«КОГДА РЕЧЬ ИДЕТ О ТВОРЧЕСТВЕ, ЧЕЛОВЕКА БЕРЕЧЬ НЕ НУЖНО»

Яковлев Лев Григорьевич – поэт, прозаик, драматург, критик. Последняя по времени издания книга – «В остатке» (М., «Арт Хаус медиа», 2010). Последний по времени спектакль – «Кот в сапогах и кошка в сапожках» (Одесса, театр Музыкальной Комедии, январь 2014 г.)

ЛЕВ ЯКОВЛЕВ

_*

«КОГДА РЕЧЬ ИДЕТ О ТВОРЧЕСТВЕ,

ЧЕЛОВЕКА БЕРЕЧЬ НЕ НУЖНО»

_{Что стряслось на белом свете,}

_{Что за топот, что за крик?}

_{Это Пете,}

_{Это Пете}

_{Не купили грузовик.}

Лев Яковлев. «Мурзилка», 1984, № 1.

Этого литератора принято опасаться. Рассказывают, что после некоторых его статей о современной словесности для детей и подростков (в самые последние годы он пишет их редко) — некоторые безутешные авторы рыдают в редакторских кабинетах на плечах своих издателей. Впрочем, отрыдав, они продолжают, всхлипывая, печататься и спешат навстречу своим тиражам и презентациям.

Он «поднимал руку» и на абсолютных классиков, позволяя себе говорить о непререкаемых именах и текстах в самом что ни на есть рабочем тоне, обнаруживая в иной безупречности — уязвимость.

Организаторы фестивалей и конкурсов детской литературы стараются не иметь с ним дела (кроме тех, что разделяют его бескомпромиссный подход, но таких почти не бывает).

В прошлом веке он много сил отдал телевидению: сначала писал сценарии для утренних «Будильников», потом вел программу «Хорошие книжки для девчонки и мальчишки», придумал проект «Детские анекдоты». Он просвещал, хулиганил, экспериментировал. Я отыскал в сети видеоматериал двадцатилетней давности: наш герой в программе «Спокойной ночи, малыши!» под рубрикой «Клуб интересных встреч».

Первое, что он делает, — это рассказывает Хрюше язвительный анекдот про него самого и его лохматого напарника Филю, обыгрывая слова «свинья» и «собака».

Казалось, что после знаменитой статьи Корнея Чуковского «Лидия Чарская» (1913) наша — назовем ее так — критика детской литературы уже не сумеет выделить из своих рядов человека, способного на мгновенное — а не на последующее — разоблачение в собственном цеху.

…На самом же деле этот enfant terrible детской литературы, один из отцов-основателей легендарного сообщества молодых писателей «Черная курица» — великолепный Лева (то есть уважаемый Лев Григорьевич) Яковлев — есть человеческий пример подлинно рыцарского отношения к профессии, которая по таинственному промыслу надолго стала его формой бытия и средой обитания.

В этом-то все и дело. Пусть даже я знаю, что сегодня он с головою погрузился в театр и с утра до ночи пишет пьесы да либретто для опер, которые успешно идут там и сям.

У Льва близится юбилей. Кстати, Яковлев — не единственный из детских писателей, кто встречает в текущем году свое шестидесятилетие.

Ведь он — из плеяды, и ему есть что вспомнить.

А еще я сердечно благодарю нынешнего гостя «Семинариума» за то, что он принял наше предложение — попробовать обойтись в этом интервью без конкретных имен в «горячих точках». И пусть этот формат нам выдержать не вполне удалось, — верьте, мы старались.

— Я воспользуюсь нашей встречей и попробую кое-что проверить в вашей биографии. Вот, рассказывают, что Вы без конца готовы переделывать свои старые тексты и при публикациях вторгаетесь в стихи даже на стадии оригинал-макета.

— Такое бывает. У меня и в театре, кстати, случаются конфликты с композиторами и режиссерами: артисты уже выучили, а я переделываю. Ну, раз я могу написать лучше, почему же не переделать (смеется)?

— Некоторые считают, что, переписывая, Вы ухудшаете свои тексты.

— А вот великая Евгения Оскаровна Путилова^[1] так не считает. Недавно из Питера позвонила девушка — редактор трехтомника «Русская поэзия — детям», и прислала мои старые тексты, которые идут в третьем томе, — на проверку. Ну а поскольку автор их уже улучшал, я принялся по телефону подробно диктовать поправки. Через час позвонила Евгения Оскаровна и сказала, что такого никогда еще не было — «чтобы поэт, которого я печатаю, вдруг принялся переправлять свои стихи». «Обычно я против этого, — сказала. — Но в вашем случае поправки принимаю, тем более что стихи стали лучше». Мы же меняемся, а стихи тоже живые — как им не меняться?..

Я сейчас вспомнил, у меня в «Черной курице» был верстальщик, у которого на визитной карточке было написано «улучшатель». Умно.

— В конце прошлого года не стало Якова Акима — одного из последних могикан «старой» детской литературы, замечательного поэта. Вы ведь были в его семинаре когда-то? Давайте вспомним этого человека.

— Я благодарен, что вы спросили о Якове Лазаревиче. Мне бы хотелось высказаться о нем — чего, увы, не удалось сделать (по независящим от меня обстоятельствам) на вечере его памяти в Республиканской детской библиотеке.

Без Акима меня как детского писателя просто не было бы. И он меня, кажется, любил. Точнее — я был одновременно любим и ненавидим.

Потому что «моменты любви» и ссоры чередовались.

Я ведь пришел на этот семинар совсем не как детский поэт. Я крутился тогда среди метаметафористов — Алексея Парщикова, Игоря Жданова, Юлия Гуголева, Андрея Туркина, Лены Романовой, Гали Сергеевой, Игоря Иртеньева. И вот какой-то мой пустяшный детский стишок Лена Романова показала дочери Акима, и я получил совет — отнести тексты мэтру. А мне в то время детская литература была совершено не интересна, хотя многие книжки нравились: «Питер Пэн», «Мэри Поппинс», «Король Матиуш первый», «Фердинанд Великолепный», «Маленький оборвыш», «Республика Шкид». Меня волновала любовь (по-другому не назовешь) этих чудесных писателей к детям. Они любили ребенка в себе и вовне очень искренне и весело, вот какая штука. А для меня Любовь и Искренность — достоинства важнецкие!

Но сам я в детскую литературу, повторяю, не собирался.

…В тот день кто-то из семинаристов заболел, и я пришел со своей пригоршней стишков, которые мне тут же предложили прочитать вслух. Когда я закончил, началось что-то страшное: что это, мол, за «вспышки» такие — без конца и начала. Разгром, каких я и не видывал. Ну, думаю, психи какие-то. Аким все это слушал-слушал, а потом вдруг и говорит, что стихи — хорошие и что завтра он отнесет их в «Мурзилку». Я как раз про Петю и грузовик прочитал, кстати.

Тут воцарилась трагическая пауза, которая, думаю, уже тогда пробудила во мне желание писать пьесы. Я вам больше скажу: Аким предложил мне помочь составить мою первую книжку. Ну, это была уже полная катастрофа: ведь ни у одного из участников семинара, кажется, книг еще не было.

Правда, из-за моей стервозности этот «книжный» сюжет состоялся лишь спустя восемь лет. Хорошо еще, что Аким был человек отходчивый.

Как я могу к нему относиться? Боготворить и благодарить. Но подружиться я с ним так и не сумел. Зато подружился с его друзьями, Сергеем Ивановым^[2] и Юрием Кушаком. Для меня позвонить Акиму было — как позвонить кардиналу. Помню, после очередной ссоры я выспрашивал у Сергея Иванова, звонить или нет. Сережа хорошо ответил: «Если ты не знаешь, звонить или не звонить, непременно звони». Отличный совет! Я позвонил — и наступило радостное перемирие. Я плохо дружу с великими, потому что ненавижу приставать. То же — и с Арсением Тарковским, и с Роланом Быковым, и с Юлием Кимом: мог бы сдружиться, они ко мне благоволили. Но это нечестно: кто я и кто они?

— …А как к Вам отнеслись после всего акимовские студийцы? Я имею в виду, после Вашей «неугомонности».

— По-моему, с опаской. Как к человеку неадекватному, который зачем-то сознательно вредит самому себе. Но не все. Кому-то я стал интересен. Да и они мне. Я понятия не имел, что в детской литературе можно так свободно и талантливо творить. Кстати, те, кого вы называете «студийцами», это такие люди были как Марина Москвина, Борис Минаев, Владимир Друк, Андрей Усачев, Тим Собакин, Юрий Нечипоренко, Марина Бородицкая, Сергей Седов, Александр Торопцев, Ксения Драгунская, Александр Дорофеев. Да!.. А Сергей Иванов — просто изумительный писатель и верный друг. Его роман «Из жизни Потапова» я читал, рыдая, всю ночь. Ну а Юрий Кушак — это больше, чем друг.

…Яков Аким оказался, помимо прочего, первым — а может и единственным — писателем-эстетом.

— Он все делал красиво?

— Абсолютно все. Красиво ел, красиво пил, красиво одевался, красиво улыбался. Он был настоящим аристократом. Вел себя как потомственный московский дворянин. Бывало, что он и взрывался, и как взрывался! — но это случалось не из-за внутренней грубости, а из-за непереносимости им какой-нибудь литературной халтуры. Не равняю себя, естественно, но у меня точно такая же реакция.

И еще я скажу: Яков Аким недооценен как изысканный «взрослый» поэт.

Итак, публикация моя в «Мурзилке» состоялась: стихи про Петю (только что рожденного моей женой Фаей) с грузовиком и про снежные комья^[3]. Это до сих пор самая любимая моя публикация. И сделал ее Аким.

А ведь к нему пришел не блатной какой-нибудь. Пришел неизвестно кто, а он и говорит: завтра отнесу в редакцию, книжку составлю…

— Знаете, перед тем как я спрошу Вас о «Черной курице» (без нее нам никуда), я все же напомню Вам, Лев, кем Вы считаетесь. У меня даже родился такой устойчивый драматургический миф в голове: приходит к Вам журналист брать интервью и для начала спрашивает: «Скажите, Лев Григорьевич, а почему Вас все боятся?»

— Если речь идет о личных отношениях — тут можно и нужно быть тактичным. Человека нужно беречь. Но когда речь о творчестве, беречь человека не нужно. Творец должен улучшаться, должен учиться понимать, что он идет куда-то не туда, и об этом надо говорить ему прямо. Что я всегда и делаю.

Вы без меня знаете, какое количество врагов я себе таким образом нажил.

Но мне ведь эта «слава» совсем не нравится, я испытываю от нее только чувство неловкости. Бывало, ко мне подходили люди: «Знаете ли вы, какую травму нанесли, выступая там-то и там-то?» Ну и что за радость: вот, нанес человеку травму, у него что-то разладилось, может быть, он даже бросил писать. Но ведь дело наше очень серьезное — каждая напечатанная строчка закладывается в подкорочке ребенка, и от нее зависит, будет ли выросший ребеночек говорить и писать по-русски, или как… ладно, договорились — без фамилий.

И все же я никогда не начинаю сам. Меня просят высказаться. Меня провоцируют, а я отзывчивый. Кроме того, всегда хотелось понять, как именно развивается деградация творчества, как происходит это вырождение словесности в графоманскую мертвечину, где нет ни жизни героя, ни жизни слова. Иногда эта графомания умелая. Чуть ли не образцовая.

— То есть так чисто подметено, что хочется плюнуть? И что значит «образцовая»?

— …Графоманы считают, что можно писать все и обо всем. И делают это «холодными руками». Пишут, не переживая вместе с героями, не ликуя с ними, не впадая в отчаяние. Не затрачивая себя. Это для графомана просто такой труд, решение новой задачи, в которой, как правило, нет жизни. Я уяснил закон — если ты не волнуешься, когда пишешь, и читатель не взволнуется.

И еще — мои мозги с детства устроены так, что хочется разобраться: почему я от этого сочинения получаю удовольствие, а от этого — нет. Интересно очень.

И все же я стал сворачивать писание резких статей: приходили угрозы, что мне и «Черной курице» «перекроют шланг». Слава Богу, я оказался трусом и мы продолжили готовить хорошие книжки.

— В Интернете я прочитал, что в рамках работы редакционно-издательского центра «Черная курица» вы подготовили несколько сотен книжных макетов и выпустили несколько десятков книг молодых писателей — в лучших отечественных издательствах. Это так?

— Так и есть. И авторских книг и сборников. Помню, например, полсотни книг серии «Волшебство», в которых Сергей Седов пересказывал сказки народов мира. Это что-то невероятное. А серия «Новые стихи», «Новые сказки», «Новые истории»! А серия «Веселые истории веселых писателей»! А мой любимый журнал «Вовочка»!.. Многое было когда-то…

— А что бы Вы сегодня взяли из сделанного «Черной курицей» на необитаемый остров?

— «Солнце на потолке» Олега Кургузова^[4]. Книга получила в свое время Международную литературную премию Януша Корчака — самую престижную из тех, которую российские детские писатели когда-либо получали, — «с той стороны».

Вот эту книжку взять куда бы то ни было — просто необходимо.

Как и сочинения покойного ныне Коли Ламма^[5]. И уехавшего в Америку Володи Друка. И странствующего по жизни Германа Лукомникова (Бонифация). Это — из стихов…

Знаете, Олег Кургузов был важнейшим человеком в нашем общем предприятии. Он мог стать лидером. К нему все хорошо относились, у него получалось. В память о нем «Издательский Дом Мещерякова» выпустил недавно чудный двусторонний том: «Сказки Олега» и «Сказки об Олеге».

— А кто придумал само название «Черная курица»? В какой момент это все появилось и утвердилось?

— Мне кажется, что отсчитывать надо от того дня, когда главный редактор «Пионера» Анатолий Мороз, подготовленный Колей Ламмом и Володей Друком (оба работали тогда в журнале), — собрал нас в своем кабинете. Явился весь бомонд: Андрей Максимов, Сергей Седов, Григорий Кружков, Марина Москвина, Марина Бородицкая, всех не упомнишь… И мы предложили Морозу отдать под наши замечательные сочинения отдельный номер «Пионера»! На дворе стоял конец 1980-х. Это и было началом «Черной курицы». Кажется, тот номер «Пионера» начинался с портрета Ленина. С нами тогда очень активно работала критик Лола Звонарева: пропагандировала, возила по городам и весям — мы много выступали, сплачивались.

— Вам, вероятно, казалось, что ситуация в детской литературе после этого сильно изменится?

— Многие из нас считали, что когда вокруг столько талантливых людей — надо как-то объединиться. Для чего? Отчасти для того, чтобы пробить позорную стену молчания вокруг нас, воздвигнутую тогдашними «литературными генералами». Ведь они без конца твердили, что никаких молодых писателей — нет, печатать, мол, некого. А мы нашими действиями хотели им показать, что мы — есть. Что есть, кого печатать. (Кстати, нам тогда легендарный детский календарь «Звездочка» дали).

Конечно, мы были смешными людьми. Этих людей, защищавших свои тиражи, было не переубедить. На Бюро Детской секции на меня (я собирал тогда рукописи молодых для совещания), прочитавшего вслух десяток ныне классических стишков и рассказиков, набросились буквально все (кроме Романа Сефа).

Они вопили: «Плохие стихи! Плохой Хармс! Прекратить безобразие!» Что грустно: среди призывающих к моему немедленному изничтожению был кое-кто из акимовского семинара. Они вероятно решили, что пробил час со мною заканчивать. Но Роман Сеф, умный и справедливый, прервал вакханалию.

Но дело уже сдвинулось.

— А что вам лично эта «Курица» принесла? Не в материальном, конечно, смысле.

— Мне очень нравилось, что я дружу с талантливыми людьми и отвечаю за то, чтобы в книгах, имеющих гриф «Черной курицы», публиковались только талантливые сочинения. Я считал, что не имею права публиковать кого-то «по знакомству», «по дружбе» и т. д. Из-за этого разладились отношения со многими. Но это были восемнадцать лет счастья.

Графоманы, конечно, шустрее и успешнее. И сейчас и тогда. Они смеялись над нами — посмотрите, мол, на ваши тиражи и наши, ну и кто тут писатель? Бедные, они живут сегодняшним днем и не подозревают о неизбежном забвении.

Но, знаете, есть классная идея, в которой убедила меня «Черная курица». Это литература для детей и взрослых (так, кстати, было написано на обложке первого моего альманаха «Кукареку»). Такая литература, которую с удовольствием читают и те и другие. Не «шесть плюс», не «двенадцать плюс», а «сто минус». И вот теперь, когда я пишу пьесы, это и происходит. Спектакли смотрят и те и другие одновременно. «Съедобные сказки» и «Повелитель мух» в театре имени Наталии Сац, «Пиноккио» в театре имени Бориса Покровского, «Анна Каренина» и «Плаха» в театре под руководством Геннадия Чихачева.

А что касается «Кота в сапогах и кошки в сапожках» в Театральном особняке и Одесском театре музыкальной комедии, так я не знаю, кто больше получает удовольствия. Искусство не имеет возраста.

То же — и в Лаборатории для одаренных детей в знаменитой детской библиотеке — «Гайдаровке», в Ружейном переулке. И на детском конкурсе «Волшебное слово». Литература не имеет возраста в любом смысле.

— Теперь я задам болезненный вопрос. После «Черной курицы» в стране проводились (проводятся и ныне) более или менее масштабные конкурсы, учреждались и учреждаются всевозможные премии в области детской литературы и так далее. Ваша позиция — перпендикулярна этим процессам почти всегда. Почему?

— Потому что я никак не могу дождаться неангажированного проекта — свободного от выдачи премий «за вклад», за «потому что нельзя не дать», за «его знают наверху». Или — за «он (она) так долго работали на этой ниве!», за «дети выбрали» (а кто выбрал детей?) и так далее. От этих массовых самоуговоров и самогипнозов внутри жюри и экспертных советов. От «неизбежной» корпоративности. От «умения договариваться».

Знаете, в рамках нашей идеи о сегодняшнем миролюбии я просто отсылаю вас к моим статьям «Крах заветной мечты» (2011) и «Новая поэзия для детей. Финал» (2013), опубликованным московской «Библиотекой в школе» и питерским «Вестником детской литературы». Они, говорят, есть и в сети.

…Хорошо, давайте учредим премию «На проживание заслуженному литератору».

Только не надо печатать его книги под лейблом «Национальная премия». Это антипатриотично: это предательство одновременно и литературы и родины.

«Заветная мечта», мир ее праху, издавала книги лауреатов тиражом 150 тысяч. В каждую, представьте, библиотеку.

150 тысяч — чего? Вы почитайте, что всплыло «благодаря» этой мечте — на поверхность.

Я, конечно, получаю за все это по мордам. Но заметьте: после моих статей о той же «Заветной мечте» — никто публично не возмутился и в суд не подал.

Знаете, почему? Потому что это тотально цитатные статьи. Я начинаю цитировать с первой же страницы того или иного премиального сочинения.

Так бывало и когда мне попадали в руки книги лауреатов других премий. Например, премии имени Сергея Михалкова. Я просто зачитывал текст вслух — тем людям, которые хлопотали о включении его в престижную издательскую серию. Далее следовала немая сцена с разинутыми ртами. Просто никто не читает эти «премиальные» книги. Так стоит ли удивляться известиям о том, что в некоторых региональных библиотеках еще не потерявшие вкуса работники культуры понемногу утилизуют эти «бестселлеры»: сжигают их втихую. Объясните мне, кому нужны эти дикие тиражи под «национальным» соусом?!

— Но ведь не все же настолько тотально. Я сам работал экспертом в той же «Заветной мечте», встречались и весьма удачные сочинения.

— Минуточку! Они не стали книгами. А те, которые стали, были хороши и до того. Я имею в виду, скажем, «Детство Левы» Бориса Минаева.

Вы что, хотите послушать цитаты из остальных?

— Да нет, лучше в другой раз.

— Эта в лучшем случае «середнятинка» — портит вкус. Появился новый вид литературы: «ни для детей, ни для взрослых». Кстати, крепкие середняки не менее вредны, потому что они приучают детей к тому, что их продукция якобы является литературой.

— Вы мне рассказывали нечто невероятное: что книга Олега Кургузова «Солнце на потолке», подготовленная «Черной курицей» и выпущенная издательством «Белый город», — оказалась убыточной…

— Ну да! Одна из самых светлых детских книг. Из-за нее в том числе (и из-за Сергея Седова, и из-за Юрия Вийры, и из-за Валентина Берестова) — закрыли серию.

— …то есть — закрыли из-за книги, получившей самую престижную в своем классе международную премию.

— Увы, мы так и не научились шустрить. … А вот они умеют. Знаете, как это бывает? Сначала приходят в издательство и говорят: давайте мы вам за пять копеек напишем про животных, про математику, про космос, про политику, про толерантность, про природу, про что хотите. Можем в стихах, а можем и прозой — как угодно. И получают заказ, потом еще, и пошло-поехало. Когда у них накапливается эта макулатура, они идут в другое издательство, покрупнее, достают из чемодана несколько килограммов книжной продукции и говорят: смотрите, какой на нас спрос, а вы почему нас не печатаете?

И самое страшное, что «спрос» со временем действительно появляется. Торговля! Она любит незамысловатость, граничащую с дебильностью.

И родители, увы, любят — им тут все понятно и рифмы знакомые. Продавцов начинают спрашивать: «…вот этот, как его, …Пупкин что ли, ну, который писал про муравьев и планеты… Короче, мы брали его у вас на Новый год, — есть еще?» Взрослые редко смотрят на качество, их интересует прикладная сторона: чтобы «к празднику», чтоб «про маму», «про Родину», «про Новый Год» — это вообще золотое дно.

А еще есть такие персонажи — они под сирот работают: не дайте погибнуть. Очень действует на возрастных дам-редакторш.

У Олега Кургузова ничего этого не было. Был всего лишь чистый и веселый талант.

Но, знаете, графоманы — не единственное зло. Мой духарной журнал «Вовочка», где работали лучшие карикатуристы и печатался весь цвет нашей детской литературы, был убит всепожирающим глянцевым «диснеем». А что вы хотите: красивая печать, призы, барби, комиксы всякие. Я не смог с этим соперничать и на всю жизнь запомнил слова режиссера-мультипликатора Эдуарда Назарова о Микки Маусе: «Эта мышка всех нас съест».

— То же, насколько я понимаю, — и в поэзии для детей. Рынок, говорят, завален стихами сверхвостребованного Владимира Степанова (наберите в «Яндексе» — «Степанов для детей», нажмите «картинки» и можно падать со стула). Впрочем, мы договаривались не называть имен.

— Я-то слово свое держу. Знаете, за кого сердце болит? За тех, кто пришел в детскую литературу — сейчас, кто не умеет шустрить, и без кого детская литература не интересна. Давайте назовем несколько таких имен?

— Тогда начните, пожалуйста, с поэзии.

— Настя Орлова, Галина Дядина, Дина Бурачевская, Анна Игнатова, Евгения Коробкова, Татьяна Фролова… Все — женщины. Какой-то женский прорыв.

Прозу я хуже знаю, но возьмите хотя бы Асю Петрову или Аю эН с ее «Библией в СМС-ках». Это же совершенно новая история!

— А Жвалевский и Пастернак?

— Здесь мы вступаем на поле разделения собственно «литературы» и «беллетристики» (я — разделяю). Названные и помельче — с моей точки зрения — беллетристы. Но без них — никуда, они и читаются легко, как с горки катишься…

Обижаться не следует, Чарская и Роулинг — тоже беллетристы, а какой успех!

И сколько денег!

Важно понять вот что: новых талантливых авторов, новые талантливые книги надо продвигать так, чтобы они были в каждом магазине.

Помогать надо активнее, иначе, несмотря на все усилия Михаила Яснова, который делает это в Питере, группируясь вокруг «Детгиза», или Юрия Нечипоренко с его серией «Для тех, кому за 10» (издательство «Жук») или Ирины Балахоновой («Самокат»), — к нам придет какой-нибудь условный «Андрей Сметанин». А он придет, это «золотое перо», этот «серебряный ручеек» (так называются премии реального Сметанина, на полном серьезе). И «эта мышка всех нас съест».

Кстати, Олег Кургузов буквально вытащил из интернета таких писателей как Валерий Роньшин, Артур Гиваргизов, Игорь Шевчук, Игорь Жуков, Сергей Георгиев, Михаил Есеновский.

И еще — противореча самому себе, я хочу поддержать одно важное начинание, тем более, как я слышал, у них сейчас не все гладко. Я — о конкурсе «Книгуру».

— Там есть феномен детского голосования.

— Это как раз не панацея, корпоративность все равно присутствует. Как и в премии имени Чуковского, в которой вы сами трудитесь, уж извините.

Но из тех конкурсов, которые я знаю, эти два — лучшие. В «Книгуру», в отличие от «Заветной мечты» — есть реальные открытия, обогащающие нашу литературу, двигающие ее вперед. Если «Книгуру» исчезнет — это станет шагом назад. Следующий конкурс будет наверняка более низкого качества.

— Последний вопрос. Как вы поддерживаете контакт с сегодняшними детьми? Через Литературную Лабораторию в «Гайдаровке»? Я помню, как вы приходили с ребятами на «Эхо Москвы», в программу «Открывашка», как они читали отрывки из своих сочинений. Было интересно.

— Да уж, они меня каждый раз будят и будоражат своей энергией и талантом.

Но есть еще одно поле для общения. Каждое лето я уезжаю в такой спортивный детский лагерь и делаю вид, что я тренер по бадминтону. Вокруг меня крутится вся эта шпана — от десяти до пятнадцати лет. Они ругаются (иногда очень смешно), переживают и психуют (бадминтон очень азартный вид спорта). Они ранимые и одновременно замкнутые существа, которые хотят, чтобы их любили, и сами хотят любить. Они такие романы крутят — Ромео и Джульетта отдыхают! Они ничего не читают, говорят междометиями и сленгом (иногда очень точным), каждый закрыт в своей условной «ракушке».

И вместе с тем, под этой скорлупой, там, в глубине, у каждого — жемчужина. Я учусь их узнавать и понимать, тем более они меня не замечают, я — как дерево, растет себе и растет, «тренер-Лева». Уезжаю в Москву не прощаясь — так легче.

P. S. Выходя из кафе, где состоялась наша беседа, мы распрощались и пошли в разные стороны. У Льва Григорьевича из сумки торчала рукоятка ракетки: очевидно, на свое интервью он пришел с тренировки. А может, и шел на тренировку. А может, и то и другое. Кстати, в Интернете я прочитал, что «скорость полета волана после удара профессионального спортсмена достигает 414 км/ч, что является абсолютным рекордом скорости полета игрового снаряда».

Беседовал Павел Крючков

За помощь при подготовке этого разговора к печати благодарю Юлию Рогатко и сотрудницу Государственного литературного музея Татьяну Князеву.