Бауман Андрей Леонидович родился в 1976 году в Ленинграде. Окончил философский факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Литературный редактор журнала «Проект Балтия» (Санкт-Петербург). Стихи публиковались во многих журналах и альманахах и на сайте «Полутона». Автор книги стихов «Тысячелетник» (М., 2012). Лауреат премии «Дебют». Живет в Санкт-Петербурге. В «Новом мире» публикуется впервые.
Андрей Бауман
*
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
Благовещение
Возвеселись же, Мириам!
У самого дыханья Твоего
Господь:
вся юность мира
к Тебе дожизненно стремится в колыбель…
Кто назовется Божиим ребенком,
пока Ребенком человеческим, Твоим
не станет Бог,
пока не породнится с дыханьем этим,
став каждому единокровным Братом?
Как сделается смертный богом,
пока Господь еще не человек?
Под сердцем Моим
ветвится Лоза,
ширится время,
наливается Слово,
и когда созреет —
заострят из побегов цветущих
копье рая,
и возьмут иную часть,
рассекут надвое
и сложат крест-накрест,
и пригвоздят Ветвь,
копьем пронзят Плод.
Вот Лоза подвешена у дороги,
раскинула пробитые ветви:
Кровь виноградная льется,
и всякий идущий
утолит ею жажду,
и опьянится ею,
и будет жить,
и у смерти не станет крова.
Возвеселись же, Мириам!
Час древовестия у самых губ, Сестра.
Под сердцем бьется
Творящий все миры,
и Безграничный спит
в границах тела,
единого пока для Вас Двоих.
Ты будешь целовать Того, Кто Цель
для всех единственных,
Исцельный их,
и обнимать Того,
Кто души и тела в Свои объятья
привел, родив.
Ты будешь и кормить и пеленать
Того, Кто больше сущности и формы,
учить ходить
живое Научившего движенью,
склоняться над дыханьем
Того, Кто пламя в эту плоть вдохнул.
И даже если б
тот, первый, не поранился о древо,
о собственное естество стремглав,
не промахнулся
и не упал,
изрытый, до изнанки, наслажденьем,
простершись в боль, —
то и тогда
Бог сделался бы Первенцем Твоим
и Ты стояла б
вглубь служенья:
не за Себя — за всех.
Вселенная
обновляется Кровью.
Терпкий венок смерти
сплетён для Единственного —
корона царя,
нищего и нагого
к ногам сестер и братьев,
на порогах сердец,
от порога к порогу.
Коронарная боль Моя,
сжавшаяся и запертая.
Целая вечность
до дня веселья,
один-единственный миг…
Рождество
Стояла ночь на всем пространстве зренья,
густая, холодящая колени,
живот и губы, позвоночный шаг
затянутый. И воздух не дышал,
не двигался, прижавшийся к камням,
боясь в сухом песке пошевелиться,
в сухом остатке дня.
Там, в середине замкнутых земель,
лежал сведенный судорогой город,
где каждый дом второй — застывший крик,
желёзный вопль над искривленным тельцем
в багровой колыбельной тишине.
И прямо наверху, над этим криком,
всевластно расширялся жаркий свет.
И небо — в полстраны: а в нем не стынет
звезда, родясь у смерти на виду,
где трое шли по залитой пустыне
у звездной зги слепящей в поводу,
через пронизанный вселенной воздух,
колеблясь в хрупком мареве ночном —
внутри себя — вовне — собравшись с даром —
неся дары Младенцу всех нагих,
Чей лоб в терновых венчиках-потеках —
до века запекающийся хлеб —
еще горяч от материнских рук:
в них трепет наспех собранного бегства,
таимый в шелестении тепла,
внутри домашних шорохов ночных,
баюкающих далеко от дома,
в чужой, бесчеловечащей глуши,
когда сокрылся Берегущий мир,
как будто бы, и время шло с ножами
ржавевшего литья наперевес.
Там был их Царь, спеленывавший смерть
и от груди людской ее отнявший.
Он приглушенно был укрыт, впотьмах,
всеумаленный в тройственном изгнанье,
когда родительский тревожный сон
со сном существ, лишенных дара слова,
мешался. Было тихо. Он лежал
задворками, в глухом углу тряпичном,
вглубь надвое разодранных завес
под каждым сердцем, в каждом сочлененье
огня и глины, логоса и сот.
Младенец над биениями солнц,
от сотворенья Виночерпий пира,
родившийся, чтоб исчерпать вину,
войти насквозь в китовье чрево смерти
со всех сторон: творящий Океан,
очерченный внутриутробным ритмом,
пульсирующей искоркой грудной;
малейший всех, —
в крови, слезах, околоплодной слизи,
вниз головой, в нагой и полый мрак
оскаленный, — вошел смиренно Бог,
на свет раздвинув внутренности мира:
к перетворенью в огненной любви
невиданной,
невиданной и невозможной,
невыносимой — коже и сердцам,
свершаемым к становленью-древом-жизни-
новорождаемым
в исполнившийся пиршественный день
Via Dolorosa
Тело Мое роздано
разодрано до костей
одежда славы
в Крови
древо на спине
для всесожжения Сердца
для всесожжения воли
Отец, где же агнец для всесожжения?
Господь усмотрит
Господь усмотрел Себе Агнца
Себя-Человека
Сына Человеческого
Сына
оплеванного освистанного избитого
пришел час прославиться Сыну Человеческому
пришел час
пронеси эту чашу мимо Меня
но Я — Чаша
Чаша с Кровью мира
эй, Царь, сними Себя с креста
сойди сними с Себя крест
не оставь Меня, Отец
не оставь Меня
Адонай!
не оставь их
ибо не ведают что творят
радуйся, Царь
корона Царя
корона милосердия
милосердия
будь с ними до конца
Адонай!
Адонай!
Pieta
Теперь Ты умер,
Единственный Мой умер,
негордый Бог.
Как будто Оба выплаканы в камне,
насквозь, до глиняного утра,
в пространстве
не разделясь;
недвижно
лежишь ко Мне.
И пусть
не оттого Ты умер, что родился,
но был рожден, чтоб умереть, —
Я скорбь,
Праматерь всех скорбящих.
Ты сбросил славу —
всенаготу накрыть живых и мертвых —
и Сам остался наг.
Один как крест.
Или, Или! лама савахфани?
Ни ветра нет, ни слез.
Ты так доверчиво лежишь
(как время к груди приникло,
остановившись…),
но высохшее лоно
творить не властно.
Теперь запеленай Дитя,
баюкай, как тогда,
в начале дней,
ведь только миг прошел с тех юных пор.
Склонись над Ним, как раньше,
исток к Истоку,
земля к земле
и небо к небу,
здесь-и-терпенье — к неподвижной ране
незапертой,
светающая жизнь — над мертвым Богом,
над Спящим
в Своей окаменевшей колыбели
беззвучным сном:
ликуй, исторгнись
во всех —
на третий день
Он станет Первенцем из мертвых…
Крест
Крест
распростерт посередине мира
от безгранично развертывающегося неба
до исподней мякоти, огненных штолен земли
от края до края бескрайнего воздуха
пронизав все стороны света
от створчатой тишины моллюска до серафического огневидящего покрова
от пламени первого дня до сверхновой звезды обновления
Древо жизни
привито гвоздями к древу познания
на его горящем средокрестии Бог
смертожительствует по обе стороны смерти
каждое мгновение
прижигаемый железом к древесной наготе
каждое мгновение
разлучающийся со светом дыхания
каждое мгновение
перетворяющий естества
простертым на крестовине Телом славы
соединив все кровеносные горизонты мира
преломляя Себя во вселенскую трапезу
омывая Кровью Своей видимый и невидимый космос —
бегущей по венам всех живых и умерших,
сквозь пульсацию каждого молекулярного горизонта,
каждой напитанной причастной частицы
кресторадостным сердцем рассвета
наполняется приливающий мир
Воскресение. Литургия
В средоточии мира —
Качающейся человечьей колыбели —
Пылающий покой любви,
Неподвижное движение первоистока:
Во взаимопроникновенном, совершенном светообращении эроса
Дышат огнем,
Пребывающим внутри хлеба,
Неоскудимо преломляемым
Живоначальным огнем милосердия.
Не искали бы друг друга
В хрупких завязях настоящего,
Если бы уже не нашли
В том первоогне,
В повсюду явленном Теле Бога,
Окрест правящей молнии,
Созидающей сердце — из рассеяния —
В живой пламеносный горизонт,
Где второе сердце откроется
Внутри первого:
В пылающей зенице ока
Со-творя сказать мир, который поцеловал Господь.