экономике есть понятие добавленной стоимости. Так вот, у поэзии Бориса Рыжего маленькая добавленная стоимость. Если провести мысленный эксперимент и начать из Рыжего вычитать Слуцкого, Гандлевского, Рейна, Кушнера (не говоря уж о классиках Серебряного века), останется немного. Удивляться тут нечему. Любой молодой талантливый поэт начинает с того, что овладевает материалом, знакомится с чужими поэтическими мирами, учится их использовать и отталкиваться от них. Отсюда другая особенность: поэзия Бориса Рыжего не вполне самостоятельна. Он завершает то, что сделано другими авторами, приближает их интонацию к языку современности. Речь о разработке старых, чужих путей поэзии, но не о прокладке новых. Их Рыжий не проложил, по крайней мере, не успел. А ведь именно пушкинское самостояние резко отличает больших поэтов. Каждый из них, прежде всего, создатель своего собственного языкового пространства. Там же, где Борис Рыжий наиболее решительно уходит от русского поэтического наследства в сторону современности, получается хуже всего <...>».

См. также: Александр Белый, «О Лермонтове, но больше о Борисе Рыжем» — «Новый мир», 2017, № 1.

«Крым, санкции — о’кей, но это только язва на ноге». Издатели. Александр Иванов, Ad Marginem. Текст: Антон Боровиков. — «Colta.ru», 2016, 1 декабря <http://www.colta.ru>.

Говорит Александр Иванов: «Новое за окном, всегда рядом, на расстоянии вытянутой руки — просто часто не опознается как новое. Для нового нужен экстаз, упоение новизной. У апостола Павла была такая страсть. Новое — не объективная реальность вокруг апостола Павла. Все было довольно старым с точки зрения иудейского контекста. Но апостол Павел считал, что все — новое. Здесь можно развернуться в некую шизофрению. Врачи говорят, что когда шизофреник пишет текст — часто и стихи, и прозу, — и врач спрашивает его: „Скажите, Николай Иванович, что нового вы написали?” — „Как что? Да практически все. Видите эту букву? Новая буква, я придумал”. Можно все воспринимать как новую реальность. Я за то, чтобы понять, что слово „новое” парадоксально. Оно отсылает к полю субъективного опыта скорее, чем к полю объектов. Новое — регистр или способ, ракурс взгляда».

«Генеалогия проблем связана с резкой деиндустриализацией 92 — 96-го годов. Она привела к очень сильному — экономическому, социальному, демографическому — ослаблению страны. Есть статистика смертности, заболеваний, алкоголизма, наркомании, говорящая, что 90-е были ужасными. Для меня они не были такими — но не могу же я транслировать свое эйфорическое состояние на всю страну. У этих процессов зачастую нет авторства: невозможно сказать, что во всем виноват Горбачев, Чубайс, Путин, Ельцин, — тысячи разных факторов носят спонтанный характер».

«Истоки современного русского культурного поля находятся в „больших” 70-х годах, с 68-го по 82 — 83-й. Произошло подгнивание официальной коммунистической идеологии — и пришел национализм. Российский дискурс 70-х — это гибридная версия культур-национализма. В литературе — „деревенская проза”, в искусстве — поворот от сурового стиля к декоративно понятому национальному стилю. Владимир Солоухин, „Черные доски”. Даже авангардные поэты типа Евтушенко и Вознесенского начинали писать о русской старине… Это началось 40 лет назад. Сейчас идет всемирное повторение этого тренда».

«Национализм — еще и кризис советского гуманизма, который в своем ядре содержал идею всесторонне развитой личности. Она восходит к флорентийским платоникам — Фичино, Пико делла Мирандоле».

Культура фейка: ученый Андрей Зорин о том, как проверять факты и каким должно быть образование. Текст: Ильнур Шарафиев. — «Теории и практики», 2016, 22 декабря <http://theoryandpractice.ru/posts>.

Говорит Андрей Зорин: «Легкая доступность информации, которая добывается одним щелчком, снимает проблему „что я помню, а что знаю”. Речь идет о способности думать, видеть мир исторически, понимать какие-то вещи, находить информацию, работать с ней. В подобной передаче какая-то девушка сказала, что Сталин жил в XVII веке: мне кажется, проблема здесь не в том, что она не знает, когда жил Сталин, а в том, что она не знает, что такое век. Это более серьезная вещь — ей непонятно, что такое история».

«Кроме того, мы имеем дело с гигантским переизбытком информации. Колоссальная проблема сегодняшнего студента — он не может отличить минимально достоверную информацию от недостоверной вообще. Нет культуры различения фейка. Когда студенты мне сообщают исторический факт, я прошу их назвать источник — они теряются, потому что им непонятен сам вопрос».

Беседа состоялась в Казани на Зимнем книжном фестивале.

Литература за пределами премий. Отвечают Инна Булкина, Ольга Балла, Ольга Бугославская, Леонид Бахнов, Евгения Вежлян, Сергей Оробий, Юлия Подлубнова, Роман Сенчин, Сергей Костырко. — «Знамя», 2017, № 1 <http://magazines.russ.ru/znamia>.

Говорит Ольга Балла: «Возможно, я пропустила, но мне показалось, что вне премиальных рамок последних лет остался совершенно замечательный философский дневник Михаила Эпштейна „Отцовство”, посвященный первому году жизни его первой дочери, выпущенный издательством „Никея” в 2014 году, — текст, делающий нечто очень родственное, хотя и не тождественное, тому, чем занят в своем „Музее воды” Дмитрий Бавильский: прослеживающий „смыслогенез”, прорастание (проращивание) смыслов из повседневных событий».

«В этом году в Издательстве Ивана Лимбаха вышел интереснейший текст, который непременно должен быть замечен и проговорен — большой роман-монолог „Записки любителя городской природы” Олега Базунова (1927—1992). Не знаю, в какой мере тут есть смысл говорить о премиях — автор его умер слишком давно, в другую культурную эпоху, премии ему не нужны и, может быть, их вообще дают только ныне живущим. Но, во всяком случае, этот роман (если вообще можно этот текст так назвать — скорее, все-таки большое эссе, если мыслимо эссе на без малого 700 страниц) — событие значительное, и если искать ближайших его родственников, то в первую очередь приходит в голову, с одной стороны, „Книга непокоя” Фернанду Пессоа, которую автор наверняка не читал, поскольку ее русский перевод появился только в 2016 году, а с другой — „Человек за письменным столом” Лидии Гинзбург».

Говорит Евгения Вежлян: «Роман Сергея Кузнецова „Калейдоскоп” — это тоже беллетристика, то есть произведение, предназначенное для „непрофессионального” читателя. Но оно при этом — не вполне роман, потому что автор, поставив целью охватить в своем капитальном томе весь ХХ век, составляет повествование из частных историй, эпизодов, анекдотов, так что в фокусе каждого эпизода — человек, его сознание. Этот человек — не подлежащее истории, как получается, когда тело героя размещается в коробке традиционного нарратива, а ее сказуемое, не объект, а субъект. История не ведет, а „составляется”».

«Как кажется, текст Кузнецова не удержался в премиальных списках потому, что он — не вполне явление той отечественной литературы, которую конструирует мейнстримный канон. В конце „Калейдоскопа” — список книг, которые так или иначе задействованы в повествовании. Этот список прочитывается как попытка выстроить своего рода персональный канон. Кузнецов попытался создать альтернативный, неэпический функциональный эквивалент „толстовского” эпического романа, который возникает в как бы иной, альтернативной литературной вселенной, где ведущую роль играют Селин, Кафка, Паланик, Саша Соколов…»

Литературные итоги 2016 года. Часть I. На вопросы отвечают Ирина Роднянская, Дмитрий Бавильский, Марина Гарбер, Андрей Тавров, Александр Чанцев, Андрей Василевский, Анаит Григорян, Юрий Казарин, Ольга Балла-Гертман, Андрей Пермяков. — «Лиterraтура», 2017, № 89, 2 января <http://literratura.org>.

Говорит Ирина Роднянская: «Новая книга стихов Олега Чухонцева „выходящее из …уходящее за” была подписана к печати в ОГИ в ноябре 2015-го и вышла к читателю фактически в 2016 г. как главное, именно истекшего года, поэтическое событие. Книга ошеломляет „управляемой новизной” (если фигурировала было у нас „управляемая демократия”, то отчего — с куда большим основанием — не быть управляемой новизне?)».

«Очень хотелось бы, чтобы не прошел незамеченным том лирики Сергея Надеева „Игры на свежем воздухе. Из пяти книг” (М., „Арт Хаус медиа”, 2016). Эта книга составлена как итоговая, с примечаниями и объяснениями автора по поводу обстоятельств написания тех или иных пиес, с объяснением лексических редкостей и экзотов (а лексикон поэта своеобычен и необычен, особенно в том, что касается разных насельников живой природы) и с алфавитным указателем стихотворений. (Есть там и такая игра, как попытка мистификации несуществующей книжкой Серебряного века.) <...> Особенно хороши стихи [Надеева] 80-х — 90-х годов, добавляющие не замеченную прежде, но очень важную — ландшафтную и психофизическую — краску к поэзии того переходного времени».

«Зато, конечно, всяк заметит и отметит новую книгу о. Сергия Круглова „Царица Суббота” (М., „Воймега”, 2016). Прекрасный поэт и смелый наставник веры показал в парадоксах, притчах, плачах и юморесках ту иудео-христианскую общность в исповедании Единого Бога Творца и ту преемственность Священной истории обоих Заветов, о которой (крепко памятуя о разрыве) не то что забывает, а, боюсь, даже не подозревает большинство православных христиан (к которым церковно принадлежит сам автор)».

«Наша замечательная „Воймега” выпустила в этом году и новую книгу — „Южак” — Ирины Васильковой, очень подлинного поэта „с женскою душой”, владеющего искусством „трудных гармоний” (если воспользоваться определением Чухонцева, услышанным мною по другому поводу). „Лицом к лицу с изнанкой судьбы” — так можно определить внутреннюю тему словами самого поэта. Это не значит, что книга мрачная — она и яркая, и живописная, и порой бурная. Еще издание „Воймеги” — вторая, после дебютного „Нетерпеж”, книжка Ольги Шиловой „Скит”. Я была ее редактором и поэтому воздержусь от характеристики. Скажу только о созревании мысли и выразительных возможностей по сравнению с первой книжной пробой. Добавила бы еще, что это стихи беззащитные по части открытости, и тем не менее умеющие постоять за себя».

Говорит Дмитрий Бавильский: «По личным причинам (я участвовал в их создании) хочу отметить две книги, посвященные памяти ушедших писателей — Дмитрия Бакина и Александра Агеева — с массой важных, впервые опубликованных, архивных бумаг».

Лучше ли мы тех, кто жил 100 лет назад? Разговор с писателем и ученым Евгением Водолазкиным. Беседу вела Ирина Смирнова (Санкт-Петербург). — «Труд», 2016, № 91, 23 декабря <http://www.trud.ru>.

Говорит Евгений Водолазкин: «Есть образцовый английский перевод Лизы Хейден. Это американская переводчица, которая, вопреки всем разговорам о якобы непереводимости романа [«Лавр»], перевела его потрясающе. „Лавр” довольно популярен в Америке и в Англии. Архиепископ Кентерберийский на покое Роуэн Вильямс — очень известный в Англии человек — назвал „Лавр” книгой года. Это я во многом отношу на счет Лизы Хейден. Она русскую архаику перевела архаикой английской. А вот в итальянском переводе все передано современным языком. Дело в том, что итальянская архаика в каждой провинции своя, и ее использование увело бы текст в местный колорит, превратило бы архаику в провинциальность».

Он же — о новом романе: «Это история музыканта, появившегося на свет в 1964 году, по совпадению в один год со мной. За пределы современности я в нем не выхожу».

Мир стабилен и прекрасен. Просто от этого рано или поздно умираешь, — Сергей Жадан. Сергей Жадан рассказал Фокусу об украинском пространстве, патриотизме, новых героях и о том, когда и как следует быть человеком. Беседу вел Владимир Рафеенко. — «Фокус», Киев, 2016, 26 декабря <https://focus.ua>.

«Я себя отношу к тем, кому не так важно — левый ты или правый. Гораздо важнее — имеешь ли ты собственные взгляды или принимаешь взгляды тех, кто сегодня в большинстве. Мои взгляды заключаются в том, что ни одна идеология, ни высшая цель, ни правда агрессивного большинства не стоят достоинства и совести отдельного человека. Если понимание того, что нищета — зло и жадность — зло, является проявлением левой идеи, тогда я, конечно, левый».

«Мне всегда казалось, что патриотизм, любовь к своей родине, к своей земле должны наделять тебя любовью и уверенностью, а не агрессией и истерикой. Возможно, я неверно трактую понятие „патриотизм”».

«Мои родители любят меня, потому что я их сын. И я их люблю за то, что они мои родители. <...> Причем это взаимоуважение существовало всегда, по крайней мере, я его чувствовал с детства, за что им очень благодарен. Даже те споры, которые между нами возникали (скажем, в конце восьмидесятых, когда мой отец был членом компартии, а я вывешивал на сельсоветах Луганщины желто-синие флаги), не давали оснований сомневаться в том, что мы семья, и главным является именно это, а не идеологические разногласия».

Анна Наринская. Нелегкое дыхание. О «Маленькой жизни» Ханьи Янагихары. — «Коммерсантъ Weekend», 2016, № 41, 2 декабря <http://www.kommersant.ru/weekend>.

«Я уже давно нахожусь в уверенности, что хватит, невозможно больше обращаться с читателем, как с описанной Умберто Эко „очень образованной женщиной”. Той, которой нельзя сказать „люблю тебя безумно”, потому что тот, кто хочет сказать это, понимает, что она понимает (а она понимает, что он понимает), что подобная фраза — прерогатива литературы, что она ею истощена и обессмыслена. Ей можно только сказать: как говорится (или — как сказано там-то и там-то), люблю тебя безумно. Пора, необходимо даже заканчивать с этим „как говорится”, пора освободиться от гнета „все уже сказано”. С тем, как мы думаем, и вообще с нашей головой в последнее столетие поработали достаточно, пора приняться за то, что мы чувствуем, и вообще за наше сердце. Где серьезный и осознанно сделанный роман, вызывающий живую эмпатию? И вот „Маленькая жизнь” — вроде бы ровно такой роман. Который приносит ощущения сопереживания и включенности».

«Но. Он приносит их способом практически физиологическим и, соответственно, манипулятивным — автор нажимает на проверенные болевые точки нашего сознания, делая нашу реакцию (и нашу ажитацию) предсказуемой и управляемой. И мой личный вопрос в связи с этим заключается в том, стоит ли производимая так тренировка нашего, заржавевшего от десятилетий „умной литературы”, душевного аппарата того, чтобы подвергаться этой махинации».

Елена Невзглядова. Нерукотворный эпитет. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2016, № 12.

«Если эпитеты Баратынского появились в результате напряженной работы ума, то мандельштамовские, особенно те, что я назвала необъяснимыми и связанными с существительным лишь фонетически, кажется, приходили в голову в состоянии безотчетном, сновидческом. Они явились из глубины подсознания, их связи с существительным глубоко скрыты от рассудка. И адресованы они глубинным неосознанным ощущениям, которые от этого не становятся менее яркими».

«Что может быть лучше этих стихов [«Прощание с друзьями»] с эпитетами: „широких”, „длинных”, „своих”? Я ни в коей мере не хочу поставить в пример Баратынскому и Мандельштаму простые эпитеты Заболоцкого. Во-первых, они вовсе не простые, как это видно при внимательном рассмотрении. Во-вторых, важна поэтическая система: то, как вписываются в нее прилагательные, оказываясь уместными».

Нобелевка для Дилана, главные литературные открытия и что почитать на праздниках. Книжные итоги года от Открытой России. Текст: Антон Секисов, Эдуард Лукоянов. — «Открытая Россия», 2016, 27 декабря <https://openrussia.org>.

Говорит Евгений Ермолин: «Так получилось, что максимум бонусов собрала книга Леонида Юзефовича „Зимняя дорога”. Текст поучителен специфической редукцией исторической тематики (при явном благородстве намерений автора). Писатель переводит Гражданскую войну в план исключительно личной этики. Выходит, что Гражданская война нам все равно что Троянская. Гектор, Ахилл. Абстрактные доблести обреченных героев. (Нечто в том же духе написал уже Сергей Самсонов-Горшковозов и про Вторую мировую — „Соколиный рубеж”, — получив за это премию „Дебют”-2015.) Это выход из истории, как она назначена в западной традиции, куда-то в сторону архаической эпики или внеисторического буддизма».

Одинокие голоса проводников. Писатели о травелогах. Идея разговора, вопросы и предисловие: Ольга Балла-Гертман. — «Лиterraтура», 2016, № 88, 10 декабря <http://literratura.org>.

На вопросы отвечают Александр Чанцев, Алла Латынина, Кирилл Кобрин, Михаил Бару, Андрей Тавров, Василий Голованов, Мария Галина, Петр Алешковский, Андрей Левкин, Владимир Севриновский, Андрей Пермяков, Дмитрий Данилов, Ирина Богатырева.

Говорит Алла Латынина: «Что же касается нынешних „значительных явлений” в жанре травелога — то для меня сомнительна сама постановка вопроса. Крупные события в литературе никогда не могут быть классифицированы как достижения в том или ином жанре. Всякий крупный писатель не „работает в жанре”, а трансформирует его под себя».

Говорит Дмитрий Данилов: «Могу предположить, что писатели прежних времен не отправлялись в путешествия специально для написания травелогов. Люди путешествовали с какими-то целями, а заодно делали путевые заметки. Современные авторы могут отправиться куда-то именно для того, чтобы что-то написать. У меня самого так неоднократно было. Например, в 2010 году я проехал на поезде от Москвы до Владивостока специально, чтобы написать про это текст. И написал».

«Мне кажется, современные авторы почти не используют возможность бесстрастной фотографической фиксации наблюдаемой в путешествии реальности. По-прежнему, как и в XIX веке, в большинстве случаев путешествие для автора — повод для размышлений, воспоминаний, погружения в себя. Мне кажется, простая, беспристрастная фиксация реальности — интересный прием, в чем-то даже сродни духовной практике».

Михаил Павловец. Школьный канон как поле битвы: купель без ребенка. — «Неприкосновенный запас», 2016, № 5 (109) <http://magazines.russ.ru/nz>.

«У развернувшейся сейчас в России ожесточенной полемики вокруг состава школьного канона (ШК) — списка обязательных произведений для изучения на уроках литературы (и самой необходимости такого списка) — довольно долгая история, тянущаяся еще со времен первых учебных „книг для чтения” середины XIX века».

«<...> в позднесоветское время возникновение ШК, особенно его „ядра”, „натурализовалось” — иначе говоря, стало трактоваться его сторонниками как то, что естественным образом, органически вырастает из толщи народной почвы, определяясь самими механизмами национальной культуры. То, что в отборе и канонизации ключевых текстов этой культуры активное участие принимали идеологические органы, замалчивалось, как и тот факт, что общество, даже рядовые представители образовательного и профессионального сообществ, почти не имели возможности влиять на эти процессы, будучи вынужденными принимать результаты этого отбора нерефлексивно, как данность (что также способствовало „натурализации” процессов складывания ШК). Для писателя попадание „в учебник” означало автоматическую канонизацию при помощи скорее государственных, нежели культурных институтов (впрочем, сам институт культуры в это время в значительной степени был огосударствлен), что поддерживалось издательской политикой, научными и методическими разработками, драматическими и киноинсценировками, подчас весьма удачными, отдельных его произведений и прочим. Вышеперечисленное оставляло в тени — и за пределами программ — „неканонизированные” отдельные имена или отдельные произведения авторов „канонических” книг».

См. также: Михаил Павловец, «Школьный канон как поле битвы: историческая реконструкция» — «Неприкосновенный запас», 2016, № 2 (106).

Андрей Родионов. Интервью. Текст: Линор Горалик. — Журнал поэзии «Воздух», 2016, № 2 <http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.

«Этот дневник — каждый день восемь лирических строк — я начал 25 октября 2015 года, в день смерти Юрия Мамлеева, которого очень любил. Начиная его, я думал как раз о ясном и четком высказывании. Этот дневник ведь еще и социальное исследование, хотя это не главная цель. Я, например, заметил, что мои более или менее политизированные высказывания находят отклик, только если есть ясный и четкий посыл, вывод».

«Говорим ли мы о дневнике, который я здесь и сейчас представляю, или вообще о моих стихах — меня, прежде всего, интересует сам процесс речи. Это такое сильное чувство, которое сродни... лет сколько-то назад у меня возникало такое чувство от алкоголя или от общения с женщинами. Как будто перед тобою циркулярная пила, но тебе есть что ей противопоставить — это твоя собственная речь».

«Для меня Блок был всегда небожителем — в отличие от Саши Черного. Саша Черный был мне очень понятен, я чувствовал нервозную нежность к бытовым мелочам, к несправедливости, которая на поверку оказывается просто жизнью, несправедливой и негармоничной в принципе. Блока и Сашу Черного люблю. А еще люблю Эдгара По и Дмитрия Пригова».

Алексей Саломатин. Ужасная карусель (о непостоянстве памяти и ускользающем контексте). — «Арион», 2016, № 4.

«Из новейших авторов к преходящей современности активнее прочих обращается А. Василевский, чьи опыты в ложногаспаровских „конспектах” стихов (в данном случае, впрочем, так и оставшихся ненаписанными) изобилуют отсылками к текущей массовой культуре, вплоть до компьютерных игр. Встречаются, конечно, и более замысловатые аллюзии, как например в тексте „Март” („в сумерках выйду одерну пиджак...”), ставшем едва не визитной карточкой стихотворца и написанном узнаваемым размером садистских стишков про маленького мальчика. Сквозь финальные его строки — „в мире подземном там а не тут / как мою мертвую кошку зовут // но не вмещает сознанье мое / новое страшное имя ее” — просвечивает „The naming of cats” Т. С. Элиота:

Третье имя кота есть особая тайна,

Угадать это имя не сможет никто.

КОТ ЕГО НЕ ПОВЕДАЕТ ДАЖЕ СЛУЧАЙНО

Никому и нигде, никогда, ни за что!

(Пер. В. Бетаки)

Хотя и тут нельзя сказать с уверенностью — окликается в данных строчках высоколобый модернист или популярный мюзикл».

Я. А. Сатуновский и Вс. Н. Некрасов: переписка и воспоминания. Публикация Галины Зыковой и Елены Пенской. — «Цирк „Олимп”+TV», 2016, № 23 (56), на сайте — 16 декабря <http://www.cirkolimp-tv.ru>.

Из письма Всеволода Некрасова Яну Сатуновскому (возможно, вторая половина 70-х): «<…> Вы знаете, что субординации в нашем деле я не понимаю и не придерживаюсь, чинов не почитаю не только явных, но и тайных. Дело такое — уж тут все равны, что Лев Толстой, что Мамин-Сибиряк, что папин, что Лапин. <…> А как занесется, как начнет распоряжаться в литературе хоть и Лев Толстой, так глядишь — она сразу и не литература, а быдло на быдле. Блат, безобразие и посреди Толстой (условно Толстой) дурак-дураком. Примеры бывали».

Нина Сидорова. Я — внучка Карла Радека. Вступительная заметка Юлии Кантор. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2016, № 12.

«Я родилась 9 декабря 1937 года в Астрахани, куда мою беременнаю мать (ей еще не было восемнадцати лет) выслали, как члена семьи врага народа, вместе с ее матерью Розой Радек. Розу посадили вскоре в астраханскую женскую тюрьму, оттуда отправили в лагерь в Потьму, где она и погибла. Отца моего, Виктора Яковлевича Сидорова, арестовали еще раньше. Ему было двадцать три года, расстреляли 8 декабря 1938 года. На следующий день мне исполнился один год. Меня до сих пор мучает вопрос — сказали ли моему отцу, что у него есть дочь? Почему-то мне этого очень хотелось…»

«Современный академический композитор — это фикция». 29-летнюю Настасью Хрущеву называют самым успешным петербургским композитором нового поколения. «Город 812» поговорил с ней о культуре, цензуре и смерти художника. Беседу вел Вадим Шувалов. — «Город 812», 2016, 1 декабря <http://www.online812.ru>.

Говорит Настасья Хрущева: «В любом тексте есть политическое измерение, но текст, сводимый к однозначному политическому посланию — не искусство».

«У меня есть „Русские прописи” — мантра для хора на тексты советских и российских школьных прописей (изначально написанная для спектакля Семена Александровского). Я нашла в текстах прописей совершенно потрясающие примеры. „Какие города вы знаете? Какие города вы знаете? Какие города вы знаете? Москва, Москва, Москва, Москва” — это точная цитата, там вообще много повторов. Москва как архетип здесь и воспевается, и отпевается одновременно. Или — „Глубоки наши светлые воды. Глубоки наши светлые воды. Глубоки наши светлые воды. Мир на всей земле. Мир на всей земле. Мир на всей земле”. Как это должно звучать? Должно быть и страшно и прекрасно одновременно. По крайней мере, я закладывала оба смысла. Для меня „Русские прописи” — это реставрация русского культурного кода, русской культурной матрицы, мой взгляд на русский путь».

«Продолжая Курехина, можно упереться только в „традиции нон-конформизма”, а это еще хуже, чем поставить ему бронзовый памятник. Но делать что-то дальше можно только глубоко осмыслив их опыт — и Кейджа, и Курехина, и еще некоторых других, чьи открытия одновременно являются „закрытиями” — закрытиями целых эпох, схем, дискурсов».

«Академический композитор сегодня — это некая фикция. Непонятно, зачем он вообще нужен — не в социальном, а в экзистенциальном смысле. <...> Для себя я вижу путь через самоуничтожение себя как композитора — растворение в „неавторском”. Это либо минимализм — с его новой ритуальностью, утверждением элементарного, медленным „разглядыванием” простых оборотов, либо — построение собственного музыкального текста на основе архетипических, „принадлежащих всем” оборотах и формулах».

Сомнительный отшельник. Текст: Клариса Пульсон. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2016, № 274, 2 декабря; на сайте газеты — 1 декабря <https://rg.ru>.

Говорит Александр Иличевский: «За рассказы в последние десятилетия перестали платить. Вероятно, потому, что к роману можно вернуться, а рассказ приходится прочитывать за один присест, иначе он теряет динамику читательского восприятия. Происходит это от обмельчания культуры чтения — таков процесс преобладания зрительного способа передачи информации. Но хорошая новость в том, что теперь и за романы перестали платить. Текст вообще перестал быть собственностью и стал относиться к категории несобственности. То есть к той категории товаров, охрана прав на которые дороже их самих».

Борис Филановский. Ничто нечеловеческое. О неизбежности забывания, животном аспекте машинного разума и о нежелании быть художником думает композитор Борис Филановский. — «Booknik», 2016, 9 декабря <http://booknik.ru>.

«Машина (в широком смысле слова) отличается от человека тем, что не может воспринимать бесцельно, просто так. Будь то простой скрипт или многослойная нейросеть, машина питается данными и выдает результаты. Перерабатывает, анализирует, (де)конструирует и так далее. Она не может забывать. Не может помнить нечетко. И иметь суждение тоже не может. А человек — может. Чего уж там, только это он и может. Несовершенство вообще единственное, что ему доступно».

«От забывания и вспоминания мы испытываем различные чувства; поэтому мы поглощаем информацию не для того, чтобы хранить ее и использовать, а ради самого процесса ее испарения и конденсации, распыления и концентрации. Как бы мы собирали камни, если бы не разбрасывали их? Кстати, и то и другое настолько приятно!»

Владимир Харитонов. Смерть электронной книги? Электронное книгоиздание и книжный рынок: итоги-2016. — «Горький», 2016, 27 декабря <http://gorky.media>.

«Крупнейшие американские издатели (так называемая „большая пятерка” — Penguin Random House, HarperCollins, Hachette, Macmillan и Simon & Schuster — выпускающая примерно 4/5 всей книжной розницы) начали повышать цены на электронные книги еще два года назад в расчете на то, что покупатели предпочтут относительно недорогую бумажную книгу. И оказались правы: продажи бумажных книг выросли, электронных — снизились. Но общие доходы издателей упали».

«Есть и еще один момент, который большие традиционные издатели игнорируют, считая, что кроме них на рынке никто книг не издает: уверенный рост продаж книг, выпущенных самими авторами, литагентами, маленькими издателями. Ну и Amazon, который обзавелся несколькими импринтами. Издатели настолько слепы, что отчеты аналитической группы AuthorEarnings о продажах Amazon и независимых авторов стали для них откровением. Продажи электронных книг после повышения на них цен действительно падают, но только у традиционных издателей: из общего тиража на них приходится только 25%. Если учесть продажи не только обычных издателей, то окажется, что больше 4/10 книг, продаваемых на американском рынке, — электронные. В некоторых категориях доля электронных книг еще выше: 68% художественных книг („вся эта ваша Янагихара”) и 89% любовных романов — в цифре. Примерно каждая десятая электронная книга издана под импринтом Amazon».

«В конце уходящего года, однако, российская индустрия бодро отчиталась о росте выручки — аж на 8%. Вот только за счет не тиражей, а поднятия отпускных цен. Едва ли не единственная категория книг, продажи которых в России растут, — это электронные и аудиокниги. Правда, рынок этот не очень велик — не дотягивает и до 4%, и рост его может затормозиться».

Что читали авторы «Горького» в 2016 году, часть I. Юзефович, Кьеркегор, московские акционисты и многое другое. Текст: Евгения Офицерова. — «Горький», 2016, 28 декабря <http://gorky.media>.

Говорит Георгий Мхеидзе: «Из шорт-листа отечественной £Большой книги” больше всего меня впечатлила не перехваленная „Крепость” Алешковского, не „Ненастье” Иванова, не победившая „Зимняя дорога” Юзефовича и даже не новый роман Водолазкина — увлекательный, оригинальный, трогательный и тонкий, но все же недотягивающий до величия „Лавра”, — а шокирующе мизантропические „Рассказы о животных” не читанного мною ранее Сергея Солоуха. Вещь, возможно, не идеально сделанная по форме и сшитая на довольно живую нитку, но от этого продирающая читателя еще сильней. Окунуться в эту жуткую, как хтоническая Россия, прозу — будто столкнуться в подъезде с восставшим зомби. У Солоуха поражают глубина отчаяния и подлинность трагизма, прописанные на удивление качественно для русского романа. Кажется, сейчас в такие бездны обреченности умеют падать герои новых английских авторов вроде Тома Маккарти и Ли Рурка, а наши как-то опасаются».

Что читали авторы «Горького» в 2016 году, часть II. Об искусственном интеллекте, топологии сознания и полярных экспедициях. Текст: Евгения Офицерова. — «Горький», 2016, 30 декабря <http://gorky.media>.

Говорит Елена Макеенко: «Один из лучших русских текстов, вышедших в этом году, — „Турдейская Манон Леско” Всеволода Петрова, повесть 1946 года о романе в санитарном поезде, которую впервые издали вместе с воспоминаниями автора. <...> Главным открытием года для меня стали романы В. Г. Зебальда, спасибо „Новому издательству”. Я редко с такой настойчивостью что-нибудь впихиваю в руки каждому спросившему, что почитать, но „Аустерлица” заставила купить всех, кого смогла, — увы, продается он далеко не в каждом городе, а в „Букмейте” лежит какая-то битая версия. „Маленькая жизнь” Янагихары — открытие номер два; не только сам роман (я из тех, кто считает его гениальным, а не картонным и манипуляторским), но и история издания, и дикого накала дискуссия. Удивительный случай, когда книгу нашли, предложили издать, перевели и продвигали переводчики: Виктор Сонькин, Александра Борисенко и Анастасия Завозова. По-моему, они книжные герои года».

У истории нет Берлинской стены. Текст: Клариса Пульсон. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2016, № 275, 5 декабря; на сайте газеты — 2 декабря.

«И напоследок — цитата из недавнего интервью Андрея Битова: „Я думаю, что писательство — это просто неспособность ни к чему. Если ты ни к чему не способен, то стань писателем... ” Что скажете?

Петр Алешковский: Категорически не согласен с его жеманным ответом. Мне кажется, что писатель — это колоссальная ответственность, в первую очередь. Ровно потому, что слово не воробей. И все. Точка».

«Я описываю такие страшные вещи, что честнее говорить о них цитатами». Интервью с Леонидом Юзефовичем. Беседу вела Елена Макеенко. — «Горький», 2016, 5 декабря <http://gorky.media>.

Говорит Леонид Юзефович: «После успеха романа „Петр I” у Алексея Толстого однажды спросили, какой совет он может дать начинающему историческому романисту. Он дал гениальную, по-моему, рекомендацию: „Все знать и все забыть”. То есть следует погрузиться в прошлое до такой степени, чтобы воспринимать его как привычную среду обитания, а не фиксировать, как путешественник — окружающую его экзотику. Приблизительно так Евгений Водолазкин написал свой замечательный роман „Лавр”. Водолазкин все знает, он специалист по русскому средневековью, но в романе — только дух того времени, фактуры почти нет. Я тоже довольно много знаю о Гражданской войне на Востоке России, поэтому „Зимняя дорога” — не о войне между красными и белыми, она — о мужестве, отчаянии, вере, любви, чувстве долга, но не вообще, а в условиях этой войны. О том, кто из моих героев красный, кто белый, я забыл».

Составитель Андрей Василевский

ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»

Март

30 лет назад — в № 3 за 1987 год напечатана повесть Андрея Битова «Человек в пейзаже».

50 лет назад — в № 3 за 1967 год напечатана «Трава забвения» Валентина Катаева.

55 лет назад — в №№ 3, 4, 5 за 1962 год напечатан роман Юрия Бондарева «Тишина».

75 лет назад — в №№ 3, 4 за 1942 год напечатана историческая повесть В. Яна «Батый».

90 лет назад — в №№ 3, 4, 6 за 1927 год напечатана книга Софьи Федорченко «Народ на войне».