ВЫГОВОРИ МЕНЯ

Андрей Тавров родился в 1948 году в Ростове-на-Дону. Окончил филологический факультет МГУ. Автор тринадцати поэтических книг, продолжающих и углубляющих поэтику метареализма, двух романов, эссеистических «Писем о поэзии» (М., 2011) и нескольких сказок для детей. Главный редактор поэтической серии издательского проекта «Русский Гулливер», главный редактор журнала «Гвидеон». Работает на «Радио России». Живет в Москве.

Андрей Тавров

*

ВЫГОВОРИ МЕНЯ

* *

*

Сокол за пазухой в клетке грудной

слогом заласканным поговори со мной

в ветре разросшемся мяукая и крича

крутишься каруселью из синего кирпича

воздух под корень и вдох как косе трава

на крючке висит твое небо моя голова

чумные слова говоришь — взлетишь не взлетишь

чай не заяц в гостях, а кто — выговоришь сгоришь

вот летает он грудью по кругу косой звеня

воздух в клюв положив — выговори меня

Эх сошлись кувыркнулись в нем с половицею потолок

что за птица — не птица а крови грудной глоток

торкаешь дергаешь в ледяном роднике

неба ходишь один сам с собой льдинкою налегке

что стрелец в расписном сапоге

кто ты птица кривая — палач или пришлый врач

отчего что ни слово то крик то ль заплечный плач

отчего тебе клюв пока жив не вызволить из огня

крыло на сердце положив — выговори меня

Говори со мной проживи со мной

краешком да пером лезвием-топором

речкой-речью кривой да головой живой.

Красные губы

Осенью рука долгая как голубь

забывает откуда пришла и себя забыла

лодка по небу плывет кричит как гуси

в облака лицо свое окуная

от крика до крика не развести руки

с совой на плече без головы бродяга

смотрит через сову на листопад и поезд

голова с очами летит на север

с лиц серебро сходит ведь близко уже ангел

с серпом и трубою а в поезде едут

мужи и девы и молчат годами

вспоминают кого забыли на перроне

а забытая ходит по станции кривит красные губы

имя свое выговорить не может

а выговорит рухнут небесные звезды

ожившие шевелящиеся как огонь иль лодка

досель красных лебедей кличет станица

разгибают смертную букву как рука подкову

и черемуха выпуклым веслом загребает воздух

и качается в любовниках красное пламя

Державин. Ода

Небо являет образы.

«И-цзин»

Между вещью и глазом

воздушны леса не вещей

раскачивает их всевидящий ветер

будто полуузнав тебя будто припомнив

трогает профиль не выдохнутый еще до лица —

смотрит в угольную каменоломню неба

выверяет в сжатых лучах

соответствия точно плотник прищуривается на фуганок

текучий объем вдоль лица льва и царя-сирийца!

вдоль дрейфующего в птичьем узкогрудом небе

— дирижабля

прикидывая живучесть глаз протяженность вдоха

Сверяет ветер-державин

сырую оптику незакрепленного глаза

с безкорневым подъязычным словом —

осилят ли сами себя, выявят ли, оглохнут?

Запускает медвежьи когти кривых лучей

в изначальное небо в звездную шкуры изнанку

в лучевые нити живого еще зверя

сошедшиеся в кулаке в кулак

что держит внутри череп в натяжку как коршун — небо

под стук сухой осыпается мел

лира и труба не согласуются

Возня времен! воздушные сады

аэропланов лилиенталей!

выверенные острова плывущие в синеве как цикады!

снаряды дней из стекол и сухожилий!

к груди прижал я слово

облитое сердцебиеньем словно голубь

как вправленную руку в мокром гипсе

обороняя локтем отсыревший звук

и все ж

не узнают себя слова

одно к другому простирает руки

в беспалых как водоворот рыданьях

запамятовав что сказать —

и пыль клубится и бренчит напрасно колокольчик

вот овцы как облака сходятся к белому столу

и воздух собран в линии сил в стеклянные бицепсы

в проблески, в уплотненья

в слово дельфин —

он уж летит тяжелым лицом вперед

и ничего кроме лица и имени в брызгах

или в слово ристанье —

в беспамятных отпечатках конской морды

словно дочиста выгорела в Помпеях

и теперь играет с холодным огнем себя

в колеблющихся тротуарах в рощах мая

в соловье гулком что ртутный, окруженный

мускулатурой глоток

трехдневной жажды

с криворуким мальчиком

продутым скоростью трибун до ртутного белка

с велосипедистом поворота

щекой свистящим по горячему асфальту

И холодный смысла огонь в рысистых гонках стоит

Вот ветер подробный

выверяющий по звезде позвоночник

человечий ли конский

где он не кость еще не в нервах ствол

но пляска колбочек стеклянных с кровью

меж выпуклостью глаза и звездой,

меж легким вогнутым и вдохом

сгущающимся в звук как конь в прыжок —

вот он летит из мускулов и света

земле его не взять

державин ветер шевелящий кварцы в стогах земли

загоняющий железо в сгущенную кровь не напрасно

Кто еще помнит

простецкую силу звезд кто ведает

стесанные по шнуру упругие дали —

доску в спилах сучков-сияний?!

Стриженый череп

бухарский халат да колпак-полуночник

стол норовистый но верный на переправе

в пороховом дыму туманностей ядер ночных

вот падает тело выплескивая на паркет тишину

оплел умный череп (как сетка мяч баскетбольный)

убор головной шутоватый

вникающий в пульс висков в залысин тепло

сводящий их будто колодец к серебру глубины,

вкладывающий белки в красных прожилках

и мокрый рот непокойный

в звездный объем в шевеленье громоздких лучей

над рекой времен над пропастью кристаллов забвенья

покуда старческий лоб нащупывает словно спицами

ускользающий узел себя самого в вязке суставов слов охотников букв

покуда глаза стекленеют как витражи собора

со львом и единорогом

покуда взрывается баскетбольная сетка в броске дальнозорком

и пустеет мира кольцо

Пусть же литавры гремят тишиной

мускулистого от снарядов неба

флейты и диски гудят и оркестр переступает в ногу

словно поезд воздушный!

Морской лев

моей бабушке З. А. Ждановой

Два подбородка вместо рук толкаешь челюстью дверь

ничего не можешь теперь только быть глянцевитым

ни букву вывести ни зяблика вспугнуть

летать как негр на красном языке

Зачем же ты воздушна словно Моцарт

расширил руки с палочкой расширил как мешок без дна

и канули твои прощанья степь и мотоцикл с коляской васильки

Ты плачешь в ситце и кружишься

и облетаешь каменный фонтан у порта

Что говорит василек васильку

Что ты скажешь себе когда встретишь себя в Раю не старухой

не то же ли самое что василек васильку в единое ухо

Шли физкультурники и тишину несли со всех сторон

она входила в них родив безрукий стон

и черное крыло сквозь белый лоб пробилось

и лев морской в парик лоб белый целовал

Бабочка

Марианне Ионовой

Почти что есть

минуя вещи

доносишь весть

помимо речи

вот волк вот сад

вот дрозд и вдох и буква

идут назад

в уста без уст без звука

туда где шум

иссяк дыханья

зайдя за край за ум

за иссяканье

и вещь что нет

за человека

влетит на зов на свет

раскроет веко

вот выдох вдох

ты телом — между

ни тварь ни бог —

уста надежда

на гроб на лоб на крест

прянь недотрога

сгущаясь в луч собравшись в свет

почти что в око

и содрогнется

мертвец вчерашний

вздохнет вернется

живой всегдашний

и пыль вставала

у дальней хаты

скулила бабка

и шли солдаты

зерно всходило

жена рожала

все было там же

где исчезало

лети же тварь —

до букв до рук до твари

зальет янтарь

твой глаз едва ли

глоток ничто

без пальцев арфа

вход в решето

в омеге альфа

* *

*

Мертвый коршун — неба расправленное плечо

упор коромысла в ключицу чтобы качнулись семь

в равновесье сфер, чтобы в распор еще

восходил небом странник сдвигая упором синь

сверкнут озера монеткой и лоб раздвинутый зрит

как двигает око холм забыв про носилок труд

но грунт вошел под крыло и в вираже стоит

загребая за свет, собираясь в разжатый круг

целуй подругу свою со спины чтобы ждала

воздушной ямы в лопатках вообще ножа

ах, ходят по речке яхты как по небу сокола

все ищут крыла из света да верного крепежа

* *

*

Л. З.

Стай птичьих мученик стекловидный!

Куда отлетаешь лучом боковым убогим

небо ль тебе желанно или другие формы

в колбочках света вес перераспределяя

Он парус и крен, мученик власозвездный

на луч нанизан как на жемчуг лесы рыба

бьется на нитке но слов ни стона не скажет

сгорает в срубе осенней в землю ушедшей рощи

птичьим оком косит, пугливым, в сребре горячем

Брат мой, пилот рукокрылого самолета

в одни мы крылья вросли в один клюв онемевший

в одном запутались небе, кварцах его и глине

одним живы словом, грудным, закостным