ПЕРИОДИКА
«Взгляд», «Газета.Ru», «Гефтер», «Коммерсантъ», «KM.RU», «Коммерсантъ Weekend», «Литературная газета», «Московские новости», «Московский книжный журнал/The Moscow Review of Books», «Московский комсомолец», «Независимая газета», «Новая газета», «Новая Юность», «Новое литературное обозрение», «Новые облака», «Перемены», «Профиль», «Радио Свобода», «Российская газета», «Русский Журнал», «Топос», «Труд», «Частный корреспондент», «Эксперт», «Colta.ru», «Hungry Shark», «Pro-Books.ru», «TextOnly», «Toronto Slavic Quarterly»
Михаил Айзенберг. «Стихи это разговор». Беседу вел Михаил Юдсон. — «Московский книжный журнал/The Moscow Review of Books», 2013, 11 декабря <http://morebo.ru>.
Из еженедельника «Окна» (Тель-Авив, октябрь, 2004). «Поэтическое общение стало хорошо отлаженным институтом. Что, вероятно, неплохо. Но есть у такого института и задний фасад: обязательная регулярность выступлений и встреч как-то противоречат, на мой взгляд, самой природе поэзии, которая заведомо не терпит ничего обязательного».
Татьяна Баскакова. Обращение с историей в литературе немецкоязычного модернизма. Читая Деблина, Целана и некоторых их собеседников. — «TextOnly», № 40 (2013, № 3) <http://textonly.ru>.
«Сопоставить же взгляды Деблина и Целана мне захотелось потому, что оба они оставили развернутые описания своей поэтики <...>, принципиально отличающиеся от любых филологических классификаций, причем между этими двумя поэтиками, при всем их различии, обнаруживаются значимые совпадения, к которым, кажется мне, стоит присмотреться. И последнее предварительное замечание. Я намеренно постаралась оформить то, что последует ниже, как подборку довольно пространных высказываний самих Деблина и Целана, оставив для себя скромную роль компилятора и составителя поясняющего комментария».
Игорь Белов. Дивизия радости. Стихи. — «Новые облака», 2013, № 3-4, 31 декабря <http://www.oblaka.ee>.
Спичка, погаснув, летит в окно.
В легких стоит сладковатый дым
и не уходит. Портрет Махно
был черно-белым, а стал живым.
И я поворачиваюсь к стене:
«Нестор Иванович, вы ко мне?»
(«Мое черное знамя»)
Владимир Березин. Проклятие гранатового браслета. — «Русский Журнал», 2013, 10 декабря <http://russ.ru>.
«С одной стороны, мы имеем „официальную версию” „Гранатового браслета”: всепобеждающая любовь, чопорное и бездуховное светское общество, внутренне страдающая прекрасная женщина, но ей и любящему ее человеку не суждено быть вместе. Однако, если цинично отступить в сторону, то можно рассказать эту историю иначе. Есть маленький человек, у которого возник объект страсти, и он преследует его семь лет — все более и более увеличивая ее неудобство. Присылает ей пошлые письма (Куприн их приводит, и они действительно не верх вкуса — как и сам гранатовый браслет, который только для современного обывателя символ красоты, между тем все персонажи Куприна понимают, что он дешев и не очень красив) и, наконец, когда его просят прекратить, говорит мужу объекта своих чувств: „Это невозможно. Даже в тюрьме я найду способ сообщать ей о себе. Только смерть может помочь исполнить вашу просьбу”. Он стреляет в себя, и в результате все немного печалятся».
«Важно именно то, что маленький человек допускает, что его смерть (и жизнь) так важны, что их можно обменять на что-то в странной торговле с мирозданием. В случае с мелким чиновником Желтковым работает та же схема».
Андрей Битов. Как пережить застой? Записала Юлия Рыженко. — «Colta.ru», 2013, 20 декабря <http://www.colta.ru>.
«Меня не интересовало разоблачение советской власти, я к ней и так достаточно плохо относился. Я знал, что она всех окружает и все про нее все знают. Меня интересовал феномен человека, живущего, в частности, здесь. Как живет человек в другом мире, я понятия не имел. До сих пор меня больше интересует человек как биологическое существо, достаточно напрасное и позорное, чем человек советский или антисоветский, передовой или не передовой».
«Я всю жизнь писал для детей, потому что все находились в этом достаточно детском состоянии, то есть люди были недочитанные, недограмотные. По сути дела, я пишу популярную литературу».
Екатерина Болтунова. Державность по-советски. Имперское пространство советских 70-х. — «Новое литературное обозрение», 2013, № 123 <http://magazines.russ.ru/nlo>.
«Немаловажно и то, что 70-е стали временем перехода, если воспользоваться терминологией Яна Ассмана, от „коммуникативной памяти”, т. е. памяти одного-двух поколений, основанной на апелляции к непосредственному опыту, к „культурной памяти”, где повествование о событиях становится историей в своем абсолютном прошлом, а рассказ ведется языком мифа. В брежневские времена Российская империя изменила целый ряд важных составляющих своего образа. В определенном смысле она стала мифом, пространством, населенным олимпийскими богами и героями».
«Интересно, что изменение в отношении к имперскому пространству, которое наблюдалось в СССР, и серьезнейший интерес, который фиксируется в брежневское время, во многом похожи на взаимоотношения пространства власти Российской империи и Московской Руси».
Михаил Бударагин. Особенная стать. — «Взгляд», 2013, 5 декабря <http://vz.ru>.
«Тютчев любит Россию, но не любовью ироничного, образованного дворянина, не борется с ней с высоты своего положения, не оправдывает ее тихие и громкие ужасы. Просто принимает. Вот она Россия, такая. В XIX веке так не то чтобы нельзя было делать, а просто никто не умел. Как никто не умел летать на самолетах, потому что самолеты еще не придумали».
«Любовь, как открывает Тютчев, не имеет возраста, и если сегодня это — риторический прием из бульварной макулатуры, то для 1850-го — открытие почище кинематографии. И из этого открытия много всего следует».
«И Тютчев словно бы случайно открывает удивительно актуальную и по сей день тайну — уже не о Родине и не о любви, а обо всем на свете — нам бы хотелось жить так, как мы должны, мы думаем, что живем так, как хотим, а на самом деле — бредем как умеем. И тут, пожалуй, главное — просто перестать уже бояться. Все уже случилось, бояться больше не нужно».
Владимир Варава. Июльский свет. — «Топос», 2013, 28 декабря <http://www.topos.ru>.
«Многие обыденные вещи обладают до того странными свойствами, что эти свойства, срастаясь с обыденностью, становятся неразличимыми. На этом основывается самая важная способность нашего восприятия мира, в которой заложено единство сознания, позволяющее видеть многим одинаково, и соответственно, понимать, или, что точнее, совершенно не понимать существующего».
Михаил Визель. Пост сдал — пост принял. — «Эксперт», 2014, № 1-2, на сайте журнала — 23 декабря 2013 <http://expert.ru>.
«Можно предположить, что, как и в Европе, на передний план выйдет что-то вроде французского „нового романа” (или „антиромана”), авторы которого — Ален Роб-Грийе, Раймон Кено, Натали Саррот, Жорж Перек — в 50—70-е годы XX века лишь с большой неохотой делали уступки таким пережиткам традиционного вкуса, как занимательный сюжет или, упаси боже, любовная линия. Подобное утверждение можно счесть голым теоретизированием, если бы оно не отталкивалось от практики — „первой ласточки” такого le nouveau roman a la russe. Речь идет о необычный книге Дмитрия Данилова „Описание города”, описывающей, согласно названию, поездки автора в русский город Брянск — но в полном соответствии с экстравагантными рецептами французских авангардистов. Неожиданна в этой книге не только сама подача, но и то, что она вошла в короткие списки всех „конвенциальных” литературных премий, а не только радикалов вроде Премии Андрея Белого. А еще эта необычная книга лежит в русле развития другой важной тенденции: проницания друг в друга литературы фикшн и нон-фикшн. Эта тенденция проявляет себя в новой большой книге Алексея Иванова „Горнозаводская цивилизация”, написанной с темпераментом и отточенным стилем ивановского фикшена, но при этом посвященная вещам сугубо реальным — уральским заводам».
Виолетта Гудкова. Смена караула, или Новый театральный зритель 1920-х годов. — «Новое литературное обозрение», 2013, № 123.
«В рабочих и крестьянских кружках ставили Островского, Гоголя и Толстого. Любили оперетту и цирк — как радостные, праздничные театральные жанры, неожиданно заинтересованно относились к опере и балету. Луначарский писал: „Ко мне часто являются представители рабочих с различными театральными требованиями. Т. Бухарин удивился бы, вероятно, тому факту, что ни разу рабочие не требовали от меня усилить доступ к ним революционного театра, но зато бесконечно часто требуют они оперы и… балета! Не надо обольщаться относительно якобы голода пролетариата и красноармейских частей именно по <.> революционному театру. Я сам видел письмо кронштадтских матросов Петроградскому Театральному Отделу, где они как раз во время острой осады против Кронштадта просили: только не присылайте нам ничего поучительного, и были бесконечно довольны, когда им поставили, по мнению т. Бухарина, вероятно, буржуазного ‘Ревизора‘”».
Виртуоз противочувствия. 75 лет без Мандельштама. Передачу вела Елена Поляковская. — «Радио Свобода», 2013, 25 декабря <http://www.svoboda.org>.
Говорит Олег Лекманов: «Если Ахматова сразу оценила масштаб дарования Мандельштама, то Блок только в 1921 году, когда Мандельштам вернулся из врангелевского Крыма и прочел свои новые стихи, понял масштаб этого явления. Но в течение долгого времени он современниками воспринимался как не самый главный поэт даже среди акмеистов. Сейчас нам смешно об этом слышать, смешно об этом даже говорить, но Городецкий считался гораздо более крупной величиной в течение долгого времени».
Игорь Гулин. Случай с чемоданом. О выставке «Случаи и вещи. Даниил Хармс и его окружение». — «Коммерсантъ Weekend», 2013, № 46, 13 декабря <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«И в каком-то смысле будущий музей ОБЭРИУ должен стать именно музеем чудесного сбережения того, что было обречено на пропажу, крупинок, оставшихся от этих людей, существовавших в распаде мира, быта и слова, монументом героям-хранителям и разыскательным эскападам, музеем недавней археологии. Понятно, какой здесь должен быть главный экспонат. Это — чемодан, который блокадной зимой 1941 — 1942 года больной, истощавший философ Яков Друскин вывез на саночках из разбомбленной хармсовской квартиры. Благодаря этому небольшому санному пути (и большому путешествию философа и чемодана в эвакуацию и обратно) до нас дошла большая часть вещей Хармса и Введенского».
Здесь же публикуются два доселе неизвестных текста Даниила Хармса.
Григорий Дашевский: к девятому дню. Последнее стихотворение поэта и текст Михаила Айзенберга, посвященный его памяти. — «Colta.ru», 2013, 25 декабря <http://www.colta.ru>.
Михаил Айзенберг, «Последний старший»: «На моей памяти Гриша только раз пожаловался — и не на здоровье, а на понижение трудоспособности. Говорят, на здоровье он вообще не жаловался никогда, что почти невозможно себе представить. В ответ на неизбежные вопросы следовали только самые скупые факты с упором на закономерность происходящего. Даже последнее, очень краткое, сообщение из больницы (27.11.13) кончалось словами „вроде все по плану”. Он не позволял несчастью распорядиться своей жизнью».
«В стихах Гриша позволял себе то, чего не позволял в жизни, и говорить о них надо в ином ключе. Эти стихи и сами ключ, они открывают какую-то дверь, о которой никто не подозревал, и состоят из вещества, прежде нашей поэзии неизвестного; в его состав входит и беспощадная трезвость. За ними стоит какая-то „улыбка”, которую очень трудно видеть, трудно о ней думать. Вспоминается Гришин взгляд в некоторые секунды, силу которого он не мог (или не хотел) сдержать».
Демаркационная линия. Беседу вел Дмитрий Быков. — «Профиль», 2013, 10 декабря <http://www.profile.ru>.
Говорит Наталья Солженицына: «Ну, во-первых, жизнь Наташи [Горбаневской], которую я знала больше полувека, ушла не на борьбу и не на протест, а на реализацию ее таланта и темперамента. Она так была устроена, что не могла терпеть скотство, — и не терпела. Она любила писать стихи, испытывала от этого наслаждение, любила и читать их вслух — и большую часть жизни писала много, не зная кризисов, и приезжала сюда не с режимом бороться, а встречаться со своим читателем и говорить с ним. Слава богу, этот читатель у нее был. Горбаневская удивилась бы, а то и разозлилась, если б ей сказали, что жизнь ее ушла на борьбу».
«Он [Солженицын] был государственник — в том смысле, что полагал необходимым иметь над домом-страной прочную крышу. Неразвитое общество не выживет без государства. Личной же лояльности он не демонстрировал никому. Он вообще был (если уж говорить о личности, а не только о литературе) прежде всего мужчина; а мужчина лоялен к стране и к семье, а не к власти».
Дожить до выхода третьей книги. Беседу вел Игорь Панин. — «Литературная газета», 2013, № 51-52, 25 декабря <http://lgz.ru>.
Говорит Виктор Куллэ: «Нашему поколению суждено было пережить гибель страны и привыкать к бытованию в новой реальности. Кто-то попросту не смог с этим справиться. Так, сначала отказался от стихов, а потом и от жизни самый, наверное, мощный поэт нашего поколения, мой друг Денис Новиков. В какой-то момент само писание стихов стало представляться занятием бессмысленным».
«Ничего необычайного — мало кто из больших поэтов был услышан при жизни, обратных же примеров множество. Но раньше у пишущего оставалась хотя бы надежда на „провиденциального собеседника”. В нынешней ситуации, когда само существование поэзии поставлено под вопрос, многие уже не в состоянии справиться с перспективой абсолютной глухоты».
Александр Долинин. Гяур под маской янычара. О стихотворении Пушкина «Стамбул гяуры нынче славят...». — «Новое литературное обозрение», 2013, № 123.
«У нас нет никаких оснований считать, что в этой борьбе Пушкин сочувствовал „спящему” Востоку. Хотя он никогда не высказывал никаких соображений по поводу турецкой модернизации, мы знаем, что в 1830-е годы для него, как и для всех его европейских современников, исламизм был несовместим с просвещением и прогрессом, которые, по его мнению, являлись категориями исключительно христианского ареала. В заметках о втором томе „Истории русского народа” Н. Полевого Пушкин писал: „История новейшая есть история христианства. — Горе стране, находящейся вне европейской системы!”».
Дмитрий Замятин. Культура и ее кожа. — «Независимая газета», 2013, 11 декабря <http://www.ng.ru>.
«Необходимо введение специфического образа и понятия, характеризующего и как бы страхующего уникальную вечность в себе и для себя данной культуры, и таким образом и понятием является „наследие”. Наследие по существу может пониматься как определенный медиативный ментально-материальный культурный слой, как „кожа” культуры, необходимая ей для органичной жизни, воспроизводства и развития».
«<...> культура не запоминает все. Она не может этого сделать даже не в силу технической невозможности, но в силу самой культурной целесообразности: всякая культура стремится продлить во времени и удержать, расширить в пространстве лишь то, что феноменологически определяет и представляет ее целостный образ, фундаментальные черты такого образа. <...> В свою очередь, актуализируемый и мобилизуемый образ наследия упорядочивает и оформляет культурную память, очищает ее от ненужных воспоминаний и переживаний, „несвоевременных” культурных аллюзий».
Алексей Иванов. «Такие сюжеты голову сносят!» Беседу вела Елена Дьякова. — «Новая газета», 2013, № 141, 16 декабря <http://www.novayagazeta.ru>.
«„Горнозаводская цивилизация” описывает феномен уральской промышленности как особый социум, квазигосударство. Считается, что нынешнее общество потребления равно постиндустриальному обществу. Его-то мы вроде и строим. А я предлагаю взглянуть на индустриальное общество созидания — предтечу и альтер-эго нынешнего формата. Так сказать, модерн версус постмодерн, причем модерн — в отечественном изводе. Уральская „горнозаводская держава” XVIII и XIX веков самой судьбой сформирована как эталонный индустриальный социум».
«По-прежнему главные люди на Урале — инженеры. По-прежнему существует культ мастеров, отрицающих прогресс. По-прежнему все начинается с завода: не мелкие частные бизнесы сливаются в один большой, а от большого и казенного отлепляется много частных и мелких. Даже грехи старые: например, беды экологии — следствие понимания мира как механизма, а уничтожение культурного наследия — естественный порядок вещей для исторических заводов, когда на заводской площадке ради нового производства приходится сносить все старое».
Интеллектуал среди проработок и непрерывок. Передачу вела Татьяна Вольтская. — «Радио Свобода», 2013, 3 декабря <http://www.svoboda.org>.
Говорит автор книги «Частный человек. Л. Я. Гинзбург в конце 1920-х — начале 1930-х годов» Станислав Савицкий: «Гинзбург немного похожа на Валери — он тоже был за рационализм, у него была такая сильная привязанность к уму в литературе, он очень не любил всего иррационального, а также футуристского, противостоял авангарду, и, мне кажется, это связывает Гинзбург с французской рационалистической традицией, потому что она, конечно, профранцузский человек».
«Ларошфуко она страшно любила, на протяжении всей жизни у нее встречаются размышления про те или иные кусочки из Ларошфуко. Она была неорационалист, но при этом авангардист. Это еще одна очень интересная проблема, которая присутствует в ее истории 20 — 30-х годов: как любовь к Ларошфуко уживается с тем, что она — ученица Шкловского, Эйхенбаума, Тынянова — была из тусовки левого авангарда, постфутуризма, гремучего русского авангарда».
«Интернет демократичен, а искусство — нет». Интервью с Алексеем Алехиным, главным редактором поэтического журнала «Арион». Беседу вела Полина Рыжова. — «Газета.Ru», 2013, 10 декабря <http://www.gazeta.ru>.
Говорит Алексей Алехин: «У нас — профессиональный журнал. Конечно, нас читают и любители, но все-таки на 99% — те, кто сам пишет стихи. Это нормально: за игрой в шахматы следят ведь тоже только те, кто знает, как ходить е2 — е4».
«Ведь литература — это древо, новый стихотворец не работает с чистого листа. В нашем цехе уже есть Гомер, Катулл, Пушкин, Державин, Фет и все остальные. И то новое, что возникает, все равно должно включиться в эту систему. Может от нее отталкиваться, бросать предшественников с парохода современности — но для этого сначала надо в нее войти. Интернет предельно демократичен, а искусство по сути недемократично. Демократическое искусство — площадное: лубок, балаган, дамский роман. А высокое искусство всегда иерархично и аристократично по духу».
«<...> электронная почта развращает. Автор должен выбрать стихи, распечатать их, сложить в определенном порядке, уложить в конверт, отправить в журнал или принести в редакцию. И это — я имею в виду отбор и составление подборки — тоже часть творческого процесса. А так каждый графоман нажимает кнопку... и вся его помойка оказывается у меня на рабочем столе!»
Искусство концентрации. Беседу вел Вячеслав Суриков. — «Эксперт», 2013, № 48, 2 декабря.
Говорит композитор и пианист Антон Батагов: «Такие исполнители, как Лист и тот же Рахманинов, и многие другие, — они творили нечто столь притягательное, вроде того, что в шестидесятые годы прошлого века делали рок-музыканты. Это было каким-то фокусом всей музыкальной культуры того времени. Весь музыкальный язык на протяжении двадцатого века стал эволюционировать в ту сторону, что музыка просто утратила благозвучие, она стала передавать гораздо более жесткие и негативные стороны и внешней жизни, и внутренней психологической жизни композиторов».
«Кроме того, сама фактура музыки, в частности фортепианной, стала такой, что если поставить себя на место пианиста — человека, который ничего не сочиняет, а только играет, то такую музыку играть трудно. Рахманинова, Листа или Шопена играть тоже трудно, но в этой музыке прошлого была какая-то адекватность — адекватность тому, как у вас пальцы укладываются во все эти пассажи. А потом получилось так, что вам надо делать над собой противоестественное в каком-то смысле усилие просто для того, чтобы все это сыграть».
«Если вы спросите у студентов, которые сейчас учатся именно на исполнительских факультетах, то найдете там каких-то энтузиастов, которые хотя бы знают о существовании новой музыки, знают, что она разная, что она не вся такая ужасная, — но их ничтожное меньшинство. В основном они играют все ту же классику и романтиков».
«Когда я пытаюсь кому-то объяснить, что Пелевин — это самая духовная литература, которая сейчас только существует, про меня думают, что парень совсем свихнулся».
История вечности, или Карамзин не мертв. Гипотезы о российском историческом сознании. Беседа с историками и философами Александром Мареем и Андреем Теслей. Беседовала Ирина Чечель. — «Гефтер», 2013, 18 декабря <http://gefter.ru>.
Говорит Александр Марей: «Когда все начинают говорить: „да, мы идем вот туда”, то „зачем мы идем туда?” — это уже другой вопрос. А „почему?” — еще один. Вот зачем? почему? отчего? — это вопросы к интеллектуалам, пусть они обоснуют. Это запрос общества. Но когда этого запроса нет, когда власть говорит: „Ребята, просто напишите нам единый учебник истории”, академики садятся и чешут в затылке: „Простите, а что писать? Они просят каких-то единых трактовок”. Каких трактовок, чем эти трактовки озарены? Света-то нет. И тот же господин Акунин, когда садится писать свою историю… Это вообще, конечно, святая простота, сюжет для отдельного разговора».
Владимир Козлов. Вертикаль современной поэзии. — «Эксперт», 2014, № 1-2 (на сайте журнала — 23 декабря 2013).
«<...> поэзия в отечественной культуре фактически взяла на себя функции так и не созревшей философии — она стала средством индивидуального достижения национальной идентичности. Возможно, поэтому русская поэзия — это не менее серьезный бренд, чем немецкая философия, испанская музыка или французская кухня. Но так случилось, что за последний век в отечественной поэзии многое произошло, а сознание даже студента-филолога имеет сильно устаревшее представление о языке поэзии».
«Если попытаться одним словом описать верхушку сегодняшнего поэтического пантеона в России, то невозможно будет обойти слово „семидесятники”. И не столько в значении возраста авторов, сколько как типологическое определение мировоззрения, характерного для поколения. Главное, что нужно сказать о семидесятниках, — они резко отличаются от шестидесятников».
Высоцкий. Бродский. Рейн. Кушнер. Чухонцев.
Конец классики. Беседу вела Клариса Пульсон. — «Профиль», 2013, 3 декабря.
Говорит Александр Кабаков: «А кто вам сказал, что писателей должно быть много? Ну, слушайте, почему должны быть новые имена? Старые вымрут, тогда будут новые. Кто сказал, что заметных писателей должно быть восемьдесят, а не восемь?»
«При этом я глубоко убежден, что литература в то же время не исключительное занятие, не избранничество, это обычная работа. Только тяжелая очень, одинокая и чуждая справедливости».
«Возвращаясь к литературе: я глубоко убежден, что последние дни доживает классическая литература. Она никому не нужна. Исчез фундамент, на котором она строилась веками. Ее уже никто не понимает. Другая жизнь — другой человек — другая литература».
Андрей Краснящих. Сэмюэл Беккет: без права переписки. Эссе. — «Новая Юность», 2013, № 6 (117) <http://magazines.russ.ru/nov_yun>.
«Перед самой смертью, в 1989 году, ему приснилось, что он написал письмо Джойсу, в котором требовал от давно уже мертвого человека каких-то обещаний, слов, доказательств и гарантий и о чем-то — на утро так и не вспомнилось о чем — просил. Письмо он так и не отправил».
Критик Александр Гаврилов о пропаганде чтения и литературных клубах. Беседу вела Раиса Ханукаева (источник: m24.ru). — «Pro-Books.ru», 2013, 13 декабря <http://www.pro-books.ru>.
Говорит Александр Гаврилов: «Все хотят, чтобы читали дети, и никто не хочет читать сам. Взрослые перекладывают эту работу на ребенка: „Мы уже отмучились, нам это делать не надо, а ты теперь страдай”. В результате чтение для человека становится детским, несерьезным и глупым занятием».
«И, к сожалению, даже там, где чтение остается — в электричках и метро люди читают много — обсуждение, осмысление и работа над текстом не имеет формы. Неприлично прийти в выпивающую компанию и начать разговаривать о книгах. Я, как человек постоянно так поступающий, знаю это не понаслышке».
«В России все знают, как надо, но никто ничего не делает. Если перевести на более интеллектуальный язык: в России есть выдающаяся культура модельных образцов и почти отсутствует культура практических решений».
Критическая ситуация. В поисках места литературной критики в современной культуре. Текст: Илья Семенов. — «Hungry Shark», 2013, 13 декабря <http://hungryshark.ru>.
Говорит Валерия Пустовая: «Лидером популистской критики признают Льва Данилкина, но важно читать также Ирину Роднянскую, ведущего сейчас представителя критики филологической и философской. Из критиков-популистов назову также непременных Мартына Ганина и Анну Наринскую, из критиков-мыслителей — Евгения Ермолина, из критиков-филологов — Евгению Вежлян».
Марина Кузичева. Мир где нет исчезновенья. (О поэтике «метареализма»). — «Новое литературное обозрение», 2013, № 123.
«Мы постарались показать на примере поэзии Андрея Таврова и Владимира Аристова то многообразие и подчас разительное отличие, которые могут быть объяты „контекстом и установкой”, сформировавшимися в 1980-е и до сих пор дающими побеги, ветви, листья. И если контекст формируется временем, то есть историей, то намерение, интенция, установка — дело более глубокое и личное, вбирающее в себя неповторимую манеру говорящего, его отношение к слову и к миру. Сейчас нам гораздо яснее становится (хотя и требует дальнейших исследований) то пространство понимания и взаимно подпитываемого свободного роста, которое сложилось вокруг Алексея Парщикова и получило название „метареализма”. Это не музейный экспонат, это продолжает разворачиваться здесь и сейчас <...>».
Майя Кучерская. Профетизм Некрасова. — «Toronto Slavic Quarterly», 2013, № 46 <http://www.utoronto.ca/tsq/46/index.shtml>.
«Роль предсказателя [Н. А.] Некрасов берет на себя неоднократно: во многих стихотворениях он рассказывает своим персонажам о том, что им предстоит пережить в будущем, причем пророчит, как правило (за небольшими исключениями), сплошь бедствия — нравственное падение, жестокого мужа, злую свекровь, нищету и т. д.».
«Можно предположить, что литературной мотивировкой предсказаний являются именно романтические представления о поэте. Некрасов убежденно пророчит своим героям, позволяя себе даже явные бестактности, по высокому праву поэта-избранника, поэта-пророка <...>».
Спиридон Леснов. Главлит — это звучало грозно и загадочно. — «Труд», 2013, № 172, 5 декабря <http://www.trud.ru>.
Беседа с Владимиром Симаньковым, работавшим в Главлите с 1947 года на протяжении 44 лет.
«— Мне доводилось слышать, что в СССР было чуть ли не 100 тысяч цензоров. Но это заблуждение: в системе Главлита никогда не числилось больше 2400 человек, — уточнил Владимир Яковлевич. — В нашем „департаменте” работали по девяти направлениям. В том числе проверяли сценарии для новых кинофильмов и спектаклей, контролировали вывоз рукописей за рубеж и ввоз иностранных изданий, рассылали приказы об изъятии литературы из библиотек... Но больше всего времени уходило на проверку готовящихся к изданию книг, брошюр, журналов и даже новых этикеток для бутылок со спиртным, для спичечных коробков. В среднем только по нашему 3-му управлению в год запрещалось цензорами от 10 до 30 тысяч публикаций».
Александр Маноцков. «Композитор — это не толерантная профессия». Текст: Екатерина Бирюкова. — «Colta.ru», 2013, 16 декабря <http://www.colta.ru>.
«Композитор — он же высказывается главным образом музыкой. Любые слова он говорит в контексте своей музыки, отрывать их от нее нельзя. И ценность им, увесистость придает только музыкальная реальность, которую делает композитор. Поэтому все наши обсуждения после концертов — не столько для того, чтобы композиторы словами друг с другом поговорили. Это же все развернуто прежде всего в сторону слушателя. А композиторы друг с другом, собственно, музыкой поговорили. И все друг про друга поняли. И сказать им друг другу, кто прав, кто не прав, я думаю, все равно нечего. Тем более публично».
Наше солнце. Умер Григорий Дашевский. С Григорием Дашевским по просьбе «Ъ» прощается поэт Мария Степанова. — «Коммерсантъ», 2013, № 234, 19 декабря <http://www.kommersant.ru>.
«Полное собрание стихов Григория Дашевского составит одну небольшую книгу, прираставшую несколькими страницами в десятилетие — и значившую для поэтического поколения даже больше, чем уже ясно сейчас. В русской поэзии авторов, писавших так мало и изменивших все, можно перечесть по пальцам одной руки. Я помню, как читались стихи, составившие „Генриха и Семена”, в конце 90-х — как бы простые, как бы просто-стихи, написаны на новом, удивительном, небывалом еще русском языке — и было ясно: раз такое возможно, поверхность языка раздвигается, как обеденный стол,— и что-то похожее происходило с неподвижной точкой-зрения, где еще недавно было установлено тяжелое лирическое „я”».
О чем следует молчать. Беседовала Людмила Петрова. — «Гудок», 2013, № 217, 2 декабря <http://www.gudok.ru>.
Говорит Владимир Мартынов: «Не надо преувеличивать ужасы Советского Союза, это сейчас ничего нельзя делать, потому что рынок диктует. А тогда если ты что-то хотел делать, то делал. Только надо было знать места. Например, при Музее Скрябина в Москве существовала студия электронной музыки, где Денисов, Губайдуллина, Шнитке отрабатывали свои авангардные эксперименты. Позже к студии прибились буддисты, энтузиасты старинной музыки, православные священники... Кого там только не было: Никита Михалков приводил туда Копполу, Антониони приходил... Тогда же я написал рок-оперу „Серафические видения Франциска Ассизского”, и она исполнялась на фестивале в Таллине».
«Нет у меня никакой ностальгии. Советское время было замечательным не потому, что оно было советское, а потому что оно было другое. Где бы вы ни жили, в СССР или в США, без разницы, и там и там в шестидесятые — семидесятые годы было гораздо лучше».
«Была эпоха великих географических открытий — и прошла, все открыли. С уходом в один год Микеланджело Антониони и Ингмара Бергмана закончилась эпоха великого кинематографа. И в музыке уже не будет, или еще долго не будет, нового Игоря Стравинского или Альбена Берга — это то, с чего мы начали наш разговор. Такое время — бессильное».
«Он — голос „безгласного”». Вячеслав Иванов о «Близнеце в тучах» Бориса Пастернака. Интервью: Анна Наринская. — «Коммерсантъ Weekend», 2013, № 46, 13 декабря.
Говорит Вячеслав Иванов: «Пастернак учился у символистов. В первую очередь у Блока. А для „Близнеца в тучах” Блок особенно важен. И конкретно для темы близнецов. Эта тема взята из мистики Блока».
«Лафорг стал для него основным после „Близнеца в тучах”. Такое впечатление, что Лафорга он прочитал и понял под сильным влиянием Константина Большакова. Вообще, это такая загадка для понимания Пастернака — почему он считал Большакова единственным поэтом в этом поколении рядом с Маяковским?! Я читал почти все, что написал Большаков, — ну не очень он большой поэт! Но как бы то ни было — Большаков переводил Лафорга».
«Математик Гельфанд как-то сказал мне: „Алиса Коонен читает Блока на котурнах”. Так вот, в переделанных для „Поверх барьеров” стихах из „Близнеца” Пастернак слезает с котурнов».
«Ему, кстати, говорили, что книга плоха. Он вспоминал, что жена Балтрушайтиса Мария (Пастернак короткое время был репетитором их детей) говорила ему: „будете жалеть, что издали незрелую книгу”. Он сам потом с этим согласился».
Осип Мандельштам: дорога к смерти и бессмертию. Беседу вела Мария Москвичева. — «Московский комсомолец», 2013, 27 декабря <http://www.mk.ru>.
Говорит глава Мандельштамовского общества Павел Нерлер: «Не сомневаюсь, что он [Сталин] ее [эпиграмму] читал. Также я предполагаю — это уже гипотеза — что стихи ему понравились и польстили. То впечатление, которое Сталин производил на подвластные ему города и веси, тот страх, которым он смог стреножить своих подданных — вся эта атмосфера была ему только лестна, собственно, он этого и добивался. Он мог только мечтать о таком подтверждении, как эта эпиграмма. С моей точки зрения, это было ему отнюдь не оскорбительно, а именно лестно, потому что в стихах он представал как властитель, тиран, а именно к этому эффекту он и стремился».
Оттепель большого «Щ». Текст: Игорь Вирабов. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2013, № 283, на сайте — 16 декабря <http://www.rg.ru>.
Говорит Родион Щедрин: «Когда я попал к Лиле Брик, Сталин еще был живой — какая „золотая молодежь”? И потом, по своему опыту скажу: шестидесятники были голодранцы. Я не считал обидным, что Лиля Юрьевна давала мне деньги на такси».
«Я помню, я же был на всех трех встречах Хрущева с интеллигенцией. Нас с Андреем Эшпаем выдвигали на эти встречи, как молодые таланты. Первая встреча была на Каширском шоссе, в 57-м году. <...> Так вот там был такой Попов Гавриил Николаевич, тоже композитор, он выпил вдрызг, чокался с Хрущевым, ходил между столами правительства, и никто его не выводил. Хрущев и сам напился, была страшно демократическая обстановка, можно было подойти запросто, разговаривать. Хрущев говорил: я в таком печальном настроении от того, что мы не найдем общего языка с Молотовым, которого я так чтил. А Молотов и Каганович сидели здесь же в гробовом молчании. Рядом со мной сидел Паустовский, у него руки дрожали, все это было страшно».
Борис Парамонов. Кому нужен Макиавелли? Пятисотлетний «Государь». — «Радио Свобода», 2013, 26 декабря <http://www.svoboda.org>.
«<...> Макиавелли тем совершил переворот в государствоведении (или политологии), что придал ей абсолютно светский характер, так сказать, сделал ее из идеологии наукой. У него совершенно отсутствует мысль (общая тогдашней политической теории и практике) о божественном установлении власти, о власти как религиозном институте. Нет власти, кроме как от Бога, — эта установка совершенно чужда Макиавелли. Тут он подлинный новатор».
Ян Пробштейн. Два ангела. Ангелы теряются в пространстве поэтического, как поэты — в несносной исповеди «века». — «Гефтер», 2013, 23 декабря <http://gefter.ru>.
«Бывают случаи поэтического параллелизма — не диалога поэтов, не подражания, не продолжения темы, как в „Памятниках”, не имитации, а именно независимого озарения родственным образом, видением или мыслью, выраженными родственными же интонационно-смысловыми системами. Однако и в этом случае можно проследить определенные общие для обоих поэтов, для традиции и для самого языка закономерности, которыми было обусловлено столь разительное совпадение. Я наверное знаю, что ни [Николаю] Шатрову, жителю подмосковного Пушкино, ни Вл. Микушевичу, жителю подмосковной же Малаховки, стихотворения друг друга не были известны...»
Олег Проскурин. Русский поэт, немецкий ученый и бессарабские бродяги. (Что Пушкин знал о цыганах и почему скрыл от читателей свои познания). — «Новое литературное обозрение», 2013, № 123.
«Павел Петрович Вяземский осознавал фиктивный характер цыганской легенды куда лучше, чем почтенные пушкинисты последующих времен. <...> Ни о каком отражении „жизни и быта” цыган в пушкинской поэме речи идти не может: перед нами — как и в случае с „Кавказским пленником” — вымышленный мир, виртуозно сотворенный из разнородных литературных материалов и из рефлексии над популярными философскими идеями. Фиктивность пушкинского текста должна показаться особенно поразительной, если принять во внимание, что в пору создания „Цыганов” Пушкин располагал наиболее полной информацией о цыганах (хотя и восходящей не к личным полевым наблюдениям, а к книжному источнику), которая только могла быть доступна в тот исторический момент европейскому писателю».
Ирина Прохорова. «Книга сопровождает человека всю его жизнь и очень ее украшает». Беседу вела Клариса Пульсон. — «Профиль», 2013, 27 декабря.
«Я всегда питала слабость к литературе Просвещения. XVIII век — это бурный процесс формирования светского общества и психологического романа, закладывание философских основ современного мира. Я не включила в список по причине его краткости один из самых поразительных романов — „Опасные связи” Шодерло де Лакло. Все коллизии романа актуальны и сейчас: границы сексуальной свободы, война полов, смещение гендерных ролей, воспитание чувств, столкновение неопытной души с развращающим миром. И как устоять… или не устоять».
«Я в положенное время прочитала всего Диккенса, ценю его, но язвительный Теккерей нравится мне значительно больше. У него взгляд, оставшийся от XVIII века, — острый, не замутненный утопическими иллюзиями. Подлинная комедия нравов, где нет абсолютно отрицательных или положительных персонажей, а есть, в сущности, бесплодная борьба слабых и несовершенных людей за счастье и благополучие».
«Если когда-нибудь напишут „другую” историю литературы, Лидия Гинзбург, как и Саша Соколов, будет там стоять в первом ряду великих писателей XX века. Для меня она автор, несомненно, продолжающий традиции XVIII века — острого социального анализа. Ее произведения — психологическая проза высочайшей пробы. Гениальная антропология чудовищной эпохи — я не знаю никого, кто это сделал лучше. Пожалуй, только еще Варлам Шаламов».
А. И. Рейтблат. Пушкин-гимнаст. — «Новое литературное обозрение», 2013, № 123.
«Если читатель, прочтя название статьи, решил, что оно дано в шутку, то он ошибся. Далее совершенно серьезно рассказывается о том, что А. С. Пушкин, „наше все”, был причастен и к становлению гимнастики в России. Правда, в его время слово „гимнастика” имело несколько иное, более широкое значение. Так называли „искусство упражнять тело человеческое в различных необходимых движениях, для придания ему ловкости, быстроты, движимости, твердости и здоровья”, то есть различные виды физических упражнений, в том числе бег, прыжки, борьбу, фехтование и т. д.».
Сергей Роганов. Советский коллапс и смерть. — «Гефтер», 2013, 25 декабря <http://gefter.ru>.
«Междисциплинарное проблемное поле, которое формируется в пространстве совершенно разных, на первый взгляд, областей науки и культуры, безусловно, открывает возможности для переосмысления и феномена смерти человека, и смерти/коллапса целого общества. Собственно, последний как макроисторическая модель исторических событий позволяет не только описывать и „структурировать” хаос, абсолютную фрагментацию общества после коллапса, но и говорить о перспективах существования или „развития” социума, в нашем случае — постсоветского пространства».
Андрей Рудалев. Солженицына можно упрекать в бедах современной России. Но это будет неправда. — «KM.RU», 2013, 11 декабря <http://www.km.ru>.
«Такие пассионарии типа Солженицына — это люди кризисной эпохи. Они — архимедов рычаг, сдвинувший общество с привычной оси. Но дальше это самое общество живет уже своей жизнью, по своим законам, в судорожных попытках найти новую ось».
«Он — максималист. Это уже практически ушедшая натура, исчезающий вид писателя, ориентированного исключительно на творчество, которое, в свою очередь, главным образом ставит перед собой задачу переобустройства мира с позиций морально-этических принципов. Мир всегда входит с ним в конфликт».
«Шаламов в свое время обвинял русскую классику в тех бедах, которые свалились на страну в ХХ веке. По этой логике, в бедах современной России можно упрекать Александра Исаевича. Но это будет неправда».
Андрей Рудалев. Одноразовая литература. — «Перемены», 2013, 17 декабря <http://www.peremeny.ru>.
«Действительно, сейчас в литературе, как и во многих других областях культуры и искусства, действует культ новинки. Издательский бизнес и зависимый от него календарный цикл премиальных сезонов превращает художественное произведение в скоропортящийся продукт».
«Критику следует работать на подтормаживание этого процесса, стараться блокировать его безудержный поток. Его задача в обращении к пройденному материалу».
Стать стариком в тридцать лет. Поэт Александр Тимофеевский верит, что смерти не существует. Беседу вела Цветелина Митева. — «Московские новости», 2013, 4 декабря <http://www.mn.ru>.
Говорит Александр Тимофеевский: «Мне представляется, что смысл жизни в происходящих изменениях. Вот то, чего хотят от нас Господь и природа — не бояться перемен, которые ожидают нас здесь и там, на другом свете».
«Когда я жил в Таджикистане, Алик Гинзбург выпустил сборник „Синтаксис”, куда вошли стихи тогда никому не известных поэтов: Иосифа Бродского, Игоря Холина, Генриха Сапгира, Беллы Ахмадулиной и вашего покорного слуги. Со мной связались кагэбэшники, во время одного из допросов произошел забавный эпизод: меня спросили, что я могу сказать о Сапгире, а я тогда не был с ним знаком, но быстро сообразил, что это аббревиатура, и отвечал следователю: „К еврейским националистическим организациями не имею отношения!”».
Тайна длиной в четыре века. Беседу вела Наталья Дардыкина. — «Московский комсомолец», 2013, 3 декабря <http://www.mk.ru>.
Говорит Игорь Шайтанов: «Признаюсь: занимаясь биографией Шекспира, я обнаружил более поразительное совпадение. Его бабушка по мужской линии носила фамилию Гриффин. Моя бабушка по мужской линии тоже Гриффин. Это был род англичан-католиков, бежавших от Кромвеля в ХVII веке в Польшу. А из Польши в ХIХ веке перебрались в Россию. Первым, кто получил образование в Московском университете, был мой прадед Оттон Гриффин. <...> Мои предки с Шекспиром или родственники, или, во всяком случае, однофамильцы».
Андрей Тесля. «И в политическом отношении должны мы верить бессмертию души…» — «Русский Журнал», 2013, 27 декабря <http://russ.ru>.
«Даже в „Моей исповеди”, адресованной императору и ставящей своей целью оправдать себя в глазах Николая, Вяземский настаивает на своей свободе как частного лица (идя на уступки и соглашаясь о недопустимости тех суждений и оценок, которые он допускал в своих письмах, будучи на службе) — и на безответственности суждения, тогда как карать можно только за деяние <...>».
Андрей Щербенок. Цивилизационный кризис в кино позднего застоя. — «Новое литературное обозрение», 2013, № 123.
«Хотя в это время в СССР вводилось больше квадратных метров в год, чем в 1950 — 1960-е, в кино это отражалось в слабой степени. Конечно, в некоторых фильмах — как, например, в „Иронии судьбы” (режиссер Эльдар Рязанов, 1975) — мы видим новые микрорайоны, поскольку это важно для сюжета; однако при ближайшем рассмотрении их новизна исчезает. Парадоксальным образом брежневки в застойном кино часто выглядят так, как будто они уже пережили десятилетия постсоветского инфраструктурного недофинансирования. Даже когда семья переезжает в новую квартиру, как в вышеупомянутом „Отпуске в сентябре” или в фильме с красноречивым названием „Старый Новый год” (режиссеры Наум Ардашников, Олег Ефремов, 1980), новая квартира не выглядит „новой”. Застойное кино изобилует обветшавшими зданиями, потрескавшимся асфальтом, потрепанными автобусами. Даже „Жигули”, выпускавшиеся только с 1970 года, часто предстают сильно подержанными. В этом аспекте руинированная Зона в „Сталкере” Андрея Тарковского (1979) лишь доводит общекинематографическую тенденцию до предела».
«Все это не значит, что в застойном кино не бывает фотогеничных мест для жизни. Однако они встречаются не как нейтральная деталь заднего плана, а как значимая тема. Так, в фильме „Москва слезам не верит” (режиссер Владимир Меньшов, 1980) — пожалуй, самом гламурном из застойных фильмов, не считая исторических, — и шикарная квартира в сталинской высотке, и действительно новая брежневка, в которой главная героиня живет с дочерью в последней части фильма, имеют очевидную сюжетную значимость».
Здесь же: Стивен Ловелл, «„Семнадцать мгновений весны” и семидесятые» (перевод с английского Натальи Полтавцевой).
Михаил Эпштейн. Сто лет формальной школе. О воскрешении слова. — «Частный корреспондент», 2013, 23 декабря <http://www.chaskor.ru>.
«23 декабря 1913 в литературно-артистическом кабаре „Бродячая собака” Виктор Шкловский (1893 — 1984) прочел доклад „Место футуризма в истории языка”, вышедший затем брошюрой „Воскрешение слова” (1914)...»
«Изначальная идея Шкловского очень проста — и рождается на почве глубоко религиозной, что выражена и в названии брошюры „Воскрешение слова”. Автор, конечно, ссылается не на Евангелие, а на Гумбольдта, Потебню и на молодых эпатажных футуристов, но речь идет о Логосе, который мы постоянно умерщвляем в себе, автоматизируя свою жизнь и свою речь. <...> Новые формы затрудняют наше восприятие вещей, остраняют их, представляют странными, удивительными, непохожими на себя — а тем самым и производят работу воскрешения мира. Шесть лет спустя сам Шкловский назвал этот прием „остранением” (в своей работе „Искусство как прием”, 1919), но по сути это то же самое, что „воскрешение” в том докладе, которому сегодня исполняется сто лет. Так что формализм — это, по сути, учение не столько о формах искусства самих по себе, сколько об их воскресительном смысле, о спасении от автоматизма существования».
Юбилей Габриэле д’Аннунцио: поэт как симптом. Беседу вел Александр Генис. — «Радио Свобода», 2013, 16 декабря <http://www.svoboda.org>.
Говорит Владимир Гандельсман: «В этот юбилейный год, год 150-летия со дня рождения д’Аннунцио британский историк культуры Люси Хьюз-Хэллет выпустила труд „Габриэле д’Аннунцио: поэт, соблазнитель и проповедник войны”, желая привлечь внимание англоязычного мира к изрядно подзабытому автору. Она утверждает, что ее избранник заслуживает внимания не только как литератор, но и как крупный политик».
«Эта фигура помогает нам увидеть, сколь много значат культура и стиль в понимании фашизма и его росте».
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №3