Кабинет
Павел Крючков

ПЕРИОДИКА

«Звезда», «Знамя», «Иностранная литература», «История»,

«Посев», «Русский репортер», «Солженицынские тетради», «Фома»

И. В. Дорожинская, Г. А. Тюрина. Москва и москвичи Александра Солженицына. — «Солженицынские тетради» (материалы и исследования), 2013, № 2.

«Тема Москвы у Солженицына дышит русской литературной традицией, тонко перекликаясь с ней своими полутонами, продолжая и дополняя ее. Особо важным видится здесь диалог Солженицына с любимым им с детства Лермонтовым, чей очерк „Панорама Москвы” в значительной степени определил подход писателя к раскрытию этой темы. В частности, Солженицын перенял и по-своему использовал сам прием панорамного описания города с высокой точки. <...> Такие обозрения возникают и в романе „В круге первом”, и в „Архипелаге ГУЛАГе”, и в „Красном Колесе”».

Юрий Каграманов. Что нам готовят «русские горки». — «Посев», 2013, № 11 <http://www.posev.ru>.

«Пожалуй, наиболее точный образ российской истории нашел Ключевский: „русские горки”. Сегодня мы пожинаем плоды долгого спуска: реализовалась, хотя бы отчасти, идея, высказанная в „Бесах” Шигалевым, — погасить в человеке „все неопределенное, тревожное, мучительное”. Погасить нельзя, но пригасить можно — на время. Что и было сделано. Советские пустосвятства, официально ставившие целью возвысить человека, в итоге понизили его — до „ясности коротких желаний” (это уже Розанов в „Легенде о Великом Инквизиторе”). Теперь его соблазняет полое изваяние христианства, принявшее дар Искусителя — „Рим и меч кесаря” (это опять сам Великий Инквизитор).

Но вот что я готов допустить: новое царство Великого Инквизитора может оказаться практически неизбежным этапом на российском пути. Более того — диалектически необходимым, подготавливающим какой-то новый излом „русских горок”.

В любом случае верующему в «свободу во Христе» — коль скоро он заботится не только о личном спасении, но и об устроении мира, в коем пребывает, — не следует опускать руки. В конце концов, мы знаем, что история — это трагедия, и закончиться она должна трагически».

Казусы. Поэтика власти и бизнеса. — «Русский репортер», 2013, № 49 (327) <http://www.rusrep.ru>.

«Владелец „Русснефти” миллиардер Михаил Гуцериев теперь по-настоящему признанный поэт. За тексты песен для Стаса Михайлова, Иосифа Кобзона и других неугасающих звезд российской эстрады на конкурсе „Песня года-2013” он получил восемь наград, то есть взял каждую пятую номинацию. Такой охват, вероятно, объясняется широким диапазоном его таланта. Гуцериева заботят как остросоциальные темы, например московские пробки: „Из машин летят окурки, // Закипел тосол жара. // Светофор играет в жмурки, // Матерятся шофера”. Так и вечные: „Скажи, откуда ты взялась, // По сердцу лезвием прошлась, // Каналья любовь…”. Настораживает одно: в нашей стране у многих поэтов судьба складывается трагично. Во всяком случае судьбе автора строчек: „Что кто-то отнял сапоги, // И это пышет безобразием. // Что кто-то овощ не доел, // Предполагая двоевластие” — фигурантки дела „Оборонсервиса” Евгении Васильевой — вряд ли можно позавидовать».

Алексей Конаков. Чтение медленное и не очень (заметки о стихах). Предисловие Натальи Ивановой. — «Знамя», 2013, № 12 <http://magazines.russ.ru/znamia>.

«Будучи молодым человеком, он стал настоящим критиком — со своим выбором „сюжета”, отбором персонажей, индивидуальным голосом, убеждениями и предпочтениями. Удивляет не столько широта его интересов (он пишет преимущественно о современной поэзии), сколько точность взгляда и зоркость наблюдений — при полном владении контекстом. Что нынче, согласитесь, у молодых и не очень критиков большая редкость. И все это — без сектантских ограничителей и языка только для посвященных (ну или почти без). Хотя сосредотачивается Алексей Конаков на специфических областях поэтики, его мысль параллельно движется к переосмыслению сущностей. От конфликта синтаксиса и строки, например, — к выстраиванию системы метафизических оппозиций. А уж потом, но не теряя темпа, — к самым крупным вопросам» (из предисловия Натальи Ивановой).

«Пришедшие на смену шестидесятникам русские концептуалисты создали уже совсем другую поэзию, очевидно инспирированную ситуацией позднего брежневизма: она зафиксировала медленный распад, разложение, расползание на сотни (еще унифицированных, уже самостоятельных) голосов некогда единого Левиафана. При желании можно углубиться и в более детальные исследования; например, рассмотреть изменение числа женских рифм в русской поэзии восьмидесятых годов как реакцию на проект польской „Солидарности” Л. Валенсы (ибо женское окончание в русской поэзии — польское окончание) и т.п. Такая всеобъемлющая завороженность поэтической речи событиями высокой политики и ликом Государства является по-своему уникальной. Русская поэзия, быть может, единственная, где в принципе не способна состояться интимная, независимая от контекста лирика, где любое изъяснение в любви будет обязательно включать в себя всю окружающую конъюнктуру. Блистательное поражение И. Бродского, настаивавшего на сугубой частности своего голоса, а потом (с немалым удивлением) обнаружившего себя политическим рупором „третьей волны” советских эмигрантов, вполне убедительно демонстрирует фундаментальную неспособность всякой создаваемой на русском языке поэзии быть „чистой”. С этой точки зрения, специальность слависта в западных странах является более чем важной для понимания собственно политических намерений современной России» (из речи А. Конакова на вручении премии «Белла»).

Илья Кукулин. Подрывной эпос: Эзра Паунд и Михаил Еремин. — «Иностранная литература», 2013, № 12 <http://magazines.russ.ru/inostran>.

«До настоящего времени Паунд представал в критике как автор, множеством нитей связанный с традициями европейского романтизма, модернизма, но в зрелые годы эстетически совершенно одинокий: „Cantos” по своей поэтике лишь отдаленно перекликаются с творчеством его друга и при этом идейного оппонента Томаса С. Элиота (с которым они в годы Второй мировой войны оказались по разные стороны фронта) или Осипа Мандельштама — одного из немногих русских поэтов, которых доныне сравнивали с Паундом. Но в современной отечественной литературе есть еще один автор, Паунду неожиданно близкий. <...>

Еремин крайне редко говорит в интервью о своих политических взглядах, однако из его немногочисленных признаний понятно, что по своим взглядам он скорее либерал и в этом принципиально отличается от Паунда. Но среди художественных проблем, которые эти два поэта решают в своем творчестве, одна является общей. Оба они в своих „эпосах” стремятся последовательно подрывать те отношения власти и общественной привычки, которые выражаются в литературном языке, — во имя выстраивания все новых и новых связей между фрагментами явлений и фрагментами текстов. Стихотворения их обоих ставят читателя/читательницу перед неединственностью его/ее существования и языка. Паунд считал, что за этой неединственностью может быть усмотрен универсальный, общий для всех, образ красоты. Еремин, судя по его стихотворениям, полагает, что истина, стоящая за множественностью мира, создается Богом, и человек не может ни овладеть ею, ни претендовать на ее окончательное или уникальное выражение. Но оба они показывают, как сегодня история может быть восстановлена из переживания настоящего времени».

В этом же номере публикуются переводы Яна Пробштейна из Паунда. Напомню также, что книга Михаила Еремина 2013 года получила новомирскую премию «Anthologia».

Вера Левитес. «Хорошие слова». Тридцать четыре года рядом с Владимиром Богомоловым (о нем и немного о себе). — «Знамя», 2013, № 12.

«В далеком 1986 году я невольно вовлекла его в смешную „литературную разборку”. Как-то в ненастный день, когда в парикмахерской затишье, я взяла у сотрудницы книгу, чтобы скрасить безделье. Это оказался небольшой сборничек детективов Э. Хруцкого. Я была поражена полной убогостью, беднотой речи писателя, безграмотностью, графоманскими оборотами речи. К примеру: лучом фонаря пересек комнату; лицо отпечаталось в смертельном кресте цейсовской оптики; почти ежедневно ночью; глаза с огромными серыми зрачками; они пошли на голос трамвая; свет с трудом протискивался; боялся встречи с женой — слишком мало был с ней в этом качестве; на лице не было ни одного отпечатка воли и мужества; с серебряными погонами, на которых одинаково алел орден Красной Звезды; опись изъятия вещей; из-за леса спускалось утро (!). <> Но дело было гораздо сложнее и интереснее, чем полное и смехотворное невладение языком. Во всех произведениях этот автор воровски использовал эпизоды, обстоятельства, характеристики, отдельные слова, выражения и понятия, даже имена героев из романа Вл. Ос. Он разнес сюжетные ходы романа по нескольким повестям и, как сумел, их пересказал. И я не утерпела — выписала „перлы” этого автора и украденные им из „Августа…” эпизоды, выражения, образы героев и показала это Вл. Ос. Он попросил меня классифицировать все огрехи и заимствования, а затем со смехом все это перечитал и решил отнести в редакцию ЛГ. Через несколько дней ведущий критик газеты, известный литературовед А. Латынина по собранному мною материалу написала острую статью, которую назвала одним из самых ярких „перлов” Э. Хруцкого: „Из-за леса спускалось утро”, с подзаголовком „К проблеме литературных взаимодействий” (ЛГ, 09.07.1986)».

Ирина Роднянская. Попытка не пытка… История несостоявшейся энциклопедической статьи о Солженицыне. — «Солженицынские тетради» (материалы и исследования), 2013, № 2.

Статья, готовящаяся для 7-го тома «Краткой литературной энциклопедии», тогда, конечно, не вышла (дата под текстом И.Р. — «17/IX — 69»), но сохранилась. Вот ее финал (сохраняем в цитате энциклопедические нормы сокращений слов):

«Поэтич<еское> начало рассказов С<олженицына> тесно связано с любовью к „нутряной России”, к историч<еским> и трудовым нар<одным> традициям („Матренин двор”, „Захар-Калита”, 1966). Слог С<олженицына> ориентирован на „внезапности устной речи”, в к<ото>рых автор видит источник обновления лит<ературного> языка, на разг<оворно>-нар<одный> склад со свойственным ему гибким согласованием слов, на тактичное словотворчество в духе этого «склада». Рассказы С<олженицына> стали предметом широкой дискуссии и были оценены в печати преим<ущественно> отрицательно — за абстрактное противопоставление добра и зла, психологию „праведничества”, „сострадательный гуманизм”».

«Слово „Самиздат” пишется с большой буквы…» Из переписки Александра Солженицына и Лидии Чуковской (1967 — 1974). Публикация, подготовка текстов, вступительная заметка и комментарии Е. Ц. Чуковской. — «Солженицынские тетради» (материалы и исследования), 2013, № 2.

В этом письме Лидии Чуковской (от 15 сентября 1973 г.) речь идет о ее статье «Гнев народа», посвященной советской газетной травле Солженицына и Сахарова. Статья передавалась по иностранному радио и оказалась «последней каплей» при решении об исключении Л. К. из Союза писателей.

«Думаю, что до Запада он („Гнев народа”. — П. К.) уже доплелся (отправлен был в понедельник. 10-го), но, как Вы правильно замечаете, он там не нужен. Да и здесь вряд ли окажется нужен.

Вы правы во всем — однако работать над текстом я более не стану. Я всегда работаю в пустоте; это привычное мое состояние. Единственный раз, когда мною было написано нечто, получившее отклик, — это — когда я написала „Письмо Шолохову”. Откликнулся и Запад, и Восток, и Переделкино, и Париж, и Чита, и Америка. Между тем, на мой взгляд, письмо было нестоящее.

Сегодня получила Ваше добро и отрицательное мнение о „Гневе”. Вы правы во всем: для Запада он неинтересен оттого-то, для нас оттого-то. Наш общий друг сказал: „Это искусство для искусства”. Вы оба правы. Но я-то никогда не пишу для, а всегда только почему. Потому, что не могу жить, не написав. Вот и все.

Наверное, эта глухота и пустынность называется отсутствием таланта.

Мне требуется — как графоману — объяснить себе самой при помощи пера, наиболее полно и ясно, что я думаю и чувствую. И все. Я это и делаю. Зря? Боюсь, зря.

Но иначе я не умею.

В 39 — 40 г. я написала „Софью” (повесть „Софья Петровна”. — П. К.). Прочли 9 человек. Пятеро сказали: „Зачем ты это делаешь? Ни до кого никогда не дойдет”. В 61 г. Твардовский во внутренней рецензии отозвался так: „Повесть написана опытным критиком и редактором, который взялся не за свое дело. Повесть схематична, в ней никого не жаль, ни героиню, ни сына героини” и т. д.

На Западе ее приняли хорошо, но по причинам политическим. Не поняли, про что она: она про кретинизм нашего общества, а они прочли — про бедную маму».

Протоиерей Димитрий Смирнов. Читать Евангелие и «жить здорово». Беседовали Дарья Прохорова и Валерия Посашко. — «Фома», 2013, № 12 <http://www.foma.ru>.

«Дело еще и в том, что современные люди не „заточены” на духовную литературу. До XVIII века русский народ был ближе к восприятию духовной литературы, поскольку другой не было. Сейчас Евангелие доступно физически, оно читается гораздо больше, люди проявляют любопытство. Но обычно десять страниц максимум человек способен осилить, а потом ему настолько это наскучит... Вы очень правильный термин выбрали: „продираться”. Человек попродирается-попродирается и перестает продираться… Потому что ему Евангелие просто чуждо. <>

Многим просто неясно: зачем читать Евангелие, для чего именно это нужно?

Не нужно. Вообще не нужно! Пусть не читают. Но пусть хотя бы купят. Чтоб не бежать далеко, когда захочется прочесть. Может быть, ночью захочется — чтобы не ждать до утра».

Александр Солженицын. Мой Булгаков. Из «Литературной коллекции». Публикация, подготовка текста, вступительная заметка и примечания Н. Д. Солженицыной. — «Солженицынские тетради» (материалы и исследования), 2013, № 2.

«Я восхищаюсь этой книгой („Мастером и Маргаритой”. — П. К.) — а не сжился с ней. Для меня лично — и тут сходство с Гоголем: никто из русской литературы не дал мне меньше, чем Гоголь, — просто я ничего от него не перенял. Он мне — чужее всех. — А Булгаков в целом — напротив: хотя и у него я ничего не перенял, и свойства наших перьев совсем разные, и главный его роман я не полностью принял, — он остается мне тепло-родственным, воистину — старшим братом, сам не могу объяснить, откуда такая родственность. (Да очень я прочувствовал его истерзанность под советской пятой, знаю по себе.) И только молюсь за душу его, чтоб он вышел полным победителем из той изнурительной борьбы».

В альманахе публикуется и переписка Е. С. Булгаковой с А. И. Солженицыным и Н. А. Решетовской.

В. В. Туркина. Заметки при чтении книги Б. Сарнова «Феномен Солженицына». — «Солженицынские тетради» (материалы и исследования), 2013, № 2.

«Разоблачительная» книга Сарнова вышла в столичном «Эксмо» в 2012 году. Почти 900 страниц. Приведу пример из рассказа об одной из типовых диффамаций автора.

«Он (Сарнов. — П. К.) выписывает из статьи Владимира Максимова в „Правде” цитату по поводу гибели Елизаветы Денисовны Воронянской, сдавшей КГБ рукопись „Архипелага...”. Воронянская должна была по настоянию Солженицына ее сжечь, но рука не поднялась, пожалела. Сарнов пишет: „…в тот момент, когда на него (Солженицына. — В. Т.) обрушилось известие о постигшей его беде... реакция его была, по словам Максимова, такая: ‘она обманула меня — она наказана‘”.

Но Максимов никак не мог знать реакции Солженицына „в тот момент”, ибо увиделся с ним спустя почти год после трагического события, уже в Цюрихе, в присутствии Наталии Дмитриевны, и о Воронянской ни слова сказано не было. Сарнов же, процитировав, мнимой корректности ради замечает: „Владимир Емельянович Максимов... не самый объективный свидетель” (с. 329), что не мешает ему еще дважды привести эту хорошо „запомнившуюся Максимову реплику” (с. 339 и фотовклейка).

И вот вы раскрываете книгу на вклейке с фотографиями, где запечатлены некоторые лица (события), иногда важные для судьбы Солженицына, но часто — лишь для концепции Сарнова. Быстрый читатель только фотографии и смотрит. Фотография Елизаветы Денисовны, под ней текст: „На известие о ее трагической гибели Александр Исаевич отозвался так...” — и дальше знакомая нам реплика, но уже без ссылки на В. Е. Максимова. Сарнов надеется, что теперь это крепко забито в читательское сознание и не вызывает сомнений».

Лета Югай. Стихи. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2013, № 12 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.

.............................................

На позвонке кита, выброшенного приливом,

Старом, огромном, словно дуб вековой,

Иконописец по кости вывел святых и диво,

Чудо морское с кудрявою головой.

 

Рядом с Ионой смотрит глазом цветочным

На корабли, в страхе жмущиеся к скале.

Восстановить по косточке позвоночной

Образ чудовищ, не виданных на земле,

И приручить, увить резными кустами

Южного зверя на северной полосе...

Вечный покой, кто может его представить?

Кто видел льва в наших широтах? А все же малюют все.

(из стихотворения «Росписи»)

Валерий Ярхо. Римская стенгазета. — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2013, № 11 <http://his.1september.ru>.

Тема номера: «Древний Рим: социум и интеллект».

«„Acta diurna” (папирусные «новостные» листы, вывешивающиеся на зданиях. — П. К.) не брезговали и хроникой происшествий. Из них мы узнаем: „В четвертый день апрельских календ консул Лавиний исполнял свои административные обязанности. В гавань Остию прибыли корабли из африканских колоний. Атаман разбойников Денисифон, пойманный легатом Неаватом, по приговору суда был сегодня казнен распятием на кресте. Днем, вскоре после полудня, разразилась буря, были молния и гром, и одна из молний ударила в дуб, росший на вершине Велия, расщепив его. А в нижней части улицы Януса, в таверне, произошла драка, в которой хозяин медведя в шлеме был тяжко изувечен. Народный смотритель рынка, эдил Титаний, оштрафовал мясников, продававших неосвидетельствованное мясо. На деньги штрафа будет воздвигнута капелла при храме Теллус. Меняла Авзидий, торгующий в лавке под вывеской „Кимврский щит”, сбежал из Рима, унеся с собой значительные суммы денег. Его преследовали и поймали. Деньги, унесенные им, оказались при нем. Претор Фонтеюс обязал Авизия немедленно вернуть деньги верителям”.

При замене „Acta diurna” старые листы хранили в специальных помещениях, используя их так же, как и нынешние подшивки газет, но целых экземпляров подлинных „Acta diurna” до нас не дошло.

Приведенная выше древнеримская хроника была списана с двух подделок, выставлявшихся как подлинные римские раритеты в 1615 г. Цимусом и в 1692 г. Генрихом Довилем. Они были удачной имитацией стиля и формы подачи сведений „Acta diurna”, так как изготовлялись на основе разрозненных остатков текстов подлинных древнеримских „Дел”, которые некогда вывешивались на площади перед комплексом зданий, где помещались канцелярия претора и прочие административные учреждения».

«Я уродился писателем социальным…» Из переписки А. И. Солженицына и Н. Г. Губко (1963 — 1968). Публикация и подготовка текстов Т. С. Царьковой и В. В. Радзишевского, вступительная статья Т. С. Царьковой, комментарии В. В. Радзишевского. — «Солженицынские тетради» (материалы и исследования), 2013, № 2.

Переписка с сотрудницей Пушкинского Дома, опубликовавшей в «Звезде» (1963, № 3) статью об «Одном дне Ивана Денисовича», которая тронула А. С. как «подлинное литературное рассмотрение».

Из письма Солженицына от 22 декабря 1963 года (Губко критично писала ему о рассказе «Для пользы дела»):

«Ваше письмо вполне достойно знаменитого письма Григоровича к Чехову. Но это в шутку, а серьезно — я люблю, когда меня корят и указывают на мои слабости, только эти отзывы и остаются в моей памяти.

Беда рассказа „Д<ля> п<ользы> д<ела>” не столько даже, может быть, в его тенденциозности (боюсь, что это некоторым образом моя черта, которая просто была удачно обойдена в „И <ване> Ден <исовиче>” и „Матрене”), сколько в поверхностности характеристик — и это не имеет, конечно, прощения. Объяснением же может служить то, что я считал этот рассказ общественно-полезным и к тому же безотлагательным — и поспешил сдать его в мае в редакцию, тогда как надо было ему еще полгодика отлежаться, да еще два разика переписаться.

Но я не теряю надежды еще заслужить Вашу милость в будущем».

7 вопросов Марине Разбежкиной, режиссеру-документалисту. О недостатке реальности и о том, как ее поймать. Подготовил Василий Корнецкий. — «Русский репортер», 2013, № 49 (327).

« <> 6. Стоит ли перед документалистом моральный выбор?

С моралью сложно. Выбор у тебя такой: или ты проживаешь эту жизнь вместе с героем, или нет. Если ты ее проживаешь, то проживаешь со смертью и со всем прочим, с чем сталкивается твой герой. Для меня есть одно ограничение: если я могу помочь человеку не покончить с собой, я помогу. А если не могу, то должна просто зафиксировать это.

7. То есть смерть в кадре должна быть настоящей?

Да. Не все с этим согласны. Я помню такую дискуссию в 60-х: когда вышел „Андрей Рублев”, начались нападки на Тарковского — он, мол, сжег корову и погубил лошадей. Понятно, что для Тарковского художественная правда была так важна, что ради нее, я уверена, он мог бы и человека погубить. И в это же время кто-то взял интервью у Иоселиани, где прозвучал вопрос: мог бы он ради фильма убить животное? Иоселиани ответил очень четко: если человек замерзает, он может срубить дерево, если он голоден, может убить животное, но ничего из этого нельзя делать просто так, для кино. Толстой в дневниках пишет, цитирую по памяти: „Я сидел над телом агонизирующего сына Ванечки и с ужасом заметил, что запоминаю эту агонию, чтобы подарить их какому-нибудь герою”. Для обычного человека это цинизм, потому что у обычного человека не бывает отстранения от предмета страсти. Но не для художника».

Составитель Павел Крючков

Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация