ВСЕ КАК ОДИН

ВСЕ КАК ОДИН

С е р г е й   К у з н е ц о в. Хоровод воды. М., «АСТ», «Астрель», 2010, 608 стр.

Сергей Кузнецов известен и как автор интеллектуально-авантюрных романов (в том числе и шокирующего «Нет», написанного совместно с Линор Горалик, 2004), и как «один из отцов-основателей сетевой журналистики»^[1] («Ощупывая слона. Заметки по истории русского Интернета», 2004), и как составитель (совместно с Антоном Носиком) справочника «Интернет для журналиста». В 2011 году роман Сергея Кузнецова «Хоровод воды» вошел в шорт-лист премии «Большая книга».

Роман посвящен истории нескольких поколений: в начале мы знакомимся с персонажами двухтысячных годов, связанными родственными отношениями, затем, на протяжении всей книги, следим за перипетиями их судьбы и одновременно погружаемся в прошлое все глубже и глубже, узнавая истории жизни их предков. Предваряет роман родословное древо, каждую часть — перечисление основных героев с указанием года рождения (и поскольку персонажей немало, это не просто декоративные элементы, но и необходимость). Название — «Хоровод воды» — как нельзя более удачно: хоровод — символ цикличности как жизни отдельного человека, так и истории, а вода в романе «появляется» часто и приобретает целый ряд символических значений. Вода — и жизнь и смерть; с погружением в воду сравнивается и любовь, и алкогольное опьянение. Один из персонажей, бизнесмен Никита, занимается оформлением аквариумов — и именно вокруг аквариума водит «хоровод» вдвоем с любовницей Дашей — «женщиной из омута». «Океанической стадией» называет сильнейшее опьянение другой герой — художник Александр Мореухов. Двоюродная сестра Никиты и Александра, Аня-Эльвира, любит плавать в бассейне и всю свою жизнь видит как «выплывание» («Прорвемся, выплывем»). На символическом истолковании воды основаны целые главы, в том числе последняя — «Темная вода»; «водные» образы пронизывают весь роман; наконец, среди описаний явлений погоды чаще всего встречаются дождь и мокрый снег.

Автор так объясняет смысл книги в интервью «Российской газете»: «…если попытаться как-то коротко сказать, о чем я пытался написать, то для меня была важна история о наших современниках, которые пытаются понять себя, оглядываясь на прошлое своей семьи и нашей страны. То есть для меня это в такой же степени роман про историю, как про семью. И если говорить об этом, то мне хотелось предложить читателю какой-то другой способ смотреть на советское прошлое, чем принят сегодня, как то: уйти от дихотомии палачей и жертв, от „кровавой большевистской тирании” и от „ох, какая великая страна была!”. Все-таки в любые времена большая часть людей просто живет: любит, ненавидит, страдает и рожает детей, не задумываясь о тирании или величии страны. Об этих людях я и хотел написать — и о том, что если мы не поймем их, то не поймем и самих себя»^[2].

Несмотря на попадание в шорт-лист «Большой книги», роман Сергея Кузнецова не вызвал таких многочисленных откликов в критике, как, например, его «соседи» по короткому списку — «Синяя кровь» Юрия Буйды и «Горизонтальное положение» Дмитрия Данилова. Наиболее развернутый отзыв представлен на сайте «Частный корреспондент»:^[3] Галина Юзефович видит в романе «манифест новой семейности», в Сергее Кузнецове — последователя Владимира Шарова, с поправкой на то, что Сергей Кузнецов показывает «самый светлый и оптимистичный из всех возможных взглядов на роль семьи в том дивном новом мире, который настанет буквально послезавтра». «Хоровод воды», по ее мнению, — роман «глубоко традиционный и в то же время совершенно новаторский по форме».

Жестче отозвался Игорь Караулов на сайте премии «Национальный бестселлер»: «В конце книги автор пытается нам внушить, что его персонажи страдали и суетились, торговали аквариумами, питались в кафе „Азия”, отоваривались в „Атриуме”, сходились, совокуплялись, сношались, трахались (не столько с удовольствием, сколько с чувством вины и паскудства) и проделывали множество прочих пустяковых телодвижений, непонятно как и зачем уместившихся в таком количестве в голове автора, — в общем, что они жили не зря, что всё это вплетается в узор какой-то Большой Игры. Но меня Сергей Кузнецов в этом не убедил. Зря они жили, зря страдали и суетились, и лучше бы им не рождаться вовсе. То есть — не им, а нам»^[4].

Эти две точки зрения — скажем так, «оптимистическая» и «пессимистическая», поскольку они основаны скорее на личном восприятии мира, созданного автором, — характерны для критики, направленной на поиск в тексте отражения реальности, так называемой «жизненной правды», а то и возможных выводов о том, что следует предпринять с наличной реальностью. И в то же время оба прочтения романа обоснованы: перед нами текст, который можно интерпретировать разными способами, и два из них наиболее очевидны. Семья, продолжение себя в детях, историческая память как память генеалогическая, генетическая, а в то же время память о реинкарнациях, общность, смысл жизни etc. Практически «Война и мир, мысль семейная». Вероятно, большинством читателей книга была прочитана именно так.

Пессимистическая версия: роман о нескончаемой череде рождений-смертей, дурной бесконечности, вечном страдании, передающемся из поколения в поколение, из прошлой жизни — в новую, и так далее. Тема реинкарнаций и кармы занимает не последнее место в романе; так, один из персонажей — мать Мореухова Леля — предлагает своеобразную концепцию: «…два пути посмертной жизни — дети и перерождение. Я вот думаю, что на самом деле это должно быть одно и то же: материнская и отцовская кармы дают карму ребенка. Ну, как у Мичурина. Скрещивание. А еще у ребенка есть своя карма, доставшаяся ему из прошлой жизни. И вот эти три кармы и определяют всё, что с нами происходит. Только на самом деле их не три, а больше. Потому что есть еще бабушки и дедушки, их мамы и папы… это такая бесконечная цепь»^[5].

«Пессимистический» ракурс необязательно означает неприятие: коль скоро книга убедила в том, что «лучше бы им не рождаться вовсе, точнее, не им, а нам», уже можно утверждать, что читатель подвергся довольно мощному психологическому воздействию (возможность, заложенная далеко не в любом тексте!). Впрочем, роман Сергея Кузнецова скорее располагает к «оптимистическому» взгляду. Недаром в финале мы узнаем о рождении ребенка, о том, что жизни всех персонажей — части огромной сети, узора, и поэтому не надо бояться смерти («не так уж и страшно тут, под водой»).

Тема бесконечной повторяемости в последнее время вообще стала неожиданно популярна: роман «Горизонтальное положение» Дмитрия Данилова, опубликованный в том же 2010 году^[6] и вошедший в тот же «короткий список», также посвящен повторению, круговороту всего — от смертных грехов до повседневных дел. Но способы построения текста Кузнецовым и Даниловым принципиально различны: внутренний ритм текста Данилова, четкая последовательность действий, хронологическая линейность повествования в «Горизонтальном положении» — и фрагментарность, стилистическая неоднородность в «Хороводе воды», где припоминания, представления героев специально смешаны автором таким образом, что не всегда возможно отделить вымыслы героев от художественной «реальности» (этого и не стоит делать, поскольку вымыслы — неотъемлемая часть этой «реальности»). К тому же в «Хороводе воды» повторы, возвращение к одним и тем же темам и образам — лишь часть композиционного замысла, а в «Горизонтальном положении» повторение доведено до логического предела.

Кстати, в комментариях к отрывку из романа на сайте журнала «Сноб» Сергей Кузнецов признается в любви к «Журавлям и карликам» Леонида Юзефовича и трем романам Алексея Иванова («…много других хороших книг, конечно, есть, но вот эти два автора у меня на первом месте»^[7]).

Структура «Хоровода воды», в отличие от «Горизонтального положения», напротив, сознательно переусложнена. Пролог имеет подзаголовок «Двухтысячные: похороны», первая часть — «Шестидесятые — восьмидесятые», вторая — «Сороковые — пятидесятые», третья — «Десятые — тридцатые». Эпилог возвращает нас в двухтысячные, вот только ключевым событием становится уже не смерть, а рождение. Так — по обратной хронологии, через погружение в прошлое, обращение к истокам, — совершается путь от смерти к рождению; и «закольцовывание» времени в прологе и эпилоге еще раз должно напомнить нам о том, что все повторяется, и все происходящее — Большая Игра, одна великая цепь, вечный круговорот смертей и рождений.

Показательны и переходы от одного рассказчика к другому: «я» в рядом стоящих абзацах может относиться к разным людям — происходит как бы «перетекание» сознания одного героя — в сознание другого. Иногда вступает повествователь, и не всегда можно сразу понять, где затихает голос автора и начинается рассказ одного из персонажей. Такая «текучесть» — немаркированная смена рассказчика — подчеркивает: все персонажи «Хоровода…» связаны между собой. Этот роман можно условно назвать «антиполифоническим»: множественность голосов и сознаний, но не неслиянных и стремящихся к индивидуальному самовыражению, а, напротив, сливающихся в единое сознание с общей генеалогической и исторической памятью.

Такое слияние отсылает читателя к родоплеменному сознанию, на что есть прямое указание в тексте. По утверждению одного из персонажей, «романтическая любовь — это всего лишь побочный результат того, что в эпоху Возрождения появляется современное понятие „человек” — в смысле, отдельная единица, не член семьи или рода, не прихожанин церкви, не ремесленник из цеха». И вывод: «Цепляться за романтический канон так же глупо, как верить во флогистон или систему Птолемея. Для своего времени — огромный шаг вперед, да. Но это время давно прошло. <…> Люди уже обособились дальше некуда, настало время опять найти свою общность»^[8].

Однако трудно согласиться с мнением о «новаторстве» формы, скорее отметим, что автор в основном пользуется приемами, наработанными в двадцатом веке: так, немаркированная смена рассказчиков — нормальное явление уже для модернистской прозы первой половины прошлого века (как не вспомнить Джойса, Вулф и т. п.).

Так что речь скорее о применении уже известного инструментария для выражения хотя и не новых, но вновь ставших актуальными в последнее время идей: во-первых, это идея цикличности жизни и истории, во-вторых, идея возврата к средневековой общности людей, преодоления смерти через преодоление осознания человеком себя как отдельного субъекта. Все это — в сочетании со взглядом на историю страны как на сумму историй жизни частных лиц, со всеми формальными особенностями романа, в том числе выверенной стилистикой и внутренней логикой композиции, со сложным узором из символов и сквозных мотивов, — делает «Хоровод воды» гораздо более многогранным явлением, чем обычная «семейная сага».

Елена ГОРШКОВА