МИР КАК ХОЗЯЙСТВО

МИР КАК ХОЗЯЙСТВО

А. А. Фет. Наши корни. Публицистика. Подготовка текстов и составление Г. Д. Аслановой; комментарий Г. Д. Аслановой и В. И. Щербакова. СПб., «Росток»; М., «Содружество „Посев”», 2013, 480 стр.

Трепетных поклонников и ценителей поэзии Фета следует от чтения этой книги предостеречь. Тем, кто привык к Фету — певцу любви, природы и искусства, видевшему — если воспользоваться удачным заглавием известной статьи о поэте — мир как красоту^[1], вчитываться в размышления о недостатках общинного землевладения, о комплектовании войск лошадьми, о рабочих книжках (не о книжках для чтения, а о документе — отдаленном прообразе книжек трудовых) и о земском страховании будет и скучно, и грустно, и больно. Правда, «Наши корни» — не первое переиздание публицистики Фета: почти пятнадцать лет назад был издан сборник очерков, посвященных русской деревне^[2]. Однако те очерки — в новой книге не перепечатанные — имели характер автобиографический и мемуарный и отличались некоторой беллетристической живостью, которой статьи и заметки из «Наших корней» лишены напрочь.

Мало того. Фет — автор этих статей и заметок как будто бы обделен талантами публициста и полемиста: пишет «темно и вяло», крайне многословно, часто повторяется. Попробуйте без долгих раздумий и догадок понять, например, смысл такого пассажа: «Вследствие дурно понятой свободы и обособления личности <…> крестьяне, раздеваясь, лишили одинокую бабу досуга прясть и ткать, породив громадный запрос на бумажные изделия. Та же причина породила и другие запросы, по мере возрастания непроизводительных отдельных хозяйств» (статья «Наша интеллигенция»). Почему раздетые крестьяне помешали бабе (причем именно одинокой!) прясть и ткать? (Напрашиваются предположения самые игривые и не вполне приличные…) И где тут запрятана «причина»? Поразмыслив, можно все-таки прийти к заключению: речь идет о переменах в одежде и в женской работе, произошедших в пореформенной деревне. Деревня беднеет и экономит на всем, на чем только можно; бабы, прежде коротавшие время за прялкой и ткацким станком и работавшие для мужей, братьев и детей, вынуждены искать для себя работы за деньги; мужики предпочитают простой и дешевый фабричный ситец. Старые хозяйственные отношения в семье распались.

Однако после уяснения смысла этих фраз текст не делается понятнее: этот пример призван проиллюстрировать отнюдь не положение в деревне после отмены крепостного права, а… дать ответ на вопросы: «На кого же рассчитывает наша литература? Кто ее подписчики и кто читатели?» Далее выяснится, что ими являются «торгующее сословие», «среднее сельское дворянство» и «класс служебный, чиновничий». А «раздетые» мужики и «одинокая баба» должны, кажется, олицетворять эволюцию социальных отношений и запросов в современном Фету российском обществе.

Часто Фет-публицист не только косноязычен, но и педантичен донельзя. Вот как он объясняет значение понятия народность: «Народность не может быть выражением качеств, свойственных известному народу наряду с другими народами и тем более общих всему человечеству. В этом случае народность была бы ненужным синонимом человечества. Желая говорить о характеристических свойствах медведя, быка, лошади, мы вправе указать на то, что при нападении медведь, употребляя передние когти, невольно становится на задние лапы; бык, приводя в горизонтальное положение рога, склоняет лоб, а лошадь, освобождая для ударов задние ноги, переваливает всю тяжесть тела на передние, или же что „сколько волка ни корми, он все в лес глядит”. Мы вполне согласны, что искусственно исправлять врожденные приемы упомянутых животных — совершенно напрасный труд, так как по такому прогрессивному пути можно дойти до мысли рядом с кошками и собаками держать на сухом пути комнатных осетров» (статья «На распутии. Нашим гласным от негласного деревенского жителя»).

Не менее изумителен, хотя и лишен по-скалозубовски натужного юмора насчет комнатных осетров и перлов наподобие «передних когтей» пример из псовой охоты на зайца в качестве иллюстрации к противостоянию приверженцев классического и прагматически направленного образования (статья «Два письма о значении древних языков в нашем воспитании»).

Трудно не согласиться с публицистом и критиком Николаем Страховым и с Львом Толстым, отговорившими Фета от публикации статьи «Наша интеллигенция»: отмечены были и философическая «отвлеченность», противопоказанная публицисту, и композиционный сумбур, и часто неуместный фельетонный тон (см. комментарии на стр. 414 — 415). Причем заключение взыскательных читателей может быть с не меньшим основанием отнесено и ко многим другим статьям автора «Нашей интеллигенции».

Лишь изредка в Фете-публицисте проглядывает Фет — вдохновенный поклонник красоты, безапелляционно заявляющий: «Слова: поэзия — язык богов — не пустая гипербола, а выражают ясное понимание сущности дела» («Два письма о значении древних языков в нашем воспитании») и вскользь, в скобках бросающий замечание: «красота — признак силы» (там же).

Нельзя не признать: скучно и многословно писали тогда едва ли не все публицисты: так было принято, такие статьи и заметки не претендовали на роль изящной литературы, не должны были развлекать и быть, так сказать, легкодоступными. Брали не формой, а содержанием и требовали от читателя усидчивости и труда. Хотя с точки зрения доступности и ясности изложения в сравнении и с леворадикальными авторами, как, например, Писарев, и с почвенником Достоевским, и с консерваторами, как Леонтьев и даже эстетически блеклый Катков, — Фет хуже всех.

Ценность, и интерес, и даже поучительность текстов, собранных в сборнике «Наши корни», — в другом. В незашоренности взгляда на вещи, в свободе от узкопартийных пристрастий и догм. Автор этих статей и заметок способен признать и способен решиться написать, что при крепостном праве и баре, и крестьяне в экономическом и в социальном отношении были устроены во многом лучше, чем после реформы, которая нанесла тяжелейший удар по сельскому хозяйству России. При этом он отнюдь не крепостник (в крепостнических пристрастиях Фета, организовавшего свое хозяйство на наемном труде, безосновательно и облыжно обвиняла левая пресса). Автор статьи «Наши корни», давшей название книге, принимает реформы Александра II в целом, видит задолго до Петра Столыпина тормоз в общине и бьется за частную поземельную собственность, за дарование крестьянам права выхода из общины с наделом — настойчиво и упрямо перенося эту мысль из статьи в статью. Вопреки духу времени и моде он выступает против разделения исполнительной и судебной власти на низовом уровне и находит угрозу общественному порядку в суде присяжных, склонных выносить решения не по закону, а по «совести» и идейным симпатиям и порой оправдывающих убийство или покушение на убийство. (Примеры приводятся самые разные: преступление бабы, зарезавшей мужа за храп во сне, и — террористски-революционерки Веры Засулич, мстящей генерал-губернатору за жестокость и унижение, которым подвергался политический заключенный.)

Подход Фета к современной ему российской социальной и политической реальности гибок и потому иногда может показаться — что совершенно неверно — противоречивым и непоследовательным. Он ратует за непрагматическое образование будущих управленцев и прочих, от кого зависит общественное благо и справедливость: «На каждом данном месте необъятной России нужны и мировые посредники, и судьи, и следователи, и адвокаты <…>. Представьте себе бедственное положение страны, если бы все эти призвания <…> попали в руки неразвитого, одностороннего сектаторства — этого нравственного Иван-чая, настолько же безвкусного, как и вредного!» («Два письма о значении древних языков в нашем воспитании»). Но в вопросе об обучении простого народа автор привержен сугубо практическому критерию — давать только то, что пригодится в жизни. Фет-публицист постоянно предостерегает против безоглядного перенимания всего европейского, без учета своеобразия российского общества, российской истории и культуры, отечественных традиций: «Воспитание всякого русского, кто бы он ни был и к чему бы он себя ни предназначал, прежде всего должно быть русским». Но он же отстаивает унаследованный Европой из Древней Греции идеал классического образования — «всестороннее развитие человека», приветствует внедрение европейской техники и агрономии. Признавая справедливость заостренного славянофилами вопроса о своеобразии русского национального характера, сурово оценивает односторонность славянофильства, его «повальность» — безоглядную идеализацию русского начала. Высоко ценя университетское образование, он усматривает рассадник радикальных оппозиционных настроений именно в университетах, выпускники которых из дворянской среды лишены равных возможностей для продвижения по службе в сравнении с дворянами, избравшими военное поприще.

При этом нельзя не признать, что многие суждения Фета, увы, не потеряли остроты и весомости и в наше время. Например, понимание назначения образования: «Европейское образование не требует во что бы то ни стало специальности. Главная его задача в том, чтобы посредством умственной гимнастики сообщить нравственным силам человека наибольшую упругость и эластичность и избавить их от тщедушной узости всевозможных сектаторств. В деле европейского образования известные данные наук менее важны как факты, чем как орудия умственной гимнастики» («Два письма о значении древних языков в нашем воспитании»).

Сборник «Наши корни» впервые широко представляет публицистическое наследие Фета. В составе книги — 40 статей и заметок, в большинстве своем опубликованных при жизни автора в журналах и газетах (преимущественно в консервативных «Русском вестнике» и «Московских ведомостях») с 1867 по 1891 годы. Два текста печатаются впервые по авторским рукописям. Часть статей подписана фамилией Фет (один раз — Шеншин), некоторые — в том числе подписанные криптонимом Деревенский житель и инициалами А. А. — атрибутируются Фету по различным свидетельствам. При этом комментаторы в отдельных случаях почему-то подтверждают тождество Деревенского жителя с Фетом указаниями в переписке поэта и публициста, в других же обходятся без такого подтверждения.

В общем и целом труд составителя и комментаторов можно только приветствовать, хотя примечания не лишены некоторых досадных недочетов.

В преамбуле комментария к статье «Два письма о значении древних языков в нашем воспитании» цитируется письмо В. П. Боткина автору, где говорится о попытке несостоявшейся публикации в журнале «Отечественные записки» и упоминается Краевский — его издатель и редактор. Но при этом не объяснено, каковой была позиция «Отечественных записок» и почему Краевский отказал Фету, по каким идейным причинам.

В комментарии к этой же статье (примечание 22) указана неточная цитата из стихотворного предисловия С. Е. Раича к поэме Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим», но текст Раича почему-то приводится без ссылки на издание, хотя в других местах такие ссылки даются.

В той же статье есть четверостишие на немецком, начинающееся строкой «Es gab kein Buch in ganzen Athen…» В примечаниях дается перевод (примечание 42), но авторство немецкого текста не указано. Между тем эти строки обнаруживаются без особого труда в «Языческой песни» («Heidenlied», 1841) Георга Гервега, стихи из которой Фет приводит неточно, очевидно, по памяти: в оригинале «Da gab’s kein Buch in ganz Athen», неточно воспроизведена и третья строка — должно быть не «O schreckliche Wermessenheit», а «O schreckliche Vermessenheit». Кстати, перевод комментаторов неверен: речь у Гервега идет отнюдь не о том, что «Во всех Афинах не было ни кустика» и потому «Пришлось забыть / О прогулках и о воздухе»: Гервег пишет об отсутствии в античных Афинах книг и о том, что любители мудрости языческих времен «греховно» приобщались к ней во время прогулок на свежем воздухе. (Подразумеваются и беседы Сократа, и способ обучения благодаря диалогам с наставником на прогулках, практиковавшийся Аристотелем в школе перипатетиков.)

Довольно худо обстоит дело с различного рода реалиями, относящимися к сельскому хозяйству, должностям и т. д. Боюсь, далеко не всякому читателю книги понятно, что такое «общинный пар» (статья «На распутии»), — ведь про систему севооборота широкий читатель, которому адресован сборник, может и не знать. В этой же статье (и не в ней одной) упомянуты «предводитель» (дворянства), старшины, старосты, десятские. Но кто это такие и чем они занимались, в примечаниях не сказано. Впрочем, о десятском можно как будто бы узнать из примечаний к статье «Отголосок сельского судьи», где дается такое разъяснение со ссылкой на словарь Даля: «Десятский — полицейский служитель по наряду от обывателей; сторож от десятого дома; помощник старосты, выборного, нарядчик; род рассыльного при земской полиции, иногда подчиняемый сотскому» (примечание 29). Комментарий, однако, способен скорее запутать, чем помочь. Неосведомленному читателю неясно, это обязанности одного должностного лица или разных, лишь называемых одним и тем же словом. При этом одно неизвестное объясняется через другое: кто такой нарядчик? Кто такой староста?

Нет в комментариях и сведений о структуре земских учреждений, о которых постоянно вспоминает автор. Вообще же, был бы очень уместен и полезен в книге словарик со сведениями о чинах и должностях старой России.

И, конечно, книге не хватает предисловия, вписывающего публицистику Фета в контекст современной ему общественной мысли, раскрывающего место фетовских текстов в составе публицистики «Русского вестника» и «Московских ведомостей». В таком предисловии было бы уместным сопоставление позиции Фета с точкой зрения Михаила Каткова — редактора и издателя этого журнала и этой газеты. Комментарии к отдельным текстам включают некоторые важные сведения, но обобщающего предисловия не заменяют.

И наконец, одно замечание по поводу воспроизведения текстов. В статье «Наша интеллигенция» имеется купюра — многоточие в угловых скобках (на странице 100). Но откуда она взялась и что означает, не раскрыто.

Восторженным почитателям поэзии Фета, ожидающим найти в публицистике нечто созвучное его лирике, знакомство со сборником «Наши корни» радостных открытий и вправду не принесет. Но для тех, кому интересна история русской пореформенной деревни или история русского самосознания, общественная мысль России шестидесятых-восьмидесятых годов, этот сборник — настоящий подарок. Впрочем, многие вопросы, тревожившие автора, остаются живыми и поныне. Фетовская публицистика имеет интерес не только чисто исторический.

Андрей РАНЧИН