НЕРАБОЧИЕ БУДНИ

Князев Григорий Юрьевич родился в 1990 году в Великом Новгороде. Окончил филологический факультет Новгородского государственного университета. Автор четырех книг стихов, в том числе – «Дитя печали» (СПб, 2014). Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Новая Юность», «Литературный Иерусалим», «Сетевая словесность». Живет в Великом Новгороде. В «Новом мире» публикуется впервые.

Григорий Князев

_*

НЕРАБОЧИЕ БУДНИ

_{* *}

_*

Есть слова невыразимой мощи,

Будто заклинания они.

Внешне — непонятны, зыбки, тощи,

Внутренне — сигнальные огни.

Архаичны все они и строги,

На чужих и дальних языках,

Все они — как древние дороги,

Все они — как тыщи лет в руках.

Все они — большая карта дани,

Что несли персидскому царю,

Все они — виденья в Иордане…

Истинно, мой Боже, говорю!

И горит звезда на небосклоне,

Повествуя о земной тоске,

Как она светила в Вавилоне

И цвела в аккадском языке…

Так забавны на иврите фразы,

Дивны на санскрите — как шелка

Или огранённые алмазы:

Будоражат нас издалека…

Временные рушатся границы,

Предо мной — четырнадцатый век:

Кот прошёл по краешку страницы

Библии — как целый стих изрек.

И в простом — тревога о великом,

Потому что нечто в наших снах

Не лицом обращено, но ликом

К памяти о лучших временах!

_{* *}

_*

И опять предо мной ледяной понедельник,

И опять у меня нерабочие будни,

И опять я, как в детстве, бездольник, бездельник…

Чем привычней мой график, тем жизнь беспробудней.

Мир пустой, дом пустой и пустая площадка:

Все — в трудах, все — в бегах. Воздух — скучен и горек.

Приходи, как весной, дивным дивом лошадка,

Ржаньем бодрым — в мой ржавый, в мой северный дворик.

_{* *}

_*

Опыт околосмертельный.

Крестик плавится нательный.

Я уже лечу, лечу

Над собою на скамейке —

К августовскому лучу.

Медсестра, что в телогрейке,

Не окликнула меня —

Не заметила полёта

Моего. В разгаре дня

Расплескалась позолота

По больничному двору.

Сумасшедшие гоняют

Мяч в последнюю жару —

Их медсёстры охраняют.

А меня, вдруг упустив,

В небо тысяч перспектив

Отпустили, и по-птичьи

Я лечу-лечу-лечу

К августовскому лучу.

В бесконечном безразличьи

К той команде на траве,

К моему больному телу,

Что в больничном спит дворе,

С высоты — белее мела,

На скамейке запасных.

Но вернуться — или сгинуть

И его навеки скинуть?

В ритмы книжек записных,

По команде медсестёр,

По своей, по высшей воле,

Хоть и крылья распростёр —

Страшно без стыда и боли,

Боль и стыд одолевая,

Из полета, чуть живая,

Возвращается душа,

И в палату — не спеша…

_{* *}

_*

Холода.

Стеклянная вода.

Лист, один другого — тоньше, краше,

Заживо затопчется, сгниёт.

В воздухе и в горле — едкий йод.

Вот в чём счастье и несчастье наше:

Наблюдать, как с жизнью спорит смерть,

Как мгновенно затухает спор их

И как зыбью делается твердь…

Дворник — «шурх» — метлою, ширит шорох,

На снегу рисует дивных птиц —

Из небесных и земных частиц.

_{* *}

_*

И опять это сонное,

Полусонное, полуживое,

К горизонту — резонное,

Внесезонное и — межевое.

Зло, урезанно-гибкое,

Как часы — то острее, то тише.

Снеговое и гиблое:

Открывай же! Ступай же! Иди же!

И откроешь действительно,

Но в окно не шагнёшь. Дрогнет ворот.

Хлынет бодрость живительно —

Прыгнешь сразу же в северный город.

Кандалакша морозная

В кандалах своих окоченела —

Стала почва некрозная,

Под снегами земля исчернела…

Мозг — с техничностью грейдера,

Что плетётся по улочке талой.

Налицо всё быстрей дыра —

Рвётся сон запоздалый.

Как бы мысли ни ехали,

Лишь глазами крутя по орбите,

Тело мыслям — помеха ли

На кровати, в полночной обиде?

Тут же — сонно-бессоное,

Вознесённое в небо кривое,

Пылевое — бозонное,

Полевое, почти пулевое…