Швабауэр Алексей Владимирович родился в Алма-Ате. В 2001 году окончил Санкт-Петербургский гуманитарный университет профсоюзов по специальности «искусствоведение». Руководил интернет-проектом по продаже произведений искусства. В 2002 году окончил литературный семинар Ольги Марковой. Участник II поэтического фестиваля «Созыв» (2013), Международного литературного фестиваля «Полифония» (2014). Публиковался на сайте «Полутона», в журналах «TextOnly», «Новая реальность», «Цирк „Олимп”+TV», в газете «Ышшо Одын». Занимается издательской деятельностью. Живет в Алматы. В «Новом мире» публикуется впервые.
Алексей Швабауэр
*
ДИВАН, ДИВАН, ДИВАН
* *
*
Ты останавливаешься возле блокпоста.
Ты фотографируешь меня
на пленочный аппарат,
провоцируя пограничника
вмешаться,
и все бы ничего,
если бы это были наши горы,
но таких гор
я не встречал ни на одной открытке,
которую без опасений
мог бы отправить твоей маме
c надписью:
«С нами все благополучно»,
соответствующей
темнеющим фигурам
у перевала
на обратной ее стороне.
И дрожащий почерк
ничем не выдавал бы
отсутствие средств
на покупку пледа
(на вершине —
прохладно).
Но этот пограничник
смотрит слишком подозрительно,
он, кажется, не знает,
что я видел фильм,
в котором на том же самом месте
двумя днями ранее
он отпустил восвояси
точно такую
же парочку,
несмотря на то,
что девушка вела себя
более чем
подозрительно...
* *
*
Хокку
бросивших дом
не похоже
на хокку
воротившихся
к дому
потом.
Там, в дыре, где был дом
твой знакомый,
сдуру вырос
неведомый дом.
И в него-то,
с разбегу,
с наскоку,
в незнакомое
сходу
жилье,
ты проносишь
знакомое
хокку,
незнакомое
хокку
свое.
* *
*
Гу-Сы
и Сы-Чжеу
завершили цикл
пребывания
у старух
по превращению
соуса соевого
в пастилу —
любимого лакомства
школьницы
из Чжэцзяна.
У Сы-Чжеу
получается
вкусная пастила,
а у Гу-Сы
наставница
умерла,
и с тех пор
непорочная Джи
у Сы-Чжеу
гостит постоянно.
Наяривает
пастилу
по самые усы
тучный
Сы-Чжеу,
завидный,
в отличие от
Гу-Сы,
когда утром,
попав к нему в дом
без единого
слова,
грациозно
ныряет под простыни
чистая Джи,
и тяжелый
Су-Чжеу
над ступней ее
детской
дрожит
и всегда
начинает
с большого…
* *
*
Ты самый лучший человек на свете,
пока тебе не исполнилось
восемнадцать —
отцы начинают
редактировать имена дочерей
в твоих телефонных книжках,
и вместо Любы-Наташи
только имена суккубов,
и — одно страшнее другого.
Ты самый лучший человек на свете,
пока тебе не исполнилось тридцать —
дочери голосят за дверьми,
а ты
мысленно
продолжаешь перелистывать страницы
телефонной книжки
с испугавшим тебя
именем демона в конце
списка,
но цепочка на входной группе
надежно
охраняет твой сон.
Ты самый лучший человек на свете,
пока тебе не исполнилось
сорок —
дочери подросли
и торгуют
сладостями
на вокзале,
пока у одной из таких
ты не приобретаешь наконец
засахаренный леденец
для своего малыша
и, когда всё самое лучшее, что могло с тобой произойти,
уже произошло,
краем уха
слышишь,
как тот
обращается
к неизвестной тебе
женщине
по имени
Люба-Наташа.
* *
*
В 58-м
Сергей Чудаков,
будучи проездом
в одной
из провинций,
оставил
дневниковую
заметку:
«Горько сожалею о потере».
Строчка
не оставляла
шансов
быть переведенной
правильно
и понятой
барышней из Бристоля,
но так завораживала ее слух
и ласкала
сочетанием звуков
на неизвестном языке,
что, уже по приезде
в сознательном возрасте
в Лондон, та
придумала себе
друга,
составив его имя
из звуков крайнего слова
строки,
изменив ударение,
добавив
лишнюю букву, —
бристольцы
всегда
оставались
добропомнящими
чудаками…
* *
*
Новое увлечение для меня —
экстремальная узбекская музыка.
Смешно называть ее экстремальной,
тем более считать узбекской,
но только так
мне удается сохранить спокойствие
при спорах с коллегой-узбеком
на политические темы,
когда я киваю ему из-под наушников,
воображая, что в них звучит
экстремальная узбекская музыка, —
это меня веселит.
Не музыка — нойз
на краю циркуляции бензопилы.
Проснешься в деревне
в прохладное утро,
а кофейку испить не мешало бы,
но бревна не колоты,
тогда и приходит на помощь бензопила,
ее звуки
скрашивают
утро
одинокого человека.
И, хотя:
«Удержание вибрирующего инструмента
продолжительностью более часа
сильно нагружает руки
и чрезвычайно неблагоприятно
сказывается на суставах и кровообращении», —
для приготовления кружечки кофе
не так и много
чурочек
требуется в итоге…
Вес пятнадцати груженных до верху
грузовиков
в моей голове
не отменяет легкости,
с которой
я прослушиваю экстремальную
тему заново
в здании с большим мезонином,
в кабинете со светлыми рамами,
и в ответ на приглашение коллеги
отобедать
молча киваю
и протягиваю ему степлер.
* *
*
Поет колибри за окном.
Я проса ей не дам —
между диваном и окном
еще один диван.
И, очень страшный и смешной,
еще диван за ним.
Когда я вырасту большой
и стану — пантомим,
изображу я несмешно,
как страшно было там,
где, чтобы выглянуть в окно, —
диван, диван, диван.
* *
*
Когда я был маленьким
и все было маленьким
и Чёрное море
казалось мне маленьким
морем,
я топил корабли,
я сбивал их торпедами
в веках полуоткрытых,
упершись пружинистыми
кулаками
в аппарат
бесконечного
неба —
в двух-трех
зазевавшихся чаек,
а после
кричал:
«Наконец!
Восемь из десяти!»
И ракушки
вскипали в песке...
Это только теперь,
когда черное стало
разрушительным, сильным,
большим
и торпед
не отыщешь,
точней —
они рисинки
в ручках
с отломанными
наконечниками —
повторение
свиста
не свойственно больше тебе,
и про это
забудь...