Лукьянова Ирина Владимировна родилась в Новосибирске, окончила гуманитарный факультет Новосибирского государственного университета. Преподает литературу в московской школе «Интеллектуал». Автор биографии Корнея Чуковского в серии «ЖЗЛ» и пяти книг прозы. Повесть «Стеклянный шарик» заняла третье место на конкурсе подростковой литературы «Книгуру» в сезоне 2012 — 2013 г. Живет в Москве. В «Новом мире» публикуется впервые.
Сохранена авторская пунктуация.
Ирина Лукьянова
*
ВМЕСТО БАЛЛАДЫ
Царь с царицею простился,
В путь-дорогу снарядился,
И царица у окна
Села ждать его одна.
Или же:
Эрмий, наш вестник заботливый, нимфе прекраснокудрявой
Ныне лети объявить от богов, что отчизну увидеть
Срок наступил Одиссею, в бедах постоянному; путь свой
Он совершит без участия свыше, без помощи смертных.
Вот песочный терапевт говорит про принципы терапии
Принципы довольно простые:
В этой коробке песочек, можно строить свои миры
В процессе игры,
Можно рассказать сказки и истории.
А в теории
Твое творчество, чем более вольготное,
Тем больше выдает терапевту твою подноготную.
И еще одно:
В этой коробке голубое дно.
Кому надо — море, кому надо — река.
И весь мир из песка.
И куклы тебе в руки
Ну, если не боишься, что все эти штуки
Расскажут твою страшную тайну
Нечаянно.
Не в порядке терапии, а в порядке творческого эксперимента
Устроим в коробке по потребностям момента
Царство, в котором царевна скучает, шьет и вяжет,
За весь день никому слова не скажет,
Сказать-то некому: заперта в башне
«Ффу», только и сказано за весь день вчерашний,
Ну и за сегодняшний — «где ж ты, мой свет?»
Экспозиция заканчивается, пора двигать сюжет.
Завязка: царевич на белой коняшке скачет через чащобу
Проведать в башне свою зазнобу.
Он совершил подвиг, убил дракона
Совершенно законно,
Искупался в драконьей крови,
Теперь едет признаваться в любви.
Тут пропуск, потом свадьба, мед-пиво пил, по усам текло, в рот не попало,
Поэт был пьян, болтал что попало,
Был изгнан в глухую провинцию у моря,
Много лет ничего не писал от горя,
Когда был прощен и явился назад — у царя с царицей уже сын и дочка,
Сыну шесть, дочке четыре годочка,
Царь мудр, златобород, судит праведно, рассуждает здраво,
Милости раздает налево и направо,
Верен в дружбе, беспощаден к врагам, любит жену.
Царица протягивает руки свои к прялке и персты к веретену,
Пурпур и виссон одежда ее, и семья ее не боится стужи,
Потому что обута и одета, и в жене уверено сердце мужа.
У поэта случился запой, пропускаем еще страницу,
А на следующей странице прилетают черные птицы.
Они несут плохие вести.
У царицы сердце не на месте.
Царь покидает страну,
Собирает флот, идет на войну.
Дети плачут, жены ревут, царица на городской башне
Озирает заплаканными глазами огороды и пашни,
Видит дым вдалеке и кровавый закат.
Плачет и заклинает стихии, чтобы муж вернулся назад.
Еще говорили, что обернулась зегзицей, грянувшись оземь,
Но врут, конечно. Дальше бесконечная осень,
Плохие вести, гонцы умирают у порога,
Выкрикнув напоследок — нас мало, а их там много.
Шторм выбрасывает обломки кораблей с местным узором.
Царица на башне сверлит небеса отчаянным взором.
Дети растут и дерутся, царевич рвется воевать,
Царевна ябедничает и прячется под кровать.
Царевна капризна, царевич обидчивый задавала.
Царица печет хлеб, добывает шерсть и лен, изготавливает покрывала,
Притащила себе ткацкий станок в покои
И по ночам пытается выткать что-то такое
Эпическое — жизнь свою, что ли, в полоске ткани.
Ни шиша не получается, потому что не садись не в свои сани.
Что наткала — распустит, потом начинает сначала.
Поэт протрезвеет, вымарает два листа, бродит по берегу у причала,
Ищет рифму, будто обронил в полосе прибоя, она не дается, а море смеется,
Потому что море всегда в таких случаях смеется.
Блещет вспышками, как олимпийский стадион, хихикает, облизывает
деревянные сваи,
Кидается дохлыми медузами, оно-то все знает,
Да нам не скажет.
А не больно-то и хотелось.
Царю о ту пору уже не пилось не елось,
Отвоевалось, пора домой, от армии уцелели три калеки,
Хорошо хоть живой, хотя еле живой, поднимите мне веки.
Потому что война — это не сплошное геройство,
А сплошное постравматическое стрессовое расстройство.
Царь идет назад через пол-Европы, полземли, через погранзоны, блокпосты
и таможни.
Царя пропускают, потому что ему теперь все можно,
Потому что ничего уже не нужно и ничего не страшно.
Царица каждый вечер уговаривает стихии на башне.
Царь сносил три пары железных сапог, сгрыз три железных хлеба
Царица плакала и смотрела на небо
Дети выросли и смотрят в разные стороны
Над страной летают вороны и вороны
Шлюпку царя на берег выбросили волны
Он вернулся пространством и временем полный
Сидит на берегу его царица
Перед ней разбитое корыто.
Они вообще друг друга не узнали.
С одной стороны — десять лет, десять стран, два ранения, тиф, плюс еще
Цирцея.
Шел-шел, наконец дошел, неужели же во дворце я?
С другой — десять лет, пятнадцать кило, седина у корней волос.
Кто кого первый узнает, вот вопрос.
Поэт в ужасном возбуждении бегает вокруг дворца.
Тащит за руку царевича, чтобы шел узнавать отца.
Но царевич Телемак
Сидит уткнулся в свой новенький Мак.
Царевна заперлась в покоях, второй час с подружкой базаря.
Триумфальная картина «возвращение государя».
Поэт напился с горя, увы,
Поэтому пропускаем еще полторы главы.
Они сидят в покоях у царского ложа на спиле масличного древа
Он сам спилил его, когда он был златобородый муж, а она златокудрая дева
У него тяжелые складки у рта, у нее тяжелые веки
У него тяжелые руки у нее тяжелое сердце
Они смотрят друг на друга им тяжело повернуться друг к другу
Они смотрят друг на друга и постепенно превращаются в камень
Он не может говорить про фронт она не может про тыл дети вообще ничего не могут
Боги ушли пировать на Олимп и в данном случае не помогут
Потому что мы тебе его привели с войны а дальше уже сами.
Ну вот они теперь и молчат часами
Поэт сначала хотел по привычке напиться
Но посмотрел-посмотрел и отправился на пристань топиться
Потому что два раза не войдешь в одну и ту же реку
Потому что никто никуда ниоткуда не может вернуться.
Тут, правда, ласточка прилетела, говорит, погоди, успеешь еще к вечному
покою,
Иди во дворец, говорит, там такое.
Идет. Царица плачет, царевна в опочивальне кидает предметы,
Царевич повернулся спиной, царь берет весло и уходит бродить по свету
Где ему чувства есть уголок или хоть издательство «Военные мемуары».
А море в волнах синего муара
В пене кружев в солнечных зайцах в морских коньках и затейливых рыбках
В ослепительных брызгах вспышках улыбках
Море дышит шуршит поет баюкает качает
Никаких трагедий принципиально не замечает
Поэт проплакал два дня, вышел к морю, нахмурилось серое море.
Где-то лодка с царевичем болтается в сером просторе.
Царевич теперь новый царь, у него военный союз, он важен и горд.
На другом корабле царевна плывет с женихом в его неведомый город.
Иди и умри, поэт, Гомера не переплюнешь.
Отставной царь с веслом на плече переходит Рифейские горы
Перед ним серое небо и степь, позади его море.
Царь идет поглядеть, чего на свете творится
А на берегу стоит его царица
Перед ней разбитое корыто
А она плевать на него хотела
Она стоит себе смотрит в серое море
Ветер треплет ее серую юбку
В ее серых глазах лучи и серые брызги
На сером лице соль пигментные пятна и ветер
На губах трещины и немного улыбки
Потому что счастья нет но есть покой и воля
Море съедает хижины и кипарисы
Море слизывает дома и олимпийский Сочи
Море равняет песок для следующего клиента
Скажи ж, терапевт, какая дурацкая сказка.