ХЛЕБНИКОВЫ. ГЕОГРАФИЯ. ПОЧВА. КОРНИ

Митурич-Хлебникова Вера Маевна родилась в Махачкале. Живет в Москве. Училась в Московской художественной школе (МСХШ) и Полиграфическом институте (теперь Московский государственный университет печати). Художник, иллюстратор и автор книг для детей и «романа» «Доро» (СПб., 2001). Занимается «книгой художника», шелкографией, делает объекты и инсталляции. Работы хранятся в Музее Алексея Толстого, Третьяковской галерее, Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, в Библиотеке Хельсинки, в Вашингтонском музее искусства женщин и музее Коркоран.

Деменок Евгений Леонидович родился в 1969 году в Одессе. Журналист, культуролог, менеджер, имеет диплом МВА (магистр бизнес-администрирования) Киево-Могилянской бизнес-школы, аудитор, создал в Одессе сеть детских кафе и центров внешкольного образования. Увлечения: философия и литература. Коллекционирует живопись. Автор книг «Ловец слов» (Одесса, 2012), «Новое о Бурлюках» (Дрогобыч, 2013), «Казус Бени Крика. Рассказы об Одессе и одесситах» (Харьков, 2015) и др., а также множества статей, посвященных творчеству писателей и художников, принадлежащих к «Одесской плеяде», и кросскультурным контактам. Живет в Одессе.

Авторы благодарят А. Е. Парниса за неоценимую помощь в подготовке и написании статьи.

Вера Митурич-Хлебникова,

Евгений Деменок

*

ХЛЕБНИКОВЫ. ГЕОГРАФИЯ. ПОЧВА. КОРНИ

По материалам семейной переписки

Двадцать четвертого июня 2016 года в Одессе произошло знаковое собы-тие — была открыта мемориальная доска «Председателю земного шара», выдающемуся поэту Велимиру (Виктору) Хлебникову. В доме по улице Белинского, 13 он останавливался во время своего первого визита в Одессу, летом 1910 года.

Пожалуй, не случайно, что памятный знак в Одессе появился раньше, чем в Москве и Санкт-Петербурге, — вся семья Хлебниковых была тесно связана с Украиной. Сестра поэта, Вера Хлебникова, писала о своей «запорожской душе». И пусть мы не знаем, преувеличивает ли поэт Дмитрий Петровский в своих воспоминаниях о Велимире Хлебникове, говоря о том, что «Хлебников по матери украинец», но правда, что есть «большое количество производных от украинских корней слов в его творениях»^[1].

Пять украинских городов, пять мест стали наиболее близкими для Хлебниковых в Украине: Одесса, Киев, Святошин, Лубны и Харьков.

*

После окончания отделения биологии естественного факультета Санкт-Петербургского университета в 1882 году Владимир Алексеевич Хлебников женится на Екатерине Николаевне Вербицкой, дочери капитана гвардии, действительного статского советника Николая Иосифовича Вербицкого. Род Вербицких — выходцы из Польши.^[2]

Владимир Алексеевич Хлебников, орнитолог, лесовед и землеустроитель, получает назначение^[3] — и вместе с женой уезжает на место службы в Нижнее Поволжье. Владимир Алексеевич служил по ведомству Министерства земледелия и государственного имущества. Для него, родившегося в Астрахани, эти степные края были не внове. Но его жена, Екатерина Николаевна — петербуржанка, смолянка, так и не смогла привыкнуть ни к Баскунчаку, где родились первые дети, Катя и Борис, ни к Малым Дербетам — селу, где появились на свет Виктор (Велимир), Александр и Вера. Екатерина Николаевна знала несколько языков, играла на пианино. До замужества учила детей-сирот русскому языку, литературе, истории. Владимир Алексеевич — страстный охотник, знаток природы, привил детям свою любовь, мечтал видеть сыновей учеными-естественниками. В доме всегда жили охотничьи собаки и то ручной заяц, то лосенок. Дети росли вольными, свободными, ценящими простор степи, лесов, моря, хотя и у петербургской родни (по линии матери) часто и подолгу гостили — там их, также по наказу отца, водили в музеи.

Вскоре после рождения пятого ребенка, младшей дочери Веры, Владимир Алексеевич получил новое назначение, и Хлебниковы, покинув Калмыцкую степь, переехали в Волынскую губернию, село Подлужное. Затем — в село Помаево Симбирской губернии.

В 1898 году Владимир Алексеевич был назначен на должность управляющего Казанским имением Алатырского удельного округа, и семья переезжает в Казань.

Десять лет семья Хлебниковых прожила в Казани. Весной 1908 года Хлебниковы принимают решение покинуть город. Из писем главы семейства Владимира Алексеевича видно, что летом 1908-го он начал хлопотать об отставке и параллельно с этим подыскивал новое место жительства.

В сентябре 1908 года Владимир Алексеевич выходит в отставку в чине статского советника.

Виктор Хлебников после окончания в 1903 году 3-й гимназии в Казани поступил на математическое отделение физико-математического факультета Казанского университета, но в начале 1908 года подает прошение о переводе на пятый семестр естественного отделения Санкт-Петербургского университета. К этому времени в Казани он имел четыре зачтенных семестра. Однако главной причиной переезда в столицу было его желание заняться литературой.

Александр Хлебников, в это же время учившийся на естественном факультете Казанского университета, также решает уехать из Казани и подает прошение о переводе в Одессу, в Новороссийский университет, куда и был зачислен в августе 1908 года — на математическое отделение физико-математического факультета. 17 сентября того же года он подал прошение на имя ректора о переводе на естественное отделение того же факультета^[4].

Вера Хлебникова, проучившаяся 3 года в Казанской художественной школе, поступает вольнослушательницей в художественное училище в Киеве^[5].

Весной 1908 года Екатерина Николаевна Хлебникова с Виктором, Верой и Александром уехали в Судак, где провели несколько месяцев. Здесь Виктор познакомился с мэтром символизма Вячеславом Ивановым.

В июне 1908 года в Казани умирает старший из сыновей, Борис.

В сентябре 1908 года Виктор Хлебников уезжает в Санкт-Петербург, а Александр переезжает в Одессу.

*

Сестра Екатерины Николаевны Хлебниковой, урожденной Вербицкой, Варвара Николаевна, была замужем за Николаем Рябчевским.^[6] Их дети, Маруся и Коля Рябчевские, дружили с двоюродными братьями и сестрами Хлебниковыми^[7]. Семья Рябчевских жила то под Киевом, в Святошине, то в Одессе; переезды были вызваны работой главы семьи.

Вера из Святошина ездит на занятия в город.

В своих автобиографических записках, написанных в 1923 — 24 годах, Вера пишет: «Киево-Печерская Лавра. Что-то напевно-зовущее во всем ее облике, белых стенах, больших и маленьких золотых куполах, образующих в небе чарующее сочетание. Что может напомнить она только начинающему жизнь?.. Какие-то смутные бесчисленные образы возникают, исчезают, опять повторяются, не беззвучны остаются и эти темные суровые пещеры… Аскольдова могила — над обрывом — ужасно разочаровывает, но к ней опять тянет: сидишь, притаившись, — хочется подслушать какую-то тайну…

С утра до вечера тянутся к Лавре богомольцы… Со всех концов России… Идут сразу помногу… как вышли вместе из какой-нибудь лесной далекой северной деревни, так и шли большими жуткими и желанными лесами, бесконечными полями… Густо, сурово, четко — вышитые холщовые рубахи, повойники, многоцветные рукава у богомолок. И они принесли, и верно знают ее, какую-то свою лесную дремную тайну и свою простую веру… и хочется идти с ними и верить так же… и пройти вместе в их молитвенно-суровые леса, где цветут белые влажные ландыши, как белые молитвы… Они говорят мало, они совсем не хотят говорить…

Лавра очень далеко от предместья Киева, где живем, но ходить сюда не устаешь и забываешь время, смотря на эту идущую и ищущую Русь…

В Храме Святого Владимира вся роспись исполнена Нестеровым и Васнецовым, приковывают и зовут какие-то весенние, хрупкие святые Нестерова, неясно хочется их жизни, их подвига, не этих лишь святых, но всего Нестеровского нежного тоскующего мира…»^[8]

И далее:

«Удается поступить в Киевскую Школу^[9]. Экзамен выдержан, но такой безнадежностью веет там, внутри, что… уже туда не возвращаешься. Сколько времени без любимой работы!

А окружающая жизнь вдруг начинает казаться ненужной, ненастоящей, чудится какой-то другой мир… может, он и сказочный.., но хочется найти его, слиться с ним, осуществить его хотя бы в образах… Его ищет сознание, его ищут краски, начертания, — куда-то отплываешь, тоскуя и радуясь. Но куда же плыть!!? Туман не рассеивается. Хочется найти себя в творчестве, понять свои силы. То они кажутся полными возможностей, то… ничем, и это мучительно. На холсте какие-то бессвязные бои красок и очертаний, „похожесть” уже не радует»^[10].

*

О двух годах, проведенных Александром Хлебниковым в Новороссийском университете, рассказывают его письма родным и архивные материалы, находящиеся в одесском архиве:

— прошение на имя ректора от 17 сентября 1908 года о переводе с математического отделения физико-математического факультета на естественное отделение;

— письмо от ректора Императорского Казанского университета ректору Императорского Новороссийского университета от 15 июля 1908 года, сопровождающее документы на перевод Александра в Новороссийский университет, в котором указаны дата его рождения (25 августа 1887 года), перечень прослушанных им за два семестра в Казани предметов;

— письмо проректора Императорского Новороссийского университета в Казанское городское по воинской повинности присутствие от 7 ноября 1908 года, препровождающее свидетельство о его приписке к призывному участку № 1086;

— письмо проректора Императорского Новороссийского университета директору Казанского реального училища от 22 декабря 1908 года с просьбой указать, был ли выдан Александру Хлебникову аттестат от 5 июня 1906 года за № 557 и свидетельство от 7 июня 1907 года за № 458;

— ответ из Казани, подтверждающий, что Александру Хлебникову были выданы указанные выше аттестат и свидетельство об окончании курса в Казанском 1-м реальном училище;

— письмо от председателя Одесского городского по воинской повинности присутствия проректору Новороссийского университета с просьбой прислать свидетельство об отбывании воинской повинности, выданное Александру Хлебникову в Казани;

— письмо проректора Императорского Новороссийского университета в Казанское городское по воинской повинности присутствие от февраля 1911 года о том, что Александр перешел в Московский университет;

— Свидетельство (увольнительный билет) от ректора Казанского университета, выданное Александру Хлебникову об увольнении его в отпуск с 21 мая по 20 августа 1908 года, для свободного проезда и проживания; на оборотной стороне проставлен штамп от 6 сентября 1908 года «Явлен в Управление присутствия Бульварного полицейского участка г. Одессы» из дома по Колодезному переулку, номер неразборчив; от 8 сентября 1908 года «Явлен в Управление присутствия Бульварного полицейского участка г. Одессы из гостиницы „Неаполь”, дом 62 по улице Нежинской»; а уже 13 сентября того же года он зарегистрирован в доме номер 14 по Авчинниковому переулку; перед этим на том же документе проставлен штамп от 3 июля 1908 года о регистрации у Пристава 1 стана Феодосийского уезда;

— формуляры с предметами, прослушанными в университете, и оценками по ним;

— прошение на имя ректора от 29 мая 1910 года о переводе в Московский университет;

— запрос в канцелярию Новороссийского университета о том, удовлетворена ли просьба о переводе в Московский университет (на запросе стоит штемпель университета с датой — 6 июля 1910 года; свой адрес Александр указал так: Симбирская губерния, Курмышский уезд, Теплый стан, село Алферово);

— письмо на имя ректора Императорского Московского университета от ректора Императорского Новороссийского университета от 8 ноября 1910 года, в котором описаны детали учебы Александра Хлебникова в Казанской второй гимназии, Казанском университете и Новороссийском университете.

Последнее письмо является, пожалуй, наиболее информативным — в нем подробно описаны все детали учебы Александра Хлебникова и в Казани, и в Одессе. Ну а самым интересным является, бесспорно, увольнительный билет с адресами, по которым он жил в Одессе.

*

В одном из писем из Одессы Александр рассказывает отцу о своих впечатлениях от посещения одного из первых сеансов воздухоплавания:

«Все, что я испытал — томление опасностью в обрывистых скалах, когда-то любил в бури и <нрзб>. Все эти ощущения есть и в полете, но и по ним нельзя его представить, только птичий полет дает полную картину. Нам приятно, как сокол, трепеща пропеллером бросаться вниз, то сигать, как чайка, из стороны в сторону над морем или землей, или, замерев, как пролетная птица, <нрзб> со страшной быстротой мчаться в даль. Но странно, пилот не догадался захватить меня с собой — он взял какого-то башкира, сидевшего на аэроплане как кутенок на заборе. Публики было около 50 тысяч, она кричала „ура”, бросала шапками в аэроплан. Я видел пилота, вблизи он скорее похож на кучера, чем на Икара.

Дядя нашел и купил у старухи скрипку „Страдивари”, свою давнишнюю мечту, знаток говорит, что это редкий экземпляр лучшей эпохи этого мастера. Дядя купил ее за 9 р. Починка будет стоить несколько сот, а сама скрипка — может быть — тысячу, или несколько^[11].

<...> Скоро опять иду смотреть на полет»^[12].

Были ли это полеты на аэроплане «Фарман-IV», выполненные первым русским авиатором Михаилом Ефимовым в декабре 1909 и марте 1910 года, или полет Сергея Уточкина в том же марте 1910-го? В любом случае увидеть такое можно было только в Одессе, где жили оба первых дипломированных летчика Российской империи.

Скрипку Николай Рябчевский купил для своего сына. Коля был талантливым скрипачом, учился в Киеве у композитора Р. М. Глиэра, также сочинял музыку — известны его марш «Вступление во Львов» и вальс «Liric».

Виктор Хлебников очень любил Колю, переписывался с ним, хотя Коля намного был моложе. В посвященном Коле эссе «Коля был красивый мальчик…» (1912 — 1913) есть замечательные строки об Одессе:

«В Одессе, а это было в Одессе, многие переселялись на берег моря в легкомысленных клетушках, воздвигая их вдоль тропинок, угощая в праздник<и> т<олпу> дорогим чаем и дешевыми песенками. В этой полурыбацкой жизни находили прелесть. Дети неловкой пухлой рукой подымают запутавшуюся в водорослях удочку. Другие, устав от уроков, видят ось жизни в ловле мелких рачков, толпами скользящих в воде. Волны — чувственный р<ой> от купа<льщиков>, в зеленом саду бродят еврейки и бросают жгучие и томные взгляды своего племени. Черные зрачки и белые белки их глаз удивительны, и они справедливо гордятся ими»^[13].

*

В 1908 году к Александру в Одессу приехали родители. К ним собирается присоединиться и Виктор, идет оживленная переписка.

Вот что пишет Виктор Владимиру Алексеевичу 25 ноября 1908 года, из Петербурга в Одессу: «Я временно живу — у кого? У Гр. Судейкина! Они поселились в Лесном, и я, изгнанный 21-го со своей квартиры, поселился у них. Я занял у них 20 руб. В Харькове я оставил письма до востребования^[14]. „Ради воссоединения церквей” я готов переселиться к вам в Одессу, закончив свои литературные дела. <…>

Я чувствую, что есть что-то, о чем надо написать, но не могу вспомнить. Как здоровье Кати? И где ее адрес? Целую. Рад бы увидеться где-нибудь на юге»^[15].

Спустя три дня он отправляет в Одессу еще одно письмо — на этот раз матери, Екатерине Николаевне: «Я давно не получаю писем ни от вас, ни из Харькова. „Дани” старшего поколения младшему тоже не получал по сегодня^[16]. Посему я прожил около недели у Гр. С. Судейкина. <…> На днях опять будут хлопоты по литературным делам. Веду жизнь „богемы”. Петербург действует, как добрый сквозняк и все выстуживает. Заморожены и мои славянские чувства.

Покончив со своими делами, я не прочь увидеться с вами. Гр. Сем. побуждает меня окончить мои записки о Павдинском крае^[17]. У меня на душе еще несколько дел и, кончив с ними, я готов бежать от города на дно моря. В хоре кузнечиков моя нота звучит отдельно, но недостаточно сильно и, кажется, не будет дотянута до конца. Целую вас и привет Рябчевским; тете Варе, Коле, Марусе. Как поправилась и здоровье Кати? Вере буду писать о выставке. Ждите новых оттисков. Шура продолжает ли занятия естествоведением?^[18]»^[19]

Семья ждала Виктора в Одессе, но он так и не приехал. В письме к матери от 28 декабря 1908 года, из Москвы в Одессу, он сообщает: «Соединенной волей злого рока, меня и др., я не поехал в Одессу. Так как побывать у вас было внутренне необходимо, то, не скрою, я попал в какой-то тупик, из которого не мог найти выход. Я попал на вокзал в каком-то опьянении, чувствуя себя на пути в Одессу. Мне не пришло в голову поторопить извозчика. Извозчик подъехал к подъезду ровно в тот <момент>, когда пробило три часа. Я подбежал к перрону ровно в тот миг, когда щелкнул ключ сторожа. Так я испытал на себе власть возмездия, какую-то насмешку, но за что — не знаю. Теперь я в Москве. Сегодня осматривал Кремль. Завтра Третьяковская галерея и мн. др. Нам дали бесплатный кров, постель (в 3 студенческом общежитии) и вообще встречают с обычным московским радушием. Я удивился, найдя в общем московском облике какое-то благородство и достоинство. Москва — первый город, который победил и завоевал меня. Она изменилась к лучшему с тех пор, когда я был в ней. С Новым годом!»^[20]

Из Москвы Виктор уезжает в Киев, повидаться с Верой, затем, в первых числах января 1909-го — в Святошин, куда в это время из Одессы переехала семья Варвары Николаевны Рябчевской.

В Святошине Виктор Хлебников остается надолго — съездив в мае 1909 года в Санкт-Петербург, в июне он вновь возвращается, чтобы провести там летние каникулы вместе со всей семьей. Жили Хлебниковы у двоюродной сестры матери, Дидевич. Маруся Рябчевская (в замужестве Качинская) полвека спустя вспоминала:

«Вся семья Хлебниковых, кроме Кати, жила в Святошине на даче у Дидевич, на 5-й просеке. Дом стоял среди пустой усадьбы, кругом только много сосен. Папа, Коля и я жили в это время у дяди Владимира Юрьевича по Северной улице, № 2, и ежедневно ходили на 5-ю просеку, где все вместе проводили целые дни и обедали. <…> К праздникам Витя всегда писал нам на открытках с изображением лотоса. Много писем пропало, а главное, тетрадка, в которой некоторые стихи были посвящены мне, с обращением „О, Мария”…»^[21]

В Марию Виктор был влюблен своей обычной, трогательной и платонической влюбленностью. В 1915 году, когда она выходила замуж, Хлебников написал ей поэтическое послание «Армянское Я», или «Армянское послание Марии Рябчевской». В нем — признание в любви:

В льну белом вы,

Индуски слез воздушная божница,

<И голос — горлинок криница>

Уст пращура военного зарница,

И сноп тугой косы — пшеница,

Венком из киевской травы.

Го асп стоял вдали, слагал любви несмелые напевы…

Ваш стан высок, изящен, гибок,

Там радуга смеющихся <застенчивых> улыбок!

Снопов пшеницы струя ржаная

И этот взор — луч неба у Дуная.

И вы воскликнули: окружена <жена> я.

И вам привет слагают ивы,

И вам завидуют вишни,

В семье цветов и вы не лишни!

Так вы воздушны и красивы…^[22]

Послание двоюродной сестре Хлебников написал от имени своего армянского «Я» — в нем действительно была частица армянской крови.

*

Тем временем вопрос переезда семьи Хлебниковых из Казани оставался актуальным, и Александр Хлебников в письмах, отправляемых из Одессы отцу, рассуждал о месте, где могла бы обосноваться семья^[23]:

«<...> если Кавказ^[24] не удовлетворит наших, то мне кажется более разумным или по крайней мере привлекательным устроиться в Цветошах^[25]. Цветоши расположены около Киева, с которым соединены трамваем (15 мин. езды и 15 коп. оплаты). Цветоши постоянно растет, теперь это дачное место и в то же время вроде интеллигентной слободки, здесь есть прогимназия и т. д. Цв<етоши> расположены в бору (масса земляники), окружено лесами (хорош. охота). Некоторые слабогрудые из Одессы туда ездят. <...> Земли там казенные сдаются на лето, если половина арендаторов изъявит желание, то казна продаст им эти участки. Там можно заняться садоводством, пчеловодством, но большинство строит дачи, что выгодно, ввиду близости города. За 2 версты есть речка, участок, который хочет нанять дядя, переуступает какая-то особа за 100 рублей. На нем есть фундамент, стоящий 300 р. Площадь, кажется, около 3 десятин. За десятину в год казна берет 58 рублей.

Ты спрашиваешь про Одессу — засухи там бывают, но они сменяются урожаями, часто большими. Приморская часть Одессы покрыта садами, парками, следовательно растительность там не гибнет. Внутри города растительность плохая, за городом, от моря — голая степь…»²⁶

В другом письме к отцу он так характеризует одесситов:

«Я тебе послал недавно письмо с дополнительными сведениями об Одессе и свою фотографическую карточку, по-видимому все это не застало тебя в Казани. В первом письме я описал более личные впечатления от Одессы. Как ты пишешь, она мне не понравилась, но, собственно говоря, всячески бранить можно лишь одесситов — это народ не интеллигентный, помешанный на политике и т. д. Сама же Одесса расположена на красивом месте, берег ее покрыт садами и дачами более, чем на 10 верст. Почва Одессы частью глинистая, известняковая. По словам Н<иколая> Р<ябчевского> требует удобрения. Поливка почвы, как кажется, не распространена или затруднительна, только годами Одесса страдает от засух, которые, правда, сменяются урожайными годами. На Большом Фонтане продаются участки по 60 коп. за сажень, туда скоро пройдет трамвай и тогда должно быть, земля будет цениться в рублях. Море, как говорит Николай, грязно только в порту. Можно ли нам здесь устроиться. Мне кажется — здесь приб. 500 тысяч — как устроиться, это от нас зависит. Я видал план Цветоши, и как оказалось, свободными остались лишь несколько участков, что, конечно, затруднит наш выбор, так как остальные продаются лишь случайно (право на аренду). Здесь же <...> найти место хотя и не очень легко, но менее затруднительно, чем в Цвет<оши>. Пишу я это все не для восхваления Одессы, но просто мне кажется выбор места для нас очень ограничен. Нам нужно место с природой по возможности девственной, чтобы удовлетворять летом, но в то же время плодородной и около города, это бывает редко, тем более около города большого, с живой интенсивной деятельностью. Таким городом является Петербург, Москва, Киев и остальные города вроде Одессы, Харькова и т. д. Под Петербургом, говорят, можно найти дивные места, но там зимы длинны и холодны. Москва, Харьков не годятся по климату. Нам остается Киев, Одесса или перспектива жить в маленьком городе»^[27].

В следующем письме Александр описывает варианты покупки дома в Одессе:

«Я написал тебе письмо об Одессе и теперь боюсь, что в нем оказалось мое личное чувство к Одессе, очень может быть недостаточно обоснованное, так как я мало знаком с ней. Теперь я спешу поправиться и посылаю дополнительные сведения, чтобы ты сам мог составить свое мнение. <...> Точно, в городе вблизи центра растительность неважная, но и то есть деревья не менее 40 лет. Приморская же часть, тянущаяся на запад не менее 15 верст, по крайней мере под Одессой покрыта парками, садами, цветниками. Дальше, на Большом Фонтане и западнее есть тоже сады и сосредоточ. огородничеств. <...> По словам дяди, здесь некто Попов, купив 18 лет назад за 3 тыс <...> сколько-то десятин, завел <правильню — ?> и виноградарство, и теперь разбогател, получая с них около 70 тысяч в год. Разведение овощей, говорят, тоже выгодно, в особенности лука. Можно купить дом или дачу, что выгодно при высоких ценах на квартиры. Как говорят, дом в 20 тыс. можно купить, имея пять, для этого только нужно его как-то заложить. <...> Можно еще добавить, что хотя постройка дачи дорого обходится, цены на комнаты летом очень высоки, доходят до 100 р. комната, так, как это под Киевом. Погода в Одессе по большей части стоит хорошая и только недавно начался ветер и та промозглая морская сырость, заменяющая здесь наши зимние холода, но и то не совсем, так как в прошлую зиму (правда, этого не было около 40 лет), жаловались старожилы, морозы достигали 28. Не знаю, не знаю — судьба или я не обжился, но с начала и до сих пор я болел лихорадкой, не знаю — крымской или одесской, и насморком. <...>»^[28].

В мае 1909 года Александр снова пишет родителям из Одессы в Святошин:

«Я давно не получаю писем от вас, хотя в Одессу приходят иногда предлинные письма. По-видимому, местность Святошина действует угнетающе. Все едут туда как в землю обетованную и безвестно исчезают яко обре.^[29] Какие у вас планы на лето и как вы их осуществляете. Что делают или думают делать Витя и Вера? <…> Я невольно становлюсь одесским одесситом, как говорят мои сограждане — гуляю по Дерибасовской и за неимением лучшей публики разговариваю или по крайней мере бранюсь вслух сам с собой. Я был на лимане, где я буду проводить лето. Место пустынное, часть берега застроена. Много роскошной земли, есть парк. Квартиры даром только если нанимать с весны. Во второй сезон с июля можно нанять дешево. Летом на лиман съезжается много народу. Многие приезжают из-за границы, так как там нет естественных грязей. По случаю я купил замерзшую водяную малую курочку и набил ее. Не помню, насколько она редка? Праздники я проводил у дяди. Был у Марьи Васильевны — у них тоже не весело. У Маруси болят глаза, и она нервничает. Через Петербург я слышал о вас. Что вы „хандрите” — не правда ли? Что за выражение! <...> В Одессе уже давно весна <…>, все уже высохло. Перелетная птица проносится на север, я уже давно видел лебедей, гусей и уток. Но погода и сама весна очень не привлекательны, одесситы оправдываются, говоря, что и старожилы ничего подобного не помнят — должно быть, врут»^[30].

*

Рано осознав свое предназначение, понимая, чего может и чего хочет добиться в живописи, Вера не находила учителя, который помог бы ей осуществить это. Киевское училище кажется ей унылым и традиционно-академическим.

Она бросает училище, проучившись всего пару месяцев, и в сентябре 1909 переезжает в Москву, чтобы продолжить учебу в «Студии Юона»^[31].

К осени 1909 года перемены происходят и у родителей. Скромной пенсии Владимира Алексеевича не хватало для содержания семьи и оплаты обучения детей. В сентябре 1909-го он вернулся на государственную службу и получил назначение в город Лубны Полтавской губернии.

В сентябре 1909-го Александр, продолжавший учебу в Одессе, по привычке пишет родителям:

«Я до сих пор, послав 2 письма, ждал ваших, не зная, остаетесь ли вы в Святошине или уехали в Лубны. Недавно Маруся получила от Коли письмо, где он говорит, что Витя уехал^[32], Вера уезжает „неизвестно куда” <...>. Вы все что-то молчите?

Я тут устроился очень хорошо. Нанял хорошую большую и светлую комнату за 10 рублей у приказчика (живорыбного) магазина. Семья хотя многочисленная, но мне не мешает; дети бледные и зеленые, несколько напоминают цыплят. Хозяин малоинтеллигентный, но простой и довольно симпатичный человек. У него есть энциклопедия, кое-какие книги, он с уважением относится к знаниям, в особенности к естествознанию. Недавно он поймал 3 клопа, посадил в герметически запирающуюся баночку и хочет узнать, когда они умрут, „проклятые”. Пока сдох лишь один. Он еще неделю примерно не будет их открывать.

Ученья у нас нет. Начнется, должно быть, с 15-го. Я хожу почти каждый день на море. Но это скучно: оно пустынное и серое. Птицы еще не летят с севера. <...> Напишите, как вы устроились и, если будут сведения о Вите и Вере, и их адреса.

Пишите по адресу: Рыбная, № 15, кв. 15. Ст<уденту> Хлебникову»^[33].

В сентябре-октябре он пишет родителям уже в Лубны:

«Вы хотите моих писем, но, право же, писать нечего; живу я однообразно. Знакомств нет. Правда, в университете ко мне подходили студенты, но это были какие-то полулюди, в них чего-то недоставало. Зато я познакомился с сестрами-лихорадками. После бани я попал под дождь, промок и скрылся в театре. Там мне пришлось почти все время сидеть на месте, так как за мной следовали всюду предательские лужи-следы. Поболев, я думал, что выздоровел, но скоро стал замечать, что тощаю как лошадь, у которой пьяница-кучер. Я стал лечиться, и только теперь я снова здоров.

Меня больше всего раздражают мелкие неудачи. Я рассчитывал на Ихтиологическое Общ<ество>, но там не знаю, выйдет ли какой толк, пока лишь пригласили бесплатно набить чучела. Ходил к Браунеру^[34], 2 раза не застал, теперь же он уехал и т. д.

Репетиций теперь (осень) нет, но, может быть, мне удастся держать по химии до Рождества.

Когда я приехал, я жил около недели у Рябчевских, они обижались, что я ел в ресторанах. Я стал есть у них и приносить фрукты, но они их не ели... в конце концов получилась чушь, и мне, и им неловко и неудобно. Не понимаю, для чего эти трюки добродетели. У Рябчевских я редко бываю. Маруся меня перестала совсем стесняться, как институтки солдат-истопников — это неприятно.

Одним я доволен — это своей комнатой, она большая и светлая, только немного далеко от Универс<итета>. Правда, такая комната в центре стоит не меньше 20 рублей.

Витя недавно прислал очень милое письмо Коле Рябчевскому. Как мне кажется, не в факультете дело, без здоровья ни поэзия, ни вост<очные> яз<ыки> не пойдут^[35].

Пишите разборчивее.

А. Хлебников»^[36].

*

Велимир живет в Петербурге. О своих литературных знакомствах он сообщает Екатерине Николаевне (16 октября 1909):

«<...> Я познакомился почти со всеми молодыми литераторами Петербурга — Гумилев, Ауслендер, Кузмин, Гофман, гр. Толстой и др., Гюнтер.

Мое стихотворение, вероятно, будет помещено в „Аполлоне”, новом литературном журнале, выходящем в Питере.

Дела с Университетом меня сильно утомляют и [беспокоят], отнимают много времени. Я подмастерье, и мой учитель — Кузмин (автор „Александра Македонского” и др.). Гумилев собирается ехать в Африку. Гюнтер собирается женить Кузмина на своей кузине. Гр. Толстой собирается написать <нрзб> и освободиться от чужих влияний. У Гумилева странные голубые глаза с черными зрачками. У Толстого вид современника Пушкина.

Некоторые пророчат мне большой успех. Но я сильно устал и постарел. (Гюнтер — надежда немецкой литературы.) Целую и обнимаю всех лубнистов и одесситов»^[37].

Одесситы — младший брат Александр и семья Рябчевских. Буквально через неделю, 23 октября, Велимир Хлебников отправляет Александру в Одессу письмо очень похожего содержания:

«Дорогой Шура! Как дела в Одессе? Я пишу наскоро письмо. Я буду участвовать в „Академии поэтов». Вяч. Иванов, М. Кузмин, Брюсов, Маковский — ее руководители. Я познакомился с Гюнтером, которого я полюбил, Гумилевым, Толстым. Я поправился и хорошо смотрюсь. Гумилев написал „Данте”, которое (стихотворение) тебе, я помню, понравилось. Напиши мне, что ты думаешь о <его> поэзии. Я очень <ее> ценю за глубину, искренность и своеобразие, чего у меня бедно. Мое стихотворение в прозе^[38] будет печататься в „Аполлоне”. И я делаю вид, что очень рад, хотя равнодушен. Я пришлю тебе оттиск.

Я подмастерье знаменитого Кузмина. Он мой magister. Он написал „Подвиги Александра Македонского”. Я пишу дневник моих встреч с поэтами. Кланяйся т<ете> В<аре> и всем»^[39].

Он пишет Александру 16 января 1910 года:

«С Новым годом! Дорогой Шура, извиняюсь на всех живых и мертвых наречиях, что до сих пор не выслал птиц^[40]. Оправдаться могу только тем, что и мои вещи пролежали на вокзале около месяца. Мы собираемся, откладывая, и, как песчинка не делает разницы между горой и горстью, так и мы опаздываем из высокомерия к отдельному дню. Вот поучение. Желаю, чтобы <ты> что-нибудь сделал из птиц. Я на них махнул рукой. Может быть, можно к твоему докладу добавить хвостик, чтобы высказаться мне о происхождении видов? Мне казалось, что в этом вопросе я был глубок и нов. Передай новогодние пожелания Марии Николаевне, тете Варе, Коле старшему и младшему, если они не слишком имеют вид величеств. Твой брат до конца земных ошибок, близок он или далек.

Velimir [Виктор]»^[41].

В письме к матери от 1 февраля 1910 года Велимир спрашивает о Шуре и пишет о том, что будет «вспоминать Малороссию»:

«Я написал не очень давно два письма, но не знаю дошли ли они, так как были недостатки в адресе. От Веры получил очень неразборчивое, но из него ясно, что она очень печально настроена. Вероятно, в М<оскве> большие морозы, потому что она пишет „с весной оживем”, „с теплом”. В письме же она пишет про русалочку, которая лезла на дуб и оборвалась, упав на землю.<...>. Кукла всем очень нравится, и если можно, то пришлите еще две таких куклы или одну. Я ее кому-нибудь подарю, Ремизову, например, а другую оставлю у себя. Я буду вспоминать Малороссию. Сейчас я жив, бодр, здоров. Мой адрес совсем другой: Волкова деревня, Волковский проспект, д. № 54, Михайлова, мне. Я получил урок. Куда собирается Шура на лето? Я бы советовал бы ему побывать в имении „Ascania nova” Фальц-Фейна в Таврической губ., на берегу Черного моря и около Днепра. Там есть зебры, зубры, бизоны, дикие лошади. Этот зверинец известен всему миру, кроме России, хотя он находится в ее пределах. Там же он мог бы заняться наблюдениями с разрешения хозяина. Я не знаю, что я буду делать и где. Одно время думал о поездке в Черногорию. Теперь не знаю. Я продолжаю бывать в Академии Стиха»^[42].

В феврале 1910 года в доме Михаила Матюшина и Елены Гуро Велимир познакомился с братьями Давидом и Владимиром Бурлюками. Через несколько дней после знакомства Давид Бурлюк перевез Хлебникова к себе, в петербургскую квартиру, а весной они поехали в Чернянку, имение графа Мордвинова, где служил управляющим Давид Федорович, отец большого семейства Бурлюков. Чернянка становится своеобразной штаб-квартирой русского футуризма. Древнее название этой местности, которое встречается у Геродота, — Гилея — становится еще одним названием группы. Многие сборники футуристов, и в том числе Хлебникова, вышли в издательстве «Гилея». Для друзей-футуристов (по Хлебникову — будетлян) это было местом, где все еще ощущалась связь с античной культурой.

Этим же летом 1910-го в Чернянке жил и работал Михаил Ларионов. Оттуда Велимир Хлебников уехал в гости к Рябчевским, в Одессу. Вот что писал Давид Бурлюк в июле 1910 года в письме к М. В. Матюшину: «Работаем мы это лето и много, и мало. Все лето почти у нас писал М. Ф. Ларионов. Был Хлебников, сейчас он уехал — Одесса-Люстдорф, дача Вудст’а»^[43]. По воспоминаниям Марии Николаевны Рябчевской, в этом году они жили в доме № 13 по улице Белинского и на даче Вурста в Люстдорфе.

Из Одессы Велимир вновь едет в Чернянку и в Петербург возвращается поздней осенью. Туда же приезжает Вера. Решив оставить Москву и «Студию Юона», Вера поселяется в Петербурге у тети Сони, Софьи Николаевны. Поступает в рисовальную школу Общества поощрения художников, в класс профессора Академии Художеств Я. Ф. Ционглинского. Ционглинский сразу выделил Веру среди учеников, считая ее талантливым живописцем.

В сентябре того же 1910 года Александр Хлебников перевелся на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета.

В Украину Велимир вернулся через два года. С весны 1912 он живет в Чернянке, в начале лета 1912 года приезжает в Одессу. Он недолго гостит у Рябчевских на Базарной, 10, проведя перед этим несколько месяцев в Чернянке, и туда же вновь возвращается из Одессы.

Свою первую книгу «Учитель и ученик», только что вышедшую и изданную за собственный счет, Велимир отправил в Алферово, где на лето снова собралась вся семья. О том, какое впечатление произвела книга на родственников, можно судить по письму Велимира, отправленному из Одессы 5 июня 1912 года:

«Я был сердечно рад получить ваше письмо (обращаюсь пока к Кате и Шуре). Оно меня порадовало неподдельно льющейся искренностью. Но в ответ на него я тоже отвечу всей полнотой откровенности: оно пропитано трусостью, желаньем прибегать к уловкам — вещи, которых я избегаю. Уверяю вас, что там решительно нет ничего такого, чтобы позволяло трепетать, подобно зайцам, за честь семьи и имени. Наоборот, я уверен, будущее покажет, что вы можете гордиться этой скатертью-самобранкой с пиром для духовных уст всего человечества, раскинутой мной. Но все же хорошо, что средина и конец понравились. У Ивана Степ. Рождественского!! не брал. Я рад, что радую. Я здесь читаю Шиллера, „Декамерон”, Байрона, Мятлева. Но вопреки желаниям сам ничего не делаю. Каждый день купаюсь в море и делаюсь земноводным, потому что в воде совершаю столь же длинные путешествия, как и на суше. Я тронут, что Вера не присоединилась к семейной дрожи за потрясение основ и благодарю за письмо, похороненное рукой зайца. Я хочу думать, что все вы здоровы. Маруся уехала в Святошин. Коля кончает испытания, похудел и вытянулся. Я пришлю еще „Разговор”»^[44].

Вера понимала и поддерживала Велимира, и он платил ей тем же. С помощью брата Вера уговорила родителей отпустить ее учиться за границу. Осенью 1912 года она уехала в Париж и поступила в частную студию, Академию Витти, где профессором был Кеес ван Донген^[45]. Это был первый учитель, которого Вера приняла, советам которого следовала. Профессор также выделил ее среди остальных учеников.

Но зима в Париже показалась Вере слишком темной и промозглой, а жизнь в столице — слишком дорогой. Она снова решает бросить учебу и снова переезжает — на этот раз в Италию. Сначала — на Капри, куда в 1913 году «прибыла без единого су».

«Здесь очень хорошо, несмотря что мы питаемся хлебом, лимонами и яйцами. Попав в Италию, я почувствовала себя дома, и теперь вполне понимаю, почему Гоголь так ее любил. Я сразу почувствовала какое-то родство с Украиной. Италия как бы ее прообраз, но более роскошный, более величественный и благодатный, и моя запорожская душа дома»^[46].

После Капри Вера поселилась во Флоренции, поступила в Академию, но бросила учебу — Флорентийская академия была скучна. Вскоре и Флоренция стала ей не по карману, денег, с трудом присланных родителями, не хватало, Вера перебралась в пригород, сняла комнату в крестьянском доме и, обретя уверенность в своих силах, занималась живописью.

*

Для жизни семьи был выбран родной город Владимира Алексеевича — Астрахань.

Там, под родительским кровом, жила Катя, туда приезжали сыновья.

В 1915 году Александр поступил в артиллерийское училище, с тем чтобы попасть на фронт прапорщиком. Весной 1916 года призывают и Велимира, для которого освидетельствования, казармы, шинель и строевой шаг были мучительны.

Недолгий отпуск Велимир проводит в Красной Поляне, под Харьковом, где гостит в усадьбе сестер Синяковых^[47].

В начале сентября 1916 года Виктор пишет сестре Кате в Астрахань из Красной Поляны:

«Милая Катюша!

<…> Я около Харькова, живу в 12 верстах от железной дороги, в усадьбе среди плодового сада. Каждый день хожу за грибами, собираю белые и красные грибы, как дрова; мне очень хорошо, и я отдохнул лет за 10 за эти две недели; я сильно загорел и забыл, что где-то есть война, военная повинность, доктор Романович и проч. <…> Мой адрес: Харьковская губ., станция Махнач Юго-восточных железных дорог, село Красная Поляна, дача Синяковых»^[48].

Вера вынуждена была покинуть полюбившуюся ей Флоренцию — война затрудняла пересылку денег. Осенью 1916 года Вера вернулась на родину — в уверенности, что с Италией расстается ненадолго. С собой она взяла всего лишь несколько маленьких работ, тех, что помещались в чемодан. Остальное осталось на хранении в доме, где она снимала комнату^[49].

В 1917 году Велимир в Харькове. Там он проходит 10-дневное освидетельствование в психиатрической лечебнице — «Сабуровой даче» — и наконец его непригодность к военной службе подтверждена.

В апреле 1919 года он вновь приезжает в Харьков. Этот харьковский период жизни Хлебникова оказался неожиданно долгим — около полутора лет, — и творчески очень продуктивным. Велимир печатается в журнале «Пути творчества» (редактор — Григорий Петников)^[50].

В июне армия Деникина захватила Харьков. Хлебников вместе с Петниковым и сестрами Синяковыми переезжают в Красную Поляну. В этот период Хлебников написал ряд произведений, посвященных Синяковым. Одно из них — поэма «Три сестры», которая начинается такими строками:

Как воды полночных озер

За темными ветками ивы,

Блестели глаза у сестер,

А все они были красивы.

Велимира пытаются мобилизовать в Добровольческую армию. Спасаясь от призыва, он снова оказывается в «Сабуровой даче».

В 1920 году Александр, чьи письма мы приводим здесь, призванный в Красную армию, пропал без вести на польском фронте.

Велимир, находясь в Харькове, дважды переболел тифом. По выздоровлении он отправляется по поручению харьковского политпросвета в Баку. В августе 1920-го он покидает Харьков; больше в Украине побывать ему не довелось. «Я не могу себе простить, что я не был в Киеве»^[51], — писал Велимир Вере из Баку 2 января 1921 года.

В 1922 году он едет в новгородскую губернию с другом, художником Петром Митуричем. 28 июня 1922 года поэт умирает в селе Санталово.

Ну а «запорожская душа», о которой писала Вера, нашла отражение и в творчестве Велимира Хлебникова:

Так на Днепре, реке Украйны,

Шатры таились Запорожской Сечи.

И песни помнили века

Свободный ум сечевика.

Его широкая чуприна

Была щитом простолюдина,

А меч коротко-голубой

Боролся с чертом и судьбой.

*

В 1924 году Вера выходит замуж за Петра Митурича. В 1925 году рождается сын, Май Митурич-Хлебников.

Вера еще дважды приезжала в Киев с подросшим сыном в 30-х годах, в гости к Александре Карловне Митурич, матери Петра Васильевича.

Возможности работать у художницы в этих поездках не было, но Украина, как и Италия, вызывала эту потребность — Вера пишет Петру Митуричу: «Мне начинает хотеться рисовать, краски переживаю глазами...»^[52]

После смерти сестры Кати Вера осталась единственной из пяти детей Екатерины Николаевны и Владимира Алексеевича. Она долго уговаривала состарившихся родителей переехать к ней в Москву. Владимиру Алексеевичу, одному из основателей и первому директору Астраханского заповедника, трудно было расстаться с Астраханью. Спустя несколько лет родители все же перебрались к дочери. Петр Митурич разделил с Верой заботы о стариках и о наследии Велимира. Маю родители дали обе фамилии — «чтобы помнил, что он и Хлебников». Май Митурич-Хлебников — инициатор создания Дома-музея Велимира Хлебникова в Астрахани. Туда, в дом, который долго служил пристанищем семье, вернулись бережно сохраненные вещи и книги, рукописи и рисунки. Работы Веры Хлебниковой, Петра Митурича, Мая Митурича-Хлебникова, тоже ставшего художником, находятся в музейных собраниях — в Астраханской картинной галерее, в Третьяковской галерее, музее имени А. С. Пушкина, Русском музее.