Лебедева Виктория Юрьевна — прозаик, литературный редактор. Родилась в поселке Купавна Московской области. Окончила Московский институт радиотехники, электроники и автоматики и Литературный институт им. А. М. Горького. Лауреат премии Союза писателей Москвы «Венец» (2003), дипломант премии «Рукопись года» в номинации «сюжет» (2012). В 2014 году сборник «В ролях» (М., 2009) вошел в лонг-лист премии «Ясная Поляна». Автор книги «Девайсы и гаджеты» (М., 2015) и др. Живет в Москве.
Виктория Лебедева
*
ВПЕРЕД, ЗА КРАСНЫМ КАРДИГАНОМ!
Рассказ
Воздух зыбок. Зыбок и горек. В мутном его потоке плывет зимнее солнце, выцветшее и съеженное, обдавая светом и холодом тучные стада иномарок, спустившихся к этому источнику. Они разбрелись насколько хватит глаз и лениво копошатся, тычутся нос в нос, порыкивают, огрызаясь, дрожат и надрывно сигналят. Оранжевые погонщики снуют между ними, размахивают руками, выкрикивая нецензурное, им вторит охрипший репродуктор. Пар, идущий изо рта, похож на выхлопы. Все здесь исходит паром и клубится, словно под каждым капотом гейзер.
Она идет, почти бежит между машинами, поминутно оглядываясь, и ноги у нее совсем ватные, а в груди колотится так, что за этим стуком не слышны уже ни репродуктор, ни погонщики — только сердце и остервеневшее стадо, готовое в любой момент наброситься и раздавить.
Ну вот, наконец-то. Перебралась. А страху-то, страху!
Она часто-часто щелкает зажигалкой, высекая тщедушный голубой огонек, прикуривает. Мысленно желает всяческих благ своим подругам, которые придумали встречаться именно здесь, да еще в выходной. Сигарета крупно дрожит. Пальцы ломит от холода. В кармане пуховика начинает жужжать, потом запевает телефон. «Да… на входе… минут десять… да?.. хорошо… нет… без проблем… скоро буду»; последняя затяжка, тонкий окурок летит мимо урны и искрит, ударяясь оземь.
Медленно и бесшумно вращается мясорубка на входе, перемалывает груды человеческого фарша. Она ступает меж лопастями и движется по ходу вращения. Здесь, внутри мясорубки, гулко и неестественно тихо. Ах, как хотелось бы представить себя пылинкой, танцующей в луче света, но нет, она такой же комочек мясного фарша, как все остальные. Секунда, другая, и ее выталкивает в подставленный лоток. Цвет и звук обрушиваются, окатывают с ног до головы. Два бесконечных коридора — развернутым углом. Направо пойдешь — никуда не придешь, налево пойдешь — коня потеряешь. Она стоит на развилке, точно на развороте голографического альбома, а по страницам — ряды и ряды, неуловимо асимметричные, слишком насыщенные, слишком контрастные, чтобы сложиться в общую картинку. Она не умеет рассматривать голографические альбомы. Как ни подноси к глазам, как ни расслабляй взгляд, все равно видишь только краски и линии, треугольники и ромбы, и несть им числа, и нет в них никакого смысла.
Тяжело нагруженные тележки движутся навстречу друг другу нестройными рядами, лязгают, входят в сцепку. Голоса и звуки слипаются в однородный низкочастотный ком, и он плывет по коридорам на волнах гудящего сквозняка, лениво перебирающего рекламные плакаты и растяжки под потолком. В какой-то момент ей чудится, что все здесь идет и катится прямо на нее, все голоса кричат ей. Потом отпускает. Хочется обратно на улицу, и закурить, и зажмуриться, и чтобы кругом тихо-тихо. Но уже некогда. Она и так порядочно опаздывает.
Становится жарко, пуховик наливается свинцом, виски намокают, по спине меж лопаток катится горячая струйка пота, дутый ворот давит под горло. Непослушными пальцами она тянет молнию вниз за холодный язычок. Куда идти-то? Еще раз тщательно осматривается, вглядывается в глубину бесконечных грохочущих коридоров. Там, справа, в далеком далеке мигает под самым потолком неоновый прямоугольник. Она набирает побольше воздуху и ныряет в броуновский поток.
Неоновой надписи отсюда больше не видно, над головой только сетка серой арматуры и холодные дневные лампы светляками в паутине, а впереди спины и головы. Откуда-то сбоку выскакивает поперек потока, лихо работая локтями, самоуверенный красный кардиган крупной вязки. Завороженная, она замирает на мгновение и тут же получает ощутимый тычок в поясницу. Вперед, за красным кардиганом! Она идет следом, стараясь попасть в ногу, машинально пересчитывает крупные каплевидные петли.
Чудо как спокойно идти за этой уверенной прямой спиной. Не видеть, как промышленный робот мотает на веретено клейкую розовую стекловату, как щетинится морскою миной подставка с «чупа-чупсами», как зияют из-под глубоких декольте серебристые туши манекенов; не замечать, как внимательно и плотоядно таращатся из-за стекла вытянутые морды электрических мясорубок, исходят паром кофе-машины, стрекочет и лопается внутри своего аквариума соленая кукуруза; не слышать обволакивающих рекламных призывов, сулящих райские блага, — просто двигаться вперед, считать и считать петли.
Кардиган резко останавливается, и она, не успев среагировать, налетает. Больно. Очень больно и очень глупо. Кардиган делает шаг в сторону, и она видит, как впереди медленно валится набок стойка с головными уборами. Звук начинается уже потом, с отставанием в несколько кадров, а сначала в звенящей тишине разлетаются по грязному полу кепки и шляпки. Одна — маленькая, черная, перехваченная по тулье ремешком, долго — кажется, целую вечность — катится по дуге, с величайшей осторожностью останавливается, переворачивается, льнет к ногам. Она машинально лезет в карман и кидает в шляпку мелкую монету. Очнувшись, поднимает глаза. Все вокруг уже отмерло и равнодушно двинулось по своим делам, переступает через разбежавшийся товар, через руки продавца, стремительно выхватывающие шляпы прямо из-под ног. Кардиган. Где путеводный кардиган?! Его нет, она не видит его больше! Голова начинает немножечко кружиться, и кажется, что стены тронулись с места и ползут навстречу друг другу. Она мечется, не зная, куда бежать, и, лишь когда они уже готовы сойтись, сбоку является ей стеклянная дверь с колокольцем, а там, за дверью, мелькает знакомое красное пятно.
Внутри — только тихий перезвон колокольчика и мерный гул вентилятора. Красный кардиган дробится в зеркалах и шагает по стенам, но какой из них настоящий? Она не знает. Стоит и озирается, делает неуверенный шаг вперед, вступает в подлесок. Бесплотные рукава касаются ее, бесшумно раскачиваются белые бирки ценников. «Как в морге», — думает она и отдергивает руку, но нет, рукава растут здесь слишком густо, обступают со всех сторон, дотрагиваются. Она потихонечку пробирается вперед, стараясь не касаться, оступается, налетает на стойку спиной и роняет несколько вешалок. Едва удерживается на ногах. Голова снова начинает кружиться, и приходится сделать огромное усилие, чтобы все вокруг не пошло хороводом.
А в зеркалах кардиганы шагают навстречу друг другу. Слившись в точке одной, все они исчезают внезапно, точно не было их. И ей кажется — это ловушка. Кто-то, подкравшийся сзади, тихонько касается локтя, сердце до самого горла взлетает и ухает в пятки.
— Девушка, чем могу вам помочь?
— Спасибо, не надо! Я… я лучше… сама… — Она трогает белые бирки, одолевая брезгливость. Боится назад оглянуться. Медленно пятится задом, куда-то на звук колокольца, топчет одежду, случайно упавшую, густо краснеет и извиненья бормочет. Но как же здесь воздуху мало…
К счастью, в кармане звонит телефон. Она отвечает.
— Что?.. Я скоро… Почти… Ненадолго. Да так, завернула… Нет… Кардиган присмотрела. Вполне себе. Вязаный, красный…
Зеркало ей возвращает круги под глазами и бледность. Взгляд ее полон тревоги, а руки немного трясутся.
Где же здесь выходить? Колокольчик, конечно… Как глупо...
Надо просто на звук, и по звуку я выйду на волю…
В коридоре все по-прежнему. Стены разошлись и стоят по своим местам, на месте стойка со шляпами и продавец около стойки. Она переводит дыхание, оглядывается, отыскивает неоновую табличку в конце коридора. Головокружение потихонечку отступает. Нужно просто взять себя в руки и идти дальше, это ведь совсем несложно. К тому же ее ждут, а она не любит опаздывать. Она решительно отступает от двери и снова вливается в общий поток, движется в сторону таблички, стараясь не нарушать скоростного режима.
Ее выносит в зал.
В зале поток впадает в другие, принесенные из соседних коридоров, перемешивается, топчется и толчется, лениво переругиваясь. На другом берегу зала, совсем близко, подмигивает неоновая табличка, но как добраться до нее, как переплыть это пространство? Невозможно. Прямо по курсу подиум высунул черный резиновый язык, а по языку маршируют механические модели.
Их колени не гнутся, глаза пусты, выпирают ключицы, и ей кажется, сейчас это случится — язык свернется трубочкой, заглотит их всех. Фотокамеры щелкают, сквозь музыку прорывается смех, а они маршируют и маршируют, точно опасности нет, девчонки совсем, не старше пятнадцати лет; бирки белые, в такт качаясь, свисают с манжет… может быть, эти дети умерли все уже? Голова опять кружится, в горле ком. Справа по курсу столики, прямо за языком. Это вальс, конечно, вальс, и на раз-два-три все сидящие в соус макают картофель фри, и салфетки смятые падают в центр стола, и хрустят на зубах панированные крыла. Кукурузы початок обглодан, бигмак почат, и в стаканах картонных кубики льда стучат, пальцы жадно надламывают круассан, чебуречное масло катится по усам. Душно как! Не пройдет и пяти минут, с языка модели, забывшись, на эти столы шагнут, но никто не заметит и… господи… как же тошно… это лакомство будет съедено все до крошки…
И она бредет меж столиков как чумная, носовой платочек нервно в руках сминая. А дальше за столиками, на белейшем катке, что на полупроцентном замешан был молоке, едут-скользят по кругу, в одиночку и парами, безмятежные конькобежцы, молодые и старые. Это вальс, всего лишь вальс. Все верно. Надо взять себя в руки и успокоить нервы. Преодолеть вплавь пестрый людской поток. Не видеть, как падает потолок, которым будут раздавлены дети, мамы и папы…
Она останавливается, осторожно ложится на пол.
Все к черту. Мало ли, кто ее ждет.
Она отсюда не двинется, больше никуда не пойдет.
Она начинает кричать. Над ней склоняются удивленные лица.
И этот крик не дает потолку обвалиться.