ПЕРИОДИКА
«АПН», «Аргументы и факты», «Аргументы и факты — Петербург», «Букник», «Взгляд», «Власть», «Гефтер», «Известия», «Искусство кино», «Коммерсантъ Weekend», «Культпросвет», «Литературная Россия», «Московские новости», «Новая газета», «ПОЛИТ.РУ», «ПостНаука», «Православие и мир», «Российская газета», «Русский Журнал», «Русский репортер», «Свободная пресса», «Теории и практики», «Топос», «Частный корреспондент», «Colta.ru», «Homo Legens»
Роман Абрамов. Музеефикация советского: историческая травма или ностальгия? — «Гефтер», 2013, 22 января <http://gefter.ru>.
«Вещественная избыточность „народных музеев” советского при наивной одномерности трактовки этого периода как безоблачного времени свидетельствует о подсознательной неопределенности „нарративного шаблона”, касающегося 1960 — 80-х годов. Сакрализация и символизация вещественного мира той эпохи не произошла, во-первых, потому, что многие предметы находятся в повседневном обращении и не рассматриваются как „музейные объекты”, во-вторых, создатели музеев не знают, как классифицировать эти свидетельства эпохи. Можно ли рассматривать школьную форму как иллюстрацию тоталитарной сущности советского режима или как торжество модели „социального государства”? Как следует интерпретировать сувениры с космической тематикой — как проявление гегемонических устремлений СССР или как торжество советской науки? <...> Поскольку общество не обнаружило достаточной воли к объективной рефлексии относительного этого исторического периода, то и музейные специалисты, и „народные музейщики” ищут точку опоры в собственных воспоминаниях и массовой мифологии».
Антижурналист. Беседу вела Анна Рудницкая. — «Букник», 2014, 9 января <http://booknik.ru>.
Говорит Александр Иличевский: «Понятное дело, область незнания растет вместе с областью знания, но на мой молодой взгляд, все люди были на одно лицо, особенно если они не занимались теоретической физикой. Поэтому меня всегда тянуло к пустошам. У меня есть такой небольшой роман „Ай-Петри” — как раз про метафизическую жажду, выраженную в яростном погружении в пространство, в таком соитии с ландшафтом. Не любви к природе, а соитии с ландшафтом — чувствуете разницу?»
«Все связанное с настоящим, все „актуальные проблемы” интересуют меня все меньше и меньше. Что касается России, например, я просто не хочу в этом разбираться. Я это уже много тысяч раз в своей жизни видел, я знаю, из чего это состоит. И это настоящее меня совершенно не интересует, меня интересует будущее. <...> Будущее России и будущее мира — в этом смысле я отъявленный футурист».
Андрей Аствацатуров. «В Петербурге писатель обязан быть интеллектуалом». Беседу вела Екатерина Стекольщикова. — «Аргументы и факты — Петербург», 2013, на сайте — 26 декабря <http://www.spb.aif.ru>.
«Этот образ поэта как вдохновенного безумца придумали романтики, но их эпоха закончилась около 150-ти лет назад. Литература, с уходом романтиков, вернула себе право быть профессиональным ремеслом. И следовать старым мифам, пусть даже нелепо укоренившимся в повседневном сознании, не стоит. Как раз прилив сил, который ощущает писатель, желание писать, творить, связано с тем, что в нем причудливым образом пробуждаются голоса его литературных предков. Незрелый автор, который пишет как будто „от себя”, „из души” не осознает природу этих голосов. А зрелый прекрасно понимает, чьи это голоса и многократно проверит и перепроверит свой порыв, огранив и ограничив его».
Ольга Балла. «Блаженная иллюзия преодоления собственных границ». Интервью с человеком, который необыкновенно много читает. Беседу вел Дмитрий Бавильский. — «Культпросвет», 2014, 17 января <http://www.kultpro.ru>.
«В кино, как, кстати, и в музыке, и в театре — в динамичных искусствах, обладающих своей скоростью и своим временем, — у меня вызывает внутреннее сопротивление то, что это время и эта скорость диктуются, навязываются моему восприятию, а письменный текст можно воспринимать в индивидуальном, всякий раз изменчивом ритме».
«Я бы сказала, что мне не хватает не столько текстов как таковых, сколько культурообразующих фигур определенного типа: больших мыслителей, масштаба, скажем, Александра Пятигорского или Григория Померанца, мощных теоретиков культуры масштаба, например, уже много лет покойного Александра Викторовича Михайлова или умершего недавно Вадима Львовича Рабиновича. Они, слава богу, есть (Вячеслав Вс. Иванов, Ольга Седакова, Михаил Эпштейн), но их исчезающе мало».
Сергей Беляков. Катаев бы сейчас всех победил. Автор книги «Гумилев, сын Гумилева» работает над книгой о Валентине Катаеве, брате Петрова — соавтора Ильфа. Беседу вел Дмитрий Бавильский. — «Культпросвет», 2014, 31 января.
«Еще Трифонов говорил, что сначала самым главным в творчестве писателя ему казалась тема, позднее — форма, а потом он понял, что важнее всего — взгляд. А взгляд у Катаева совершенно своеобразный, хищный (неслучайно он ученик Бунина). Вот я и говорю, что Катаев не прочитан».
«Я согласен с тем, что новая эпоха меняет оптику читателя, но из этого не следует, будто перед нами беллетристика. Корней Чуковский впервые прочитал „Анну Каренину” как современный роман. В 1920-м перечитал, и книга показалась ему „старинной”. В 1920-м, в голодном Петрограде, „Анна Каренина” была уже „произведением древней культуры”. Ну и что из этого? Что потерял бессмертный роман?»
«Однажды я пролистывал старые, 1968 — 1969 гг., номера „Нового мира”. Пролистывал ради несколько строчек. Я нашел все, что нужно, а до закрытия библиотеки оставалось еще часа полтора. Я решил просто почитать хоть один старый, времен Твардовского, журнал. И чтение оказалось преувлекательным. Даже очерк о ловле семги на Печоре был написан так хорошо, что я не пожалел о потраченном времени. Современным авторам и редакторам можно поучиться. Я просто позавидовал профессионализму Твардовского и его коллег».
Владимир Бондаренко. Блокадный ребенок. — «Литературная Россия», 2014, № 1, 10 января <http://litrossia.ru>.
«В раннем детстве Иосиф [Бродский] своего отца практически не видел. Как в сороковом году ушел Александр Иванович на войну в Финляндию, так с перерывами и воевал до 1948 года, и уже вернулся домой из Китая, куда был командирован с группой военных советников. За годы войны Александр Иванович, как морской офицер, был и на Баренцевом море, и в Севастополе, и на Ленинградском фронте. Думаю, давно пора уже организовать выставку блокадных фотографий военного корреспондента Александра Бродского».
«Это одна из самых горьких страниц его [Иосифа] жизни, невозможность общения с родителями. <...> Парадокс в том, что уезжать навсегда сами родители не хотели, и когда им предлагали выехать по израильской визе из СССР, отказывались».
Михаил Бударагин. И его невоенная тайна. — «Взгляд», 2014, 22 января <http://vz.ru>.
«Гайдар — сам ребенок, просто взрослый по формальному статусу и внешним признакам. Рост высокий, воевал — наш, значит, взрослый, ребенок не сразу признает своего, слишком уж долго приходится смотреть снизу вверх, а взрослые не догадаются тем более, потому что вообще Гайдара не читают, а если и читают, то детям. А надо бы — самим себе».
«Гайдар как раз и нужен, чтобы понять, как сложен и страшен мир ребенка, как трудно детям, как многого они не понимают, как именно видят нас, взрослых. Они не знают наших правил игры, перед ними — гиганты, которые ворочают горы и бросают их в океан. Если бы наши дети осмелились бы нам об этом рассказать, мы бы обняли их и не нашлись, что ответить, настолько все это важно и ценно. Но они не осмеливаются».
«За них нам говорит Гайдар, ему можно, он ведь тоже как бы взрослый. Но на деле — нет: все его рецепторы восприятия забиты, ни одного достоверного взрослого персонажа ни в одном из текстов писателя нет, он не умеет увидеть психологические мотивировки и объяснить их».
Дмитрий Быков. Плохая литература так же вредна и опасна, как и дурная пища. Беседу вел Владимир Полупанов. — «Аргументы и факты», 2014, № 4, на сайте — 24 января <http://www.aif.ru>.
«И ведь человек в большинстве случаев осознает, что читает плохую книгу — безграмотную, слабую, вторичную. Но этот процесс почему-то доставляет ему удовольствие: то ли он считает себя умнее писателя, то ли его, вполне по-гегелевски, радует максимальная выраженность дурного вкуса».
Владимир Варава. Случай Грина. — «Топос», 2014, 14 января <http://www.topos.ru>.
«Не все, что имеет смысл, может быть оправдано, — так можно выразить основное противоречие, которое фиксирует нравственное сознание. Например, гибель солдата на войне имеет патриотический смысл и соответствующее оправдание. С этой гибелью принято смиряться, утешая себя тем, что эта смерть оправдана во имя высшей идеи (защиты отечества). Однако, даже „патриотическая смерть” как трагическое прерывание жизни не просто солдата, но человека очень трудно может, если вообще может, быть оправдана в материнском сердце. В случае же „случайной” смерти, (то о чем говорят как о трагической нелепости), вообще не возможно оправдать случившееся. Ужас в том, что трагическая гибель имеет „смысл”, но это очень холодный и отвлеченный смысл, это смысл свершившегося события, которое предстает как медицинский и юридический факт. Но этот чудовищный факт не может найти никакого нравственного оправдания».
«Основной парадокс промысла, переходящий в ужас, заключается в том, что с точки зрения смысла промысел может быть совершенно бессмысленным. И, наоборот, большинство событий, которые интерпретируются как бессмысленные, с точки зрения промысла как раз имеют смысл».
«Ведь непонятно, почему бытие есть; непонятно, как оно есть; непонятно, для чего оно есть; непонятно, зачем оно есть. Оно есть и все».
Владимир Варава. Детство. — «Топос», 2014, 27 января.
«Ребенок — это невозможное, это высшая „иноприродность” человека, мира, природы и Бога. <...> Принято считать, что язык — это главная особенность человека, на бесконечность отличающая его от животного. Но какой язык имеется в виду? Конечно, ставший и сформировавшийся язык взрослого. Именно о нем говорят как о Логосе, „доме бытия” и прочее. Но язык взрослого и язык ребенка — это совершенно разные языки. Лучше даже сказать, что язык ребенка так же на бесконечность далек от языка взрослого, как человеческий язык на бесконечность удален от животного „языка”, то есть от звериных, диких и бессмысленных звуков природы».
Верните географу глобус. Писатель Алексей Иванов взрывает миф о провинциальной России. Беседу вел Павел Басинский. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2014, № 9, на сайте газеты — 17 января <http://www.rg.ru>.
Говорит Алексей Иванов: «В общем, вы напрасно ищете у меня какую-то общую столбовую идею, которую я так и эдак окучиваю. Я не ВПЗР [Великий Писатель Земли Русской] в вульгарном понимании, я не обслуживаю всем своим творчеством одну-разъединственную титаническую мысль. Я — нормальный буржуазный интеллектуал, который критически относится к социуму и к эпохе, который текстами отвечает на раздражители. Раздражителей много, и тексты разные. В чем-то тексты согласуются друг с другом — я же не шизофреник, но в целом это автономные произведения».
«А почему буржуазный писатель не может быть демиургом? Зайдите в любой книжный, там половина полок — фэнтези и фантастика. Вот вам и демиурги. Эти плодовитые авторы создают по три вселенных в год, и что? <...> Демиургия как культурная практика не имеет никакого отношения к общественному строю, идеологии и способу заработка писателя».
Михаил Визель. «Завод „Свобода”» возродил производственный роман. Книга Ксении Букши — неожиданный опыт в жанре, казалось, канувшем в Лету вместе с соцреализмом. — «Известия», 2013, 26 декабря <http://izvestia.ru>.
«Для читателя, даже поверхностно знакомого с историей русской литературы XX века, появление хорошей книги о заводе может показаться удивительными. Производственный роман, в котором герои борются за повышение производительности труда и проговаривают все личные отношения исключительно через рабочие проблемы, возник сразу после революции, став, заметим в скобках, частью международного авангарда. В 1930-е годы он породил несколько прекрасных образцов, в том числе „Соть” Леонида Леонова. В послевоенное время клишировался, в начале 1980-х оказался беспощадно высмеян. Казалось, после зубодробительных „Тридцатой любви Марины” и „Первого субботника” Владимира Сорокина всерьез писать о заводе уже невозможно. Но Букше это удается. В первую очередь, как это ни банально звучит, за счет таких естественных для писателя (но недоступных для многих генералов от соцреализма) вещей, как живой и разнообразный язык, гибкая интонация и способность по-новому взглянуть на привычное».
Журнальный вариант романа Ксении Букши см.: «Новый мир», 2013, № 8; премия «Нового мира» по итогам 2013 года.
Возможность невозможного. С поэтом, переводчиком поэзии, литературоведом Яном Пробштейном побеседовала профессор Илария Лелли. — «Русский Журнал», 2014, 16 января <http://russ.ru>.
Говорит Ян Пробштейн: «Теперь я перевожу уже переведенные стихотворения в том случае, если не согласен с интерпретацией, тем, как передана манера, стиль, образность, музыка стихов, а нередко и смысл. Сейчас, например, перевожу ранее переведенные довольно известным, ныне покойным переводчиком Василием Петровичем Бетаки стихи таких поэтов, как Дилан Томас и Сильвия Плат. В этих переводах, особенно в переводах стихотворений Сильвии Плат, нарушена и форма, и образность, нет той насыщенности, когда бьет, как электрическим разрядом. Теперь, когда есть и опыт, и мастерство, я могу поспорить и с Маршаком, например, с его переводом стихов Уильяма Блейка».
«В последнее время появилась еще школа так называемого транспарентного перевода: то есть, считается, что перевод должен просвечивать через оригинал, что выражается, скажем, в синтаксисе, словоупотреблении, особенно в переводе прозы. Я с этим в целом не согласен: у нас и в лингвистике, и тем более в художественном переводе это называется „калька”, когда иноязычная конструкция или оборот буквально переносится из одного языка в другой. Следует прежде всего понять, какие задачи ставил перед собой автор и какова его или ее манера. Если это не постмодернист, который и в родном языке нарушает нормы синтаксиса и словоупотребления, тогда я против такого перевода».
Дмитрий Волчек. «Будущего нет, истины нет, все дозволено!» Беседовал Дмитрий Бавильский. — «Частный корреспондент», 2014, 27 января <http://www.chaskor.ru>.
«Я уже застреваю в обычном тексте: постоянная жизнь в сети, где распахнуты 20 окон, где все движется, крутится, поет, где все время ползет лента, визжащая и шипящая разными голосами, мешает чтению журнала, романа или сборника стихов. Я не могу сосредоточиться — может быть, это уже сенильное? Но что поделать, так будет с каждым».
«Ну вот и я веду дневник каждый день, много лет, только не публикую. Пройдут года, и какой-нибудь милый архивный хвощ его издаст и прокомментирует. Но к тому времени читатели уже вымрут окончательно. Восточный ветер будет читать мой дневник лишайникам на могильных плитах».
Воспоминания о блокаде. — «Власть», 2014, № 2, 20 января, на сайте — 18 января <http://www.kommersant.ru/vlast>.
К 70-летию снятия блокады Ленинграда публикуются главы из воспоминаний жительницы блокадного города Эммы Казаковой.
«Зима 1941/42 года была чудовищно холодной. Если мы выходили из дома, нам оставляли одни глаза, все было завернуто в платки, шали, даже одеяльца. К январю начали поговаривать о случаях людоедства. В это страшно было поверить, но как-то ко мне зашла моя подружка, которая днем оставалась одна и часто приходила к нам, и сказала, что на полях (пустые участки земли на Охте) лежит Васька и нога у него отрезана. Васька был паренек лет шестнадцати с мозгом ребенка пяти-шести лет. Он играл с нами в лапту до войны, быстро бегал за мячом, и мы его не прогоняли. Он был добрым дурачком на нашей Малой Пороховской улице. Мы побежали с подружкой на поля и увидели Ваську. Трупов мы не боялись, они лежали зимой повсюду, вмерзшие в лед, сидящие под снегом на скамейках в садиках, сваленные в подвалы дворниками. А Васька лежал на снегу, рыжий, с открытыми глазами и без ноги. Каждый день кто-то отрубал у него ногу, руку, часть тела. Потом осталась одна голова. Потом и ее не стало. Что это было? Сейчас даже представить невозможно. А тогда мы ходили прощаться с Васькой — все ребята, кто его знал. И это не было ужасом. <...> Просто сбегали, посмотрели на Ваську. Вернулись домой, сели играть. Я очень много читала в ту зиму».
Мария Галина. Береника. Стихи. — «Homo Legens», 2013, № 4 <http://homo-legens.ru>.
...Ах духи москва краснозвездный шик
Во дворе братва примыкает штык
Каждый план велик каждый осип брик
На худой конец мандельштам
Гендель — музыкант и человек. Лекция игумена Петра (Мещеринова). — «Православие и мир», 2014, 14 января <http://www.pravmir.ru>.
Рассказывает игумен Петр (Мещеринов): «Если бы Гендель жил в наше время, он сочинял бы мюзиклы и писал бы музыку к фильмам — и это были бы самые грандиозные и возвышенные мюзиклы и самые качественные, лучшие и популярные саундтреки. Музыка Генделя — квинтэссенция публичного, как сказали бы сейчас, „массового” искусства первой половины XVIII века, а сам он — величайший шоумен своей эпохи. Гений Генделя вобрал в себя весь современный ему музыкальный фон, все штампы, все приемы «изготовления» музыкального „продукта”».
«Если Бах черпал свое творчество из Евангелия, литургической жизни Лютеранской Церкви и каких-то запредельных глубин своей души, отсекая при этом те формы музыки, которые не вмещали это содержание (например, Бах не писал опер), то Гендель чрезвычайно чутко улавливал сам процесс сиюминутной культурно-общественной жизни, запечатлевая его в привычных эпохе звуках. Но это не просто музыкальное отражение своего времени — иначе о Генделе никто сегодня бы и не вспомнил. Своим великим творческим даром Гендель переплавил публичное, обыденное и повседневное искусство в строгую, величественную и полнокровную музыку, несущую в себе и отображение вечной, небесной гармонии, и некое прикосновение к незыблемым основам Божьего мироздания».
Анатолий Голубовский. «Моим первым чтением были корешки книг». Интервью взяла Наталия Демина. — «ПОЛИТ.РУ», 2014, 6 января <http://www.polit.ru>.
«Вообще, первым моим чтением, на самом деле, были, наверное, корешки книг, потому что я спал в кабинете, где как раз стояли книжные шкафы, и я корешки книг просто великолепно знал, совершенно замечательно. А потом, вы знаете, все эти традиционные собрания сочинений, какой-нибудь серый Джек Лондон, коричневого цвета Бальзак, Голсуорси, все классики, темно-красный Чехов и так далее. Долго-долго слово Gauguin я читал, как „Гаугуин”. А это был, на самом деле, Гоген по-французски».
«Одной из первых моих книг [по истории] — была „Наша древняя столица” Натальи Кончаловской в стихах. Я был совершенно влюблен в эту книгу. Кроме того, там были прекрасные иллюстрации великого Фаворского, очень какие-то захватывающие. И я ее читал, я не знаю сколько раз, я ее знал почти наизусть. И до сих пор считаю, что это очень важная книжка. Может быть, там было много неточностей, какая-то идеологическая ерунда, но особой идеологической ерунды в этой книжке, безусловно, нет. Это совершенно точно. Это очень хорошая книга с точки зрения ощущения того, что ты живешь в истории».
Игорь Гулин. Ясность потери. О новой книге стихов Григория Дашевского. — «Коммерсантъ Weekend», 2014, № 3, 31 января <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«В издательстве „Каспар Хаузер” вышла пятая книга поэта Григория Дашевского. „Несколько стихотворений и переводов” Дашевский составил этой осенью в больнице, незадолго до смерти. <...> Это книга, сделанная для одного читателя — поэта Станислава Красовицкого — в ответ на его просьбу прислать стихи,— книга-письмо. И эта частность сохраняется в ней, уже опубликованной. В качестве образца Дашевский предложил дизайнеру Евдокии Красовицкой „Тяжелую лиру” Ходасевича: никакой избыточности, самое простое оформление, несколько текстов».
«Дашевский написал мало. Сейчас кажется, что — для нас — мучительно мало: весь корпус (и это телесное слово тут — не формальность) его текстов вызывает чувство нестерпимой нехватки. Но точное слово не-сколько подсказывает, что количество тут ни при чем. Слишком маленькие, всегда недостаточные стихи его не обретают комфортную плотность, собираясь во множество. Ты все равно выходишь из них, претерпев потерю — не приобретение — опыта. Для похоти чувственно депривированного читателя стихов (а мы все — немного такие) эти тексты не подходят. Сюда просится замаранное слово „катарсис”, но только в самом буквальном значении — очищения, после которого — нагота и ожидание».
«Даже сквозь невероятный гул и шум поэтическая строчка может проникнуть в головы». Основатели проекта «Культурная инициатива» Данил Файзов и Юрий Цветков — о том, кто такие культуртрегеры и чем они живут. Беседу вел Борис Пастернак. — «Московские новости», 2014, на сайте — 31 января <http://www.mn.ru>.
Говорит Юрий Цветков: «Я много думал о том, откуда берутся люди с таким страшным названием — культуртрегеры. И о том, как я оказался среди них. Если Даня [Файзов] всю жизнь хотел что-то организовывать, то я-то хотел пить чай с конфетами. Спустя время я понял, что нахожусь на своем месте. Вообще-то литераторы люди нервные, часто относящиеся друг к другу с предубеждением. Могу присоединиться к точке зрения Димы Кузьмина, главного редактора журнала поэзии „Воздух”. Его спросили, насколько он поэт, а насколько литературный деятель. Он ответил, что он поэт не самый ужасный, но и не выдающийся. Если ты будешь „никакой” поэт, то у тебя ничего с поэтами не получится. Если ты будешь выдающимся, ты будешь заниматься только собой. Я очень спокойно отношусь к тому, что пишу сам, у меня нет желания авторствовать. И я в состоянии оценить очень многое. <...> А мы с Файзовым, как Пушкин. Считается, что он первый русский профессиональный литератор, получавший гонорары. Мы, наверное, первые культуртрегеры, которые живут с этого занятия».
Михаил Еремин. «Мне тяжело оттого, что я действительно остался один». Дарья Суховей встретилась с классиком русского литературного авангарда. — «Colta.ru», 15 января <http://www.colta.ru>.
«[Генрих] Сапгир писал книгами, а про меня он сказал, что я всю жизнь пишу одну книгу. И я думаю, что это справедливо».
«Моего я почти не нахожу, есть интересные для меня авторы… Но не мое… Вот, скажем, тот же Иосиф Бродский. Замечательный русский поэт второй половины XX века. Но все им написанное — это абсолютно не мое. Так же как мое — не его. Поэтому у него никогда не было внимательности к моей поэзии. Но при этом мы не были абсолютно чуждыми друг другу людьми, у нас были теплые, приятельские отношения».
Женский взгляд на падение Константинополя. Драматург и режиссер Елена Гремина о возвращении в Византию. Беседу вела Алена Солнцева. — «Московские новости», 2014, на сайте — 23 января <http://www.mn.ru>.
Говорит Елена Гремина, автор пьесы «150 причин не защищать Родину», посвященной падению Константинополя: «Когда мы открыли Театр.doc 12 лет назад, одни мы, безумные маргиналы, занимались документальным театром, про здесь и сейчас. Сегодня документальные спектакли идут в Вятке, Барнауле, Красноярске — в государственных драмтеатрах, в Москве документальные спектакли сейчас выходят в Театре Маяковского и Театре Наций... Доктеатр — всюду, а Театр.doc может заняться не только своей миссией, но и искать новое, пробовать».
«Все запреты всегда нарушаются, морально устроенного мира не существует, и все упирается в самосовершенствование самого человека. Я считаю, что свобода является огромной ценностью, и если ею злоупотребляют, это означает только, что люди должны учиться быть свободными».
Дмитрий Жуков. «Мне просто стало обидно за гормоны». Биолог, лауреат премии «Просветитель» в области естественных наук, автор книги «Стой, кто ведет! Биология поведения человека и других зверей» рассказал, есть ли у животных своя культура. Беседу вел Иван Куликов. — «Культпросвет», 2014, 13 января <http://www.kultpro.ru>.
«Конечно же, философия и психология — это не „говорильня”, а науки, но науки гуманитарные. Одно из основных отличий гуманитарных наук от естественных — необязательность принципа экономии мышления, т. е. „бритвы Оккама”. Если в естественных науках есть простое объяснение фактов, то сложное отсекается. А в гуманитарных — чем сложнее, тем лучше. Отсюда много красивых слов».
«Ведь у животных есть и эстетические потребности, иначе никак не объяснить поведение бабуина, который по вечерам берет у самки детеныша, уходит на край обрыва, смотрит с ним на закат, а после заката возвращается в стаю. В чем биологическая целесообразность такого поведения? Кроме чисто эстетической — посмотреть на закат?»
Александр Закуренко. Христианину творчество вменено в обязанность. О подпольном образовании и поэзии как судьбе. Беседовал священник Сергий Круглов. — «Православие и мир», 2014, 14 января <http://www.pravmir.ru>.
«По сути, нынешняя система образования, особенно в Москве, выстроена так, что хорошее образование можно давать лишь подпольно — вопреки приказам и циркулярам министерства образования. <...> Вести двойную бухгалтерию, обманывая проверяющих. Делать вид, что читают меньше и быстрее, чем на самом деле, что учатся совсем не так много, как учатся на самом деле».
«Просто есть творчество очищающее и созидающее, и есть имитация творчества — которую так хорошо описывает психоанализ как форму психотерапии. Современный мир все больше склоняется к психотерапии, поэтому и растет число неврозов и депрессий, а литература превращается в склад технологий по заглушению страхов — перед смертью, любовью, творчеством, миром».
Профессор Сергей Иванов о комплексе неполноценности, наследниках Византии и уплощении образования. Беседа с доктором исторических наук, специалистом в области истории Византии и древней истории славян. Беседу вела Татьяна Кучинко. — «Православие и мир», 2014, 22 января <http://www.pravmir.ru>.
Говорит Сергей Иванов: «Латынь — полезная вещь, потому что она дисциплинирует ум. Это чрезвычайно логичный язык, и он позволяет правильно настроить мозги. Что касается греческого, то с ним другая история. Его учат меньше, его учить трудно, и люди, которые выучивают греческий язык, что-то в структуре мира постигают важное, понимают, как мир сложно устроен».
«В Византии про дьявола никто никогда не думал. Изображения дьявола не существует в православной иконографии. Иногда за дьявола принимают большое темное существо с большим животом, но это Аид, это изображение потустороннего царства, он как бы всех съедает. А бесы все маленькие—маленькие. На знаменитой иконе „Лествица” бесы — это маленькие существа, совсем не страшные».
«Какой-то не очень у нас музыкальный разговор получается…» Антон Батагов о минимализме, буддизме и своем возвращении на сцену. Текст: Алексей Мунипов. — «Colta.ru», 15 января <http://www.colta.ru>.
Говорит Антон Батагов: «Когда в театре сейчас ставят классику, ее практически всегда ставят по-новому, это вроде бы само собой разумеется. Ну, конечно, есть Малый театр, но это музейная вещь. А в классической музыке с этим дела совсем плохи. Если, скажем, взять все постановки какой-нибудь классической пьесы за последние 30 лет и посчитать процент так называемых новаторских постановок и процент консервативных, классических, то пропорция, я думаю, будет минимум 50 на 50.
— А в исполнительском искусстве?
— 98 к 2. То есть если вы возьмете сто исполнителей, из них в лучшем случае два будут делать что-то нестандартное. И то они будут повязаны теми или иными обязательствами. Это ведь все очень жестко устроено. Музыкант через своего менеджера договаривается о выступлениях с концертными залами и фестивалями, и если он попробует заявить необычную программу или необычное исполнение классической музыки, то с ним просто никто дел иметь не будет. Все элементарно боятся потерять деньги, это же конвейер. Мы вот тут с вами сидим, разговариваем на разные глубокие темы, а все упирается в бабло. Это как-то разочаровывает».
Алексей Конаков. О Григорьеве О. — «Homo Legens», 2013, № 4 <http://homo-legens.ru>.
«По складу своего характера и мышления, по наклонениям страстей и пороков, по конституции тела, географии вкуса, анатомии глаза, — вообще по всему набору энтелехий, — Олег Григорьев должен был стать известным художником. После отчисления в 1961-м году из СХШ при Институте имени И. Репина ему, как О. Целкову или М. Шемякину, было уже заботливо предуготовлено десятилетнее прозябание в советском андеграунде, работа дворником или сторожем вприкуску с квартирными выставками, полудобровольная эмиграция во Францию, деньги, успех, международная известность, почетные докторские степени, декорации для неудачного балета в Мариинском театре, авторские куклы в витринах Елисеевского магазина на углу Невского проспекта и Малой Садовой улицы. И вот из этой блестящей биографической перспективы он вдруг был насильно выдернут, взят тепленьким за воротник заблеванного пальто — и с циничным расчетом брошен на решение куда более важной и страшной задачи».
«В шестидесятые годы торжественная поэтика А. Ахматовой угнетала неофициальную литературу Ленинграда до состояния полнейшей неспособности что-либо сказать на свой собственный манер. <...> Во всяком случае, один факт остается практически бесспорным: писать „как А. Ахматова” после проделанной О. Григорьевым работы уже невозможно».
См. также два этюда Алексея Конакова о Льве Лосеве в настоящем номере «Нового мира» за этот год.
Владимир Личутин. «Самый кощунственный рай — кремлевский». Писатель о своем пути, России, словесности. Беседу вел Сергей Шаргунов. — «Свободная пресса», 2014, 15 января <http://svpressa.ru>.
«Ну, тот раскол, о котором я писал, это XVII век, религиозный раскол, он до сих пор сохранился, но сейчас… Вот я недавно был у старообрядцев там, у митрополита Корнелия встречались, ну вот разговаривали на это тему как раз. И там возникло такое странное, какая-то двойственность. Одна сторона хочет этот раскол „замять”, ну то есть, чтобы не было его. Ту старообрядческую сторону подчинить себе, либо влить, растворить… И думается, а стоит ли растворять вот ту ветвь староверчества, которая сохранилась с XVII века. Может, и не надо ее растворять. Может быть, пусть она и сохраняется как пример истинной веры, как икона, как свеча неугасимая, которая бы нам показывала пример, эту картину, какой была русская жизнь прежде».
«Я считаю, что это ерунда, что надо писать от руки. Якобы рука передает. Рука — это придаточная функция совершенно. Пишет душа и голова. (...) Поэтому механизм этот [компьютер] дьявольский, конечно, но он совершенен в этом отношении».
Борис Локшин. Сэлинджер, персонаж Сэлинджера. Борис Локшин разбирается в том, как легендарный писатель обустраивал свое посмертие. — «Colta.ru», 16 января <http://www.colta.ru>.
«В возможность существования такого семейства, как Глассы, поверить очень трудно. В Сеймура — почти невозможно. Зато не надо делать усилия, чтобы поверить в Бадди Гласса. Сэлинджер и не скрывает, что это он сам и есть. Что между автором, рассказчиком и персонажем можно смело ставить знак равенства».
Константин Мильчин. Мотыльковое существование. — «Русский репортер», 2014, № 4, 30 января <http://expert.ru/russian_reporter>.
Председатель жюри премии «НОС» и одновременно редактор отдела культуры «Русского репортера» Константин Мильчин «любезно согласился ответить на собственные вопросы».
«Мне кажется, что роман [Андрея Иванова «Харбинские мотыльки»] о русских в Эстонии в 20 — 30-е годы — это самое актуальное, что можно сейчас рассказать нам о нас. И истерика, в которой живут герои, и их зыбкое мотыльковое существование — все это очень многое рассказывает именно о нас самих. Не говоря уже о том, что Иванов, как я понимаю, прочитал довольно большой корпус неизвестных широкой публике эмигрантских текстов и писал свою книгу под их влиянием. Так что это еще и возвращение забытой части русской литературы, ее языка и проблематики. Это и есть инновационность. Литература — это повторение. Просто нужно знать, когда и что повторять».
О романе Андрея Иванова см. рецензию Юлии Подлубновой в сентябрьском номере «Нового мира» за 2013 год.
«Мир стоит по горло в небытии». Беседа с поэтом Сергеем Соловьевым. Беседовала Екатерина Морголь. — «Русский Журнал», 2014, 13 января <http://russ.ru>.
Говорит Сергей Соловьев: «В основе настоящего или хоть чего-то стоящего творческого намерения вообще нет никакой „воспринимающей стороны”, нет никакой почвы под ногами, нет не только будущего читателя, но и самого будущего, да и в настоящем — ни языка, ни тебя самого — с этого начинается. Иначе — речь о книгах другого рода, известного».
«Мы не вызубриваем наш язык наизусть — мы его достраиваем». Интервью с лингвистом Светланой Бурлак о том, как ученые определяют, что такое язык, о его происхождении и связи с когнитивными способностями. Беседу вел Ивар Максутов. — «ПостНаука», 2014, 20 января <http://postnauka.ru>.
Говорит Светлана Бурлак: «Да, у обезьян, действительно, нет такого желания узнать, как что называется. У них нет идеи, что все вещи вокруг имеют свое имя. А у человека она есть. То ли это врожденное что-то, то ли что-то, что легко формируется на базе врожденных предпосылок, но в любом случае это есть. И иногда это проявляется у детей, пока они еще даже говорить не научились. Я помню, как мой сын, когда еще не умел говорить, сидел на руках, тыкал пальцем куда-нибудь и говорил „кхм” с вопросительной интонацией. И это значило просьбу назвать».
Анна Наринская. Дар без подвига. Об антологии Николая Мельникова «Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников». — «Коммерсантъ Weekend», 2014, № 2, 24 января <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Так что, да, книга у Николая Мельникова получилась интересная, со встроенным нервом. Ну и полезная, в том смысле, что поучительная. Потому что среди всех осуждателей и обсуждателей Набокова лучшим, причем просто недосягаемо лучшим, выглядит Корней Чуковский. Получив известие, что Набоков выставил его в „Других берегах” необразованным и глуповатым, он пишет: „Никак не могу представить себе, зачем и над чем он глумится... Конечно, это не мешает мне относиться ко многим его произведениям с любовью, радоваться его литературным успехам,— 65 лет литературной работы приучили меня не вносить личных отношений в оценку произведений искусства”. Нам бы так уметь».
Павел Нерлер. Слово и бескультурье. — «ПОЛИТ.РУ», 2014, 27 января <http://www.polit.ru>.
Главы из книги «Con amore. Этюды о Мандельштаме».
«Начинает, похоже, сбываться самое страшное (чур, чур меня!) мандельштамовское пророчество — о глухоте паучьей. Кубарем скатываемся вниз по двигающейся наверх земноводной лестнице Ламарка, и мохнатое зрелище фривольного союза и торжествующего соития словесной пошлости, нуворишского хамства и варварской власти — все эти постмодернисткие присоски и примочки — отнюдь не очередной закат Европы, а покушение на внеочередное и необъявленное убийство поэзии. С нынешними векторами образования и сквозь просеки научных (экспертиза) и культурных (пропаганда) вертикалей уже неплохо просматривается и неисчерпаемый мир инфузории-туфельки с ее бесподобно-гениальными вакуолями».
См. также: Павел Нерлер, «Битва под Уленшпигелем» — «Знамя», 2014, № 2, 3 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Ян Пробштейн. Свидетельство бессмертия: Эмили Дикинсон (1830 — 1886). — «Гефтер», 2013, 29 января <http://gefter.ru>.
«Многие, и прежде всего друг семьи, жена профессора Мэйбл Тодд, считали Эмили дилетанткой. В первом посмертном издании Тодд и Хиггинсон пытались исправить „огрехи стихосложения”, в частности рифмы, столь раздражавшие тех, кто был воспитан на классических стихах, синтаксис и пунктуацию, в особенности, обилие тире, столь несвойственное английскому языку и — самое главное — гениальное по своей неожиданности словоупотребление, которое, естественно, разительно отличалось от общепринятого. Эти „исправленные издания” 1890 — 1896 годов впоследствии пришлось изрядно редактировать, возвращая стихам изначальный вид».
Михаил Рожанский. Без-мятежная память. Постсоветская судьба декабристского мифа. Часть первая. Наследники по прямой. — «Гефтер», 2013, 30 декабря <http://gefter.ru>.
«Вышедший к 150-летию восстания фильм Владимира Мотыля „Звезда пленительного счастья” добавил новые краски в романтическую притчу. Написанный для фильма романс Исаака Шварца на стихи Окуджавы „Кавалергарда век недолог” окрасил образ совестливых дворян еще и обаянием молодости, гусарства. Но фильм внес в тему гораздо больше — он утвердил новую интонацию. Эта интонация звучала без диссидентского подтекста (призыва выйти на площадь не было), но в то же время глубоко альтернативно официальной истории и советской героизации. Воспевалась не жертва ради будущего, воспевалось самопожертвование как самоутверждение человека, стремящегося к свободе. Аудитория песни и фильма была много шире, чем у повестей Эйдельмана и спектакля по пьесе Радзинского. Притча вступила в новый этап своего бытия — стала естественной частью культурного кода, который можно определить как несоветскую романтику советской интеллигенции».
Вторую и третью части статьи см.: «Гефтер», 2014, 31 января; 10 февраля.
Сергей Сергеев. Почему русский интеллигент должен ненавидеть Ленина? К 90-летию кончины. — «АПН», 2014, 21 января <http://www.apn.ru>.
«Потому что Ленин — его экзистенциальный враг. Во-первых, как русского интеллигента. Во-вторых, как русского интеллигента».
«Ленин — один из величайших антирусских политиков в мировой истории».
«Бесспорно, Ленин — в своем роде великий политик, ибо „думающая гильотина” (как удачно определил его П. Б. Струве) — явление, даже и среди политиков, не часто встречающееся. Можно, конечно, уважать и врага, но нужно помнить, что это враг».
Алексей Слаповский. «Крылья к пылесосу я давно перестал присобачивать». Разговор с воображаемым собеседником. — «Искусство кино», 2013, № 12, декабрь <http://kinoart.ru>.
«Да, продюсеры у нас трусоваты. Но их не мама такими родила. Они неплохо знают наш народ. А народ у нас, так уж сложилось исторически, похабный, циничный, нецензурный в жизни, но он, знаете, какой-то трепетно-лицемерный и страшно нравственный, когда смотрит телевизор. <...> Производственное, я бы сказал, необходимое и фатальное лицемерие продюсеров основано на знании, насколько лицемерна аудитория. И я лицемерен. То есть не то чтобы… Но я отдохнуть хочу, когда смотрю сериал. Откровенно».
Александра Смирнова. «Я всегда буду против». Некоторые размышления о поэзии Егора Летова. — «Homo Legens», 2013, № 4 <http://homo-legens.ru>.
«Четвертая характерная особенность поэзии Егора Летова — это большое количество самых разнообразных цитат, разброс которых просто поражает. Опять-таки мы находимся в плену сценического образа, заслоняющего начитанного, наслушанного, разносторонне образованного поэта и музыканта, каким, без сомнения, был Летов. В его текстах встречаются постоянные отсылки к советской культуре. Летов даже не задирал советской культуре подол — он просто пришивал „не туда” и „не тем местом” ее начинающие желтеть кружевные воротнички».
Эдуард Успенский. «Любой писатель — проповедник». Знаменитый детский писатель — о своих детских впечатлениях и взрослых тревогах. Беседу вела Клариса Пульсон. — «Новая газета», 2014, № 1, 10 января <http://www.novayagazeta.ru>.
«Лет десять назад была мною придумана программа на радио „Классика в полчасика”, где знаменитые люди рассказывали о своей любимой книге. Тогда я сам взял Писемского, перечитал „Тысячу душ” и тоже был потрясен, как он вводит тебя в атмосферу провинциального городка. Но самый сильный автор, который может погрузить в атмосферу, — это Иван Афанасьевич Кущевский и его книжка „Николай Негорев, или Благополучный россиянин”. <...> Мне об этой книжке написал мой друг — финн. Я ее перечитываю довольно часто. Это самое благополучное время XIX века, когда гимназии, университеты открывались в провинциальных городах, а революционные идеи еще не захватили молодежь. По моим понятиям, это великая книга. В первую тройку я бы ее поставил. <...> Не знаю. Кущевский — купеческий сын, к 30 годам уже спился и погиб. Написал несколько рассказов и вот эту книжку. Там три судьбы прослеживаются в течение 10 — 15 лет: двух братьев и одного сына священника. Не могу объяснить, что именно так сильно захватывает меня в этой книге, но это как волшебство».
«Писемский мне интереснее, чем Толстой».
Александр Филиппов. Комплекс Катаева. — «Свободная пресса», 2014, 12 января <http://svpressa.ru>.
«Старший брат не сообщил белой контрразведке, что Евгений Катаев — большевик. Младший брат скрыл от ЧК, что Валентин Катаев — белый офицер и заговорщик».
Мишель Фризо. «Неудавшийся снимок — это бессмыслица». Беседу вел Александр Певак. — «Теории и практики», 2014, 30 января <http://theoryandpractice.ru>.
Французский исследователь Мишель Фризо — автор многочисленных публикаций по истории фотографии, редактор и со-автор монументальных трудов «Новая история фотографии» и «История увиденного», а также куратор фотовыставок.
«Для меня не существует неудавшихся снимков, поэтому как раз я считаю любительскую фотографию крайне интересной, удачную или нет, ведь есть даже коллекционеры неудачных снимков. „Неудавшийся снимок” — это бессмыслица: если был эксперимент и есть изображение, то это фотография. Мне интересно то, что рассказывает эта фотография, соответствует она неким параметрам или нет, потому что „неудавшийся” значит то, что мы определили критерии удовлетворения результатом заранее. Конечно, мы можем сказать: „Я не хочу, чтобы фотография была расплывчатой, я хочу снимок в фокусе”. Если кто-то считает, что снимки не в фокусе неинтересны — хорошо, но он не может сказать, что это не фотографии. Поэтому я интересуюсь фотографией, и иногда снимки, которые не отвечают ожидаемым параметрам, оказываются интереснее снимков обычных».
Виктор Хохлов. Как марсиане сдают экзамены по истории России: катастрофа исторического образования. — «Гефтер», 2014, 15 января <http://gefter.ru>.
«Несколько лет назад мне рассказывали, что если раньше молодые люди не знали, какие события происходили в XIX веке, то теперь они не знают самого понятия „век”. Мне казалось, это преувеличение: пока я не пообщался с одним студентом-гуманитарием элитнейшего вуза России, который не мог показать на политической карте XIX века ни одной современной европейской страны».
«Возможно, нам было несколько проще, поскольку привычка читать и практика посещения библиотек считались естественными. Поэтому среди моих однокурсников невозможно было встретить „чудо”, которое на экзамене по истории России назовет нашу страну Сталинградом или на белом глазу заявит, что Столыпина репрессировал Сталин, а Революция 1917 года произошла потому, что стране не хватило удобрений. Они что, прилетели к нам с Марса?»
«Студенты утрачивают навыки устного логичного ответа».
Михаил Швыдкой. О консерватизме культуры. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2014, № 12, на сайте газеты — 22 января.
«Консерваторами — в элиотовском смысле, — были и Иннокентий Анненский, и Осип Мандельштам, и Иосиф Бродский. Подлинный консерватизм требует высочайшей образованности и культуры. Он вбирает в себя все наследие мирового художественного творчества, но сам характер этого наследования принципиально отличен от модернистских подходов. Он ищет преемственность там, где иные направления мысли ищут радикальные сломы или цирковую игру смыслами. В хаосе ищет устойчивость, в развитии — повторяемость. Но консерватизм не имеет никакого отношения к сервилизму».
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №4