Смирнов Алексей Евгеньевич родился в 1946 году в Москве. Окончил Московский химико-технологический институт имени Д. И. Менделеева. Поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».
АЛЕКСЕЙ СМИРНОВ
*
СОКРОВЕННЫЕ АНЕКДОТЫ
РОЖДЕСТВО 45-ГО ГОДА
Из рассказов художника Чижикова
Поскольку с нашим домом соседствовала газета «Британский союзник», то перед Рождеством 45-го года англичане предложили нашему домоуправу или коменданту, все равно, выбрать двух детей на Елку в английское посольство. Комендантом был татарин — толстый такой, похожий на старого китайца. И прозвище ему дали Гоминдан. Так партия в Китае называлась. Которая была против Мао Цзэдуна. Комендант Гоминдант…
Не знаю почему, но он выбрал на Елку Пряткина и меня. Ну, Пряткина понятно. Васька отличился — заложил друга с патроном охраннику дяде Казбеку, исполнил гражданский долг: выдал социально опасного элемента. А я-то? А меня за что награждать?
Это выяснилось накануне Рождества.
Вызывает нас с Васькой домоуправ и велит померить два френча защитного цвета.
Я возражаю:
— Что мы будем на Елке, как два чучела, в этих френчах? Дети такое не носят.
А Гоминдан:
— Надевай, тебе говорят, не разговаривай. Эти френчи — спецпошив. У них вся подкладка — один большой карман. Пока не набьете, ничего себе в рот не класть, поняли? По приходу с Елки сразу ко мне и спецодежду сдать под расписку с полными подкладками.
Тут я и сообразил, почему комендант выбрал меня и Пряткина. Ему нужны были ребята смелые, честные, патриоты своего двора, но способные на военные, а точней на штатские хитрости по отношению к союзникам. Это же авантюра: на глазах у англичан в их собственном посольстве отовариться на весь двор! Законно такую операцию провернуть было невозможно. Пригласили только двоих детей, а не со всех подъездов. Видимо, по мнению коменданта, после того, как я не побоялся подорвать патрон рядом с будкой дяди Казбека, моя кандидатура по части смелости сомнений не вызывала. А чтобы я тырил сласти честно, патриотично, без подвоха, не перепрятывал куда-нибудь для себя, он приставил ко мне Пряткина как хорошо зарекомендовавшего себя друга-осведомителя.
На Рождество Гоминдан приводит нас в посольство к англичанам. Я во френче чувствую себя как чучело на огороде. Васька тоже не в своей тарелке: чай, не штопаная фуфайка. Но скоро мы об этом и думать забыли.
Нас встречает дама — вся в серебре. Ведет к Елке. Там детей полно. Красота! Но когда за стол сели, мы с Васькой опомнились, поозирались по сторонам — как бы нам управиться понезаметней — и давай в четыре руки набивать подкладки конфетами, печеньем, мандаринами… Ничего подобного да плюс в таких количествах мы никогда не видели. Все блюда вокруг себя опустошили. Я щупаю френч — места в подкладке еще много, а сласти кончились. Тут посольские дамы переглянулись и снова насыпают полные блюда. Мы и это распихали по подкладкам. Уже без всякой конспирации. Стыдно, а что делать? Там же друзья, им тоже хочется. А англичанки что-то между собой «ла-ла-ла, ла-ла-ла» и смотрят сочувственно, а потом отворачиваются, как будто ничего не видят, и добавку подсыпают.
Пряткин пыхтит:
— Гляди, все едят давно, а мы все натыриваем. Я тоже есть хочу. Мне уже класть некуда.
И мы стали уплетать за обе щеки.
Наелись — до тяжести.
Френчи набили — не встать.
Кое-как вылезли из-за стола — толстые, подкладка оттягивает — и домой.
А у коменданта уже праздничные пакетики наготовлены. Ждет.
Как стали мы все вытряхивать: конфеты с мандаринами, вафли с печеньями, кексики, леденцы, шоколад… и по пакетам расфасовывать, и по пакетам!
А под Новый год Дед Мороз (он же домоуправ) разнес подарки детям на квартиры. Но раз операция наша была тайной, то едва ли жильцам открылось тогда, откуда у Деда-то Мороза это все. И вот теперь я рассекречиваю тайну. Новый 1946 год мы встречали в Москве с подарками английского Рождества.
«АРИСТАРХ РАППОПОРТ»
На Всесоюзном радио работал журналист Шурик Морковкин. Начальство ценило его за то, что он быстро и умело строчил нужные тексты. Но в эфире сам их никогда не читал. Читал обычно диктор Юрий Левитан. По очереди с диктором Феликсом Тобиасом. Иногда коллег заменяла Ольга Высоцкая. А еще реже — заслуженный артист республики Валерий Лекарев. Дело в том, что у Шурика был один речевой дефект: он не выговаривал букву «Р», а вместо нее произносил букву «Г». «На Всесоюзном гадио габотал жугналист Шугик Могковкин». В школе дети дразнили его Картавым, он переживал, ну а когда вырос и прочитал «Войну и мир» Толстого, то внушил себе, что это не дефект, а достоинство, и называется оно не картавостью, но благородным аристократическим грассированием. Он даже подумал: «Был бы я великим гусским писателем, взял бы псевдоним: „Ггаф Гостов”».
И вот однажды ему пришло в голову: а почему бы и в самом деле не копнуть свои генеалогические корни? А вдруг?.. А вдруг и правда он ведет свою родословную от какого-нибудь князя или графа? В Советском Союзе это, конечно, тоже считалось дефектом и еще почище картавости, но все-таки времена стали более диетическими, а перспектива оказаться в общем кругу с Оболенскими, Голицыными, Юсуповыми воображению Шурика, честно сказать, льстила. А вдруг он и правда тайный аристократ?.. Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, Морковкин навестил своего приятеля историка Кузьму. Кузьма имел доступ к закрытым архивам и подрабатывал у частных лиц на раскапывании их генеалогических корней.
Тощий, как слега, а ростом под баскетбольное кольцо, Кузьма ходил дома босиком по толстым коврам, которые лежали повсюду.
— Ну что, Морковкин, друг-брат, какие проблемы?
— Можешь мне постгоить генеалогическое дгево? Или, если тгудно, хотя бы когень отыскать?
Кузьма остановился в задумчивости у письменного стола и неожиданно поставил на него правую ступню. Как ладонь положил. При его росте это ему ничего не стоило.
— А тебе срочно? Я сейчас двум генералам строю. Когда закончу, смогу. Древо не обещаю, а корень поищу. Только имей в виду: архивы закрытые. Мое имя не должно нигде фигурировать. Я проведу все изыскания, а в итоге ты получишь краткую справку за подписью нашего старшего архивариуса, но, пожалуйста, нигде ее не афишируй. Идет?
— Идет.
Кузьма снял ступню со стола, проводил Морковкина по коврам, добытым распродажей генеалогических рощ, и друг-брат отправился на радио.
Долго ли, коротко ли, получает Шурик задание: емко изложить радостное для всей страны событие — спуск на воду нового рефрижератора повышенной хладопроизводительности и сумасшедшего водоизмещения. Читать будет Левитан.
Шурик засучил рукава и набросал писулю, наполненную раскатистыми «р»: в расчете на Левитана.
«В Николаеве сошел со стапелей гигантский рефрижератор водоизмещением более всех рефрижераторов Англии и Франции вместе взятых. Николаевских корабелов сердечно поздравил Председатель Совета министров СССР Никита Сергеевич Хрущев. По его персональному распоряжению просьба судостроителей удовлетворена: гиганту советского рефрижераторостроения присвоено имя простого рабочего, передовика производства Аристарха Раппопорта.
Сплавляйся по рекам, борозди просторы морей, красавец-рефрижератор „Аристарх Раппопорт”!»
Вечером звонит телефон. Шурик решил, что это Кузьма с доброй вестью. Обрадовался; продлевая предвкушение, подождал семь гудков и снял трубку:
— Ало!
— Морковкина можно?
— Он у телефона. (Шурик по телефону всегда называл себя в третьем лице: на я, а он).
— Это Лапин.
(А товарищ Лапин был тогда командиром всего эфира).
— Шурик, ты на ногах?
— На ногах.
— Сядь… Сел?
— Сел.
— Юрий Борисыч охрип. Читать не может.
Шурик (бодро): А Феликс?
— У Феликса свадьба.
Шурик (с тревогой): А Высоцкая?
— Высоцкая в Симеизе.
Шурик (с последней надеждой): А Лекарев Валерий Петрович?..
— У Лекарева премьера в театре Ермоловой.
Шурик (развязно): Ну и что?
— А то, что, кроме тебя, читать некому.
Шурик (с вызовом): Шутки?
— Тут шутки плохи. Текст политически важный, емкий. В нем грамотно акцентируется роль товарища Хрущева. Отражено внимание высшего руководства к простым работягам. Нигде в мире нет корабля, названного именем обыкновенного рабочего. Ты — молодец! Но выпускать тебя в эфир с твоим аристократическим грассированием я не могу. У тебя же текст гремит и грохочет. Кругом буквы «р». Чего стоит одно «рефрижераторостроение»… Я этих «р» в твоем тексте за полсотни насчитал и сбился.
Шурик (сочувственно): Понимаю… Что же делать?
— Перепиши все без буквы «Р».
Шурик (поперхнувшись): Легко сказать…
— Завтра в 9.00 ты в прямом эфире. Действуй!
И назавтра в 9.00 вся страна услышала чистейшую речь предполагаемого аристократа.
«В Николаеве сошел со стапелей гигантский плавучий холодильник водоизмещением более всех плавучих холодильников Англии и ее визави по Ла-Маншу вместе взятых. Москва салютует умельцам из Николаева! Глава Советского Союза лично откликнулся на инициативу заслуженного коллектива дать спущенному на воду гиганту имя обыкновенного человека, но человека достойного такой славы. Любой из наших слушателей легко отгадает его имя, если соединит маленькой буквой «о» обозначение известной писательской ассоциации 20-х годов с синонимом к слову «гавань».
Заходи в заливы и лагуны, пень пучину океанов, новый флагман советского флота плавучих холодильников!»
Вечером звонит телефон. Шурик подумал, что это Лапин. «Сейчас как пгопишет пугген и за «пень-пучину», и за то, что с Гаппопогтом не спгавился („Ну, ты, пагень, и даешь! В пгямом эфиге шагады загадываешь…”). А попгобуй спгавься… Где синоним к слову „Гаппопогт”?..»
Но это звонил Кузьма.
— Эй, на «Раппопорте»! Почту проверяли?
— Нет.
— Проверьте.
Письмо:
«Уважаемый товарищ Морковкин!
Наши поиски привели к убедительному выводу, что корнем Вашего генеалогического древа является Ваш прадед — крестьянин деревни Коровьи Лепешки Питирим по прозвищу Картавый.
С уважением
Старший архивариус
Раппопорт».
Шурик не подвел Кузьму. Содержание письма он никому не стал афишировать.