Горланова Нина Викторовна и Букур Вячеслав Иванович родились в Пермской области. Закончили Пермский университет. Прозаики, эссеисты; печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и др. Живут в Перми.
НИНА ГОРЛАНОВА, ВЯЧЕСЛАВ БУКУР
*
КУКОЛЬНИК
Рассказ
Средь хода жизни зимне-скрипучего… короче, в Фиалохолмске начали цикл радиопередач «Семь чудаков нашего края».
В селе Ручейки проживал один такой — кукольник Петр Федорович Фролов, он же Петрофан.
— Это островок невинного света! — выскользнула из внедорожника журналистка Карина Бедуин (три кости, обтянутые хорошенькой физиономией, а не оторваться!).
Уста ее почти лобызали серебристый диктофон.
— У него счастливые глаза, как у композитора Журбина! Его зеленые варежки — как листики весенние…
На самом деле эти «счастливые глаза» кукольника уже полгода передают только один процент света в мозг.
— Как же так, а где впечатления для спектаклей берете?
— А что во сне приснится, то и впечатление…
С Кариной приехал из Фиалохолмска режиссер кукольного театра Лев Воробьев. Сам! Выбрался из джипа и поправил волчий малахай, подаренный казахскими кукловодами. Он хотел понять, как это в наши дни, в XXI веке, по селам ходит кукольник. Неужели наступает новое средневековье?
— Я не поверил своим глазам, — говорил он в пути, — когда прочитал в Сети: на табуретке все представление! Петрофан играет на гармони, поет про злободневное, а куклы на табуретке как бы сами пляшут. И вот погнало меня любопытство за сто верст — в Ручейки.
Не верьте ни одному его слову!
На самом деле в капустнике на юбилее театра он играл черта, после чего заснул и трое суток не мог проснуться… уж думали, что в коме. Позвонили знакомому батюшке, а тот спрашивал: крещен ли режиссер. Никто не знал, даже жена — завлит театра.
Вдруг Лев очнулся в палате интенсивной терапии, как ни в чем не бывало пощелкал длинным полированным ногтем мизинца, выкрашенным в стальной цвет. И говорит медсестре:
— Спасибо. У вас дети-внуки есть? Сказки они любят? А кукол? На всех контрамарки выдадут в кассе… Игорь, ты что здесь делаешь?
— Бог и черт боролись за твою душу, — сказал отец Игорь, бывший саксофонист, а еще ранее — бывший хирург, который, уходя из профессии, заявил: «Довольно я пролил крови».
Внешность Льва Воробьева сочетала в себе и льва и воробья: на темени хохолок, а взглянет — чистый царь зверей. В общем, режиссеристый весь. Впрочем, мог представиться: «Президент общества дураков». И раскланивался.
В кукольном театре все поголовно отращивали ногти на мизинцах. Чем-то грело их такое подражание Пушкину.
Так вот: поехал Лев к кукольнику — после трех суток тех, без сознания когда лежал…
Между тем народ в магазине собрался. Петрофан сел на одну табуретку, другую поставил перед собой. Снял зеленые варежки и черные валенки, заиграл и запел:
Приходится пить
То, что в колодце,
Приходится петь
То, что поется…
Кукла вышла по прорезям в центр табуретки, поклонилась и сказала голосом Петрофана, но не обычным, а очищенным от годов:
Не для меня блестит алмаз,
Не для меня кафе открыли,
Не для меня бабло нарыли,
И бренды тоже не для нас.
Куклы другие выскользнули на «сцену», стукались лбами, зрители хохотали.
Когда терпенью край,
Играй, душа, играй:
Как будто все о’кей!
Спокойно чай попей
Иль книжку почитай.
Играй, душа, играй:
Как будто близко рай…
Петрофан отложил гармошку и растопырил пальцы на правой руке. Правнук с серьгой в ухе надел на его пальцы куклу в виде условного животного: четыре лапы, хвост и человеческая голова.
Лев Воробьев оторвался от видеокамеры (снимал все для архива театра) и шепнул Карине:
— Это наш древний образ! Был в русских сказках зверь Китоврас…
Тут изнутри истории древнегреческая рука протерла изрядный такой портал, и кто-то звучно сказал:
— Вообще-то, это наше все, а не ваше. Наш кентавр.
Вдруг на краю табуретки оказалась красавица Заря, расшитая пестрым бисером. Она заманчиво водила огромными глазами, ну и доигралась: Китоврас ее похитил! Он имел на нее свои виды:
Щас я ей овладею,
Пущу в ход все, что имею...
Но герой Урал тут как тут:
Вот тебе в глаз,
Китоврас,
Это раз!
Щас слетит голова —
Это два!
Китоврас, пораженный дубиной, слетает с руки кукловода и скрывается в бездне его кармана. А Краса Заря дальше ходила по всему миру табуретки и раздавала прибавку к пенсии. Ну тут герой Урал после всех подвигов выпил, крякнул и упал за край табуреточного мира. Путем всея земли.
Мужики громко вопрошали воздух: не пора ли им тоже принять? И посматривали на приезжих со значением.
— Поставлю, — благородно-кратко пообещал Лев. — Но давайте досмотрим. Маэстро, просим вас.
Заря в это время безмятежно завершала:
— Старичье, которое ничье, получит бесплатный проезд на сто верст.
Вошел в магазин Пашка — колом рубашка и сразу закричал:
— Да зачем вы смотрите эту хреновину! Все устарело! Вы что тут — первобытные?
— Почему же ты ходишь сюда? — спросила продавщица и задвигала глазами не хуже Красы Зари.
— Да кто-то должен вас уму-разуму учить!
Тут чьи-то губы подышали на пространство-время, опять протерли портал и сказали приезжим про Пашку: работать не умеет — ему лишь бы прислюнявлено было…
Петрофан запел, завершая:
В старости ночи
Становятся длиннее,
А в беде — хочешь не хочешь,
Становишься стройнее.
У меня давно старость
И давно беда.
Но любви самая малость
Прибывает только тогда.
И натянул на длинные кисти свои зеленые варежки, которые как листья весенние.
«Как будто у него пахали на лице, — торопливо писала Карина. — А когда он заплакал, завершая спектакль, борозды на лице заполнились сверкающей влагой».
Правнук Петрофана закутал табуретку вместе с куклами в лоскутное одеяло… «Под Пауля Клее, — записала Карина, — все в треугольниках».
Лев, двигая царственными брылами, сделал продавщице дневную выручку. Сгребли водку-тушенку с прилавка и пошли все к Петрофану.
Правнук нес цветастую торбу с реквизитом. Закатное солнце на миг поселилось в его серьге, затем — в серьгах Карины, огляделось — в чем бы еще поработать, и зажгло окна домов.
Рядом бежала еще собачка в шкуре на два размера больше. Ее звали Наволочка.
Пришли, врезали.
С полатей доносился сладковатый запах душицы, а на полу младший правнук Петрофана собирал сложный пазл.
— Что это у тебя? — спросила Карина.
— Сеятель.
Старший правнук подвинул Петрофану тушенку и пошептался с ним, затем в двух словах рассказал о плане спасения его глаз:
— Мама пазл этот — Ван Гога — прислала. Она в Голландии — нянчит буржуйского ребенка… операцию оплатить.
Старик Сергеич, который в этой компании играл роль Щукаря, высыпал:
— И поздней осенью бабочке хочется жить.
— Мы вам поможем, Петр Федорович, — сказал Лев. — Для того и приехали. Я вхожу в состав благотворительного общества «Жизнь — Игра», помогаем пожилым артистам.
— Из какой вы семьи? — Карина протянула кукольнику серебристую коробочку диктофона.
— Ну… рассказывалась семейная история. Отец у красных был мобилизован писарем в контору… Пришли белые и послали за ним. Он сказал: «Им я нужен, пусть сами ко мне и идут». Офицер прибежал, кипит — шашку наголо, и вдруг вышла бабушка. Сейчас вы будете смеяться — она была дворянка. Увидев ее, офицер спрятал шашку и сказал: «Как мы все огрубели с этой гражданской войной!»
В это время народ уже пытался от пития перейти к пению. Получалось мимо нот, но почему-то хотелось слушать.
В лунном сиянии снег серебрится,
Вдоль по дороженьке троечка мчится…
— Учились ли вы кукольному делу, Петр Федорович?
— В детстве… у нас ссыльный один вел кружок, говорил: «Ты пересели часть себя в перчаточную куклу. И она должна двигаться поперек жизни».
— И что — выступали тогда?
— Ходили по сельским школам с марионетками, была еще одна тростевая кукла… А какие он умел показывать фокусы, ел горящую паклю!
— Лексей Лексеич, — вспомнил имя учителя старик Сергеич, который не без выгоды был здесь за Щукаря, и уронил в себя маленькую стопку — за упокой.
— Да вот Сергеич был тоже в этом кружке.
— Но он не стал кукольником. А вы стали! Как это случилось?
— Я пришел из армии — учитель уже умер. И мне был сон, что хожу и куклами развлекаю детей. Проснулся, подумал: какая глупость — не до кукол, надо жениться.
— Но вы все же стали кукольником…
— Это сначала всю жизнь проработал учителем труда… И вот вещий сон увидел…
— Тот же самый?
— Почти. В двухтысячном году, в феврале. Голос говорит: «У куклы нет мимики, вся сила ее в маске — подними правую руку» (я во сне поднимаю), «иди» (я иду)… Возьмите вот мои записи, там ход моих жизненных мыслей. Берите, я слепой, мне уже они ни к чему… Дистанция еще одолела… то есть дистония…
Записи из амбарной книги.
«Немножко жив. Надеюсь снова подняться до кукол»…
«Сосед по палате все пел: „Девушки-голубушки, у вас четыре губушки…” Замутило меня. Но он все время под капельницей с температурой, ничего ему не говорю».
«Если не справлюсь с рулением самим собой, вылечу в кювет существования».
«В реанимации лежу, а мозг-то все слышит. Хирург сказал: к утру умрет. А мой мозг: хрен я вам умру!»
…Последние записи в амбарной книге были помечены осенним числом: пятое сентября:
«Вчера попал под ливень, реки текли по дорогам, а вечером начались судороги на ногах. Хожу — дергаюсь. Вот так будет дергаться Петрушка, когда убегает от Мента.
Устал. Зато чувство жизни».
И вдруг Лев Воробьев себя обнаружил таким: стоит над поющим «Снился мне сад в подвенечном уборе» народом и говорит:
— Я понимаю, я все понимаю, вам весь этот юмор животный на экране надоел, и начинается что-то вроде самозарождения искусства в лице маэстро Фролова.
Дочь Петрофана подала на завтрак морковь, тушенную в сметане. Это была жилистая северная морковь, которая возросла, наливаясь соками, навстречу всем непогодам. Долго тушилась эта морковь, но все еще оставалась стойкой, как орех.
Дочь покачала головой и сказала:
— Ты весь высох. Гербарий!
И глаза заволокло влагой — об отце.
Когда она вышла поить корову, Петр Федорович протер сухие глаза:
— Чужие дети растут быстро, а свои не вырастают никогда… Она вся в мать — раньше я видел — коралловая помада, какие-то сравнения всегда… в молодости фразы изо рта жены казались мне вышивками…
— А зять ваш?
— Он воевал в Афгане, приехал в отпуск по ранению, никому не говорит, куда ранили. Из военкомата, однако, просочилась информация: нож в задницу моджахед ему сунул… рубил дрова и наклонился, а то бы в спину. Смеялись: покажи, герой, афганскую рану! А потом его убили там… поехали на охоту, говорят, на бронетранспортере, горючка кончилась… пока по рации вызвали, пока ждали… «духи» их на куски порезали…
Петрофан устал и усмолк. Лев вложил ему в руку горючее — полсотни грамм.
— А ваша жена?
— Наталиша умерла. Но не буду говорить — как будто оса в сердце жалит. И из-за угла подмигивает тоска. И тогда я взялся за кукол.
— А вы говорили: учитель приснился.
— В тот момент и приснился.
Карина наконец-то приготовила вопрос момента истины, который вскрывает человека, как консервную банку:
— Петр Федорович! Значит, хорошо, что Сталин ссылал? Вы у ссыльного научились кукольному ремеслу.
Кукольник понурился. Он понимал: бесконечная глупость часто проделывает туннели в будущее, в апокалипсис, и оттуда сыплются черные вопросы.
Глина древнего лица его треснула морщинами ответа:
— Готов отдать это счастье кукольной игры, только чтобы палача Сталина никогда не было.
Захорошевший Лев Воробьев поплыл улыбкой:
— Восьмидесятилетнее сверкание! — он повернулся к Карине: — Помните, как Ахматова назвала Жданова? Кровавая кукла палача!
Карина (она была за рулем) решительно сказала:
— Ну давайте собираться.
После операции Петр Федорович несколько дней гостил у Льва Воробьева и даже побывал в кукольном театре на «Кандиде». Счастливые глаза Петрофана, так долго находившиеся в разлуке с реальностью, заново открывали ее, полную красоты лиц.
Потом он слушал передачу Карины о себе, о куклах, об успешной операции на оба глаза.
Радиослушатели дозванивались и указывали:
— Это нетипичная история, зачем вы нам ее рассказываете!
— Только нетипичные истории движут миром, — отвечал гость передачи отец Игорь, настоятель храма Георгия Победоносца.
В день отъезда Петра Федоровича налетели журналисты городских газет. Ах, ох, прямо так вот с куклами вы ездите по селам, а сколько берете за представление, ах, ох, неужели правда, что символическую плату? В наше время и с куклами?!
— Ну почему вы удивляетесь моим куклам? Посмотрите, вон мужики идут, выпили, руки болтаются, как у тростевых кукол…