КНИЖНАЯ ПОЛКА СЕРГЕЯ ШИКАРЕВА

КНИЖНАЯ ПОЛКА СЕРГЕЯ ШИКАРЕВА

Критик и обозреватель фантастики представляет финалистов премии «Новые горизонты» за последние несколько лет.

Кирилл Еськов. Америkа (reload game)^[1]. М., «Алькор Паблишерс», 2015, 496 стр.

Открывая «Америkу», постоянный читатель Кирилла Еськова может догадываться, что его ждет.

В романе «Последний кольценосец» писатель посмотрел на мир Толкина через призму экономики, геополитики и прочих дисциплин и институтов, худо-бедно структурирующих нашу сегодняшнюю реальность. Затем в «Евангелии от Афрания» автор проделал ту же операцию с библейскими событиями — можно даже говорить и о спецоперации, ведь ключевую роль в произошедшем, по версии Еськова, сыграли спецслужбы.

Новый роман посвящен Русской Америке, и писатель предлагает альтернативный вариант отечественной истории. Эрудированный и не стесняющийся свои знания демонстрировать рассказчик предлагает, по сути, детальное пошаговое руководство по освоению Америки и созданию Русской Калифорнии — в романе она носит несомненно утопический характер, вмешиваясь самим фактом своего существования в ключевые моменты российской истории (например, связанные с отменой крепостного права) и способствуя благоприятному ходу событий.

Как и в прежних произведениях, Еськов привносит в описываемый им мир приметы современности. Так, в «Америkе» появляются «калашниковы», археолог Индиана Смит и голландец Ван-Хиддинк — корабельных дел мастер на контрактной основе, частная армия Русско-Американской Компании и «технологии двойного назначения», а еще, для более узкого круга, «диссидентствующий историк» Переслегин и купцы Володихины. Изменяются и привычные нам реалии: рядом с Лос-Анджелесом возникает поселение Новоархангельское, а казаки-переселенцы укрывают беглых рабов, руководствуясь правилом «из-за Миссисипи выдачи нет».

Обращается автор и к литературным материям, делая Русскую Калифорнию родиной магического реализма и давая новую оценку персонажам комедии Грибоедова.

В чем смысл подобных перемен?

Если прежде автор рассказывал «наконец-то правдивую историю» Средиземья и Евангелия, описывая работу механизмов, предопределяющих развитие событий^[2], то попытка, используя эти механизмы, историю переиграть, представляется вполне логичным и последовательным шагом. В недурном романе Майкла Флинна «В стране слепых», посвященном теориям заговора и их воплощению, говорилось, что если видеть исторические факты как конструкцию, то рано или поздно захочется стать конструктором. Уместно в этом контексте вспомнить и Гэри Селдона с вымышленной психоисторией из книг Айзека Азимова, и невыдуманную клиодинамику Петра Турчина со товарищи.

Попытка Еськова переиграть прошлое как раз и принимает игровую форму (так приходит геймификация истории). «Америkа» организована по лекалам «Цивилизации» Сида Мейера (со специальным посвящением в книге) — как взаимодействие функционально различных юнитов и с возможностью направить (опять-таки «переиграть») повествование по иному сценарию в случае неблагоприятного исхода.

Оценивать такой роман с литературной точки зрения — занятие неблагодарное: самому автору историческое правдоподобие и детали важнее сюжета и персонажей, а вот в качестве хрестоматии по альтернативной истории Отечества читается «Америkа» отлично.

Жаль только, что действие обрывается задолго до постройки космического корабля.

Владимир Аренев. Душница. Время выбирать. М., «АСТ», 2014, 224 стр. («Точка невозврата»).

Мир «Душницы», придуманный и описанный киевским писателем Владимиром Ареневым, отличается от нашего одним, как это принято называть, фантастическим допущением — относительно души человеческой. В остальном оба мира схожи: подростки так же учатся в школе, играют, противостоят хулиганам и, конечно, влюбляются, позволяя политическим коллизиям и «взрослым» проблемам существовать на втором плане — до поры до времени.

Перед читателем замечательное и даже немного старомодное произведение для той аудитории, которая ранее маркировалась «средним» и «старшим школьным возрастом». «Душницу» — несколько наивную и простодушную, лишенную морального релятивизма и даже морализаторскую — легко представить на страницах журнала «Костер» или «Пионер», в одной из антологий серии «Школьные годы» издательства «Детская литература».

Произведение, как говорится, прозвучало. «Душница» заняла третье место в конкурсе на лучшее литературное произведение для детей и вышла в финал премии «Дебют». А решением жюри Владимир Аренев стал лауреатом и «Новых горизонтов».

Однако, на мой взгляд, именно фантастическая составляющая повести наиболее уязвима для критики.

Сам автор писал о «Душнице» так: «Есть жанр „альтернативная история”, а здесь, наверное, получилась „альтернативная метафизика”»^[3].

Увы, именно альтернативной метафизики в повести не найти — хотя она определенно должна там быть. В альтернативном (и очень похожем на наш) мире «Душницы» — в отличие от нашего — не просто доказано существование душ, но и налажено их складирование и хранение в «промышленных масштабах». Душница из повести — это огромная башня, в которой хранится несколько поколений (хотя это слово едва ли уместно) душ.

В иные подробности альтернативной метафизики автор не вдается, а вот история иного мира в общих чертах повторяет нашу, да и между двумя версиями современности отличий немного.

А ведь мир, в котором существование души является не предметом поисков и размышлений, а доказанным фактом, будет разительно отличаться от нашего.

Как мир, в котором есть Бог, отличен от мира, в котором Бога нет.

К сожалению, ни конструкция, ни конструирование иной метафизики оказались писателю не интересны. И существование души стало лишь необязательным и легко заменимым поводом для разговора о личности, идентичности и преемственности поколений. Сюжетным движителем наподобие хичкоковского макгаффина.

А ведь эта идея могла стать основой для описания действительно иного мироздания. Остается лишь пожалеть о неиспользованных автором возможностях.

В рамках же премиального сюжета следует отметить еще одно обстоятельство. Из года в год в номинационном списке неизменно оказываются произведения, ориентированные на подростковую аудиторию (читают их охотно и взрослые, но это совсем другая история). Зачастую такие произведения более экспериментальны, чем книги, предназначенные аудитории взрослой, и уже дважды они становились победителями. Лауреатом «Новых горизонтов» стал и Наиль Измайлов за повесть «Убыр».

Среди книг, которые описывают злоключения пропадающих в прошлом попаданцев и выпускниц магических академий, эти произведения отличаются не только оригинальностью (это необходимое условие для попадания в номинационный список), но и тем, что звучат — при наличии полагающихся художественному произведению конфиктов и героически преодолеваемых трудностей — на мажорной, оптимистической ноте.

Анна Старобинец. Икарова железа. Книга метаморфоз. М., «АСТ», 2013, 256 стр.

Далеки от оптимизма сюжеты произведений из авторского сборника Анны Старобинец «Икарова железа». Выброшен в безысходное безвременье нарушитель правил путешествий во времени из рассказа «Граница». Трагически гибнет юноша по прозвищу Заяц из заглавной истории, да и доле его отца не приходится завидовать. Становится попрошайкой на улицах всеми желанного, но мало кому доступного мегаполиса персонаж рассказа «Сити». А в «Поводыре» печальная участь ожидает незадачливого сценариста^[4].

Мрачные, эмоционально заряженные рассказы Старобинец пробивают в тонких стенах повседневности дыры, в которые задувает экзистенциальный ветер.

Если формулировать менее претенциозно, Старобинец привносит в бытовые, семейные — каждому знакомые — ситуации возможность их трагического, кошмарного исхода. Как уточняет подзаголовок сборника, это «Книга метаморфоз».

Прорастание ужасного в привычном — прием, способный снять с читателя оцепенение перед монотонностью будней, а заодно позволивший критикам наградить автора эпитетом «русского Стивена Кинга» (соперничать с которым в популярности может разве что столь же лестный и столь же сомнительный статус «русского Филипа Дика»).

Между тем претендентов на это звание становится все больше.

Результатом своего рода дефрагментации фантастического жанра стало появление различных групп (если угодно, рыночных сегментов), объединенных вокруг отдельных авторов, издательств, конвентов, поджанров и жанров смежных. Одно из самых заметных таких объединений сложилось вокруг «хоррора».

Свидетельством тому и популярность электронного журнала «DARKER»^[5], ежемесячно выпускаемого группой энтузиастов, и различные тематические антологии ужасов, включая ежегодный сборник «Самая страшная книга». На протяжении нескольких лет произведения с «темной стороны» литературы появлялись и в списках премии «Новые горизонты» усилиями участника номинационной комиссии, знатока жанра Владислава Женевского, трагически ушедшего из жизни в ноябре прошлого года^[6].

Среди авторов набирающего популярность жанра именно Старобинец ближе прочих к фантастике в классическом ее понимании. Упоминавшаяся уже эмоциональная вовлеченность — и писателя, и читателя — в повествование роднит ее с авторами из «цветной волны». Но главное сходство — в выборе тем. В сборнике говорится и о путешествиях во времени, и о генетических экспериментах, и о трансгуманизме.

«Икарова железа» как книга позволяет с большими на то основаниями ассоциировать Старобинец не со Стивеном Кингом, а с Дэвидом Кроненбергом — из времен «Судорог», «Видеодрома» и «Экзистенции».

В фокусе внимания большинства рассказов сборника — человек, его телесность и идентичность.

В «Икаровой железе» хирургическая операция приводит к радикальной перемене в поведении мужчин. «Паразит», один из лучших рассказов сборника, демонстрирует перерождение человека (и потенциально всего человечества) в существо иного биологического вида. При этом в рассказе звучат и некогда обязательные для фантастики антиклерикальные интонации. «Споки» — номинированная на «Новые горизонты» повесть — описывает симбиоз человека и игровой приставки, способной генерировать информационные мороки.

Связь телесности и идентичности, тела и знака в произведениях неслучайна. Сегодня тело — последний бастион идентичности, еще не павший под натиском науки и технологий, философии постмодернизма и постмодернистских же практик.

«Икарова железа» — это хроники осады.

Владимир Покровский. Персональный детектив. Липецк, «Kpoт», 2013, 504 стр. («Четвертая волна из Малеевки»).

Фокус с идентичностью, идентификацией и последующим разоблачением описан в романе Владимира Покровского «Персональный детектив».

Один из героев романа, Доницетти Уолхов, становится ключевой фигурой в процессе Инсталляции, которая наделяет сознанием и воспоминаниями Дона всех разумных обитателей планеты Париж-100. Для убежавшего из тюрьмы Уолхова — это возможность скрыться от его персонального детектива Кублаха, в которого встроено устройство, способное установить местонахождение беглеца и подчинить последнего своей воле. Однако и у инициатора Инсталляции, сумасшедшего изобретателя Фальцетти, и у планетарного моторолы (таково обозначение для обладающих сознанием искусственных интеллектов) на Дона и многочисленных его копий — донов есть свои планы.

«Персональный детектив» Покровского — одного из лидеров «четвертой волны» отечественной фантастики — начинается как история трикстера, противостоящего системе, но по мере развития действия в нем появляются и психологическое измерение, и социальное.

Роман исследует отношение власти и общества, неизбежное противостояние между ними. Цель Доницетти Уолхова вполне революционна — свергнуть незримую власть моторол над человечеством. Задача моторолы, поддерживающего жизнеобеспечение населения планеты, вывести Стандартного Универсального Гражданина, каждый шаг которого будет просчитываться и управляться искусственным интеллектом, что минимизирует риски непредвиденных ситуаций, угрожающих существованию системы.

Унификация граждан, ставшая следствием Инсталляции, — лишь первый этап моторольного плана, завершить же дело должна новая Инсталляция, исходной матрицей для которой послужит мертвец.

Проще говоря, задача моторолы — зомбификация населения планеты. «Хороший гражданин — мертвый гражданин».

Еще один сюжетный пласт романа — демонстрация становления власти, словно самозарождающейся на обломках распавшегося социума. Появление вожаков и лидеров, организация клик и группировок, их борьба за власть — процесс, описанный Покровским, тоже кажется стандартным. Революционные потрясения вскоре оборачиваются ненавистью к инакомыслящим — донам, к которым вернулась их прежняя личность, и их уничтожением.

«Персональный детектив» оказывается антитоталитарным романом.

Мысленные эксперименты над социумом, внимание к социальному измерению были характерными чертами творчества «четвертой волны». И Владимир Покровский оказался среди них наиболее последовательным — вот только фантастический ландшафт с тех времен, когда начинала публиковаться «четвертая волна», сильно изменился. И «Персональный детектив» был издан в маленьком региональном издательстве микроскопическим тиражом.

Стоит упомянуть еще две особенности романа. Несмотря на мрачность темы (и отсутствие хэппи-энда), роман насыщен своеобразным и узнаваемым юмором. Например, противостоящие друг другу группировки кузенов и камрадов в некоторых сценах напоминают мушкетеров и гвардейцев кардинала.

И к деталям описываемого им будущего Покровский внимателен. Так, в романе вместо «открытых» дверей упоминаются двери непременно «разъятые».

Впрочем, первооткрывателем в этом контексте можно считать Роберта Хайнлайна, в нескольких рассказах и романах которого дверь «диафрагмировала» (The door irised open).

Илья Новак. Петля Мёбиуса. М., «Астрель», 2012, 352 стр. («Амальгама»).

Повесть «Ризома», открывающая авторский сборник Ильи Новака «Петля Мёбиуса», тоже весьма изобретательна в отношении будущего. Начинается она с рождения героя, и обстоятельства, сопутствующие его появлению на свет, описаны так: «Автоматка родила Стигмату от сперматозоида добровольного отца. Никогда не имея сексуальных контактов с женщинами, тот дистанционно зачал младенца по договору со своими работодателями, заключившими междоменное соглашение о ежегодном спонсировании не менее трех детей».

Дальнейшая жизнь персонажа также полнится предметами и явлениями нам незнакомыми. Эконом-клопы, фрактальные государства, программы-ориентаторы и фермакопы из полицейского гнезда — с хитиновыми наслоениями и с оружием в плечевых гнездах. Вторжение будущего, представленного в «Ризоме», в сознании читателя происходит независимо от воли последнего и его способности к осмыслению происходящего. Впрочем, так случается с любым будущим.

Трудности, испытываемые читателем при постижении возможного грядущего, сравнимы с трудностями, испытываемыми писателем при его описании. Ведь будущее неизбежно будет отличаться не только от наших современных реалий, но и от наших о нем представлений — эта чуждость его неотъемлемое свойство.

И «достоверность» описываемого фантастами будущего определяется не его совпадениями с настоящим, а различиями между ними.

Заполнить брешь между знакомой повседневностью и странным будущим непросто. Например, роман Покровского для разъяснения реалий будущего снабжен специальным тезаурусом на несколько страниц.

Новак же приносит в жертву ясности изложения сюжет и прочие атрибуты художественного текста, предпочитая им идеи, концепции, визионерские образы. «Ризома» выступает как своего рода квинтэссенция научной фантастики — «литературы идей» по одному из определений.

Однако вместо сциентизма на первое место в «Ризоме» выходит трансценденция. Как уточняет предваряющий повесть эпиграф из Станислава Лема, «физика не отменяет метафизику». И действие, развивающееся в богатых фантастических декорациях с искинами и нейроопционариями, обнаруживает в себе борхесовский сюжет о самоубийстве бога.

Присущие «Ризоме» странность и тяга к экспериментаторству проявляются и в других произведениях сборника, среди которых есть и малоудачные. В схожей манере написан роман Новака «Демосфера» — в свое время прошедший малозамеченным и остающийся недооцененным.

Однако сетовать на отсутствие читательского внимания автору не приходится. Если его новаторские и неформатные тексты, опубликованные под именем Ильи Новака, ценимы узким кругом читателей, то у фантастических боевиков Андрея Левицкого из серии «S.T.A.L.K.E.R.» и ей подобных множество поклонников.

Раздвоение автора подобно разделению самого жанра на фантастику развлекательную (массовую, коммерческую) и интеллектуальную. Ответственные за разделение рыночные механизмы препятствуют алхимической трансмутации авторов из одного сегмента в другой. Хотя псевдонимы в некоторой степени и способствуют преодолению этих ограничений.

Впрочем, само появление авторского сборника Ильи Новака во многом обязано коммерческому успеху «проектных» романов Андрея Левицкого.

Роберт Ибатуллин. Роза и червь. М., «Селадо», 2016 (по факту — декабрь 2015-го), 528 стр.

Роман Роберта Ибатуллина был тепло, даже восторженно принят любителями фантастики. Многочисленные отзывы и обсуждения, рецензии и рекомендации — мощности «сарафанного радио» работали вовсю. Именно успех у читателей (вот штрих к картине современного книгоиздания) привел к публикации «Розы и червя» в малом издательстве, которое прежде фантастикой не занималось.

Читательскому успеху сопутствовал успех премиальный. Роман был назван «лучшей дебютной книгой» участниками конвента «Интерпресскон» и получил авторитетную АБС-премию. Случай небывалый для первого романа молодого, по литературным меркам, писателя.

Стоит поделиться и еще одним лестным для книги и особенно автора наблюдением. По концентрации читательского внимания за последнее время «Розу и червя» можно сопоставить с изрядно нашумевшей «Ложной слепотой» Питера Уоттса и романом «Я, Хобо» Сергея Жарковского.

Дело здесь не в литературных достоинствах и художественных свойствах романа. «Роза и червь» обращается к другим жанровым ценностям, для фантастики не менее традиционным и высокозначимым. Повествование стремится подражать лучшим образцам космической оперы с межпланетными (если повезет, и межзвездными) путешествиями, героическими персонажами и могущественными силами, легко управляющимися с пространством и временем.

Уже в прологе романа наша планета подвергается бомбардировке из космоса, организованной аквилианами из созвездия Орла. Результат — гибель большей части населения Земли и упадок человеческой цивилизации. Почти два века спустя люди расселились по Солнечной системе и соперничают между собой, хотя решать единую для человечества судьбу будут две противостоящие друг другу «могущественные силы».

Такой «большой картинки» — осмысленной и масштабной модели будущего — в отечественной фантастике давно не было заметно. Например, действие того же «Персонального детектива» Покровского, за исключением нескольких эпизодов, происходит на одной планете, даже в одном-единственном городе — планетарной столице.

Этим объясняется и читательское внимание, и отчасти премиальные успехи.

Описанное в романе будущее не отличается особой оригинальностью и вполне соответствует общему представлению о нашем космическом будущем, сложившемуся в англо-американской фантастике. Суть его хорошо отображена в романе «2312» Кима Стэнли Робинсона, который представил панораму Солнечной системы, заселенной и осваиваемой человечеством.

Гораздо интереснее заложенное в романе противопоставление развитых технологически космиков и наземников, чье социальная организация сильно архаизировалась после Удара.

Конфликт между современностью (и пост-современностью) и архаикой сегодня является ключевым. И при этом в отчественной фантастике, которая обладает всем необходимым инструментарием для его описания, этот конфликт почти не находит выражения (что само по себе примечательно)^[7].

Противостояние космиков и наземников завершается с вмешательством внешней силы, и в концовке романа все человечество оказывается на пороге то ли перерождения, то ли завершения. Впрочем, возможны и варианты — финал для гипотетического продолжения остается открытым.

Юлия Зонис, Екатерина Чернявская. Хозяин зеркал. М., «АСТ», 2013, 384 стр.

«Хозяин зеркал» — современная сказка или, как характеризуют книгу ее авторы, «роман-спектакль в трех действиях», но в основе ее классическая история — «Снежная королева» Ганса Христиана Андерсена.

На сей раз действие начинается, когда Джейкоб из Долины Семи Колодцев в компании Пугала отправляется в Город^[8], чтобы купить себе немного ненависти. В романе нашлось место и старинному пророчеству, и троице загадочных поначалу владельцев крупнейших в Городе корпораций, и проекту по заморозке людей в промышленных масштабах. Появляются в тексте и другие традиционные сказочные персонажи: драконы и крысы. Венчают же действо городские бунты и, как водится в сказках, счастливый, насколько позволили обстоятельства, конец.

Новый вариант истории Кая и Герды изложен соавторами мрачнее и манернее оригинала. Подчеркивают постмодернистский характер текста разбросанные тут и там аллюзии и цитаты, песни Гребенщикова, стихи Бродского и пистолет Брюса Уиллиса. Все это культурное разнообразие легко могло бы перерасти в китч и трэш — как это было нарочито сделано в «Культурном герое», еще одном написанном в соавторстве романе Зонис. Однако на сей раз повествование остается в рамках, установленных хорошим вкусом и здравым смыслом (хотя мнение это субъективно в той же мере, что и представления о хорошем вкусе и здравом смысле).

И сделан роман умело: все сюжетные линии приведены к завершению (некоторые вместе с персонажами), из калейдоскопа разрозненных поначалу фрагментов складывается цельная картина произошедшего. Зрелищности, обещанной упоминанием «спектакля», в романе тоже хватает, события и темп их на удивление кинематографичны.

Загвоздка в том, что по крайней мере для одного из соавторов этого мало.

Юлию Зонис писатель Сергей Жарковский, член жюри премии «Новые горизонты», в отзыве на роман характеризовал как «главного и единственного представителя так называемой „цветной волны”, которого стоило выкармливать, а теперь в высшей степени стоит читать и за которым стоит следить, поскольку к определенному таланту прилагается определенное количество способностей, и есть хорошая динамика»^[9].

В сольных книгах Зонис так же, как и в «Хозяине зеркал», собирает сложносочиненные конструкции из распространенных жанровых элементов, а то и штампов, но содержание этих романов литературной игрой не ограничивается.

Пусть на счету «Хозяина зеркал» не только попадание в номинационный список «Новых горизонтов», но третье место в «романной» номинации конвента «Роскон» и победа в «крупной форме» на «Интерпрессконе», а посетителями сайта «Лаборатория фантастики» роман был назван книгой года отечественного автора. Однако по большому счету перед нами постмодернистская, увлекательная и все-таки необязательная диковинка.

Роман Шмараков. Каллиопа, дерево, Кориск. Луганск, «Шико», 2012, 268 стр. («Игры слов»).

В одном из интервью филолог, писатель и переводчик Роман Шмараков заметил, что «писательское ремесло — дело высокой сознательности, предполагающее, что ты понимаешь, в какой точке развития <...> литературы находишься, что в ней можно делать и какими средствами, а чего делать не следует, потому что это задолго до тебя и гораздо лучше тебя сделал Мамин-Сибиряк^[10]». Справедливость суждения бесспорна.

Интеллектуал и большой знаток античности, Шмараков в этом отношении прекрасно подготовлен. Его романы — пример изящной литературной игры, исход которой — за явным преимуществом автора — предрешен.

Роман «Каллиопа, дерево, Кориск», изданный сначала в специализирующемся на фантастике издательстве «Шико», а затем в «Издательском доме Мещерякова», не стал исключением.

Аллюзии, реминесценции и цитаты — все как подобает умному постмодернистскому роману. И сработан он куда как тоньше «Хозяина зеркал», и к эрудиции читателя требовательнее, точным словом добиваясь большего эффекта, чем пистолетом Брюса Уиллиса.

Эпистолярная форма, выбранная Шмараковым для романа, позволяет ему вольно выбирать темы для изложения. История злоключений Квинта и его приятеля, запертых в особняке с привидением, украшена многочисленными виньетками отступлений — о том и о сем.

Этот «перевернутый куль с авторской эрудицией», по формулировке самого писателя, способен даже бесперебойно поставлять материал для знатоков «Что? Где? Когда?»

Стремление соревноваться с классиками похвально. И упражнения автора в прекрасной словесности взыскательному (и подготовленному) читателю способны доставить немало удовольствия.

Есть, правда, одно весьма весомое соображение, всерьез угрожающее изящной и хрупкой романной конструкции «Каллиопы, дерева, Кориска», да и других произведений автора.

Все-таки литература (по крайней мере обращенная к большой читательской аудитории) — это про нас, про здесь и сейчас. Может показаться пародоксальным, но к фантастике это относится едва ли не в большей степени, чем к прочим жанрам.

На шкале, определяющей соприкосновение произведений с современностью, интеллектуальные и прекраснодушные тексты Шмаракова колеблются около нулевой отметки, пребывая — подобно персонажу из рассказа Старобинец — в пространстве неопределенного времени.

К вящему удовольствию поклонников изысканной и изощренной прозы Шмаракова — и, возможно, его самого — существуют и иные системы отсчета.

Михаил Успенский. Богатыристика Кости Жихарева. М., «Эксмо», 2013, 384 стр. («Новый Жихарь»).

Михаил Успенский. Алхимистика Кости Жихарева. М., «Эксмо», 2014, 384 стр. («Новый Жихарь»).

В свое время (даже во время оно) цикл Михаила Успенского о приключениях Жихаря стал новым словом и в отечественной фантастике, и в юмористической литературе.

Новому циклу суждено остаться дилогией. Обе книги — «Богатыристика Кости Жихарева» и «Алхимистика Кости Жихарева» — были номинированы на премию «Новые горизонты».

Перед нами действительно попытка писателя установить контакт с новой для него подростковой аудиторией.

Эта задача потребовала отказаться от прежнего, весьма популярного героя и вывести на замену его далекого потомка — нашего современника и ровесника предполагаемого читателя (похожий трюк провернул Акунин с родом Фандориных). Изменился и тон повествования, он стал более дидактичным. А желание познакомить молодежную аудиторию с основами мифологии, разъяснить происхождение и значение русских былин придало книгам и вовсе научно-популярный характер.

Впрочем, время от времени прежний лихой жихарский дух проявляется и в новом цикле. Именно он стоит за шуткой о том, что «плохую вещь героином не назовут». Вот только в подростковой книге такая шутка вряд ли уместна.

К сожалению, судить о том, насколько попытка писателя оказалась удачной, сложно. Увы, совершенно по Пелевину, издатель неправильно позиционировал книгу, адресуя ее скорее поклонникам творчества Успенского, чем новым и молодым читателям. Хотя само по себе появление второй книги — кстати, более удачной в сравнении с предшественницей и к тому же отмеченной АБС-премией — наводит на мысли о положительном итоге эксперимента.

Будем надеяться, что эта аудитория еще откроет для себя последние книги Михаила Успенского — а затем прочтет и другие.

Андрей Столяров. Обратная перспектива. СПб., Издательство Союза писателей Санкт-Петербурга, 2013 (по факту — 2014), 510 стр.

Без малого двадцать лет тому назад появление романа Андрея Лазарчука и Михаила Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» вызвало шумные споры о чистоте и коммерционализации жанра. Петербуржский писатель и коллега соавторов по фантастическому цеху Андрей Столяров писал в рецензии, опубликованной в журнале «Если»: «Нет никаких сомнений: роман написан блистательно <...> В романе потрясающий антураж, своей роскошью выгодно отличающийся от худосочных творений большинства фантастов. Фактура произведения близка к запредельной: кажется невозможным втиснуть что-либо еще в плотно набитый текст. И все это профессионально сплавлено в единый сюжет. У романа есть все, чтобы просиять на небосклоне литературы»^[11].

Вслед за похвалой Столяров подвел неутешительные итоги: «Это то, хуже чего, по-моему, быть не может, — это просто фантастика. В романе отсутствует смысл: откровение, вносимое автором в мир, им создаваемый. Тухлые ящеры на откровение явно не тянут... Авторам „Посмотри в глаза чудовищ” нечего сказать. Форма романа больше его содержания, язык богаче сюжета, „эпопейное” повествование лишь драпирует карликовую идею. Это извержение вулкана без магмы». Жесткая, требовательная оценка.

Тем интереснее пересечения и расхождения «Обратной перспективы» и уже ставшего классическим (в прогнозах Столяров оказался точен) романа Лазарчука и Успенского.

Обе книги рассматривают историю двадцатого века как результат воздействия скрытых от непосвященного наблюдателя сил, представителями которых выступают реально существовавшие исторические фигуры. У соавторов — это Николай Гумилев, у Столярова — Лев Троцкий.

И если первые проводят героя сквозь столетие в веселой, карнавальной манере, интонации второго куда как серьезнее. Персонаж, от лица которого в «Обратной перспективе» ведется рассказ, — разочаровавшийся было историк — возвращается в профессию, получив весьма привлекательный финансово грант на исследование «некоторых обстоятельств жизни и деятельности Л. Д. Троцкого». Повествование насыщено историческими свидетельствами (выдуманными и нет): фрагментами дневников, фамилиями и датами, так что начинает походить на историческую монографию, посвященную русской революции. Столяров даже упоминает в тексте использованную им литературу.

Столь обстоятельно документированное расследование приводит рассказчика к выводу о том, что стремительное возвышение Троцкого в революционные годы стало следствием некоего договора, заключенного им с инфернальными силами.

Историософские рассуждения в повествовании сильно прибавляют в актуальности, когда связывают предреволюционную обстановку в России начала прошлого века и недавние события на Болотной площади. В финале романа возникает и фигура гаранта Конституции.

Метафизика власти^[12] и ее потусторонняя, инфернальная природа в творчестве Столярова появляется не впервые.

Еще в 1996 году в повести «Мумия» он разоблачал «вечно живого» вождя мирового пролетариата, а теперь пришел черед и его соперника.

К чести Столярова упреки, адресованные им авторам похождений Гумилева, к «Обратной перспективе» не применимы. При этом читается роман с интересом, и мистическая его составляющая, густо замешанная на каббале и еврейском мистицизме, производит впечатление действительно жутковатое.

А вот описанное им в упомянутой ранее рецензии противоречие между рынком и литературой оказалось не единственной и не главной трудностью для амбициозных и талантливых авторов. Особенно для тех, чьи произведения имеют несомненно фантастические черты и столь же очевидные признаки «большой литературы» (такой книгой является и «Обратная перспектива» Столярова). Ведь система «свой — чужой», встроенная в редакции жанровые и мейнстримные, в большинстве случаев на такие тексты срабатывает одинаково отрицательно.

Эти обитатели пограничных территорий между фантастикой и литературой «основного потока» премии «Новые горизонты» наиболее интересны.