Кабинет

ИЗ ЭТОЙ ПОРОДЫ

Быков Дмитрий Львович родился в 1967 году. Выпускник факультета журналистики МГУ. Поэт, прозаик, литературный критик, публицист. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе новомирской поэтической премии «Anthologia» и премии «Большая книга». Живет в Москве.

Дмитрий Быков

*

ИЗ ЭТОЙ ПОРОДЫ


Из цикла «Песни славянских западников»

*

Зимою холодная могила, летом раскаленная печь;

настоящий ад — Шэол.

Мережковский

Квадрат среди глинистой пустыни

В коросте чешуек обожженных,

Направо барак для осужденных,

Налево барак для прокаженных.

Там лето раскаленней печи,

На смену — оскал зимы бесснежной,

А все, что там осталось от речи, —

Проклятия друг другу и Богу.

Нет там ни зелени, ни тени,

Нет ни просвета, ни покоя,

Ничего, кроме глины и коросты,

Ничего, кроме зноя и гноя.

Но на переломе от мороза

К летней геенне негасимой

Есть скудный двухдневный промежуток,

Вешний, почти переносимый.

Но между днем, уже слепящим,

И ночью, еще немой от стыни,

Есть два часа, а то и меньше,

С рыжеватыми лучами косыми.

И в эти два часа этих суток

Даже верится, что выйдешь отсюда,

Разомкнув квадрат, как эти строфы

Размыкает строчка без рифмы.

И среди толпы озверевшей,

Казнями всеми пораженной,

Вечно есть один прокаженный,

К тому же невинно осужденный,

Который выходит к ограде,

И смотрит сквозь корявые щели,

И возносит Богу молитву

За блаженный мир его прекрасный.

И не знаю, раб ли он последний

Или лучшее дитя твое, Боже,

А страшней всего, что не знаю,

Не одно ли это и то же.


*

В России блистательного века,

Где вертит хвостом Елисавета,

Умирает великий велогонщик,

Не выдумавший велосипеда.

Покидает великий велогонщик

Недозрелую, кислую планету.

Положил бы под язык валидольчик,

Да еще и валидольчика нету.

В Англии шестнадцатого века

Спивается компьютерный гений,

Служащий лорду-графоману

Переписчиком его сочинений,

А рядом великий оператор,

Этого же лорда стремянный, —

Он снимает сапоги с господина,

А больше ничего не снимает.

Ты говоришь — ты одинока,

А я говорю — не одинока,

Одинок явившийся до срока

Роботехник с исламского Востока.

Выпекает он безвкусное тесто

С детства до самого погоста,

Перепутал он время и место,

Как из каждой сотни — девяносто.

Мой сосед, угрюмо-недалекий, —

По призванию штурман межпланетный:

Лишь за этот жребий недолетный

Я терплю его ремонт многолетний.

Штробит он кирпичную стену

На завтрак, обед и на ужин,

Словно хочет куда-то пробиться,

Где он будет кому-нибудь нужен.

Иногда эти выродки святы,

Иногда — злонравны и настырны:

Так невесте, чей жених не родился,

Все равно — в бордель, в монастырь ли.

Иные забиваются в норы

И сидят там, подобно Перельману,

А иные поступают в Малюты,

И клянусь, я их понимаю.

Я и сам из этой породы.

Подобен я крылатому змею.

Некому из ныне живущих

Оценивать то, что я умею.

Живу, как сверкающий осколок

Чьего-то грядущего единства,

Какому бы мой дар бесполезный

Когда-нибудь потом пригодился:

Способность притягивать немилость,

Искусство отыскивать подобных,

Талант озадачивать безмозглых,

Умение тешить безутешных.


*

Были мы малые боги,

Пришли на нас белые люди,

Поставили крест на нашем месте,

Отнесли нас в глубину леса.

К нам приходят в глубину леса

Захваченные темные люди,

Приносят нам свои приношенья,

Хотя у них самих не хватает.

Захваченные темные люди

Горько плачут с нами в обнимку —

Кто бы в дни нашего величья

Разрешил им такую фамильярность?

Бедные малые боги,

Боги леса, огня и маниоки,

Ручья, очага и охоты,

Что же вы нас не защитили?

Боги леса, костра и маниоки

Плачут, плачут с ними в обнимку:

Кто бы во дни их величья

Разрешил им такое снисхожденье?

Простите нас, темные люди,

А мы-то еще на вас сердились,

Карали вас за всякую мелочь

Неумелою отеческой карой!

А теперь запрягли вас в машины,

Погнали в подземные шахты,

Кровь земли выпускают наружу,

Кости дробят и вынимают.

А богов очага и охоты

Отнесли и бросили в чаще,

Вы приносите им приношенья,

А они ничего не могут.

Знаем мы, малые боги,

Боги леса, ручья и маниоки:

Вас погубят белые люди,

А потом перебьют друг друга,

Крест упадет, подломившись,

Шахты зарастут, обезлюдев,

На машинах вырастет плесень,

В жилищах поселятся гиены,

И останутся малые боги

На земле, где всегда они были:

Никто их не выбросит в чащу,

Никто не принесет приношений.



* *


*

Чтобы заплакать от счастья при виде сиреневого куста,

Хватило бы зимней ночи одной, а было их больше ста.

И когда сирень перевешивается через дедовский палисад,

То к счастью всегда примешивается страшнейшая из досад:

А вдруг ни этого сада, ни нежности, ни стыда

На самом деле не надо, а надо чтоб как тогда —

Когда без всякой сирени, свирели и вешних вод

По норам своим сидели и думали «вот-вот-вот»?

Ведь тесную эту норку, погреб или чердак,

Так просто принять за норму, когда она долго так.

Цветение длится месяц, одиннадцать длится страх.

В набор любых околесиц поверишь в таких местах.

 

Чтобы заплакать от счастья при виде тебя, какая ты есть,

Хватило бы тысячи прочих лиц, а их миллиардов шесть.

И когда окно занавешивается, и другие мне не видны —

То к счастью всегда примешивается тоска и чувство вины,

Как будто при виде райского кубка мне кто-то крикнул: «Не пей».

Ты скажешь, что это острей, голубка, а я считаю — тупей.

На три минуты покинув дом — всегда во имя тщеты, —

Я допускаю уже с трудом, что там меня встретишь ты.

Что за всеобщее торжество, что за железный смех!

Было бы нас хоть двое на сто — а нас ведь двое на всех.

 

Да и чтобы заплакать от счастья при мысли, что вот она — жизнь моя, —

На свете могло быть, честное слово, поменьше небытия,

А то когда я с ним себя сравниваю, вперившись в окоем,

Мне кажется слишком странным настаивать на своем.



Из цикла «Декларация независимости»



1

Компенсация

Закрылось все, где я когда-то

Не счастлив, нет, но жив бывал:

Закрылся книжный возле МХАТа

И на Остоженке «Привал»,

Закрылись «Общая», «Столица»,

«Литва» в Москве, «Кристалл» в Крыму,

Чтоб ни во что не превратиться

И не достаться никому,

Закрылись «Сити», «Пилорама»,

Аптека, улица, страна.

Открылся глаз. Открылась рана.

Открылась бездна, звезд полна.


2


К себе серьезно я не отношусь,

Я не ахти какая птица.

Две жизни, две ноги, пять чувств —

К чему мне там серьезно относиться?

Не жду чудес от участи земной —

Смеяться скучно, плакать поздно, —

Но нечто есть — во мне, при мне, за мной, —

К чему я отношусь серьезно.

Ему порукой — ангельская рать

И все подземное богатство.

Поэтому сейчас ты будешь умирать,

А я — смотреть и улыбаться.


3


Что ни напишешь — выходит все тот же я,

Тема, голос, походка, слово.

В Курске устали от курского соловья.

Хочется им другого —

Харьковского, сумского.

Как бы себя растворить, как солевой кристалл,

В первой встречной, в речи, в реке, в пейзаже?

Первую половину жизни себя искал,

Всю вторую прятался от себя же.

Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация