ЭВОЛЮЦИЯ КЭЛПУРНИИ ТЕЙТ

Бухина Ольга Борисовна — переводчик, эссеист, литературный критик. Родилась в Москве. Окончила факультет психологии МГУ им. М. В. Ломоносова. С 1990 года — переводчик с английского, в основном книг для детей и исторических романов. В ее переводах русские читатели познакомились с сочинениями Клайва Льюиса, Луис Фитцью, Элизабет Гоудж, Карла Сэндберга, Мэри Стюарт и других авторов. С 1998 года живет в Нью-Йорке, работает в Международной ассоциации гуманитариев.

Гимон Галина Борисовна живет в Москве, окончила мехмат МГУ им. М. В. Ломоносова. Переводческую работу начала с книг Энид Блайтон.

Ольга и Галина — сестры, многие переводы сделаны ими совместно, в том числе сочинения Филиппы Грегори, Элис Броуч и Филиппы Пирс. В соавторстве они написали и две оригинальных книги: «Язык твой — друг мой» и «В общем, про общение» (для детского проекта Людмилы Улицкой «Другой. Другие. О других»).

Жаклин Келли

_*

ЭВОЛЮЦИЯ КЭЛПУРНИИ ТЕЙТ

Перевод с английского и вступление Ольги Бухиной и Галины Гимон

Жаклин Келли родилась в Новой Зеландии. Почти сразу ее семья переехала в Канаду. Девочка выросла в густых лесах острова Ванкувер, но семья снова переехала и на это раз, Жаклин встретили засушливые равнины Техаса. Она училась в Университете Эль-Пасо, окончила Медицинскую школу в Галвестоне, работала врачом, а потом решила стать еще и юристом. Однако, и на этой профессии она не остановилась и начала писать.

Первая же книга Келли «Эволюция Кэлпурнии Тейт» (в рамках «Семинариума» публикуется отрывок из восьмой главы^[1]) принесла Жаклин немалый успех. Роман вышел в 2009 году и вскоре получил почетную медаль Ньюбери.

Действие книги происходит в Техасе в 1899 году — на пороге нового столетия. Похоже, что главная героиня книги, Кэлпурния, или как ее зовут дома, Кэлли Ви, многое унаследовала от своего автора. Как сказала сама Жаклин в одном из интервью, — «шестьдесят процентов тут от меня, тридцать — от мамы и десять — от друзей и знакомых». Кэлпурния растет в маленьком техасском городке, она единственная девочка среди семерых детей. Лучшим другом Кэлли Ви становится дедушка, увлеченный натуралист.

Мысль о том, чтобы написать книгу о девочке-подростке на рубеже веков пришла Жаклин в голову, когда она купила старый викторианский дом в техасском городке Фентрессе. Поскольку в детстве не раз приходилось переезжать с места на место, ей полюбились старые дома «с историей»; представлялись люди, которые, быть может, жили там много лет назад и страдали от техасской жары. Келли воображала, как они впервые начинают говорить по недавно изобретенному телефону и что испытывают, когда впервые видят автомобиль. Чтобы написать свою книгу, Жаклин пришлось немало покопаться в старых газетах и архивах.

Еще недавно начинающая, но успешная писательница опубликовала свое второе сочинение — «Возвращение к ивам». Это продолжение знаменитой книги Кеннета Грэма «Ветер в ивах», одной из самых любимых книг Жаклин Келли. Она задумала и продолжение «Эволюции Кэлпурнии Тейт».

Сегодня Жаклин Келли удается совмещать медицинскую практику с работой над новыми произведениями. В интервью она говорит, что, хотя пока этого и не получается, она хотела бы писать каждый день.

Микроскоп

Земная кора — обширный музей…

^{Чарльз Дарвин, «Происхождение видов»}

В библиотеке нет стула для посетителей, поэтому я усаживаюсь на скамеечке для ног. Кажется, это бывшее верблюжье седло. Совершенно не похоже на седло, а уж я седла видала. Пахнет оно странно, и сплошь покрыто короткой коричневатой шерстью, как у собачек чихуахуа. Так что, наверно, оно и впрямь верблюжье. Я снова и снова разглядываю дедушкины вещи. Медный, оставшийся с войны бинокль. Широкие, плоские ящики с образцами — засушенными ящерицами, пауками и стрекозами. Резные черные часы с кукушкой, которые объявляют каждые четверть часа смешным надтреснутым голосом. Обтрепанная по краям голубая розетка с выцветшими буквами: «Самый лучший скот. Сельскохозяйственная ярмарка. Фентресс, 1877». Толстые, кремовые, наверно, пергаментные конверты из Национального географического общества с красными сургучными печатями. Вырезанная из дерева русалка — подставка для трубок. И, конечно же, медвежья шкура с открытой пастью. (Уж не знаю, сколько раз я совала в эту пасть ногу.) В запертом шкафчике над полкой с наградами хранится страшненькое чучело броненосца — отвратительно набитое. Зачем его тут держать, когда каждый экспонат дедушкиной коллекции — образец совершенства?

— А почему вы не выкинете этого броненосца? Можно же купить чучело получше.

— Ты права, я оставил его на память. Это самое первое чучело, которое я сам набил. Я учился на курсах по переписке. Никому такого не посоветую. Если решишь овладеть этим ремеслом, поступай в ученики к мастеру. В искусстве таксидермии столько важных мелочей, что чтение брошюры делу не поможет.

— Мне что-то неохота становиться таксидермистом, — я копалась на полке, заставленной окаменелостями и обломками старых костей.

— Мудро. Один запах чего стоит, многих новичков оттолкнул. Но хочу заметить, что мой следующий броненосец вышел значительно удачней. Так хорошо получился, что я его послал одному великому человеку — в знак величайшего уважения.

Слушая вполуха, я вытащила ископаемого трилобита. Меня привел в восторг гладкий жесткий камень, который когда-то был мягким телом подводного существа.

— Он изучал южноамериканских броненосцев, так что я подумал — надо послать ему североамериканский экземпляр. А после чучела броненосца я принялся за рысь — слишком амбициозная идея. Особенно трудно набивать морду. Мне хотелось, чтобы рысь огрызалась и показывала зубы, как будто ее вспугнули. А вышло, что бедняжка больна свинкой.

Сколько же миллионов лет трилобиту, лежащему у меня на ладони? В каких древних морях он плавал? Я никогда не видела океана, только воображала себе волны, ветер, соленую пену.

— А он в благодарность послал мне заспиртованный образец. Взгляни, там, на полке рядом с броненосцем. Самая большая моя драгоценность.

— Что? — Я все еще не могла оторваться от окаменелости.

— Чудище в бутылке.

Я взглянула на тварюгу в толстенной стеклянной бутыли. Ну и страхолюдина. Нелепые глазищи и множество ног.

— Это Sepia officinalis. Он нашел этот экземпляр у мыса Доброй Надежды.

— Кто нашел?

— Мы говорим о Чарлзе Дарвине.

— Быть не может! Он вам это прислал?

— Именно. За свою долгую жизнь он переписывался с множеством натуралистов по всему миру и со многими обменивался образцами фауны.

— Дедушка, не валяйте дурака.

— Кэлпурния, я никогда не «валяю дурака». Кроме того, мы с твоей матерью безусловно сходимся в одном: использование вульгарных выражений — признак невысокого интеллекта и ограниченного запаса слов.

Я не могла поверить своим ушам. У нас в доме не просто есть его книга, у нас есть чудище, которое он сам препарировал. Я не могла отвести глаз от бутыли. Зачем этому созданию столько ног?

— А это кто?

— А ты как думаешь?

Я скорчила рожу.

— Вы прямо как мама. Она всегда велит мне посмотреть в словаре, если я не знаю, как писать какое-то слово.

— Вот и правильно. И в этом мы с ней сходимся.

Я подобралась поближе к бутыли и попыталась прочесть маленькую этикетку, привязанную к горлышку. Старинный почерк, выцветшие буквы. Разобрать надпись мне не удалось, но все равно было здорово — написано пером самого Чарлза Дарвина, его собственной рукой.

— А можно вынуть эту штуку из бутыли? А то трудно разобрать, уж больно там тесно.

— Этому экземпляру почти семьдесят лет, и он заспиртован. Боюсь, если вынуть, он просто-напросто развалится.

Я уставилась на бутыль. Суша? Море? Воздух? Ног много, но они какие-то вялые, веса тела не выдержат. Значит, они для плаванья. Тогда в море. Но плавников нет. Как же можно плавать без плавников? Проблема, ничего не скажешь. И жабр нет. Еще одна проблема. Глаза как огромные блюдца. Зачем такие здоровенные глаза? Понятно, чтобы видеть в темноте. Значит, он живет там, где мало света, глубоко в воде.

— Похоже на рыбу, и живет на дне океана. Но я таких рыб никогда не видела. Не могу понять, как он передвигается и как дышит.

— Неплохо для начала. Странно было бы ожидать, что ты сама сможешь догадаться. Это каракатица. Ты права, она едва помещается в бутыль. Семейство Sepiida, род Sepia. Передвигается, засасывая воду в полость под мантией и выталкивая ее через воронку-сифон. Жабры тоже прячутся под мантией. Когда на нее нападают, выбрасывает облако коричневато-черных чернил. Внутри раковина, ее можно использовать вместо наждака. Те, кто держат птиц в клетках, вешают птицам эти раковины для чистки клюва.

Потрясающая штука. Диковинка. И к тому же с историческим значением. Я потрогала пальцем прохладное стекло.

Я рассказала Гарри об этом чуде в бутылке. Он удивленно поднял глаза от книжки, которую читал.

— Ты была в библиотеке?

— Ага. Дедушка позвал.

— Тогда ладно. Заметила корабль в бутылке? По-моему, самая интересная штука. Но у меня не было времени все подробно рассмотреть. Он его получил от добровольной пожарной дружины, когда много лет назад пожертвовал им деньги на новый насос. Хорошо бы, чтоб он мне его завещал. А ты вроде много времени с дедом проводишь.

— Ну да.

— О чем ты можешь говорить с таким стариком?

Я заволновалась. Гарри — это еще не страшно. А вдруг младшие братья узнают, что дедушка — кладезь странных и удивительных историй о битвах с индейцами, с огромными зверями, историй о полетах на воздушном шаре. Тогда мне ничего не достанется. Дедушка — мой!

— Да так, о всяком разном.

Ненавижу врать Гарри. Он снова уткнулся в книгу, и я поцеловала его в щеку. Он рассеянно погладил меня по голове.

— Ты же все равно моя малышка.

— Ну конечно же, — подтвердила я.

Мне даже в голову не пришло, что еще кто-то в доме замечает мои частые походы к дедушке в библиотеку, пока Джей Би не сказал:

— Чего это ты теперь играешь с дедушкой куда чаще, чем со мной, Кэлли?

— Да что ты, Джей Би. Я же часто с тобой играю. А с дедушкой я вовсе не играю. Мы занимаемся наукой, — важно добавила я.

— Чем?

— Ну, изучаем мир вокруг и пытаемся понять, как он устроен.

— А мне можно?

— Вот дорастешь до моих лет…

Джей Би задумался:

— Не хочу. Он страшный. Даже не улыбается. И пахнет как-то странно.

Верно, дедушка пах шерстяной тканью, табаком, нафталином и мятой. И еще виски иногда.

— Совсем не веселый. У Фредди вот дедушка веселый. А где наш другой дедушка? У Фредди их два. А у нас только один?

— Второй дедушка умер еще до твоего рождения. У него был тиф, и он умер.

— А нового нельзя завести?

— Нет, нельзя. Он был мамин папа, а потом заболел тифом и умер.

Джей Би никак не мог представить себе, что наша мама тоже была ребенком.

— Так почему нельзя завести нового?

— Ну, как тебе объяснить. Вырастешь — поймешь.

— Хорошо.

В отличие о Сала Росса, который всегда злится, если такое слышит, Джей Би верит мне на слово. Теперь он потянулся ко мне за поцелуем.

— Кто твоя любимая сестра?

— Ты, Кэлли Ви, — хихикнул он.

Я обняла братишку, вдохнула запах шелковистых волос. Какой же он все-таки милый.

— Ты чего?

— Ничего. Буду играть с тобой почаще, обещаю.

Честное слово, буду.

— Ага.

Хотя где взять время? Работы стало невпроворот. Озарение настигло меня, когда я лежала на спине в воде и смотрела в небо. С того дня я все поняла про кузнечиков. По правде сказать, и про устройство целого мира. Едва выкарабкавшись на берег, я превратилась в исследователя, и тут же обнаружила интересного представителя своего собственного, весьма странного вида. Он жил прямо тут, под боком. Такое сокровище в нашем доме, и никто из братьев его даже не замечает.

— Идешь, Кэлпурния? — позвал дедушка.

— Да, сэр, уже иду! — И я галопом помчалась в библиотеку, таща рыбацкую корзинку с крышкой. Это была старая дедушкина соломенная корзинка, она еще чуть попахивала рыбой. В ней лежали: Дневник, банки для сбора коллекций, бутерброд с сыром, заткнутая пробкой бутылка с лимонадом и бумажный кулек с пекановыми орехами.

— Сегодня мы возьмем с собой микроскоп, — объявил дедушка, осторожно упаковывая прибор в футляр, а сам футляр в полевой ранец. — Старый уже, но в хорошем состоянии, и линзы отличные. Наверно, у вас в школе есть поновее.

Микроскоп был немалой редкостью и стоил больших денег. В школе у нас его не было. Могу поспорить, что сейчас гляжу на единственный микроскоп между Остином и Сан-Антонио.

— У нас в школе нет микроскопа, дедушка.

Он даже сразу не ответил.

— Нет микроскопа? Не понимаю я современную систему образования.

— Я тоже. Нас учат шить и вязать. И еще хорошим манерам — заставляют нас вышагивать по комнате с книгой на голове.

— А я-то думал, что книги лучше усваиваются при чтении.

Я расхохоталась. Только не забыть Луле рассказать.

— А что мы сегодня будем изучать?

— Давай займемся водорослями. То, что ты скоро увидишь, до Левенгука не видел никто. Он был торговец шерстью, а я вот торговал хлопком. Любители тоже кое на что годятся, если берутся за дело серьезно. До Левенгука никто даже не мог себе такого вообразить. Я все еще помню, как первый раз посмотрел в микроскоп. Словно попадаешь в совершенно другой мир. Захватила Дневник? Придется много записывать.

— Конечно.

Мы пошли к реке, по дороге спугнув стаю оленей. Они нырнули в заросли и тут же скрылись из виду. Что привело нас к разговору об оленях и пищевой цепи, как назвал ее дедушка — у каждого животного свое место в естественном порядке вещей.

Мы дошли до мелководной заводи, окруженной густой бахромой зеленого мха. Прохладный воздух и затхлая вода попахивали тиной и гнилью. Испуганные головастики бросились врассыпную, стоило нашим теням упасть на воду. Выше по течению с громким всплеском нырнул кто-то покрупнее — выдра или речная крыса. Ласточки носились низко над водой, ловили насекомых.

Мы положили сумки, и дедушка принялся распаковывать микроскоп, части которого уютно покоились в бархатном футляре. Он достал зрительную трубу и показал, как навинчивать линзы.

— Давай сама, — скомандовал он. Тяжелый медный цилиндр приятно холодил руки. Я знала, что мне доверили настоящую драгоценность. Дедушка поставил футляр на плоский камень, а на футляре утвердил микроскоп.

— Нам нужна капля воды. — Он протянул мне два тоненьких стеклышка.

— Любая капля?

— Сгодится любая.

— Столько капель, трудно выбрать.

Он усмехнулся.

— Будет интереснее, если возьмешь образец поближе к водяным растениям.

Я наклонилась и тронула пальцем воду, сбросила каплю на одно из стеклышек. Дедушка объяснил, что второе стекло надо положить сверху.

— Теперь помести его на предметный столик. Вот так. Самое трудное — это повернуть отражающее зеркало так, чтобы солнечный свет оказался под правильным углом. Чтобы осветить образец, надо много света, но при слишком ярком свете детали смазываются.

Я повертела зеркало и заглянула в окуляр, готовая к потрясающему зрелищу. Но там был только серый туман и больше ничего. Ужасное разочарование.

— Дедушка. Там… там ничего нет.

— Надо подкрутить фокусировку. — Он положил мою руку на винт. — От себя, и медленно. Нет, не смотри на винт. Гляди в объектив и поворачивай.

Ужасно неудобно.

— Света достаточно? Не забывай о зеркале.

И тут это случилось! Целый мир огромных, подвижных, кишмя кишащих, извивающихся существ открылся моим глазам, до смерти меня испугав.

— А-а-а! — Я отпрыгнула и чуть не уронила микроскоп. — У-у-у.

Убедилась, что аппарат не пострадал, и взглянула на деда.

— Надо понимать, что ты познакомилась с микроскопическими созданиями, — улыбнулся он. — Платон утверждал, что наука начинается с удивления.

Я снова прильнула к окуляру. Нечто волосатое с бешеной скоростью пронеслось мимо. А этот так и хлещет хвостом туда-сюда. Крутящийся шар с шипами, похожий на средневековую булаву, тихонько, словно еле различимый призрак, то вплывает в поле зрения, то уплывает. Хаотичный, дикий мир… ничего подобного я раньше не видела.

— И в этом я купаюсь? — право же, лучше не знать. — Как они называются?

— Это нам еще предстоит узнать. Сумеешь их зарисовать? Потом посмотрим в книге, кто есть кто.

— Зарисовать? Они так быстро мечутся.

— Да, нелегко. Держи карандаш.

Я примостилась рядом с микроскопом, смотрела, рисовала, снова смотрела, снова рисовала. Старалась изо всех сил. Постепенно я стала различать старых знакомцев, теперь рисовать стало легче. Дедушка, мурлыча что-то из Вивальди, прогуливался поблизости с сачком. Я грызла карандаш и хмурилась — никудышные рисунки, какие-то невнятные очертания разбросаны по всей странице.

— Не очень-то хорошо получилось. — Я протянула Дневник дедушке.

— С точки зрения искусства, ты совершенно права. Но дело не в этом. Они срисованы с натуры, и мы сможем найти их в атласе, как только вернемся в библиотеку. С этой точки зрения совсем неплохо.

— Может, в атласе мы их и найдем, но в реке я точно купаться больше не буду.

— Все они совершенно безобидны и обитают в этой речке уже многие тысячелетия. Куда дольше, чем ты, Кэлпурния. Утешься, ты плаваешь там, где есть течение. А эти создания неуютно чувствуют себя в проточной воде.

— Ну, ладно тогда.

Но дедушка меня не убедил.

В камышах что-то зашуршало, и оттуда показался папин пес, Аякс. Он радостно бросился к нам. Наверно, бегал поухаживать за Матильдой, пегой гончей, принадлежащей мистеру Гейтсу, той самой, чей уникальный переливчатый вой разносился по всему городку. Аякс поздоровался и с дедушкой, и со мной, потыкался носом, надеясь на ласку, потом кинулся в заводь и зашлепал лапами по мелководью. Маленькая черепашка плюхнулась обратно в воду с полусгнившего бревна, и собака неуклюже бросилась за ней. Аякс обожал гоняться за черепахами и другими мелкими речными существами, но обычно ничего земноводного поймать не мог. Он был, можно сказать, специалист по пернатым. Но на этот раз он, к моему удивлению, сунул-таки морду в воду. И сам изумился, когда оказалось, что у него в пасти не менее изумленная черепаха.

— Аякс, — скомандовала я. — Фу! Прекрати. Положи на место.

Он подбежал к нам, страшно довольный, положил черепашку к моим ногам и стал отряхиваться. Потом сел, преданно заглядывая мне в глаза.

— Он считает, что все сделал правильно, — сказал дедушка. — Лучше похвали его, а то все старания твоего отца по дрессировке пойдут насмарку.

— Ну, так и быть, Аякс, хороший пес, — я потрепала его по загривку. — А что делать с черепахой? У Тревиса уже есть одна, боюсь, мама двух не выдержит. Придержите Аякса, а я отнесу черепашку в воду.

— Пойду, прогуляюсь по бережку. Нечего ему видеть, как ты ее выпускаешь. А то он начнет во всем сомневаться, глядишь, и команды перестанет выполнять.

Он повел собаку вдоль берега. Когда они скрылись из виду, я осмотрела черепашку. Как это она ухитрилась попасться в зубы здоровому, неуклюжему сухопутному зверю? Старая? Больная? На вид с ней все в порядке. Такая же, как все речные черепашки. Может, просто глупая? Может, лучше ей умереть и не плодить таких же глупых черепашек? Поздно, я уже вмешалась, теперь я за нее отвечаю. Интересно, помогаю ли я выживанию неприспособленных? Я бросила черепаху обратно в воду, и она моментально исчезла из виду.

— Готово, — заорала я. — Можно отпускать.

Я взобралась на крутой берег, и Аякс помчался мне навстречу. Он обнюхал мои ладони, ища черепаху.

— Нету. — Я показала ему пустые руки. — Видишь?

Клянусь, пес все понял — уши поникли, и он отвернулся от меня.

— Все, нету, прости, Аякс. Иди сюда, мой хороший.

Я погладила собаку, почесала ему бока — он это любит. Теперь я до вечера буду пахнуть мокрой псиной.

— Хорошая собачка, ты хорошая собачка.

Он немного развеселился и, похоже, простил меня. Мы вместе вернулись к дедушке. Аякс наткнулся на огромную нору. Давно таких не видела. Похожа на барсучью, пахнет как барсучья, но барсуки в этих краях теперь редкость. Аякс радостно засунул нос прямо в нору — запах-то какой.

— А что там? — крикнула я дедушке, который уставился на маленький, ничем не примечательный кустик. — Пошли, Аякс.

Я потянула собаку за ошейник, а не то достанется его носу от разгневанного обитателя норы.

— Горошек, — отозвался дедушка. — Похоже на волосатый горошек, но может быть, и мутант. Посмотри, тут непарный листочек у основания.

Он отщипнул веточку и протянул мне.

— Давай сохраним.

Скучное растение. Но я положила его в банку и надписала: «Волосатый горошек (мумутан?)».

— Смотри, вот гусеница. Никогда не выводила бабочку из гусеницы?

Дедушка подцепил прутиком извивающуюся толстенную мохнатую гусеницу. Никогда таких здоровых не видела. Два дюйма, не меньше. (Вернее, пять сантиметров. Дедушка сказал, что настоящие ученые пользуются европейской метрической системой, и скоро все в Америке на нее перейдут.) Гусеница была покрыта толстым мехом и казалась плюшевой. Так и хотелось погладить ее, как кошку. Но я ученая, мне всю жизнь говорили, что мохнатые гусеницы больно жалятся. Только я не знала, просто больно или очень больно.

— Как она называется? — спросила я дедушку.

— Не знаю точно. Их несколько видов, и они похожи. Невооруженным взглядом не различишь. Надо ждать, пока она не превратится в бабочку.

— А они сильно жалятся?

— Потрогай, тогда узнаешь. Возникает интересный вопрос. Как далеко ты способна зайти ради любви к науке? Есть над чем задуматься.

Может быть, может быть. Или лучше дать кому-то из мальчишек пенни, пусть они трогают. Но тогда придется расплачиваться еще раз — точно попадет от мамы. Не стоит того.

— Давайте заберем ее домой, я ее выращу. Назову Пити.

— Кэлпурния, ты скоро убедишься, что не стоит давать имена подопытным объектам.

— Почему? — я засунула Пити вместе с веточкой в самую большую банку, литровую, с дырочками в крышке.

— Это мешает полной объективности наблюдения.

— Мешает чему, дедушка?

Но дед уже отвлекся, разглядывая какие-то следы.

— Лиса, наверно, — пробормотал он. — И, похоже, пара лисят. Это хорошо. Я боялся, что их всех уже выжили койоты.