ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

_{ВСЕ ЛИЦА HOMO}

«Команда легендарного палеогенетика Сванте Паабо, прочитавшего геномы неандертальца и денисовского человека, опубликовала новую работу с расшифровкой намного более древней ДНК — человека, жившего 400 тысяч лет назад», — так начинается заметка в «Эксперте» с игривым названием «С кем спаривались наши предки»^[1]. На самом деле дело серьезное — мы ведь потомки тех, с кем спаривались наши предки. Современные технологии позволяют реконструировать геном первобытного человека — и вот тут-то выясняется интересное. Мы все, оказывается, за исключением автохтонов, населяющих Африку к югу от Сахары, как бы это сказать потактичней… не совсем люди. Ну, точнее, не тот вид, за который мы себя выдаем, — не чистые Homo sapiens. А как бы это сказать… помеси.

Что же вообще представляет собой современное человечество?

Что такое вид в чистом, так сказать, виде, на самом деле определить трудно — границы между близкородственными видами размыты, и принадлежность к одному виду в основном определяется по тому, могут ли особи при скрещивании давать плодовитое потомство. Ну вот, правда, волки и собаки формально принадлежат к разным видам, но их гибриды плодовиты. Как тут быть? Наверное, просто помнить, что зоология не математика, четкие определения здесь часто вводятся просто для удобства определяющих. А вот генетика — наука довольно точная. И вот какая картина получается в результате генетических исследований.

Расселялся человек по Земле, по данным палеогенетики, несколько раз. И каждый раз из Африки. Причем во времена первых заселений он еще был не до конца человеком; Homo, но не sapience, а erectus — человек не разумный, а прямой, прямостоящий. Хотя уже вполне себе на уме. Первый раз эректусы пришли в Европу и Азию 2 миллиона лет назад, второй раз — 600 тысяч лет назад. Расселившись, они и дали начало — уже в Европе и Азии — другим видам человека, в том числе холодостойким неандертальцам и недавно открытым денисовцам, а также дожившим почти до наших дней (что такое какие-нибудь 10 тысяч лет в планетарном масштабе) знаменитым хоббитам с острова Флорес. Когда первые «настоящие люди» двинулись в путь, опять же из Африки, Европа и Азия уже были домом для самых разных видов Homo.

«Настоящие люди» стронулись с места и пошли расселяться примерно 100 тысяч лет назад. Что заставило человека, сиднем сидевшего предыдущие 100 тысяч лет у себя дома, двинуться на другие континенты, непонятно, но генетики утверждают, что людей, настоящих людей, попервоначалу было катастрофически мало, что обеспечило их расселившемуся потомству значительную генетическую однородность. Такую ситуацию (когда было мало, а потом стало много) генетики называют «бутылочным горлом эволюции», сквозь него протиснулись, скажем, гепарды. Итак, что же случилось? Пути человечества на основе генетических реконструкций можно проследить на замечательном мультике, выполненном фондом Брэдшо, он так и называется — «Путешествие человечества»^[2]. Итак, пойдем вслед за первыми людьми.

Если представлять себе Африку в виде лошадиной головы, то жили первые настоящие люди где-то между глазом и ухом. Оттуда и пошли. Одни на юг — к побережьям Южной Африки, другие, чуть позже — на восток и север — к Аравийскому полуострову. Именно они 90 тысяч лет назад пересекли Красное море (или просто прошли по Суэцкому перешейку) и расселились по всей ойкумене. Как раз там, на Ближнем Востоке люди впервые столкнулись с неандертальцами, и, надо сказать, обе стороны остались в общем довольны.

Очень упрощая, можно сказать так: неандертальцы остались, а люди, прихватив с собой детишек-метисов, двинулись дальше. А наш нынешний геном получил до 4% генов неандертальцев. Чистокровные настоящие люди, повторюсь, это те, кто остался жить в Африке к югу от Сахары и не трогался с насиженного места.

Впрочем, неандертальца тоже можно рассматривать как подвид человека разумного — недаром его иногда именуют Homo neanderthalensis, а иногда — Homo sapiens neanderthalensis.

Homo sapiens sapiens же потихоньку обогнул Индостан, заселил Индонезию и уже подбирался к Южному Китаю. Тут что-то случилось.

В мультике это выглядит очень страшно — взрыв и грибовидное облако. 74 тысячи лет назад случилось извержение вулкана Тоба в Индонезии (Суматра), причем такой силы, что по всей Евразии на 6 лет воцарилась самая настоящая ядерная зима — а вслед за ней стремительно начался недолгий по геологическим меркам ледниковый период, в результате чего от всей популяции настоящих людей осталось всего десять тысяч взрослых особей. Дети не в счет.

На какое-то время все замерло, потом люди воспрянули, возобновили расселение, причем стараясь держаться как можно более теплых мест. Добрались до Новой Гвинеи и Австралии — Европа еще была холодной и неприютной. Но по дороге «наши Homo» опять столкнулись с «ненашими Homo». И опять прихватили их гены.

Денисовцы, чьи кости (три зуба и фрагмент фаланги пальца) обнаружены совсем недавно, в 1984 году в Денисовской пещере на Алтае в результате исследований группы Сванте Паабо, с которого мы и начали наш рассказ, признаны «отдельным видом людей». По некоторым данным, они близки неандертальцам, хотя, видимо, отделились от общей ветви раньше, чем неандертальцы и «настоящие люди», но, хотя из их останков удалось выделить очень архаичную митохондриальную ДНК, были для своего времени вполне продвинутыми. Любили украшать себя, и, судя по тому, как широко распространились их гены, тоже весьма толерантно относились к чужакам. Отсылаю любопытных к порталу antropogenez.ru, или к ресурсу «Элементы. Новости науки» — в частности, к статьям Александра Маркова: «Геном австралийского аборигена свидетельствует о двух волнах заселения Восточной Азии» или «Геном денисовского человека отсеквестирован с высокой точностью»^[3], но вкратце вот результаты исследований.

Хотя денисовские гены выявлены в 33 современных популяциях Океании и Юго-Восточной Азии (в частности, у полинезийцев, филиппинцев, фиджийцев, восточных индонезийцев), больше всего (до 7%) их у папуасов Новой Гвинеи и австралийских аборигенов — не только потому, что они долго оставались в географической изоляции, но и потому, что коренные австралийцы и коренные жители Новой Гвинеи — потомки той, первой волны расселения Homo sapiens.

Денисовские гены обнаруживаются то тут, то там (наверняка их нет только у сибирских аборигенов и североамериканских индейцев — ну и у африканцев, конечно, тех, что никуда не ходили, а так и остались на родине человечества), из чего можно заключить, что то ли денисовцы были распространены весьма широко и долгое время соседствовали бок о бок с человечеством, то ли их гены подхватили и понесли дальше, как эстафету, «настоящие неандертальцы»^[4]. А кстати, что же там с неандертальцами?

65 тысяч лет назад на Земле резко потеплело, и группы «настоящих» людей смогли двинуться вглубь европейского континента, и сделали они это опять с того же Аравийского полуострова — оттуда, где сейчас Левант, и так, проливами, проливами, вернее, вдоль проливов добрались до Черного моря. Здесь они освоили новую технологию обработки камня, и, видимо, это позволило им расселиться совсем широко — по всей Южной Евразии (45 — 40 тыс. лет назад) и дальше, на восток и на север. Это уже были самые настоящие современные люди, те, кто оставил по себе такие замечательные рисунки на стенах пещер. Так вот, во время второго расселения человечество, как выяснилось, уже не скрещивалось с другими группами Homo. Все чужие гены оно прихватило во время первого расселения^[5]. Прекрасное время межвидового промискуитета осталось позади.

Неандертальцы на Земле еще жили — даже 28 тысяч лет назад, хотя их время было уже на исходе.

О денисовцах мы знаем очень мало, зато о неандертальцах — довольно много. Что же они из себя представляли?

Обратимся для этого к замечательному двухтомнику Александра Маркова «Эволюция человека»^[6].

Так вот, судя по этому очень основательному труду, «классические» неандертальцы, чьим предком, по некоторым данным, был вполне толковый гейдельбергский человек (он уже умел изготовлять копья с каменным наконечником), были массивными и широкоплечими и, скорее всего, светлокожими и рыжеволосыми (по крайней мере, некоторые из них). Они питались почти исключительно мясом, причем не сырым, а жареным, освоили огонь и обработку камня (хотя не продвинулись дальше очень примитивных орудий), жили патрилокальными трибами (то есть девочек выдавали замуж в чужое племя, мальчики оставались дома), заботились о своих стариках и калеках, владели основами первой медицинской помощи и почему-то потеряли навык дистанционной охоты, которым владели их гейдельбергские предки, — отказались от метательных копий. Они хоронили своих покойников, раскрашивали тела охрой, носили ожерелья из ракушек. И еще неандертальцы были каннибалами.

Людоедство их не носило ритуального характера — просто своих сородичей из других групп они, как бы это сказать, не считали за людей. И, напомню, были в основном мясоедами, а с мясом и тогда были сложности. Жили небольшими группами — 3-5 парных семей, занимая большой охотничий участок (до 3 тыс. кв. км). В общем, люди как люди.

Реконструируются, по Маркову, и еще более интересные вещи. Ну, например, что все раны, полученные на охоте, были нанесены спереди. Неандеры предпочитали ближний бой и не поворачивались к опасной добыче спиной. Возможно, из соображений ритуала, престижа. Мозг неандеров был даже крупнее мозга сапиенсов, но устроен несколько по-другому. Поскольку разные отделы мозга заведуют разными функциями, то примерно получается вот что. Лобные доли, «отвечающие» за социальное поведение, у неандертальцев были меньше, чем у нас, так что, возможно, неандертальцы были нелюдимы и вспыльчивы и вообще плохо контролировали свои эмоции. Возможно, на наш взгляд, они были вдобавок несколько неуклюжи. Судя по развитой зоне Брока и другим косвенным данным, владели членораздельной речью. Увеличенная затылочная доля, опять же, возможно, свидетельствует об особенно ярких сновидениях — на грани галлюцинаций. А вот теменная доля у неандертальцев, напротив, была менее развита, чем у сапиесов. А поскольку у «нас» повреждение теменной доли ведет к усилению чувства «мистического», неандертальцы с их уплощенной, неразвитой теменной долей тоже могли быть, пишет Марков, склонны к мистике.

Мы видим очень темпераментных, сильных и смелых мрачноватых людей, которые никогда не поворачиваются спиной к опасности, ревнителей ритуалов, ответственных и заботливых по отношению к своим, беспощадных к чужакам, и при этом — суеверных экстатических мистиков, возможно, переживающих сон как особое состояние реальности, грезящих наяву и не очень-то отделяющих яркие галлюцинации от яви. Не такая плохая компания, верно?

Кстати, сон как особое состояние яви переживают австралийские аборигены, у которых, как мы уже знаем, больше всего неандертальских и денисовских генов. А Урсула Ле Гуин, этнограф и дочь этнографов, в своем романе «Слово для леса и мира — одно», описывая мирный лесной народ, третируемый захватчиками-землянами и путешествующий в своих снах в поисках откровения, во многом, вероятно, списывала его с австралийских аборигенов… Так что преемственность палеонтологии и литературы налицо. К этому мы и ведем.

Почему вымерли неандертальцы, так до конца и не понятно. Последние неандеры, по новейшим палеонтологическим данным, несут в себе заметные черты сапиентности. То ли сами продвинулись, то ли просто «чистых» неандертальцев почти и не осталось, только метисы, и они не столько вымерли, сколько растворились среди людей (в захоронениях людей, кстати, попадались особи с выраженными неандертальскими признаками). В реальности «остался только один». То есть человек разумный.

Но сама ситуация, когда какое-то время люди жили бок о бок с другими видами высших гоминид, для нас почему-то удивительно привлекательна (очарование «Властелина колец», кстати, во многом связано с такой вот безобидной возможностью тешить свою ксенофилию). Недаром автор статьи о том, с кем спаривались наши предки, сравнивает Землю 50 — 100 тыс. лет назад с миром «Властелина колец» — полным орков, эльфов, гномов — разных альтернативных вариантов человека.

На деле виды (или подвиды) человека отличались друг от друга немногим больше, чем сейчас — представители разных рас и подрас, скажем, пигмей, масай и белокожий белокурый скандинав. Тем не менее писатели-фантасты и, скажем так, доисторические реконструкторы идею сосуществования бок о бок разных видов человека восприняли с огромным энтузиазмом^[7].

Сначала за дело взялись «реконструкторы». Жозеф-Анри Рони-старший в своих уже классических книгах «Борьба за огонь» (1909) и «Пещерный лев» (1918) описывает несколько видов гоминид, существующих наряду с людьми. Среди них есть очень неприятные «люди огня» — чуть ниже «обычных людей», с массивными челюстями и тяжелыми надбровными дугами, агрессивные, они охотятся группами, умеют хранить огонь и не умеют добывать, швыряют дротики, покрыты рыжей шерстью, массивные, коренастые, каннибалы (но едят все-таки чужаков). То есть, малоприятный и, возможно, несправедливый, но портрет неандеров. Традиция показывать неандертальцев весьма неприятными людоедами держалась довольно долго, пока лауреат Нобелевской премии по литературе (1983) Уильям Голдинг, автор знаменитого «Повелителя мух», не выпустил роман «Наследники» (The Inheritors, 1955), где крохотное племя кротких тугодумов, растительноядных неандертальцев уничтожили — от страха, приняв за лесных демонов, — «настоящие люди», не такие уж плохие, даже «цивилизованные» — по крайней мере, настолько, чтобы гнать бражку, — но агрессивные и безжалостные к чужакам^[8].

Дальше можно крутить сколько угодно — плохие неандертальцы, хорошие люди; хорошие неандертальцы, плохие люди; хорошие неандертальцы, хорошие люди, в конце концов — в зависимости от уровня ксенофилии автора; но тут за дело взялись, что называется, настоящие фантасты, потому что у них уже была машина времени.

Машина времени позволила усложнить коллизию — скажем, «выдернуть» неандертальца из своего времени, поместить его в просвещенный ХХ век, а то и куда подальше, и посмотреть, как он будет выкручиваться. Выкручивался он обычно очень неплохо — в «Заповеднике гоблинов» Клиффорда Саймака (The Goblin Reservation, 1968) неандерталец Алле Оп, спасенный исследователями от своих же соплеменников, которые намеревались им пообедать, оказался хиппарем-интеллектуалом, обзавелся не менее интеллектуальной компанией друзей, научился гнать чистый как слеза самогон, стал таскаться по студенческим вечеринкам и вообще вел себя более чем адекватно. И очень любил подраться, что вообще-то в характер неандертальца прекрасно укладывается. «Заповедник…» — вещь милая и очень оптимистическая. Если же подбавить драматизма, получим «Уродливого мальчугана» (The Ugly Little Boy, 1958) еще одного классика фантастики — Айзека Азимова, где выдернутый жестокосердными учеными из прошлого трехлетний малыш Тимми для всех, кроме его нанятой няни и сиделки Эдит, остается просто объектом эксперимента, «человеком-обезьяной», хотя он понятлив, обучаем и, в общем, ничем, кроме внешности, не отличается от детей своего возраста. И еще ему снятся яркие сны (о затылочной доле Азимов вряд ли знал, фантасты все-таки удивительные люди!). Правда, удержать малыша в прагматичном настоящем не получается, вернее, получается, но ценой большого морального и материального ущерба, прошлое «притягивает» его, и Эдит предпочитает разделить его участь — ведь воспитанный в тепле и заботе малыш не выживет один в жестоком мире прошлого.

В «Уродливом мальчугане» «хороший», «правильный» ребенок, сын директора проекта, отчаянно третирует Тимми. Но что будет, если благодаря генетической реконструкции в современный мир войдет сразу много неандертальцев? Скажем, сто или тысяча? Почему нет — технология такого эксперимента уже не за горами. Как воспримет человечество давно утраченных и вновь обретенных соперников? Судя по рассказу биолога Теда Косматки «На букву Н» (N-words, 2008), неандертальцев, более сильных, умных и витальных, чем нынешнее человечество, это самое человечество воспримет как угрозу (название рассказа — недвусмысленная отсылка к оскорбительному «ниггер»). Сначала — отдельные проявления расизма, потом — ярость толпы и расправа с «иными». Героиня рассказа — человек, муж ее — неандерталец, борющийся за то, чтобы неандертальцев признали просто частью человечества. Кончается все печально — толпа расправляется с ее мужем, но остается их общий ребенок, метис (мы же помним, метисы людей и неандертальцев дело обычное), более талантливый и развитой, чем обычные дети… Новый виток эволюции человека начался там, где он когда-то прекратился из-за вымирания неандертальцев (по Косматке они, холодолюбивые, стали жертвой глобального потепления).

Тут, правда, разыгрывается еще один архетипический сюжет — о красавице и чудовище. Наша героиня подчеркнуто феминна, хрупка, ее муж, неандерталец — подчеркнуто маскулинен. Такой могучий рыжеволосый голубоглазый рокер-интеллектуал, весь в мышцах и татуировках… В общем, как-то так получается, что почти все неандертальцы, так или иначе фигурирующие на страницах фантастики, — мужики. Так, наверное, психологически удобнее. У мужчины конвенционная красота не так уж важна. Даже некрасивого кривоногого мальчика полюбить проще, чем некрасивую кривоногую девочку.

А как же с неандертальскими девочками? Что же они, не заслуживают писательского внимания?

Заслуживают, конечно. Но как-то не случалось. Наверное потому, что эти золушки никогда не станут принцессами. А литература стоит на архетипах.

Впрочем, есть кое-какие тут возможности (в сюжетном плане). Ну, вот одна из них. Если одновременно на Земле жили самые разные виды Человека, если первые люди отличались значительной изменчивостью, больше даже, чем нынешние, почему бы не предположить существование такой группы реликтовых гоминид, которая практиковала бы гаремный образ жизни, по примеру горилл или орангутангов. Дело в том, что как раз у приматов, практикующих гаремы, наблюдается очень ярко выраженный половой диморфизм — стоит только посмотреть на патриарха-гориллу и на его самочек или на самца-орангутанга, буквально обвешанного, по фигуральному выражению Александра Маркова, вторичными половыми признаками. Первые люди (не все, но некоторые) тоже, по данным палеонтологии, вели такой гаремный образ жизни.

Ну так вот, самки «гаремных видов» человекообразных обезьян более «человекоподобны», более, как бы это сказать, «универсальны», чем владыки гаремов. Да и молодые самцы, еще не вошедшие в силу, более ювенильны, изящны и вообще скорее похожи на самок — по сравнению с огромными, массивными, роскошными удачливыми соперниками. Такие молодые самцы бродят по периферии чужих гаремов в надежде, что что-то им обломится, — то ли легкомысленная самка уйдет на сторону, то ли им повезет и они сами займут место патриарха. Предположим существование такой группы перволюдей, доживших до исторического времени, — нежные, очень человекоподобные девочки, хрупкие, ювенильные молодые самцы и огромные, чудовищные, свирепые владыки гаремов, обросшие бурой шерстью (самцы «гаремных» видов продолжают расти после полового созревания — при условии, что стоят во главе гарема). О! — сказала известная читателям «Нового мира» соавтор колонки «Украинский вектор» Татьяна Кохановская, когда мы с ней обсуждали эту увлекательнейшую модель, — это же эльфы! Живут в лесах, визионеры, светленькие, хрупкие, рыжеволосые, в ладу с природой. Скитаются на окраине гарема в надежде, что удастся занять место «большого». Эльфы в литературе ведь, как правило, мужского пола — понятно почему. Это «свободные самцы», холостяки, женщин пасет «большой». Ну да, согласилась я — а «большие» тогда — это тролли. Огромные, страшные и, возможно, резко отупевшие (сила есть — ума не надо, к тому же гормоны в башку бьют…).

Вот и мотив освобождения светловолосых красавиц из лап охраняющих их страшных великанов-людоедов…

Рассказ такой, правда, писать не надо, я его уже написала, он называется «Ганка и ее эльф».

О том, что все межвидовые и внутривидовые отношения в конечном счете сводятся либо к влечению, либо к соперничеству. И еще о том, что любой эльф в конце концов превращается в тролля. Если повезет, конечно.