В КОНЦЕ НАЧАЛА

Симкин Лев Семенович — доктор юридических наук, профессор Российской государственной академии интеллектуальной собственности. Родился в 1951 году в Москве. Автор многих научных трудов и публикаций, а также книг на исторические темы: последняя — «Коротким будет приговор» (М., 2015). Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.

Лев Симкин

*

В КОНЦЕ НАЧАЛА

Цвет глаз средний

Цвет волос средний

Вес средний

Рост средний

Особые приметы — никаких

Число пальцев на руках — десять

Число пальцев на ногах — десять

Интеллект средний

А чего вы ожидали?

Когтей?

Выросших клыков?

Зеленой пены у рта?

Безумия?

Леонард Коэн. «Все, что нужно знать об Адольфе Эйхмане»

Работа у них такая

Марк Крысобой был добрым человеком, правда, «с тех пор, как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств». Адольф Эйхман был если не добрым, то по крайней мере не таким уж злым — обычным бюрократом, чернильным червем.

«Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме» — так назвала Ханна Арендт свою знаменитую книгу, она же репортаж с судебного процесса 1961 года^[1]. Правда, судили Эйхмана за преступление, которое ну никак не назовешь банальным — под его приглядом было убито четыре миллиона человек. Но, с другой стороны, все вполне банально — он просто «делал свою работу». Из «производственного» отчета Генриху Гиммлеру возглавляемого им отдела гестапо IV-B-4 (август 1944 года) и взята та цифра — четыре миллиона^[2]. Цифра как цифра. Есть и другая цифра — шесть миллионов или две трети всех евреев, живших в Европе перед Второй мировой войной, — мужчин, женщин и детей, погибших во время Холокоста.

Сам Эйхман никого не убивал. Потому так разволновался, услышав во время судебного заседания одно из свидетельств (впрочем, впоследствии судом отвергнутое) — будто бы однажды до смерти забил еврейского мальчика. В такое волнение его не могло привести обвинение в том, что он послал на смерть миллионы. Если б ему приказали убивать евреев лично, признавался Эйхман на допросе у следователя, он бы пустил себе пулю в лоб.

«А чего вы ожидали? Когтей? Выросших клыков? Зеленой пены у рта? Безумия?»

Положа руку на сердце, я лично ожидал. Ожидал чего-то такого, что выделяло бы этого изверга из числа других людей. И уж никак не думал, что зло вполне себе банально, особенно зло такого масштаба, как это.

«Пусть общество продолжает видеть во мне жаждущее крови животное, жестокого садиста, убийцу миллионов, ведь иначе широкие массы коменданта Освенцима представлять не могут, — сокрушался Рудольф Хесс в своих воспоминаниях, законченных незадолго до казни (1947). — Они никогда не поймут, что и у него было сердце, что он не был плохим»^[3].

Конечно, не был. Такая уж у Хесса была работа. Поручили бы ему другое — делал бы с тем же усердием. Иной раз срывался, конечно, не без того: «Возможно, разозлившись на непорядок или на проявления халатности, с которыми я столкнулся, я сказал не одно плохое слово, позволил себе высказывания, которые не должен был себе позволять. Но я никогда не был жестоким — я никогда не доходил до издевательств».

Милые люди, такими их сделала работа, доведись до любого. Или не совсем так? Или совсем не так, и зло есть зло, а добро есть добро, и вместе им не сойтись? Ну никак не укладывается в сознание мысль о банальности зла, никак не получается растворить зло в окружающем мире, как бы убедительны ни были доводы. Во всяком случае, когда речь идет о массовых злодеяниях. Может, если поскрести этих людей, организаторов злодейств, найдется хоть что-то, что отличает их от рядовых обывателей?

Стоит ведь немного погуглить, и узнаешь, что тот же Хесс сидел в тюрьме за убийство (!). 31 мая 1923 года вдвоем с Мартином Борманом они убили учителя Вальтера Кадова. Тот, как они полагали, во время французской оккупации Рура выдал властям Шлагетера, немецкого офицера, организовавшего саботаж. Они вывезли Кадова в лес, избили до полусмерти палками, потом перерезали горло и добили двумя выстрелами в голову. После прихода к власти нацистов Рудольф Хесс был выпущен из тюрьмы, а в 1939 году стал комендантом Освенцима.

Эйхман ни в чем таком замечен не был. В книге Ханны Арендт он представлен ничтожным военным бюрократом, бездумно, но добросовестно выполнявшим приказы начальства. Правда, это он сам пытался представить себя перед мировой общественностью, следившей за процессом, «честным служакой». Ни разу за весь процесс не апеллировал к своим моральным или политическим убеждениям, к идеологии. Только к тому, что исполнял приказы. Да, они были несправедливы, да, уничтожение евреев было ужасным преступлением, но сам он был лишь винтиком бездушной машины.

На деле же Эйхман был вовсе не так прост. Будучи солидарен с нацистской идеологией и прежде всего с ее расовой составляющей, он не тупо исполнял приказы, а делал то, что считал правильным. Все это стало известно благодаря изданной в 2011 году книге Беттины Стангнет, названной ею, не без намека на труд Арендт, «Эйхман до Иерусалима^[4]». В ее основе — «аргентинские документы», транскрипты секретных интервью 1957 года, взятых голландским журналистом, в прошлом нацистом, Виллемом Сассеном. После войны, как и Эйхман, Сассен жил в Буэнос-Айресе, в его доме бывшие нацисты организовали нечто вроде клуба. Сделанные им магнитофонные записи показывают нам истинного Эйхмана, тот излагал свободно то, что думает, видя в собеседнике единомышленника. «Другие уже сказали, отныне буду говорить я» — так Сассен собирался озаглавить свою книгу (впрочем, так и не изданную). Так вот, из уст «ничтожного бюрократа», который, по Арендт, «не был способен думать», исходили рассуждения — ни больше ни меньше — о философии Канта. И, разумеется, о «еврейской политике». «Если бы мы убили 10,3 миллиона наших заклятых врагов, то только тогда наша миссия была бы выполненной», — говорил Эйхман. Стало быть, он считал порученное задание недовыполненным — не всех евреев Европы удалось уничтожить.

Справедливости ради надо сказать, что к этим документам Арендт доступа иметь не могла. И посему ошибалась относительно глубины эйхмановского антисемитизма. Правда, сам антисемитизм был широко распространен в среде национал-социалистов, и в этом смысле был вполне обычен, банален. В той же степени «банальным» было зло, которое творилось не монстрами, а обыкновенными, ничем не выделяющимися людьми под давлением злодейской идеологии, подпитываемой параноидальными «патриотическими» теориями.

Обыденному сознанию трудно смириться с этой мыслью по причинам психологического свойства. Выходит, страшные преступления совершаются такими же людьми, как мы с вами? Выходит, от любого при определенных обстоятельствах можно ожидать чего угодно? Или все же не от любого? Неужели сила нацистского зла такова, что способна превратить в аморальных существ самых обычных людей? Или такова природа человека, что нацистом мог стать едва ли не любой?

В своей предыдущей книге («Коротким будет приговор»^[5]) я попытался вглядеться в обычных людей, ставших пособниками Холокоста. Кто-то из них пошел в подмастерья к убийцам по доброй воле, кто-то — под влиянием обстоятельств (война, голод, лишения в лагерях военнопленных). Теперь черед поговорить о тех, кто сами создавали эти обстоятельства или активно участвовали в их создании, о том, что ими двигало, кем они были на самом деле.

Все же, думаю, эти — были не совсем обычными людьми. Речь — не столько о садизме, лежащем в основе поведения многих из них, сколько об идеологической составляющей, столь органично вписавшейся в психологию гитлеровских палачей.

Психология зла. Отступление первое

Что есть зло? — спросил я у Сергея Ениколопова, психолога с мировым именем и едва ли не единственного в России специалиста по психологии зла. Его ответ меня разочаровал.

— Зло, — ответил он, — результат обычных психологических процессов и их проявлений в поведении.

— Обычных? Почему же тогда само явление масштабного зла, такого, например, как геноцид, с трудом вмещается в наше сознание?

— Оно бросает вызов рациональному пониманию, воспринимается как бессмысленное, иррациональное, как проявление безумия. Отсюда разговоры о «паранойе» Гитлера или Сталина. Это создает иллюзию объяснения, но никак не объясняет поведения большого количества соучастников Большого зла.

— Что же заставляет человека участвовать в «злых» действиях?

— Часто мы предполагаем, что преступники, как и мы, воспринимают свои действия как шокирующие и отвратительные. Они же могут видеть все иначе и совершать массовые убийства для реализации своих идеалов или утопических проектов. Самое большое число жертв в истории пришлось, как известно, именно на них^[6].

Советский Нюрнберг

Вот почему я предпринял попытку приблизиться к одному из самых страшных персонажей прошлого — обергруппенфюреру СС Фридриху Еккельну, Высшему фюреру СС и полиции вначале на Юге, а потом на Севере России. Его имя упомянуто во многих исторических трудах, однако большинству — ни о чем не скажет. А ведь нет, пожалуй, ни одного сколько-нибудь заметного злодеяния на оккупированной территории СССР, к которому он был бы непричастен. Это он, Фридрих Еккельн, — палач Бабьего Яра и Рижского гетто, организатор «большой акции» в Бердичеве, о которой рассказал в «Черной книге» Василий Гроссман, это он «усовершенствовал» метод массовых убийств, цинично названный им «укладкой сардин» (Sardinenpackung).

«Йекельн рассудил, что траншеи заполняются слишком быстро; тела падали, как придется, беспорядочно; много места пропадало зря, на рытье новых ям тратилось время; а так приговоренные, раздевшись, ложились ничком на дно могилы, стрелки стреляли в упор им в затылок… Потом офицер осматривал ряд и убеждался, что приговоренные мертвы; после этого тела покрывали тонким слоем земли и на них валетом ложилась следующая группа; когда накапливалось пять-шесть рядов, яму засыпали»^[7].

Это цитата из романа Джонатана Литтелла «Благоволительницы», написанного от лица выдуманного персонажа — эсэсовца-интеллектуала. Как он полагает, «об Эйхмане писали много глупостей. Он, конечно, не был врагом человечества». Бесчеловечности вообще, по мнению Максимилиана Ауэ (так его зовут), — не существует, все, что есть, — человеческое и еще раз человеческое. Сам он рад бы найти тихую бумажную работу в тылу, но тем не менее берет в руки пистолет и идет добивать умирающих евреев. Под командованием реального лица — Фридриха Еккельна.

Среди двадцати трех эсэсовцев, осужденных в 1948 году американским трибуналом в Нюрнберге (в их числе командиры айнзатцгрупп Отто Олендорф и Гейнц Йост), были экономисты, адвокаты, архитектор, оперный певец, дантист и даже бывший священник. Все они многословно объясняли судье Майклу Масманно (тот потом написал об этом целую книгу), что к евреям не питают и не питали никакой ненависти, просто действовали по приказу, старались производить казни милосердно, с одного выстрела в затылок, и сами страдали, выполняя «адскую работу».

Советский суд, перед которым двумя годами раньше предстал Фридрих Еккельн, на этом не акцентировал внимание. В приговоре «истребление еврейского населения» стоит на последнем месте, после «арестов и истребления советских, партийных и профсоюзных активистов, деятелей науки и искусства», «массовых арестов мирных советских граждан».

Еккельна судили зимой 1946 года в советской Риге. В зале Дома офицеров, где заседал военный трибунал Прибалтийского военного округа, рядом с ним на скамье подсудимых сидели еще шесть гитлеровских генералов — Зигфрид Руфф, Альбрехт Дижон фон Монтетон, Вольфганг фон Дитфурт, Фридрих Вертер, Бруно Павель, Ганс Кюппер. 3 февраля, на другой день после вынесения приговора, неподалеку, на площади Победы, все они были повешены. Такой, можно сказать, советский Нюрнберг.

Из материалов дела (а это 20 пухлых томов в среднем по полтыщи страниц каждый) трудно понять, что это был за человек, а воспоминаний советские судьи не оставляли. К тому же сам процесс нес в себе все присущие сталинской юстиции особенности. И все же в тех томах есть много такого, что способно пролить свет на личность интересующего нас персонажа. Пришлось по крупицам собирать о нем сведения, рассыпанные по сохранившимся документам и немецким источникам, с которыми мне удалось познакомиться в Центральном архиве ФСБ, Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне и Яд Вашем в Иерусалиме^[8].

Не раз задавал я себе вопрос, что заставляет меня копаться в страшных документах, после чтения которых не спишь ночами, зачем складываю те самые крупицы. Зачем пытаюсь хоть что-то понять в личности одного из самых больших злодеев страшной войны? Уж он-то точно не был рядовым исполнителем. Не был он и кабинетным убийцей, готовившим где-то далеко бумаги об убийстве «абстрактных» миллионов людей. Еккельн — из тех, кто отдавал преступные приказы и показывал пример их исполнения. Он, в отличие от Эйхмана, «бухгалтера смерти», был ее, смерти, лицом.

Для Еккельна творимое им зло было не просто работой, позволявшей ему самовыражаться, он сам был беспримесным злом. Впрочем, сказать, что он был бандит и садист — значит упростить проблему, и в результате получится та же банальность, только с обратным знаком. Мало поможет и ссылка на антисемитизм — давно известно, что это «такой хороший показатель наличия зла в человеке» (Эндрю Клейвен)^[9]. Приблизиться к пониманию природы этого зла можно лишь вникнув в обстоятельства жизни его носителей, постаравшись не пропустить тот момент, когда простые антисемиты, которым и в голову не придет ничего такого, превращаются в серийных убийц. Что же такое с ними происходит?

Ответ на этот вопрос важен для всех, ведь проистекающие оттуда страшные потрясения отражаются отнюдь не на одних только евреях, но евреи дольше других народов хранят память о своих мучителях. Вот уже больше двух тысячелетий каждый год поминают Амана^[10]. Фридрих Еккельн занял бы никак не меньшее место в списке палачей еврейского народа, как бы длинен ни был такой список. Во всяком случае, он сделал многое, чтобы история этого народа оборвалась.

В числе отправленных им на смерть обитателей рижского гетто был великий историк еврейского народа Семен Дубнов. 8 декабря 1941 года он шел в ряду обреченных в Румбулу и перед смертью воскликнул: «Пишите, евреи, пишите! Запомните все, что было!» Возможно, это всего лишь легенда, но такая, какая могла быть правдой.

«Грех против крови»

Фридрих Еккельн происходил из вполне приличной бюргерской семьи. Родился в 1895 году в Хорнберге, маленьком городке в Шварцвальде. Город стоит на знаменитой «Дороге замков и дворцов», неподалеку — крепость XI века, окруженная «виноградными склонами, которые спускаются к романтической долине Некар». Так пишут в путеводителях. Там упоминаются и наиболее известные уроженцы Хорнберга — банкир в Гамбурге да директор Баденской государственной пивоварни. Сейчас в городе живет немногим больше четырех тысяч человек.

На месте, где стоит завод по выпуску приборов точной механики и электротехники, в конце XIX века была швейная фабрика, там шили белье. Ее владелец Генрих-Теодор Еккельн переехал в Хорнберг из Нассау, где его отец Август Еккельн служил пастором лютеранской церкви. В 1892 году Генрих-Теодор сочетался здесь браком с 18-летней Эммой Розин Тротвайн, а через семь лет умер. За это время родилось шестеро детей. После смерти мужа молодая вдова с детьми переехала во Фрайбург.

О детстве Еккельна известно мало, можно сказать, почти ничего. На вопросы анкет, хранившихся в Главном управлении кадров СС, он отвечал крайне противоречиво. 19 сентября 1935 года указал, что окончил народную школу. На вопрос «Посещали ли Вы среднюю школу? Сколько классов?» Еккельн чернильным пером делает две косые черты, обозначающие прочерк. Зато против графы «Высшая школа» — стоит «да». «Какая высшая школа?» — «Политехникум»^[11], без уточнения, что это за заведение. Просто-таки один из персонажей Аркадия Райкина со словами: «Имею высшее образование, но не имею среднего».

В анкете от 19 мая 1939 года Еккельн вновь пишет, что окончил народную школу. На уточняющий вопрос «Сколько классов?» — ответ: «4 года». В то время в Германии народная школа была школой для бедных. Ее задачей была подготовка детей к практической жизни. В нее входила единая четырехлетняя первая ступень, обязательная для детей в возрасте от 6 до 10 лет, и вторая для 10 — 14-летних. Скорее всего, Еккельн в анкете имел в виду вторую ступень.

Со слов дочери, он посещал реальное училище. В нем, как и в гимназии, давалось среднее образование — и там и там с платой за обучение. В одном из писем любовнице в военные годы он пожаловался, что в реальном училище не был допущен до выпускных экзаменов и потому оказался единственным в большой семье мужчиной, не получившим среднего образования.

А никакого высшего — и в помине не было. Тем не менее на вопрос «Посещали ли Вы высшую школу?» Еккельн отвечает: да, посещал, изучал машиностроение в политехнической школе в Кетене. А далее, на одной и той же странице — взаимоисключающие ответы.

«Есть ли у Вас аттестат зрелости? Нет».

«Посещали ли Вы институт? И какой? Нет».

«Посещали ли Вы университет? Нет».

Единственный достоверный факт — в 1911 году четырнадцатилетний Фридрих бросил учебу и пошел работать на машиностроительный завод. Кем он мог там работать, не имея образования? Вероятно, был на грязной и низкооплачиваемой работе. Для буржуазной семьи это весьма необычно. Что с ним тогда случилось, не известно, скорее всего, просто не тянул учебу, но известно, что это что-то мучило Еккельна всю последующую жизнь.

1 октября 1913 года его призвали в армию, служил он в 76-м Баденском полку полевой артиллерии. Шестнадцатилетнего Еккельна могли призвать только по его инициативе — таким, как он, самая дорога в армию. Меньше чем через год началась Первая мировая война.

Воевал он, судя по всему, хорошо. Был ранен. В 1916 году Еккельна наградили Железным крестом II класса и произвели в чин лейтенанта. В конце войны он поступил в летную военную школу и в 1917 году стал пилотом в молодом тогда еще германском авиационном корпусе. Охваченный романтикой неба, собирался продолжить военную карьеру после войны. Но Версальский договор запретил Германии иметь военно-воздушные силы, да и сухопутную армию ограничил до 100 тысяч человек. В новый рейхсвер брали только самых подготовленных офицеров, и Еккельну, с учетом отсутствия высшего образования, места не нашлось. В январе 1919 года Еккельн уходит из армии.

«После войны — самостоятельная деятельность в качестве инженера», — записано в анкете, заполненной 17 мая 1939 года в Брауншвейге (в графе «Гражданская профессия»), там же указано, будто он имеет высшее образование. Очевидно, что его отсутствие долго являлось для Еккельна больной темой, налицо — явный комплекс неполноценности.

К тому моменту он уже был женат. 13 мая 1918 года Фридрих женился на Шарлотте Хирш, девушке, хотя и «абсолютно чистой в расовом отношении, но приемной дочери полуеврея». Так спустя полвека после его смерти рассказывала дочь Еккельна Рената^[12]. С ее же слов Фридриха вскоре уволили и отчим жены подбросил ему немного денег. Опять получил работу, и опять его уволили. Давая очередную сумму, Пауль Хирш выговорил зятю: «Если мужчина женился, то ему следует работать так, чтобы он мог содержать свою жену». То, что еврей или наполовину еврей мог сказать такое ему, германскому офицеру, — это вызвало у Еккельна фантастическую лавину гнева. Антисемитом он был со школьных лет. В его классе учились два еврея, окончившие реальное училище блестяще, — об этом неприятном факте он вспоминал в письме к матери Ренаты спустя десятилетия.

Предоставим слово самому Еккельну: «Я сочетался браком в возрасте 23 лет… Вначале брак был счастливым, так как не существовало экономических проблем». И дальше все шло бы хорошо, кабы не тесть. «Мое намерение состояло в том, чтобы остаться в армии. Сразу после революции отец моей первой жены обратился ко мне с наглым требованием перебраться на Восток, где он намеревался купить недвижимость. После долгих колебаний я согласился, ушел в январе 1919 года в отставку». Еккельн врет, будто его кто-то в армии удерживал, тем более сам же пишет на той же странице, что «не был тогда годен к строевой службе».

«Господин Хирш, имея низкий уровень образования, был вспыльчивым человеком («низкий уровень образования» — кто бы говорил! — Л. С.)… Имел сварливый характер и стремился сделать из меня послушное орудие для своих планов». Между тем в этих планах не было ничего худого. Пауль Хирш приобрел на имя дочери большое поместье в Траппенфельде, на Еккельна легли обязанности управляющего. Но его карьера как фермера не удалась, что вновь привело к острым конфликтам с тестем. Правда, сам он объяснял это тем, что в отличие от Хирша «имел понятие о совести и чести», в результате чего «в скором времени пришел в состояние отчужденности по отношению к моей первой жене, что произошло благодаря господину Хиршу».

«Я часто отсутствовал дома, был в кругу друзей — бывших офицеров. В кругу друзей я находил забвение от многих внутренних конфликтов, и я должен сказать, что в последние два года значительно предавался употреблению алкоголя. В этих условиях брак начал разрушаться, так как между нами не существовало никакой психологической связи. Только дети были еще связующим звеном». В 1924 году он «ушел, чтобы начать новую жизнь», но вскоре вернулся. Правда, попросил жену «передать господину Хиршу предостережение больше не переступать порог его домашнего очага, иначе я не мог гарантировать, что не застрелю его как бешеную собаку». Еккельн окончательно оставил Траппенфельд 27 июля 1925 года.

«Брак развалился на куски», как пишет Еккельн, когда у него «появилась твердая уверенность, что Хирш — еврей. Осознание этого факта было самым трудным ударом в моей жизни». Впрочем, возможно, Хирш и не имел к евреям никакого отношения, сам Еккельн утверждал, что тот не был похож на еврея внешне. Тем не менее он пришел к выводу о еврейском происхождении тестя, поскольку человек, занимавшийся во время послевоенной инфляции спекулятивными сделками, «парвеню в самом дурном смысле этого слова» мог быть только евреем.

Его размышления о евреях носили не только «классовый», но и расовый характер. Последнему способствовало то обстоятельство, что в 1921 году Еккельн прочитал один нашумевший в то время антисемитский опус. «Я сомневался в еврейском происхождении Хирша, — писал он Гиммлеру. — В лице ничего еврейского. Скорее наоборот. Но книга убедила меня. Она внесла ясность. Хирш был евреем».

Что же это за книга такая, позволяющая безошибочно распознать врага-еврея? Это роман Артура Динтера «Грех против крови» («Die Sunde wider das Blut»), впервые изданный в 1917 году в Веймаре и скоро ставший бестселлером (тираж к 1934 году превысил 260 тысяч экземпляров). Динтер, вступивший в НСДАП в 1925 году и получивший партбилет номер 5 (сам Гитлер имел билет номер 7), был одним из самых радикальных антисемитов своего времени. Скажем, он утверждал, что после замужества за евреем арийская женщина в повторном браке с арийским супругом будет рожать детей с примесью еврейской крови. Именно этот бред привел Еккельна, по его собственному признанию, «к осознанию решающего значения расы в человеческой жизни». В конце концов он пришел к выводу: его брак, в котором родилось трое детей, был «расово грязным» («rassisch verseucht»), и в 1927 году принял решение развестись^[13].

Принять-то он принял, да на развод в феврале 1927 года подала его жена. И поводом для развода было совсем другое. «Я был обвинен в прелюбодеянии в нескольких случаях, однако показания, данные свидетелями под присягой, оказались малоубедительными». Как обычно, Еккельн сам себе противоречит и далее сообщает: «В ноябре 1927 года был юридически оформлен развод, и я был объявлен единственным виновником неблагоприятных отношений, которые привели к таким событиям»^[14].

Как мы помним, Еккельн заливал вином свои семейные и прочие неудачи в компании бывших фронтовиков. Все они были — «потерянное поколение», о котором один из ремарковских героев говорил: «...мы ожесточились и не доверяли никому, кроме ближайшего товарища... Все рушилось, фальсифицировалось и забывалось. А тому, кто не умел забывать, оставались только бессилие, отчаяние, безразличие и водка. Прошло время великих человеческих и мужественных мечтаний. Торжествовали дельцы. Продажность. Нищета»^[15]. В этом представители «потерянного поколения» сходились. Дальше шли расхождения. Кто-то, как сам Ремарк (в войну награжденный Железным крестом первой степени), становился пацифистом, но куда больше было таких, как Еккельн, кто хорошо себя чувствовал только на военной службе и верил в то, что социальный порядок строится на дисциплине и солдатских добродетелях. А коли в обществе нет порядка, им нужна была военизированная организация, способная обустроить общество.

В той же анкете Еккельн сообщал, что с 1922 по 1924 год был членом «Младотевтонского ордена» («Юнгдо») — националистического антисемитского союза, основанного на общей волне переживания поражения в войне и желания многих восстановить рейх. Возможно, оттуда позаимствовал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер строгие ритуалы и саму идею своей «черной гвардии» как «ордена нордических мужей». СС стали называть «Черным орденом».

Правда, после прихода Гитлера к власти «Младотевтонский орден» был распущен, а его магистр, подполковник Артур Мараун, — арестован и заключен в концлагерь. Ничего удивительного. Между прочим, и Сталин, говоривший о своей, Коммунистической партии как об «ордене меченосцев», от старых большевиков предпочитал избавляться.

«В течение двух первых лет после ухода из Траппенфельда дела мои оставляли желать лучшего. Я был внутренне разбит и экономически разорен, обустроить свою жизнь мне не удалось. Насколько было возможно, я посылал детям небольшие суммы денег в особых случаях, это были суммы 10 или 20 рейхсмарок, это всегда были мои последние деньги».

Пьянство, поиски работы, непостоянные заработки. В 1928 году начался мировой экономический кризис, который многих немцев разорил и поставил на грань выживания. Еккельн в этом году женится вновь, и вновь на богатой невесте — на 21-летней Аннемари Винсс, происходившей из состоятельной семьи западно-прусских менонитов. Возможно, помимо роста — 181 см, Еккельн обладал другими качествами, располагавшими к нему женщин. В остальном же по-прежнему был неудачником. Совсем недолго проработал в топливной компании Лейна в Ганновере, опять занялся поиском работы. Тут в его жизни произошло знаменательное событие — Еккельн вступил в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию.

Психология зла. Отступление второе

— Что же в детстве и юности Еккельна могло привести впоследствии к тем жесточайшим преступлениям, которые он совершил?

— Слишком мало о том известно — как его, рано оставшегося без отца, воспитывали, с кем он идентифицировался. Принято считать, что фашистские взгляды чаще всего возникали из-за авторитарной системы воспитания с жестким подчинением отцу. Но на деле в семье у многих нацистских преступников отца не было. Гитлер заменил для кого-то отца, для кого-то — старшего брата.

— «Безотчетная ненависть, сладострастная жажда истребления, — писал Лев Гинзбург в книге «Цена пепла», — были той силой, которая вовлекала в фашистскую партию людей с извращенной психикой, неврастеников, хулиганов, озлобленных неудачников». Насколько это так?

— Еккельн — типичный психопат, их немало среди насильственных преступников. У таких — асоциальное расстройство личности, не связанное, однако, с острым психозом. Социопаты, как их часто называют, совершают асоциальные действия, могут идти по головам, все прекрасно осознавая. Они не сумасшедшие, им просто свойственно отсутствие эмпатии, они нечувствительны к страданиям других. Между прочим, ведущий диагностический признак, характеризующий такого психопата, — вовсе не агрессия, а лживость.

— Понятно, он лгал, заполняя пункты анкет об образовании. Но ведь в рассказе о своей семейной неудаче он, похоже, был искренен.

— Возможно, причина развода вовсе не в тесте, как Еккельн уверяет. Это ведь жена должна была корить мужа за то, что он не в состоянии прокормить семью. И это сильно уязвляло его самолюбие, было угрозой для самооценки. Свои личные проблемы с женой он мог перенести на тестя. А параллельно он читает книгу, и все становится на места. Найденное объяснение позволяет снять с себя ответственность — ведь все его проблемы из-за евреев.

— Как формируется образ врага?

— Во времена кризисов в обществе обостряется интерес к истории, индивидуальной и коллективной памяти. В ней люди пытаются найти обоснование собственной идентичности. Но не только. Поиск «иного», «врага» также этому способствует. Осознание того, что другой человек является «чужим», что он вообще недочеловек, служит консолидации «своих», повышению групповой и индивидуальной самооценки. Возникает апелляция к патриотическим чувствам. Создаваемое таким образом ощущение опасности пробуждает естественную оборонительную агрессивность, но это реакция на воображаемую угрозу (предательство государственных интересов, человеческие жертвоприношения, заговор). Это позволяет довольно умело управлять людьми. Правда, враждебное отношение к определенным социальным или национальным группам не ведет к немедленному проявлению по отношению к ним насилия и агрессии. Для геноцида надо, чтобы у людей возникла по отношению к объекту так называемая «враждебная триада» — гнев, отвращение и презрение. На таком эмоциональном фоне «чужой» выключается из принятых моральных и этических норм. Так в Германии было с евреями. Вот только у Еккельна по отношению к ним гнева могло быть больше, чем у других, что объясняется посттравматическим синдромом ветерана войны. Ведь это евреи были виноваты и в поражении в войне, и в том, что он не мог найти работу.

Почетная партийная работа

В графе «партийность» заполненной во внутренней тюрьме НКГБ Латвийской ССР анкеты арестованного указано: беспартийный. Однако в протоколах последующих допросов (первый вопрос на допросе — о партийности) ошибка исправлена — член национал-социалистической немецкой рабочей партии с 1929 года. Обычно в советской печати при упоминании нацистской партии слово «рабочая» опускали во избежание ненужных аналогий. Зато слово «социалистическая» писали так — «социалистская». Здесь же все написано правильно: национал-социалистическая немецкая рабочая партия.

«— Когда Вы вступили в НСДАП?

— Членом НСДАП я стал 1 октября 1929 года в Ганновере. В это время я был безработным и верил пропаганде Гитлера, что если у Гитлера будет власть, то у всех немцев будет работа и счастливая жизнь.

— Какую работу Вы выполняли в НСДАП?

— В 1930 году я занимался фашистской пропагандой в Ганновере. Позже, в апреле 1931 года, я был простым эсэсовцем в Ганновере».

Так Еккельн отвечал на допросе у следователя, стремясь попасть в такт советским пропагандистским представлениям. Допрашивал его приехавший из Москвы замначальника 2-го управления НКГБ СССР майор Цветков (переводчик сержант Суур). Велась стенограмма. Первый допрос состоялся 13 декабря, потом 14-го, затем с 20 декабря каждый день, иногда по два раза в день. Допросы не прерывались даже в новогоднюю ночь — 31 декабря 1945 года допрос начался в 19-00, закончился 1 января 1946 года в 2-30^[16]. Торопились, поскольку дата процесса была заранее определена.

В судебном заседании прокурор также задавал уточняющие вопросы по этому поводу.

«— Пусть Еккельн перечислит свою работу в партии. Какие занимал должности в нацистской партии, какую работу выполнял, характер этой работы, место и время?

— С 1 октября 1929 года по 4 января 1931 года я был рядовым членом партии и не занимал никакой партийной должности… Вначале я был простым эсэсовцем и имел почетную общественную нагрузку».

Все эти «общественные нагрузки», конечно же, — трудности перевода. У нацистов это называлось иначе — почетная партийная работа.

К 1929 году НСДАП превратилась в массовую партию. Еккельну потребовалось время, чтобы примкнуть к национал-социалистическому движению, и все же он успел стать партийцем с «дореволюционным» стажем. Это в дальнейшем позволило ему высоко подняться в СС, стать одним из самых могущественных партийных функционеров. По словам самого Еккельна, вступление в нацистское движение наполнило его жизнь новым смыслом. Но и он представлял для партии ценность, имея в виду его военное прошлое и, вероятно, дар убеждения. Иначе вряд ли его бы определили в партийные ораторы. Таким стало его первое партийное поручение, полученное в 1930 году.

«— В каком направлении вы воспитывали эсэсовцев?

— На совещаниях принимались решения, что члены СС буду изучать фашистскую теорию, и особенно еврейский вопрос… Особенно заострялись вопросы борьбы с евреями».

Как пропагандист он, вероятно, умел находить путь к сердцам слушателей. Особенно если между ним и воспитанниками было что-то общее.

В то же время, хотя и в другом городе — Линце и даже в другом (пока еще) государстве — Австрии, жил молодой человек с похожей судьбой. Правда, был помладше, на войну опоздал. В 15 лет отец забрал его из школы и отправил работать на шахту. «Надо признать, еще и потому, что я был не самым прилежным школьником… Через два с половиной года отец объяснил мне, что так я никогда не добьюсь успеха». Он не добился успеха и когда благодаря дяде устроился в компанию «Вакуум ойл», потому что «директор Топпер был еврей и его заместитель Вайс тоже, а может быть, и директор отделения в Линце — Каннхойзер, а зальцбургский директор Блум — уж точно». Молодого человека звали Адольф Эйхман, а его рассказ взят мною из опубликованных недавно магнитофонных записей первых допросов вывезенного из Аргентины в Израиль, проведенных капитаном израильской полиции Лессом^[17].

В конце двадцатых годов юный Эйхман примкнул к «Объединению фронтовиков», потом вступил в нацистскую партию. «В один прекрасный день в погребке — такая, знаете, большая пивная на баварский манер, с мартовским пивом, было собрание НСДАП… И ко мне подошел некий Кальтенбруннер, Эрнст. Мы немного знали друг друга... Так вот, Эрнст Кальтенбруннер категорически потребовал: „Ты поступаешь к нам!” Так уж это получилось, бесцеремонно как-то... Я сказал тогда: „Ну ладно”. Так я и попал в СС. Это было в конце года или в начале 1932-го»^[18].

Между прочим, доля австрийцев в преступлениях нацистов намного превышала долю австрийского населения в Третьем рейхе (8,5 %). Так, по крайней мере, писал Симон Визенталь в октябре 1966 года в своем послании австрийскому канцлеру Йозефу Клаусу^[19]. Чем это можно объяснить? Вероятно, тем, что именно в Австрии было много богатых евреев, блестящих людей. Они, можно сказать, мозолили Гитлеру глаза: богаты, а некоторые еще и талантливы. Сам Гитлер учился в одном классе с великим австрийским философом Людвигом Витгенштейном, который был сыном очень богатого еврея. Это раздражение со временем никуда не делось, пусть даже запрятано в подсознательное тех наших современников, кто подсчитывает сколько «их» в списке Forbes.

Схожее чувство выразил в своих записях Эйхман: «Мы, немцы, имеем дело с врагом, превосходящим нас по интеллекту. Поэтому уничтожение еврейского противника необходимо для исполнения нашего долга перед нашей кровью и нашим народом»^[20]. Эта откровенность может напомнить кому-то исторический анекдот, согласно которому Черчилль на вопрос, почему в Англии нет антисемитизма, ответил: «Потому что англичане не считают евреев умнее себя».

Вслед за беседой с Кальтенбруннером последовала служба Эйхмана в концлагере вблизи городка Дахау, оттуда его откомандировали в Берлин, в Главное управление СД, где он стал «убийцей за письменным столом», пославшим миллионы евреев на смерть. Между прочим, Дахау — первый немецкий концлагерь для политзаключенных — возглавил друг и будущий покровитель Еккельна Теодор Эйке. Особую жестокость он проявлял к заключенным-евреям (до «окончательного решения» было еще далеко), выступал перед подчиненными с антисемитскими лекциями и приказывал вывешивать в бараках на видном месте газету «Der Sturmer» («Штурмовик»).

На службе у крысолова

По Михаилу Гефтеру, «нацизм — детище исторически разъяснимой комбинации, когда фальсифицированное национальное чувство, оскорбленное Версалем, сочеталось с невероятной степенью социального отчаяния, охватившего работающие пласты Германии поры мирового кризиса… Сдвиг в человеке оказался достаточным для формирования новой человеческой породы, которую можно условно назвать „эсэсовской”»^[21].

Вступив в СС 5 января 1931 года (членский билет № 4362), «простым эсэсовцем» Еккельн пробыл совсем недолго. Согласно анкете, с сентября 1931 года он уже «штатный руководитель СС».

«До прихода Гитлера к власти моя работа в СС не оплачивалась, то есть это была почетная партийная работа», — пояснял Еккельн на допросе у следователя. Работа в СС в то время действительно не оплачивалась, за исключением рейхсфюрера СС и еще нескольких функционеров. Между тем по решению суда Еккельн должен был платить алименты на детей от первого брака. 5 февраля 1932 года Шарлотта Хирш-Еккельн обратилась с письмом к Гитлеру, где попросила «повлиять на Фридриха, который в течение почти семи лет не платил алименты, так что ей пришлось выставить принадлежащую ей землю на продажу».

Письмо было отправлено в канун президентских выборов 1932 года, тех, где Гитлер уступил победу Гинденбургу. В нем Шарлотта патетически ссылается на ту «помощь, которую Гитлер оказывает всем немцам» и добавляет: «Так, может быть, Вы окажете помощь трем немецким детям?» Расчет ее не оправдался, жалоба была направлена рейхсфюреру СС, а тот прикрыл своего подчиненного. Правда, было проведено внутреннее расследование, от Еккельна отобрали объяснения. В них он привел беспроигрышный аргумент, указав, что его тесть являлся «типичным евреем», «обладал всеми типично еврейскими качествами». Этого было достаточно.

В письме от 25 февраля 1932 года Гиммлер сообщил госпоже Хирш-Еккельн, что ее бывший муж зарплату в СС не получает, поэтому ее требования необоснованны. В то же время Еккельн, как указано в письме, готов взять детей от первого брака под свою опеку. При этом никак не объяснялось, почему же, если он мог взять опеку над детьми, не был в состоянии платить алименты.

Еккельн опасался, что жалоба подорвет его позиции в партии и СС, а получилось наоборот — укрепила. Гиммлер ему явно симпатизировал. Возможно, это объяснялось еще и тем, что у него с юности были схожие с Еккельном идеалы. «Великая Германия, Германия превыше всего, германский меч, германские рыцари», — все это Гиммлер постоянно слышал дома. Портреты кайзера Вильгельма и князя Бисмарка висели на почетных местах в их гостиной. Юный Генрих мечтал стать офицером, однако на службу в кайзеровский военно-морской флот его не взяли из-за сильной близорукости. Только к концу Первой мировой Гиммлера зачислили в школу прапорщиков во Фрайзинге и вскоре демобилизовали. Он так и не смог принять участия в боевых действиях, хотя впоследствии любил рассказывать о своих «фронтовых подвигах». Еще одна рифма их судеб — Гиммлер женился на дочери прусского помещика и примерно в то же время, что и Еккельн, занялся фермерством.

«В конце марта 1931 года я был назначен руководителем Ганноверской организации СС, — рассказывал Еккельн в судебном заседании. — В то время было только 200 человек эсэсовцев. Я имел тогда задание создать на территории этой области целый штандарт, то есть полк СС, и я это выполнил. Летом 1931 года я получил дополнительное задание на территории области Ганновер создать еще один полк СС».

Штандарт СС примерно соответствовал армейскому полку, численность штандарта доходила до 3 тысяч человек. Правда, он упустил, что его карьерному росту помогли хорошие отношения с Куртом Далюге, будущим палачом Лидице. Ведь тому покровительствовал лично фюрер. А завоевал он его покровительство в том же 1931 году, сыграв ключевую роль в подавления мятежа штурмовиков. Тогда Гитлер, решив добиваться власти законными методами, попросил штурмовиков воздержаться от уличных сражений: «Я понимаю ваши страдания и гнев, но вы не должны браться за оружие». Берлинские штурмовики расценили это обращение как измену революционным принципам партии, а оберстфюрер СА Вальтер Штеннес и вовсе отказался выполнить приказ фюрера. Предпринятую им попытку восстания внутри нацистской партии пресек Курт Далюге, за что получил благодарственное письмо от Гитлера. Одна из фраз оттуда: «Эсэсовец! Твоя честь — в верности» — стала прообразом для девиза СС «Моя честь это „верность”» («Meine Ehre heibt Treue»). По приказу Гиммлера эти слова были выбиты на пряжках эсэсовских ремней.

«— Как Вы оцениваете собственную роль при захвате Гитлером власти в Германии?

— Как можно видеть из моих предыдущих показаний, я играл важную роль во время захвата Гитлером власти. Я могу добавить еще, что из 50 тыс. эсэсовцев на момент 30 января 1933 года (день, когда Гитлер стал канцлером) я подготовил в Германии 7000 членов СС, то есть примерно 14%. Кроме того, с момента захвата власти Гитлером я подготовил еще 20 тыс. эсэсовцев и перед самой войной 2 батальона СС для ведения боевых действий».

Такие показания давал Еккельн на допросе у следователя 13 декабря 1945 года. Вряд ли он топил себя по собственной инициативе, вероятно, в протоколе эти слова записаны под диктовку следователя. Чуть позже Цветков перенес их в обвинительное заключение по делу, утвержденное Главным военным прокурором Красной армии Афанасьевым 23 января 1946 года. «Обвиняемый Еккельн» назван в нем «приближенным Гитлера и Гиммлера, сыгравшим в свое время видную роль в захвате власти в Германии Гитлером». На суде Еккельн на эту тему высказался иначе, чем на предварительном следствии: «Я особой роли в захвате власти не играл».

«— С Гитлером я познакомился летом 1931 года в Коричневом доме (Коричневый дом был штабом Национал-социалистической партии). Гитлер представил меня Гиммлеру, перед тем как назначить на должность руководителя СС в Ганновере.

— Были ли у Вас позже встречи с Гитлером?

— В 1932 — 1938 гг. я лично с подчиненным мне аппаратом охранял Гитлера во многих городах Германии. Эта охрана была нужна потому, что Гитлер, особенно в 1932 году, объездил весь рейх и выступал с речами. Я каждый год обеспечивал его охрану в городе Гамельне во время его выступлений на „праздниках урожая”».

«— Кроме того, я был приглашен Гитлером в 1934 году в рейхсканцелярию (Берлин) на банкет для высших и верных членов СС. Только 12 самых верных членов СС принимали участие в этом банкете, на котором Гитлер обратился к нам с речью. Гитлер тогда сказал, что начальник штаба СА Рем был 8 дней назад казнен, так как он выступал против подготовки к войне». (Из протокола допроса на предварительном следствии.)

Это была ложь, ни против какой войны Рем не выступал. А что касается его «казни», то о ней лучше всех был осведомлен упоминавшийся выше друг Еккельна — Теодор Эйке.

После «национальной революции» (так нацисты называли назначение 30 января 1933 года Адольфа Гитлера рейхсканцлером) в рядах штурмовых отрядов стало расти недовольство. Пошли разговоры о предательстве Гитлера и необходимости второй, «истинно социалистической» революции. К началу 1933 года число штурмовиков возросло до 600 тысяч человек, а к концу — до трех миллионов. 30 июня 1934 года Гитлер обвинил их вождя Рема в заговоре и принял личное участие в его аресте. Настоящими заговорщиками были Гитлер с подручными. Как только Геббельс передал по телефону Герингу кодовое слово «колибри», сразу же были подняты по тревоге подразделения СС и были распечатаны конверты с расстрельными списками. 1 — 2 июля было уничтожено больше тысячи руководителей штурмовиков, в большинстве своем членов НСДАП. Через день Гитлер приказал принести Рему в камеру свежую газету со статьей о его разоблачении и казни сторонников и пистолет с одним патроном, надеясь, что, прочитав статью, Рем застрелится. Не дождавшись выстрела, через 15 минут в камеру вошли Теодор Эйке и его адъютант Михель Липперт. Рем отложил газету, встал и вскинул правую руку в нацистском приветствии, после чего гости произвели в него четыре выстрела (по два каждый), от которых Рем скончался на месте. В тот же день в Берлине состоялась церемония награждения именными кинжалами всех участников «Ночи длинных ножей» — от Гиммлера до рядовых эсэсовцев.

«Эсэсовцы были против церкви»

«Эсэсовцы были против церкви, в частности против католической церкви». Последнее — объяснялось не только политикой партии, подозрительной к «иудеохристианству», но часто и личными мотивами. Соратник Еккельна по партии и комендант Освенцима Рудольф Хесс в своих мемуарах рассказал, что его отец хотел, чтобы сын стал католическим священником. Однако он разочаровался в церкви в тринадцатилетнем возрасте, заподозрив, что исповедовавший его священник нарушил тайну исповеди.

Сам Еккельн воспитывался в евангелической вере, дед его, как уже говорилось, был пастором. Когда он отошел от церкви, не известно. Возможно, после увлечения Артуром Динтером. Тот ведь не только писал романы, а еще и провозгласил себя основателем новой «политической религии», где Иисус Христос был арийцем. Динтер пропагандировал идею приведения немецкого народа к «христианству, очищенному от евреев». Основанная им «Немецкая народная церковь» (перед запретом в 1936 году) насчитывала 300 тысяч членов.

Еккельн записал себя в анкете «верующим в провидение». Буквальный перевод изобретенного Генрихом Гиммлером «gottglaubig» — «полагающийся на провидение». Тот же самый термин встречается в личных делах многих высокопоставленных эсэсовцев (например, Оскара Дирлевангера, Адольфа Эйхмана).

О чем речь, можно понять из опубликованных материалов допросов Эйхмана. Отец Эйхмана, между прочим, был пресвитером евангелической общины в Линце.

«— В вашем личном деле указана религия — „верующий”.

— Каждый, кто покидал церковь, называл себя в то время верующим, потому что должен был как-то назвать. Иначе можно было уподобиться безбожным марксистам. Стало быть, называть себя неверующим считалось предосудительным… В те годы — я думаю, в 1935-м — вошло в моду, чтобы каждый сотрудник СД выходил из церкви».

На вопрос, когда и почему сам он отошел от церкви, Эйхман ответил, что случилось это, «должно быть, в 1937 году». Тогда как еще в 1935 году он венчался в церкви, хоть его начальники от этого отговаривали, «не запрещали, но подтрунивали над этим». Он «все больше приходил к убеждению, что Бог не может быть так мелочен, как это говорится в историях, записанных в Библии. Я решил, что нашел свой собственный путь… И я решил для себя: Бог, в которого я верю, больше, чем Бог христиан. Ибо я верю в сильного, огромного Бога, который создал мироздание и приводит его в движение».

Подразумевалась вера в некое верховное божество, не имеющего ничего общего ни с ветхозаветным Богом, ни с Христом. Попробую высказать свое соображение о том, почему нацисты столь рьяно отторгали христианство в любом его виде, — им претили человеческие ценности, которые в любой религии так или иначе присутствуют.

В Брауншвейге собор был переделан нацистами в так называемое «Национальное святилище». В это время премьер-министром земли Брауншвейг был Дитрих Клаггес, тот самый, кто в 1932 году помог получить государственную должность и, соответственно, германское гражданство австрийцу Адольфу Гитлеру (без которого тот не смог бы быть избранным рейхспрезидентом или рейхсканцлером).

По предложению Клаггеса в июле 1933 года Еккельн, уже группенфюрер СС (генерал-лейтенант), стал главным полицейским земли Брауншвейг.

Начальник полиции — алкоголик

«С июля 1933 года до июня 1940 года я работал в качестве руководителя Северо-западной группы СС и одновременно был начальником земельной полиции».

Структуры СС надо было как-то вписать в государственный механизм. По замыслу Гитлера они должны были исполнять в Третьем рейхе полицейские функции. Получив контроль над полицейскими силами в Брауншвейге, Еккельн постарался превратить их в орудие террора. В считанные месяцы после прихода Гитлера к власти с их помощью были арестованы и отправлены в концлагеря многочисленные социал-демократы, коммунисты, руководители профсоюзов. Вскоре всякая оппозиция режиму была ликвидирована.

17 июня 1936 года Генрих Гиммлер стал главой всей немецкой полиции. В 1936 году был издан указ о новой структуре полицейской власти. Возникли два больших главных ведомства — главное управление полиции безопасности, или «зипо», и главное управление полиции порядка, или «орпо». Первое — воглавил Рейнхард Гейдрих (в его подчинение входили тайная государственная полиция — гестапо и криминальная полиция — «крипо»), второе — друг и покровитель Еккельна Курт Далюге (обычные полицейские формирования, жандармерия, земельная полиция).

В 1938 году Еккельн получил новую должность (в дополнение к уже имеющимся) — его назначили Высшим фюрером СС и полиции в Центральной Германии. Эту должность с громким названием — высший фюрер — Гиммлер учредил в 1937 году, по одной на каждый военный округ. Теперь Еккельну подчинялись все региональные формирования СС. В его личном деле сохранилась поздравительная телеграмма Курта Далюге в связи с новым назначением и его ответ с благодарностью и «товарищеским приветом»^[22]. Еккельн, ведя такого рода переписку с другими высшими офицерами СС, особо не утруждал себя поиском слов. Стандартные поздравления: «товарищу по партии», «храброму борцу за интересы нашего Отечества», «всегда преданному нашему фюреру», «с сердечными поздравлениями» и, разумеется, «Хайль Гитлер». Примерно такой набор, обычный канцелярский язык чиновника Третьего рейха.

Новому назначению не помешало и то, в чем Еккельн признался Гиммлеру, — у него «проблемы с алкоголем». Впрочем, личные недостатки рассматривались рейхсфюрером как продолжение нацистских достоинств. На службе с ним нередко случались «холерические приступы», этим эвфемизмом подчиненные прикрывали его алкоголические срывы. Сын Харальд, родившийся в 1939 году, однажды спросил свою мать, кто был тот мужчина, который избил его в двухлетнем возрасте. Отца он помнит с более позднего времени^[23].

На допросах Еккельн несколько раз рассказывал о пьянстве товарищей по партии, но никогда — о своем. Вспомнил, как в 1944 году на банкете в честь дня рождения Гитлера генерал Бремер подрался с главой рейхскомиссариата Лозе, из-за чего генерала отозвали из Остланда, а его место занял генерал Кемпф.

Себя Еккельн изображал в более привлекательном виде: «В 1937 году в Нюрнберге на съезде партии Гитлер пригласил высшее руководство СС и партии на ужин. Кох опьянел, стал задирать областных фюреров. Дошло до прямых оскорблений. Я не мог этого стерпеть и вышвырнул его из зала». Вряд ли сам Еккельн был в этот момент трезв.

Партийные съезды проходили ежегодно по одному и тому же сценарию. Каждый съезд продолжался 8 дней и включал в себя, помимо заседаний, факельное шествие, парады и спортивные состязания. Возможно, инцидент случился в первый день съезда — «День приветствия», когда в Нюрнберг прибывал фюрер и в городской ратуше устраивался прием, а вечером избранная публика отправлялась смотреть оперу Рихарда Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры». А может быть, в последний, когда Гитлер произнес в Зале конгрессов с нетерпением ожидавшуюся речь. На этот раз он обращался к западным демократиям, предостерегая их от «генерального наступления жидовского большевизма на нынешний общественный строй и против всех наших духовных и культурных ценностей», ведь «в нынешней Советской России евреи занимают 80% всех руководящих постов».

Каждый съезд имел название, этот назывался «Съезд труда», последний — «Съезд мира» — должен был открыться 2 сентября 1939 года, но был отменен из-за нападения на Польшу. Что ж, мир — это война. Как и будет сказано.

За несколько недель до этого — 26 июля 1939 года — рейхсфюрер СС потребовал от обергруппенфюрера Фридриха Еккельна объяснение по поступившей на него жалобе. Там говорилось, что Еккельн, проезжая через деревни, мчался на машине со скоростью до 100 км в час, «грубо вел себя по отношению к водителям и пешеходам», а также находился «в состоянии алкогольного опьянения».

Гиммлер попросил ответить Еккельна на три вопроса: «1. Вы вообще ехали этой дорогой? 2. Сколько алкоголя Вы выпили в тот день? 3. Вы ехали, соблюдая правила?» Еккельн объяснение представил.

«Брауншвейг, 28 июля 1939 Рейхсфюреру СС и Шефу немецкой полиции Г. Гиммлеру. Пункт 1. Вечером 23.6.1939 г. я выехал на двухместном автомобиле полиции (номер — В 19 399) из Брауншвейга в Гифхорн, в мой охотничий домик. Пункт 2… В 13.30 господин Шмитт, советник имперского Министерства экономики… пригласил меня на ужин в узком кругу в отель „Лоренц”, в Брауншвейге. Эта встреча должна была послужить укреплению товарищеского духа между партией и правительством».

Далее идет перечисление фамилий и чинов участников ужина. Еккельн всячески пытался отвести от себя подозрение в чрезмерном употреблении спиртного. За весь вечер им лично было выпито «от 4 до 5 бокалов мозельского вина», «не более четырех стопок шнапса» и после этого, возможно, «еще три, самое большее четыре бокала пива». Сам этот подсчет дорогого стоит. Это сколько же надо было на самом деле выпить, чтобы «минимизация» дала такой результат! Впрочем, в точности подсчета выпитого он не ручается, «так как, естественно, не делал никаких записей… Если мое объяснение об употреблении алкоголя является недостаточным, я прошу опросить участников ужина».

Зато он не курил, что специально подчеркнул в своем рапорте, поскольку курение считалось грехом куда большим, нежели пьянство. Тем более, «с 1 апреля мне было установлено правило, чтобы я не употреблял табака в течение одного года». Гитлер сам бросил курить и призывал к тому же всех в своем окружении. В стране развернулась антитабачная кампания. Нацисты утверждали, что в распространении табака виновны евреи, табак был впервые завезен в Германию евреями и евреи контролируют табачную промышленность. НСДАП ввела запрет на курение во всех партучреждениях, а Гиммлер запретил офицерам СС и полиции курить в рабочее время. На Еккельна, по-видимому, было наложено более строгое ограничение.

Совместное возлияние решено было продолжить в его охотничьем домике. В объяснениях по пункту 3 Еккельн подчеркивал, что если по дороге туда и нарушил правила, то совсем немного. Если и допускалась скорость 100 км/ч, то на свободной дороге, а во время проезда через населенные пункты он сбрасывал скорость.

Психолог бы наверняка сказал, что гонка на дороге — не что иное, как проявление скрытой агрессии. И, скорее всего, алкоголизма, обвинения в котором он всячески избегал. Алкоголизм этот особого сорта, он никакого отношения не имеет к психологической самозащите, к тому, чтобы спрятаться от плохих мыслей. Нет, тут другое, тут он от полноты жизни — «могу себе позволить, жизнь удалась».

«На выезде из города с восточной стороны, где шло пересечение дорог Гифхорн — Эльцен, был закрыт шлагбаум. В то время, как я остановил машину, не знаю откуда, появился некий господин и сделал, подойдя к моему автомобилю, мне упрек в незаконном вождении. Он был водителем автомобиля, который напрасно пытался меня обогнать на трассе. Этот господин сказал мне, что, поскольку он член НСКК^[24], он должен на меня заявить. Я сказал ему, что мне безразлично, что он там напишет. Как я установил, речь шла о господине Хусманне из Гамбурга. Хусманн тогда утверждал, что я был в состоянии опьянения… Я заявляю, что разговор с Хусманном проходил в совершенно спокойной и вежливой форме. 24.6.1939 г. я был, как обычно, на службе около 7 часов утра»^[25].

Можно легко вообразить, насколько спокойно и вежливо велся этот разговор. Проведенная проверка показала, что он устроил настоящие гонки на провинциальной дороге и, остановившись на железнодорожном переезде, «вел себя крайне вызывающе». Еккельн же «практически ничего не сделал, чтобы привести своего товарища в чувство, так как сам, по всей видимости, выглядел не лучшим образом». Гиммлер закрыл глаза на этот проступок, никаких последствий для Еккельна он не имел, о нем даже не было сделано отметок в его личном деле^[26].

Могло быть хуже. Еккельн был не единственным алкоголиком среди высокопоставленных эсэсовцев. В том же Ганновере одно время, еще до назначения Еккельна, начальником полиции был Виктор Лютце, известный пьяница. Участник Первой мировой войны, начальник штаба СА, который донес Гитлеру о неподобающих высказываниях Рема и выдвинулся после «Ночи длинных ножей». 1 мая 1943 года он вместе со всей семьей попал в аварию недалеко от Потсдама из-за слишком высокой скорости на повороте — погибли он и его старшая дочь.

Карьеру в нацистской партии сделал и другой алкоголик — Оскар Дирлевангер. Ровесник Еккельна, участник Первой мировой войны, в 1919 году он поступил в Высшую техническую школу в Мангейме, откуда его отчислили за антисемитскую агитацию. В 1935 году он в пьяном виде разъезжал по Хайльбронну на служебном автомобиле, совершив две аварии, попытался скрыться. За это ничего ему не было. Но когда выяснилось, что он имел сексуальные отношения с тринадцатилетней девочкой, да еще состоявшей в Союзе немецких девушек, это не сошло ему с рук. Дирлевангер был исключен из партии и получил два года тюремного заключения. Только в 1940 году обвинения в растлении несовершеннолетних были с него сняты, а приговор отменен. После этого он был назначен командиром эсэсовского карательного батальона из бывших уголовников, оставившего кровавый след в Польше (грабежи и убийства евреев Люблина), и это не считая многих других военных преступлений — на совести его батальона около двухсот сожженных белорусских деревень, 20 тысяч замученных и убитых.

Война. Начало

Весной 1940 года Еккельн отправился на войну. Франция объявила войну Германии еще 3 сентября 1939 года, в связи с немецким вторжением в Польшу. Однако до мая следующего года велась так называемая «странная война» — до того момента, когда немецкие войска начали наступление. В результате блицкрига французские войска были наголову разгромлены. Свою роль в победе сыграла танковая дивизия СС «Мертвая голова» («Тотенкопф»), возглавил которую Теодор Эйке. Еккельн, к тому моменту уставший от мирных трудов, напросился к старому знакомцу. Несмотря на высокий чин, Еккельну доверили лишь должность командира батальона.

Формировалась дивизия в Дахау в основном за счет частей по охране концлагерей и считалась элитным соединением. «Слабакам не место в ее рядах, — учил своих воспитанников Эйке, — и они поступят правильно, если подадутся в монастырь. Мне нужны только твердые, решительные люди, готовые безоговорочно выполнить любой приказ, недаром же у них на фуражках изображены черепа»^[27].

Любой приказ… Дивизии противостояли части Британского экспедиционного корпуса, выдвинувшиеся на помощь французской армии. Последним очагом сопротивления британцев была ферма на окраине деревни Ле-Парадиз, окруженная солдатами 2-го пехотного полка дивизии СС «Мертвая голова». Когда боеприпасы у них закончились, командир оборонявшихся майор Райдер приказал сотне выживших сдаться. Командир роты Фриц Кнохляйн приказал отвести пленников через дорогу к ближайшему сараю и двумя пулеметами расстрелял их. Оставшихся в живых приказал добить штыками. Тем не менее двум британцам удалось выжить и в 1948 году свидетельствовать против Кнохляйна в британском военном суде, по приговору которого он был повешен.

По мнению Эйке, таким и должен был быть эсэсовец, «любая жалость недостойна эсэсовца». Годом позже многим из его воспитанников удалось в полной мере воплотить наказы учителя. Из служивших в дивизии «Мертвая голова» вышло немало тех, кто впоследствии участвовал в уничтожении евреев. Естественно, Еккельн сохранил прекрасные отношения с Теодором Эйке и позже, во время похода в Россию, всячески помогал ему и его соединению.

«С июля 1940 года до мая месяца 1941 года я был Высшим фюрером полиции и руководителем Оберабшнита „Запад” в VI-м военном округе».

Стало быть, Гиммлер вернул Еккельна обратно, на прежнюю должность. Впрочем, ненадолго. Весной 1941 года он начал готовить Фридриха Еккельна для новой роли на Востоке.

«5 мая 1941 года я был вызван к Гиммлеру. Рейхсфюрер СС приказал мне выйти в отпуск, который длился до начала войны с Советским Союзом. Гиммлер сказал мне тогда, что скоро начнется война против Советского Союза и мне будет поручено очень важное задание». Так Еккельн узнал об операции «Барбаросса».

Еккельн счел нужным упомянуть на допросе, что Гиммлер отправил его в отпуск, однако умолчал о том, какими были указания, касающиеся его будущего назначения. Скорее всего, Гиммлер инструктировал его относительно «окончательного решения еврейского вопроса». Письменного распоряжения об этом никто не видел. Накануне операции «Барбаросса» или сразу после ее начала, вероятно, было сделано устное распоряжение о массовом уничтожении советских евреев, по причине «имманентно присущего им большевизма». Скорее всего, в тот момент в Третьем рейхе еще не было определено, каким будет решение «еврейского вопроса» в целом. Ведь истребление началось не сразу, первоначально евреев изолировали в гетто, имелись разные планы — вроде высылки на Мадагаскар. Возможно, логика развития режима постепенно привела к решению о тотальном убийстве евреев. Началось же оно в тех районах СССР, где 23 июня 1941 года обергруппенфюрер СС и генерaл полиции Фридрих Еккельн приступил к обязанностям высшего фюрера СС и полиции нa Юге России (HSSPF Russland-Sud).

Собственно, с этого дня и следовало бы начинать рассказ о нацистском палаче. Но в этом повествовании придется остановиться лишь в конце начала. Оно объясняет многое, если не все, в том, что случилось после, позволяет приблизиться к пониманию природы ужасных событий.

Подумать только, в одних и тех же местах на протяжении многих лет концентрировались будущие убийцы. Из «Младотевтонского ордена», помимо Еккельна, вышли командовавшие айнзатцгруппами Гейнц Йост и Вальтер Хенш. Немало тех, кто впоследствии участвовал в уничтожении евреев, — из числа офицеров, в конце тридцатых служивших в дивизии СС «Мертвая голова», еще одной кузнице палаческих кадров.

Почти одновременно оказались востребованы люди со схожей биографией, способные проявить себя лишь там (на войне ли, в мирное ли время), где можно убивать. Будущий комендант Освенцима в 16 лет ушел добровольцем на фронт, после окончания Первой мировой войны был на грани самоубийства, тогда его, нищего, никому не нужного, — прибило к национал-социалистам.

Психология зла. Отступление третье

— Кто они, эти люди? Садисты? Много ли встречается таких, способных легко убивать?

— Садизм очень трудно диагностировать и исследовать. В отчетах и мемуарах преступники обычно не пишут, что причинение другим вреда было для них источником радости. Садизм совпадает с враждебной агрессией — поведением, возникающим из чувства гнева по отношению к «врагу». Сколько их? Могу сказать, что это всегда меньшинство. Исследования показывают, что 5-6% насильственных преступников находили удовольствие и удовлетворение от страдания жертвы. Психопаты с посттравматическим синдромом с большей вероятностью идут в убийцы, они вновь ищут пути выхода агрессии.

— В мирной жизни они могут попасть в тюрьму, а могут, напротив, на полицейскую службу. А что происходит с ними в этом случае?

— Большинство людей достаточно социализировано, чтобы чувствовать вину, когда они вредят другим, и поэтому не получают удовольствия от причинения вреда. Люди могут совершать насилие, когда они не чувствуют себя виновными. И если в полиции, армии официально санкционированы пытки, есть люди, которые, выполняя свои роли, получают от «работы» удовольствие.

Можно вывести два психологических типа — убийца-бюрократ и убийца-исполнитель (пусть и обладающий высоким постом). Нацизм не мог обойтись без обоих, но разница между ними есть, и немалая. В Эйхмане не было ничего от вурдалака, зато немало от чиновника, с кем все мы регулярно сталкиваемся, — потому-то к нему и применим образ — банальность зла. На месте Эйхмана, который сам никого не убил, мог оказаться любой другой, ну, или едва ли не любой. На месте Еккельна любой оказаться бы не мог.

Другой вопрос — как должно быть устроено государство, чтобы такие, как он, получили возможность безнаказанно злодействовать. Но не менее важно понять, что это за люди и кем они были до того, как мир заплатил за их обиды и неустроенность. Это ведь они убивали, а не Гитлер с Гиммлером, восседавшие наверху кровавой пирамиды. Может быть, даже отчасти из-за них логика завела вождей рейха туда, куда она их завела. И что, скажете, Фридрих Еккельн — всего лишь порождение системы? Скорее сама система — кровное детище таких, как он.