Бершин Ефим Львович — поэт, прозаик, публицист. Родился в 1951 году в Тирасполе. Автор нескольких книг стихов, документальной и художественной прозы. Живет в Москве.
Ефим Бершин
*
ЗАБЫТЫЙ ВЫСТРЕЛ
* *
*
Что теперь говорить? Что летаю? Нет, не летаю.
Нет, летал когда-то.
Когда-то и это было.
Хоть бы раз поглядеть на далекую эту стаю,
что меня на этой земле позабыла.
На земле, на которой все меньше и меньше места,
как в купе отцепленного вагона.
А вдали — луна, как брошенная невеста,
разрыдалась звездами в полнебосклона.
Что теперь говорить?
Я ведь тоже когда-то вызрел
в том краю, где растет виноград и алеют вина.
Я забыт, как на поле боя забытый выстрел,
выбирающий цель, которой уже не видно.
* *
*
Беспокойная сладость уйти и пропасть!
Как ребенок, из шкафа ворующий сласти,
неспеша обретаю свободу и власть.
Это страсть, говоришь?
Я не ведаю страсти.
Неожиданный снег заметает окно.
Это — страсть?
Это воля, доступная ветру, —
этот снег,
этот свист,
это облако. Но
отвернись.
Я достану из шкафа конфету.
* *
*
Беспокойный выблядок пустынь,
камень человеческого рода —
Господи, я тоже чей-то сын.
Просто затерялся средь осин
в чреве персонального сугроба.
Из-под рук уходит ремесло.
Жили-были. Выжили. Но вместо
озера — разбитое стекло,
голая равнина из асбеста.
Господи, куда нас занесло?
За какой случайный поворот?
По какой затейливой спирали?
Я украл или меня украли —
кто его сегодня разберет?
И свистят за лесом поезда,
словно стрелы из тугого лука, —
в никуда уходят, в никуда.
На хвосте оставленного звука
одиноко плещется звезда.
* *
*
Господи, вспомни, ведь это же я —
в новой матроске.
Рядом со мною мама моя
на перекрестке.
Так и стоим под ослепшим дождем
южного полдня.
Словно чего-то по-прежнему ждем.
Господи, вспомни!
Сам меня выбрал и Сам не узнал,
и никогда не узнаешь, похоже.
Я ничего Тебе не доказал.
Ты мне — тоже.
* *
*
Я уже, наверно, тебе — никто.
Я тебе в этом времени журавлином —
как в шкафу отслужившее век пальто,
пересыпанное нафталином.
В небесах оставлены голоса
журавлей, что осенью улетели.
Умирая, оставлю тебе глаза,
чтобы день и ночь на тебя глядели.
* *
*
памяти Инны Лиснянской
Я охранял пространство и окно
от сновидений и дневного Бога.
Бродил по дому, допивал вино,
курил у деревянного порога.
Как сторож, окликал любую тень,
стоял столбом, как печь на пепелище.
Но кто-то вечно крался из-за стен
и проникал в уснувшее жилище.
И выдавал себя движеньем крыл,
и сквозняком, и осторожным шорохом.
Здесь Бог ночами тоже говорил.
Но только шепотом.
* *
*
На рассвете последнего дня
у ограды Нескучного сада
воскресите при жизни меня,
после смерти — не надо.
Воскресите при жизни меня,
когда утро сверкнет перламутром.
Я воскресну, как вспышка огня
воскресает меж кремнем и трутом,
чтобы слушать, как дышит лоза,
подступая к обветренным скалам,
чтоб рассветное солнце в глаза
разливать, как вино по бокалам.
Воскресите заброшенный град,
тот, где тени блуждают по теням,
где усталый ночной виноград
осторожно крадется по стенам,
тот, где мать, не заснув до утра,
бросив жизнь свою под ноги сыну,
выходила на берег Днестра,
заменившего сыну пустыню.
Как забытую старину
воскрешает дотошный историк,
воскресите при жизни страну.
После смерти — не стоит.