Кабинет
Вальдемар Вебер

НА КРАЮ ЗАКАТА

Вебер Вальдемар Вениаминович — поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1944?году в Сибири. Окончил Московский институт иностранных языков. Автор нескольких книг поэзии и прозы на русском и немецком языках. Печатался во многих журналах и альманахах. Переводчик и составитель антологий немецкой поэзии на русском языке. Руководил семинаром художественного перевода в Литературном институте им. Горького. Преподавал в университетах Граца, Инсбрука, Вены, Мангейма, Пассау. Выпускал в Мюнхене и Аугсбурге двуязычную «Немецко-русскую газету». Основал два издательства. Лауреат трех международных литературных премий. Живет в Аугсбурге (Германия) и в Москве. Со стихами в «Новом мире» выступает впервые.

Вальдемар Вебер

*

НА КРАЮ ЗАКАТА

Отчий дом

 

Ни один дом не стал родным кровом. Даже тот, где вырос.

Побывал в нем через много лет, но не ощутил волшебства,

исходящего от стен, не почувствовал сокровенной связи,

о которой пишут другие. Об остальных пристанищах,

где жил, где любил, и говорить не стоит,

забывал о них, стоило затворить за собою дверь.

А бабушка только и вспоминала,

как споткнулась о порог,

когда ее изгоняли.

* *

Т. С.

 

Мы спим на постельном белье,

доставшемся нам в наследство,

на котором, как знать,

зачаты и мы, и родители наши.

Мы его не храним в комоде

как реликвию или как память,

иль для гостей — на торжественный случай.

Готический шрифт,

завитки монограмм,

листья, стебли, усы, узоры…

Простыни цвета поруки.

Кто знает, куда расползлись,

разбрелись, разбежались

эти побеги...

Ветер гудит за окном,

семена разносит

по пространствам несбывшегося,

где им, непорочным,

вовек уже не прорасти...

* *

*

Казахстан. Начало 90-х. Бывшее село под Павлодаром.

Перед одним из домов сидит казах на скамейке, курит.

В целом селе один-одинешенек.

Говорю: немцы «ау», русские «фьють», как жить дальше будешь?

Глаза еще больше сузил, запел:

степь баальшой-баальшой,

ветер дует, песок летает, трава растет,

челавэк приходит, челавэк уходит, трава растет…

Сидим, молчим,

слушаем, как хлопают двери пустых домов.

Военная подготовка

 

У нашего военрука не было правой руки.

Он почти не рассказывал нам о войне

и совсем ничего

о руке.

Вспоминал,

как пахнет земля и небо

в перерыве между боями,

о стуже, о страхе,

о сибирячке-связистке,

и как однажды в окопе

ему захотелось ее пощупать

в самый разгар артобстрела.

Прямо так и сказал

нам, пацанам,

доверительно,

как мужчина мужчинам.

* *

*

После войны

в нашем классе

у меня одного

был отец,

за что остальными,

случалось,

я был беспощадно бит.

До сих пор не забыл

вкуса крови во рту,

и кто бил и куда.

Ничего не забыл,

но знаю:

им куда тяжелей

помнить об этом.

На контрольной

Твои колени цвета подснежников,

исписанные шпаргалками,

которые ты под партой

высоко заголяла,

давая списать теорему...

Голова кружилась,

глаза туманились,

цифры и буквы сливались,

превращались в иероглифы.

Приходилось просить позволенья

еще и еще раз

взглянуть на те чертовы знаки,

и ты позволяла

с притворною неохотой.

A la Hans Arp[1]

 

Мне так бы однажды хотелось

себе самому повстречаться

и простите за смелость

с самим с собой пообщаться

У меня к себе накопилось

столько вопросов

но говорящий со мной

это вечно кто-то иной

а подлинный я

далеко высоко

в какой-то мифической дали

Словом если меня не найдете

в альманахе или журнале

ищите на горной дороге

где-нибудь между Мцхетою и Жинвали

* *

*

В. Санчуку

Учиться у рыбака

постижению бездны,

постепенно примиряясь

с поблескиваньем блесны,

с посверкиваньем ножа,

с выражением лица рыбака,

когда он привычным движением

вспарывает внутренности

царице глубины,

в один миг превращая ее

в безголовую тушку. 

2001

* *

*

Что мы знаем о горе дрозда,

оплакивающего дроздиху,

которой наш кот перегрыз горло,

что о счастье кота,

возложившего к нашим ногам добычу

и ждущего нашего восхищенья

* *

*

 

Говорят,

не подметенные дорожки сада

означают,

что ты не хочешь,

чтобы к тебе приходили в гости.

Некоторые и не догадываются

о причине своего одиночества.

Кубок

 

В таллинской мастерской моего приятеля, скульптора, на специально изваянной колонне-цоколе стоял оправленный в бронзу человеческий череп. По будням его приспосабливали как фонарь, во время пиров использовали как кубок для вина. Мой широкоскулый друг уверял гостей: «Это череп тевтонского рыцаря, что подтверждается его ярко выраженным долихо­цефальным строением».

«Вот и все, что осталось от славы тевтонов, — восклицал он, не в силах обуздать хихикающей интонации, — мог ли мечтать мой чухонский предок, что однажды череп его господина его потомок наполнит настоящим рейнским вином...».

Кубок переходил из рук в руки, от уст к устам, безмолвен и терпелив.

Сенокос

 

Косою острою задет,

бежит по полю коростель.

Кровинок быстрая капель

его неровный метит след.

 

Еще беды не сознает

он до конца, еще вперед

сквозь боль глаза его глядят,

а вороны уже летят...

 

Как будто им дано узнать

о всем на свете раньше Бога!

Ему до стога дохромать

осталось, Боже, так немного...

* *

*

 

Ничто не проходит так быстро,

как чужое несчастье.

 

* *

*

 

Последнее яблоко

не снятое

забытое

слишком высоко забралось

переоценило себя

не досуг лезть за ним

Пусть скворушки поклюют

* *

*

 

Т. С.

По утрам твоя голова

поднимается, как солнце,

освобожденное из плена

моей руки.

К ночи,

вкусив свободы,

вновь закатывается

мне под мышку

* *

*

 

Сижу на краю заката

греюсь у его огня

Он скоро погаснет

и нет никакой возможности

подбросить даже хвороста

* *

*

 

Последняя роза,

продержавшаяся до конца ноября…

О, этот последний запах

в холодеющем воздухе

у ворот в непостижимое

* *

*

 

А. Шмидту

Чувство родины,

которая все-таки есть —

бесконечно длинная пуповина,

тянущаяся за тобой всю жизнь

на пути

из ниоткуда в никуда

из где нельзя быть

в куда нельзя прибыть,

по грязной дороге

с пожелтевшими фото в дорожной суме…

Сидя на обочине,

порой вынимать их,

гадать

по глазам, по губам

о смысле пережитого.

2013

* *

*

 

Там, в глубине России

мы не ждали известий.

Прикладывали ухо

к рельсам железной дороги,

к стенам разрушенных монастырей,

и слушали, слушали... 

 

* *

*

 

Со временем горе

начинает светиться

как мрак, к которому привыкаешь.

 

* *

*

 

В конце концов с человеком

остается один язык.

Даже кровь предает,

до капли уходит в землю.

Язык умирает последним.

1 Ганс Арп (1886 — 1966) — немецкий скульптор и поэт.

Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация