Бухин Евгений Семенович родился в 1934 году в Киеве. Окончил Киевский политехнический институт, работал инженером-конструктором на различных предприятиях Украины, а затем США. Поэт, прозаик, автор сборников «Сюрреализм с человеческим лицом» (СПб., 2012), «Записки бостонского таксиста» (СПб., 2012). Живет в Бостоне.
ЕВГЕНИЙ БУХИН
*
ИЗ РАЗНОГО ВРЕМЕНИ
Очерки
ШТАБС-КАПИТАН БУЛЫГИН И ПОРУЧИК БАШМАКОВ
Эту историю рассказал мне Эдуард Штейн, собиратель редких изданий поэтов русского зарубежья. В 60-х годах прошлого века на 14-й улице Нью-Йорка существовал книжный магазин, хозяином которого был бывший участник Белого движения, участник боев на Дальнем Востоке в качестве фейерверкера-наводчика артиллерийской батареи Виктор Петрович Камкин. Назвать книжным магазином это заведение было большим преувеличением. Просто небольшую кладовку плотно набили произведениями эмигрантских авторов и дали эффектное название — «Магазин Камкина». Не очень упитанный гражданин с трудом протискивался через щель, которая вела в магазин. Не через дверь, а именно через какую-то щель в средневековой крепостной стене. Через много лет Камкин превратил свой магазинчик в мощную корпорацию, торгующую изданиями на русском языке. Но пока до этого еще далеко.
В магазине Камкина можно было также приобрести наиболее известную в Нью-Йорке эмигрантскую газету «Новое русское слово». Тогда в ней работал перебравшийся из Парижа в Америку писатель и литературный секретарь И. А. Бунина Андрей Седых (Я. М. Цвибак), который был квалифицированным журналистом, умелым редактором, впоследствии главным редактором, а также успешным дамским угодником. Однажды в редакцию пришла со своим материалом молодая женщина, претендующая на сотрудничество с газетой. Андрей Седых встретил ее приветливо и, поскольку они разговаривали стоя, как бы невзначай, дружески положил руку на плечо молодой дамы. Неожиданно рука господина Седых скользнула вниз, медленно поползла по спине претендентки, все ниже и ниже, и наконец остановилась на облюбованном месте. Молодая женщина не шелохнулась; со стороны можно было подумать, что это каменная статуя. Она только жестко произнесла:
— Это будет стоить вам норковой шубки!
— Почему так дорого? — спросил, засмеявшись, господин Седых, однако руку убрал. Обычно за такое мероприятие он платил ужином в ресторане средней руки плюс накладные расходы.
Звездным часом в карьере журналиста Андрея Седых был тот исторический момент, когда он в 1933 году сопровождал в Стокгольм Ивана Алексеевича Бунина, получавшего Нобелевскую премию. Не мешкая ни минуты, советские классики Илья Ильф и Евгений Петров по заданию партийной организации написали фельетон. По аналогии с марионеточным государством Манджоу-Го, созданным в те времена японцами в Маньчжурии, фельетон назывался Россия-Го. В нем советские классики принялись колотить Андрея Седых, хотя явно метили в нобелевского лауреата. Однако их предупредили, что делать все надо тонко, потому что речь идет о Стокгольме: возможны международные осложнения. Вот как у них получилось:
«Вместе с лауреатом в Стокгольм отправился специальный корреспондент парижской газеты „Последние новости” Андрей Седых. О, этот умел радоваться! Международный вагон, в котором они ехали, отель, где они остановились, белая наколка горничной, новый фрак Бунина и новые носки самого Седых были описаны с восторженностью, которая приобретается только полной потерей человеческого достоинства. Подробно перечислялось, что ели и когда ели. А как был описан поклон, который лауреат отвесил королю при получении от него премиального чека на восемьсот тысяч франков!
И снова — что ели, какие ощущения при этом испытывали, где ели даром и где приходилось платить, и как лауреат, уплатив где-то за сандвичи, съеденные при деятельном участии специального корреспондента, печально воскликнул: „Жизнь хороша, но очень дорога!”».
В этой жизни все течет, все меняется, и нью-йоркская газета «Новое русское слово», отпраздновав столетний юбилей, почила в мире. Вернее, ее сначала продали американским издателям, и она выродилась в этнический таблоид газеты «Нью-Йорк Таймс», который перепечатывал некоторые английские статьи. И всего русского в ней стало — только буквы, которые составляли чужие тексты. Но затем американские хозяева ее прикрыли за ненадобностью, а корпорация Камкина после смерти ее основателей тоже обанкротилась.
Однако вернемся к патриархальным временам — ко второй половине XX века. Тогда Эдуард Штейн часто протискивался через щель в крепостной стене, которая вела в магазин Камкина, и начинал рыться в залежах книжной рухляди. Когда он появлялся, то владелец магазина кричал жене, Елене Андреевне, которая по совместительству была сотрудницей магазина: «Опять этот сумасшедший Штейн пришел!». Штейн выискивал книжечки поэтов русского зарубежья. К тому времени некоторые из них сохранились только у Камкина и притом в единственном экземпляре.
Штабс-капитанов в царской армии было много. Потом в Гражданскую войну одни служили у генерала Деникина, другие у адмирала Колчака, были также такие, которые под водительством Ленина и Троцкого в рядах Красной армии боролись за светлое будущее народа. Но Эдуарда Штейна интересовали только те штабс-капитаны, которые писали стихи. Так ему попалась книжечка «Стихотворения», изданная в 1923 году берлинским издательством «Швабе». Автором ее был штабс-капитан Петроградского полка Павел Петрович Булыгин.
Дотошный Штейн выяснил, что штабс-капитан Булыгин родился во Владимире 23 января 1896 года и прожил жизнь, достойную пера автора авантюрных романов. Он участвовал в «Ледяном» походе генерала Корнилова, позднее в Крыму организовал и возглавил охрану вдовствующей императрицы Марии Федоровны (до принятия православия датской принцессы Марии-Софии-Фредерики-Дагмары). Когда до окружения императрицы дошли невероятные слухи о судьбе царской семьи, штабс-капитан Булыгин по повелению Марии Федоровны в начале июля 1918 года отправился в Екатеринбург, чтобы выяснить, что произошло в действительности. Бдительные чекисты разоблачили храброго штабс-капитана и посадили в тюрьму, где его ждал расстрел. Как удачливый штабс-капитан бежал из тюрьмы, история умалчивает, но он вскоре опять объявился в Крыму. Однако ненадолго. В январе 1919 года штабс-капитан Булыгин отправился морским путем на Дальний Восток, где Верховный правитель Сибири адмирал Колчак направил его в распоряжение Н. А. Соколова, следователя по особо важным делам, проводившего расследование гибели царской семьи. Здесь началась важная страница в жизни штабс-капитана Булыгина.
Заглянем в архив и извлечем оттуда некое письмо, проливающее свет на судьбу ближайших родственников царской семьи.
Главнокомандующий
всеми вооруженными силами
Российской Восточной окраины
Мая 13 дня 1920 г.
г. Чита.
Уважаемый отец Серафим!
Письмо Ваше получил и с великой радостью и душевным облегчением узнал, что, наконец, Господь Бог помог довести Ваше великое дело если не до конца, то до безопасного пункта. Прибывший из Пекина генерал-майор князь Тумбаир-Малиновский обо всем подробно меня осведомил, хотя я ни на минуту не сомневался, что Преосвященный Иннокентий, по долгу верноподданнической преданности и христианской любви, окажет достойный прием и великий почет останкам Августейших Мучеников. Пусть служит прием в Пекине примером всем бывшим верным Царским слугам.
Прошу Вас помянуть меня в своих святых молитвах
Уважающий Вас
Семенов
Это ответ атамана Г. М. Семенова на благодарственное письмо отца Серафима, который сопровождал тела царских родственников, извлеченных из заброшенной шахты рудника Нижняя Селимская возле города Алапаевска. Следует отметить, что «ярый враг советской власти» атаман Семенов уже после Второй мировой войны был схвачен доблестными чекистами и расстрелян, а его жена и две дочки сгинули где-то в лагерях на Колыме. Штабс-капитан Булыгин, прибывший в составе следственной группы в Читу осенью 1919 г., впоследствии вспоминал:
«Дня два спустя после нашего прибытия Соколов и я нанесли визит в монастырь, где нашли свое временное пристанище тела жертв Алапаевска. Нас приняла игуменья, которая сообщила нам вежливо, но твердо, что без разрешения атамана Семенова она не готова обсуждать эту тему. Тогда мы спросили об игумене Пермского монастыря, отце Серафиме, который получил приют в монастыре после того, как его собственная обитель попала в руки большевиков. Монахиня снова отказалась отвечать. Несколько дней спустя атаман Семенов, вернувшийся в Читу, принял нас очень вежливо и дал распоряжение игуменье обеспечить нас необходимой информацией. Я провел много часов в келье отца Серафима и не раз ночевал там. Отец Серафим подробно рассказал о судьбе пленников, о похоронах, об эксгумации и перезахоронении их тел. Гробы, он сказал, были перевезены в монастырь русскими и японскими офицерами».
В другом месте Павел Петрович Булыгин вспоминает такой эпизод:
«Однажды ночью я проснулся и обнаружил отца Серафима сидящим на краю своей постели. Он выглядел худым и изможденным в своей длинной белой рубахе. Я услыхал его шепот: „Да, да, Ваше Высочество, Вы совершенно правы...”. Отец Серафим разговаривал во сне с Великой Княгиней Елисаветой. Это была жутковатая картина в тусклом свете единственной лампады, мерцающей в углу перед иконой. Засыпая, я все еще слышал его шепот: „Да, да, Ваше Высочество...”».
Легенда говорит, что когда Елисавета Федоровна поняла, какую участь ей уготовили, она стала громко молиться и говорить: «Господи, прости им, ибо не знают, что делают». Но может быть, это не легенда, а правда.
А как же Павел Петрович Булыгин? В конечном итоге он очутился в Париже, где стал вести тихую жизнь эмигранта. И вдруг неожиданный кульбит — отъезд в Абиссинию, где штабс-капитан стал работать инструктором императорской пехоты. Прожил там штабс-капитан Булыгин десять лет и все эти годы работал на книгой «Убийство Романовых. Достоверный отчет». В январе 1934 года эта книга вышла на английском языке в лондонском издательстве «Хачинсон», а через два года — в миланском издательстве «Мондадори».
И вдруг опять неожиданный переезд — из Абиссинии в Прибалтику, где штабс-капитан Булыгин возглавил группу крестьян-старообрядцев, пожелавших переселиться в Парагвай. Переезд состоялся, и в джунглях на берегу реки Параны была создана русская деревня. Но 17 февраля 1936 года Павел Петрович Булыгин скончался в городе Асунсьон от кровоизлияния в мозг. Он только перешагнул сорокалетний рубеж своей бурной жизни.
Его закадычный друг Владимир Башмаков, а дружба их началась в окопах Первой мировой войны, на грузовике отправился за гробом для покойного, а также чтобы привезти православного священника. Именно в этот день, 17 февраля 1936 года, в Парагвае произошел очередной военный переворот; и одни солдаты доблестно защищали прежнего диктатора, а другие, не менее доблестно, нового. Грузовик попал под перекрестный огонь; Владимир Башмаков был смертельно ранен и, не приходя в сознание, скончался в больнице. Поручик Башмаков был похоронен рядом со своим другом штабс-капитаном Булыгиным на кладбище города Асунсьон. Незадолго до смерти Павел Петрович Булыгин написал стихотворение, посвященное Владимиру Башмакову.
Другу В. А. Башмакову
Быть может, срок уже намечен,
И вздох последний близок мой;
Заглянут в гроб пугливо свечи,
Душа уйдет... опять домой.
И в бесконечности Вселенной,
В приливах и отливах волн,
Забуду я свой образ тленный,
Мой опрокинувшийся челн.
И в содроганиях прозренья
Дано внезапно будет мне
То, что поэту вдохновенье
Дарует смутно в смутном сне.
Но знаю, что опять тоскуя
По милой и смешной Земле,
Покорный прошлому, приду я
И робко спрячусь в полутьме.
И будет сладкая отрада.
Как было раз... давным-давно,
Почуять запах листопада
И заглянуть в твое окно.
СОБИРАТЕЛЬ РАРИТЕТОВ
На поминках Эдуарда Штейна, глядя на знакомый диванчик, где он обычно сидел, принимая меня, я вспомнил наш последний в этом доме разговор и сказал: «Может, об этом стоило бы написать». Сидящий рядом в кресле писатель Марк Поповский внимательно на меня посмотрел и произнес: «А вы и напишите». Вечером и на следующий день, занимаясь рутинными делами, я вспоминал детали наших разговоров, записывая их для памяти. Так скопилось несколько листков. Оставалось только соединить их. Но в записях речь шла больше о моих делах, и я посчитал, что это может быть воспринято как самореклама. Недавно Ольга Штейн возразила мне: «Из этих разговоров видно, каким человеком был Эдуард».
Мы познакомились, наверно, осенью 1993 года. Хотя я получил техническое образование, но сначала в Киеве, а потом в Бостоне иногда сочинял стихи во время обеденных перерывов. Если бы меня спросили, зачем я это делаю, то не знал бы, что ответить; ну и, конечно, никому не показывал их. «Скучен вам, стихи мои, ящик», — сказал Кантемир. Но мои стихи терпели.
Однажды я прочитал о Штейне как о собирателе изданий поэтов русского зарубежья и решил позвонить ему. Впоследствии я узнал, что Штейн занимался преподавательской работой сначала в Варшавском университете, а потом, уже в Америке, в Йельском. Что говорил он польским студентам, мне неизвестно, но в результате этих лекций Штейн очутился в тюрьме, а потом был выслан из социалистической Польши.
Есть люди, которым интересно делать то, что абсолютно неинтересно другим. Штейн годами копался в залежах книжной рухляди, и в результате появился библиографический справочник «Поэзия русского рассеяния 1920 — 1977». Он не поленился съездить в захолустный французский городок Иссанжо, чтобы познакомиться с Лариссой Андерсен. В пятнадцать лет красавица Ларисса была королевой литературного кружка «Чураевка» в Харбине. Штейн основал издательство «Антиквариат» и вытащил из небытия поэтов русского Китая: Лариссу Андерсен, Василия Логинова, Василия Обухова и, конечно, самого талантливого из них — Арсения Несмелова. За этот труд ему было присвоено звание почетного доктора Библиографического института в Петербурге.
Но была еще одна область человеческой деятельности, где плодотворно трудился Эдуард Штейн. Сначала приведем цитаты из статей, рисующих образ «заокеанского» Штейна:
«Откровенный антисоветчик, сбежавший из Польши, ныне гражданин США, сотрудник „Голоса Америки” и ряда антисоветских журналов, Штейн выступал в команде невозвращенца Корчного в качестве пресс-аташе».
И далее:
«Однажды в Мерано он специально подошел ко мне, чтобы демонстративно заявить, что готов хоть завтра лететь в Москву с автоматом и стрелять там всех, кто ему попадется, начиная с Красной площади и до МГУ. Вот она, человеконенавистническая суть антисоветизма!».
Это из статьи, опубликованной в Москве в декабре 1981 года в «Литературной газете» за подписью председателя Шахматной федерации СССР космонавта Севастьянова.
А вот другая цитата из мемуаров его заместителя Батуринского «Страницы шахматной жизни», опубликованных в 1983 году:
«Этот субъект, одержимый патологической ненавистью к нашей стране, был в Мерано зачинщиком различных антисоветских провокаций. Нередко Штейн появлялся в майке с надписью „Солидарность”, и, видимо, по его совету Корчной прикалывал к своему пиджаку значок этой организации, истинное лицо которой полностью раскрыто в последнее время».
Но все течет, и все меняется, и в 1991 году в журнале «Шахматы в СССР», № 1, появился следующий текст:
«В 1973 году в США вышла первая в истории мировой литературы антология русской шахматной поэзии. Ее название, „Мнемозина и Каисса”, глубоко символично. Богиню Мнемозину, мать девяти олимпийских муз, и богиню шахмат Каиссу объединяет то, что они обе служат одному идеалу — красоте. Красоте творчества, красоте человеческой мысли...
Подборка стихов, как и вступительная статья „Поэзия и шахматы”, делали честь составителю книги. Чувствовались эрудиция, глубокое знание поэзии и тонкое понимание шахмат. Такое бывает не часто. Именно поэтому имя составителя запомнилось — Эммануил Штейн».
Да, все течет, все меняется. В 1981 году заклятые враги — гроссмейстеры Карпов и Корчной — в Мерано (Италия) яростно сражались за шахматной доской, словно это была не шахматная доска, а Бородинское поле на подступах к Москве или Зееловские высоты под Берлином. Советские газеты и телевидение освещали эту шахматную битву так, словно это было началом столкновения стран грозного Варшавского пакта с «агрессивным блоком НАТО». Но прошли годы, и два гроссмейстера, уже за пределами России, в домашней обстановке мирно сражались, но не в шахматы, а в карты, в подкидного дурака.
Итак, я позвонил Штейну. «Пришлите ваши стихи и позвоните через две недели», — послышался в трубке ответ. Я так и сделал. Боже, какой яростной атаке подверглись мои бедные стихи. Это был нокаут. Эдуард был человек темпераментный и не терпел плохих стихов. Через некоторое время я опять позвонил и попросил разрешения заехать, чтобы забрать свой блокнотик.
— А знаете, — сказал Штейн, — два стихотворения мне понравились.
— Эдуард, вы не простой читатель, и если два стихотворения вам понравились, значит, я не так уж безнадежен.
Я поехал к нему. Это было недалеко — часа три на машине. Мы сидели за небольшим садовым столиком, беседовали, и вдруг он сказал:
— Женя, вы делаете это легко. Настолько легко, что даже не думаете, о чем вы пишете.
Это было удивительно. Он видел меня первый раз, ничего не знал обо мне, прочитал несколько плохих стихотворений, но мгновенно понял мою манеру.
— А знаете, я снял копии с ваших стихов.
— Зачем? Они же плохие.
— Даже если бы я захотел вам вернуть их, я не знаю где эти копии.
Это была правда. Он был неисправимый коллекционер, но имел привычку засовывать материалы куда попало. Впоследствии Ольга Штейн проделала титанический труд по составлению каталога и систематизации книг в его библиотеке. Этот каталог-справочник называется «Поэзия русского зарубежья в библиотеке Эммануила Штейна». Уникальная коллекция ушла в Голландию. К сожалению, в России ей не нашлось места, а скорей всего, денег.
Кстати, откуда взялось имя Эдуард? На подаренных им книгах написано: «Издатель — Эммануил Штейн». Это было в Варшаве в 1964 году. Восьмой чемпион мира гроссмейстер Михаил Таль приехал в шахматный клуб. Здесь он дал сеанс одновременной игры на четырех досках команде Польши. Устоял один мастер — Эммануил Штейн, и не просто устоял, а выиграл. Наблюдая бурно проявленное торжество, Таль с досадой произнес: «Ну и что? Ну и выиграл! Хоть ты и Штейн, но не Леонид». Тогда гремело имя одесского гроссмейстера, многократного чемпиона СССР Леонида Штейна. Когда компания возвращалась домой, один шутник вспомнил другого чемпиона — доктора Эммануила Ласкера, и шутка стала выглядеть так: «Хоть ты и Штейн, но не Леонид. Хоть ты Эммануил, но не Ласкер». Это понравилось, и все знакомые и малознакомые люди считали своим долгом сообщить эту шутку Штейну. В противовес возникло имя — Эдуард.
В тот приезд Таля в Варшаву произошел такой шахматный эпизод. На рынке Старого города в ресторане для толстосумов под названием «Крокодил» играл партии-блиц на крупные ставки международный мастер граф Казимир Плятер. Польские шахматисты недолюбливали сноба. Возможно, он не раз опустошал их карманы. Вот в голове у кого-то и возникла заманчивая идея проучить зазнавшегося графа с помощью чемпиона мира.
Был разработан детальный план, как Таль должен проиграть первые две партии, как бороться за ничью в последующих трех и наконец разгромить в шестой партии. Ставки, естественно, каждый раз удваивались. Все было разыграно как по нотам, и 3000 злотых — сумма по тем временам значительная — перешли из кармана графа в карман неизвестного любителя из России. А на следующий день граф Казимир Плятер наблюдал по телевидению за сеансом одновременной игры, который давал восьмой чемпион мира польским шахматистам.
Мы оба были очень заняты, общались больше по телефону. Однажды Штейн сообщил мне, что у него скоро день рождения. Я спросил:
— Когда?
И услышал в ответ:
— 17 июля в день тезоименитства государя-императора.
Мы оба были июльские, и я, как человек несколько суеверный, увидел в том некоторый знак. Летом 1997 года Штейн позвонил и пригласил меня в Вермонт. Незадолго до этого ушли из жизни Булат Окуджава и Феликс Розинер. В Вермонте в русской школе планировались вечера их памяти. Доклад о Розинере делал Штейн. «Заодно и пообщаемся», — сказал он мне, заканчивая разговор.
Эдуард сидел на невысоком каменном заборчике и, как всегда, интересно и темпераментно развивал какую-то мысль; и вдруг резко, на полуслове оборвал речь. Где-то в моем подсознании он прочитал вопрос на другую тему. Тогда я подумал, какой умный и проницательный человек сидит передо мной. Я так не умею, я погружен в себя.
Он знал, что в районе Линна, где я живу, большая русскоязычная община, и высказал пожелание выступить в моих краях. Я пообещал узнать. Мы договаривались о теме выступления. Передо мной лежит его письмо:
«Женя! Писать о себе не умею. Ваших пенсионеров эта тема должна удовлетворить. Итак: „Дневник моих встреч”. За приглашение переночевать у Вас спасибо. Будьте Вы и Ваши домочадцы Господом хранимы! Эдуард».
Но мне не хотелось, чтобы в зале были только пенсионеры. Я отпечатал объявления и раздавал их на улицах, как только слышал русскую речь, обзвонил знакомых и брал телефоны их знакомых. Я работал в большой компании, где было много выходцев из СССР, и выуживал из телефонного списка русские и украинские фамилии. 6 декабря 1997 года зал был переполнен. Пришло около 200 человек, что для небольшого городка, каким является Линн, очень солидно. Выступление прошло с огромным успехом. В антракте мое семейство бойко торговало книгами издательства «Антиквариат» (издатель Эммануил Штейн). Штейна пригласили приехать опять на следующий год весной.
Перед выступлением Эдуард заехал ко мне. Мы пообедали, выпили по две рюмки водки, но когда Эдуард потянулся снова за бутылкой, я, войдя в роль менеджера, запротестовал. Потом он всегда с шутливым возмущением повторял: «Я ему этого никогда не прощу: не дал мне выпить лишнюю рюмку». Вернувшись домой, он позвонил, поблагодарил:
— Женя, вы гениальный менеджер.
— Эдуард, это вас я хочу сделать своим менеджером.
Судьба распорядилась по-другому. Перед новым 1998 годом у меня были двухнедельные каникулы, и я поехал к Эдуарду. День был невероятно теплым, не верилось, что через несколько дней Новый год. Опять я в знакомой гостиной, а Эдуард на диванчике — и сразу к делу. Я помнил завет Мандельштама «Поэт работает голосом» и порывался прочесть свои стихи, но он, как всегда в подобных случаях, отмахнулся:
— Я должен сам прочитать, и три-четыре раза.
Стихи ему понравились.
— Эдуард, у вас сегодня хорошее настроение.
— Нет, в искусстве я честный.
Подошло обеденное время, и поскольку выступлений не предвиделось, то на второй рюмке мы не остановились. После обеда Эдуард неожиданно предложил сыграть в шахматы. Я смутился: разница в классе игры была значительной. Он принес часы, и мы стали играть в быстрые шахматы. Я получил стандартные пять минут, а себе он взял одну минуту. Думать ему было некогда — только успевай передвигать фигуры. Меня завораживало мелькание его рук, увлекал бешеный темп, а потому я делал промахи и проигрывал; но вдруг сообразив, что у меня «вагон времени» (выражение Эдуарда), стал осмотрительнее и сделал ничью и на этой победной для меня точке закончил матч.
Потом он показывал книги: изданного им поэта Арсения Несмелова («Я вытащил его из небытия», — сказал Штейн с какой-то мягкой горделивостью), антологию поэзии, составленную Евтушенко, с благодарностью за помощь, каталог центра Помпиду в Париже с дарственной надписью, изданный известным художником Шемякиным. В каталог были включены зарисовки знаменитого парижского рынка «Чрево Парижа», которые художник сделал в последнюю ночь существования этого рынка. А открывало каталог стихотворение Высоцкого, посвященное той же теме. Это стихотворение и историю его создания сделал Штейн темой своего выступления на вечере памяти Высоцкого в январе 1998 года в Бостоне. Он позвонил, пригласил меня с женой, но на вечере был занят, окружен людьми, и я не беспокоил его. Он подошел на несколько минут познакомить наших жен, сказал, что приедет весной в Линн.
В апреле Штейн приехал в Линн на повторное выступление. Я был очень занят на работе и не участвовал в организации вечера. На этот раз все было скромнее. После выступления Эдуард с друзьями заехали ко мне. Мы обедали за столом у большого — на всю стену — зашторенного окна. Он сердился, требовал поднять шторы, ему хотелось больше света, солнца. В этот день я последний раз видел его здоровым. Осенью, когда я позвонил, он сказал, что болен.
2 апреля 1999 года я заехал к нему. Внешне он почти не изменился, разве что движения стали сдержаннее. Прочитал мои стихи. Почему-то в трех финал ему нравился, а начало нет. Четвертое он принял безоговорочно. Я сказал: «Эдуард, мы с вами шахматисты. В трех стихотворениях мы разошлись вничью, а в четвертом я выиграл партию. Итак, счет два с половиной на полтора в мою пользу». Вот это стихотворение:
Алый галстук
На тонкой шее небо вяжет галстук алый,
Погода к перемене — ломотой в костях,
А я, как воробьи, сижу в кустах,
Где ветра нет и воздух застоялый.
Из ничего в ничто, и кто-то виноват,
Что пионеры вяжут галстук алый,
Что ветра нет и воздух застоялый
И астероид целится и может нас достать.
Эдуард не был похож на больного человека и, заметив, что я не совсем понимаю его состояние, сказал: «Женя, это серьезно». А потом, перейдя к моим делам: «Напечатайте книгу, и я сделаю о вас передачу на русском радио. Зачем вам работать, времени для поэзии у вас остается не так много». Кто мог подумать, что ему остается совсем немного. Мы договорились созвониться в июле:
— Может, у вас все войдет в норму, и тогда мы выпьем на вашем и моем дне рождения, и рюмку я не буду забирать.
— Да-да. Это хорошее пожелание.
На следующий день мы увиделись в Колумбийском университете. Тема его выступления была: «Венок Пушкину. Пушкин и поэты русского рассеяния». Он выглядел, как всегда, энергичным, но я запомнил его слова: «Женя, это серьезно». Потом я помог донести чемоданчик с книгами до машины. Я не думал, что вижу его в последний раз. В июле я позвонил — лучше не стало.
15 октября 1999 года заканчивался мой рабочий контракт, и я рассчитывал встретиться с ним. Но 5 октября мне позвонили, и незнакомый женский голос сказал, что Эдуард Штейн умер.
Сердце Эдуарда Алексеевича Штейна успокоилось на кладбище недалеко от города Нью Хейвен, что в переводе значит — Новая Гавань.
ЛЕДИ «К»
В 1917 году на выставке в Нью-Йорке французский художник Марсель Дюшан представил скандальный экспонат. Дюшан, воспользовавшись формальным правом участника, установил в зале выставки писсуар и объявил его образцом нового искусства. Художник дал этому произведению название «Фонтан». Когда его спросили, почему он считает, что это произведение искусства, то последовал ответ: «Потому что я так сказал». Эти слова стали лозунгом целого ряда поколений художников XX века.
Для концептуального искусства важнейшим является идея, обитающая в голове художника, а способы ее выражения произвольны и вторичны. Оно чрезвычайно спорно, но отражает реалии современного мира; и новые поколения, выросшие на этой почве, чувствуют себя в нем вполне комфортно. Вот, к примеру, один из столпов ультрамодернистского направления Джексон Поллак. Сколько мы с вами ни будем плескать краску на холст, как это делал Поллак, у нас даже отдаленно не получатся такие красочные картины, какие создавал он. Значит, роились в его голове сонмища образов и была какая-то интуитивная система в их передаче на холст.
Она была представительницей нового искусства, и ее знали все. Звали ее Кирстен Мелон, она прожила на земле двадцать девять лет, и была художницей, рок-певицей и пианисткой. Ее многочисленные знакомые никогда не называли ее по имени или фамилии: для всех она была Леди «К». Она заканчивала художественный колледж в Бостоне и уже была принята для продолжения образования в Чикаго. Леди «К» занималась на особом факультете, который обучал художественной фотографии, тому, как подать материал в телевизионной передаче, как делать фильмы, давал знания по искусству и понимание методов, которые могут помочь преподнести миру новые идеи. А какие идеи — это уже твое дело. Этому научить нельзя.
В Америке нет трудовых книжек, есть так называемые резюме. Инженер, строительный рабочий, музыкант — каждый, кто хочет продать свой труд работодателю, печатает на листе бумаги информацию о себе: какую работу ищет, в каких фирмах работал, какие функции выполнял; в конце — образование, семейное положение и личные интересы. В резюме о своих интересах Леди «К» написала следующее: искусство, художественная фотография, музыка, коллекционирование пластинок, танцы, велосипед, путешествия, долгие прогулки по океанскому побережью, спокойные вечера. Она не указала еще один предмет: она очень любила детей. «Она была необычной тетушкой для моих детей двух, пяти и семи лет, — сказала ее сестра. — У них было духовное родство. Она играла с ними в такие игры, которые ни одному взрослому не могли прийти в голову. Дети никогда не считали ее взрослой, они воспринимали ее равной себе».
На фотографии она сидит на полу на фоне ослепительно-белого холодильника. Насунутая на уши лыжная шапочка, из-под которой выбиваются темные прямые волосы, черная рубашка из плотной материи, именуемая иногда бобочкой, потертые джинсы, пальцы рук плотно обхватили колени: вид мальчишки-сорванца, но глаза печальные.
И вдруг она прославилась. Она составила резюме и разместила его в Интернете. Но это был необычный документ, который назывался «Резюме любви». Он был выпущен в свет как художественная разновидность ультрасовременного концептуального искусства и был воспринят тысячами молодых людей.
Новое искусство старается размыть границы между художественным произведением и реальной жизнью, дать им возможность проникнуть друг в друга, как это происходит с металлами в результате диффузии; а для этого нужна оригинальная идея. В этом плане «Резюме любви» — художественный проект. Леди «К» в устоявшуюся форму бюрократического документа, который десятки лет мирно и честно служил миллионам людей, вложила юмор, даже сарказм и необычное содержание, а с другой стороны, этот документ служил вполне прозаичной цели — найти спутника жизни.
К документу было приложено стандартное по форме, краткое сопроводительное письмо. Вверху — обычная заставка: «Каждому, для кого это резюме представляет интерес». А дальше шел текст, имитирующий форму бюрократического документа:
«В настоящее время я претендую на определенную позицию, а именно — стать вашим партнером. Ниже прилагается описание моего жизненного опыта, который достаточно обширен, и потому я чувствую, что являюсь превосходным кандидатом, чтобы занять эту позицию в вашей жизни. Пожалуйста, контактируйте со мной для получения большей информации или для интервью. Рекомендации могут быть представлены в случае необходимости. Если вы не интересуетесь, но знаете тех, кто мог бы заинтересоваться, передайте им эту информацию. Буду благодарна за любые дополнительные предложения или комментарии».
Дальше, как всегда, шло непосредственно резюме, но на этот раз необычное — «Резюме любви». Вначале опять вроде бы стандартная заставка: «Цель: солидные и серьезные отношения». А затем в форме бюрократического документа перечислялись все любовные знакомства в ее жизни, точные даты, конкретные фамилии, что она приобрела в результате этих знакомств, чему научилась, и причины, по которым рассталась с этими людьми. Материал преподносился с юмором, искренне, и видно было, что она не придумывает, а именно так думает; и вырисовывалась необычная личность.
Она называет своих партнеров сослуживцами, коллегами, то есть так, как диктует стиль стандартного бюрократического документа. В информации об одном партнере она сокрушенно сообщает, что реальность не подтвердила большие ожидания, но зато она получила обширные познания по истории бейсбола и бейсбольной статистике, а также прошла курс под названием «Что такое стабильные отношения между мужчиной и женщиной».
В результате знакомства с другим партнером она констатирует, что у нее развилась нездоровая приверженность к людям искусства, однако через какое-то время возникла ясность, что сходство индивидуальных качеств не объединяет, а скорее отталкивает друг от друга и порождает нарциссизм у каждого партнера; и, главное, отсутствие честности отношений нельзя компенсировать жизненным опытом и общими интересами и т. д.
Этот текст в сочетании с оригинальной формой создал у молодых читателей представление о документе как о художественном произведении, но преследующем вполне реальную цель. Четкой границы с жизнью нет, именно это и проповедует концептуальное искусство. Она получила 2000 предложений, но не явилась ни на одно интервью.
Вот выписка из полицейского отчета: «В субботу утром мисс Мелон, проезжая на велосипеде пересечение Франклин и Линкольн стрит, была сбита автомобилем. Мисс Мелон получила тяжелое повреждение головы и была доставлена в главную больницу штата Массачусетс, где скончалась». Кто-то о ней сказал: «Она была слишком хороша для этого мира». И действительно, она жила в другом, невидимом нам мире и потому выехала на скоростную дорогу, возможно, не видя бешеный поток автомобилей, и наш жестокий мир наехал на нее. Она говорила, что никогда не будет старой, и ее предвидение исполнилось. В день похорон сотни ее поклонников выкрасили волосы в черный цвет. Оркестр, где она была рок-певицей и пианисткой, дал прощальный концерт, посвященный ее памяти. «Ее невозможно было представить без нас, а нас без нее, — сказал руководитель оркестра. — Мы решили, что не можем больше выступать вместе. Оркестр прекращает выступления».
На том месте мостовой, где ее сбила машина, каждый день появляются свежие цветы. Грязная мостовая и яркие цветы — картина концептуального искусства, сочетающая горестную художественную идею в головах ее почитателей с жестокой реальной жизнью.