КНИЖНАЯ ПОЛКА АНДРЕЯ ВАСИЛЕВСКОГО

КНИЖНАЯ ПОЛКА АНДРЕЯ ВАСИЛЕВСКОГО

Г в и д е о н. Поэзия в действии. Журнал «Русского Гулливера». М., 2011, 252 стр.

«Мы сейчас сделали сетевой ресурс — что-то типа Youtube для видеопоэзии и просто записей читающих авторов. Он в свободном доступе — вы можете закачать туда запись своего чтения даже с мобильного телефона. Называется „Гвидеон”, — рассказывает Вадим Месяц в интервью «Российской газете» (2011, № 222, 5 октября). — Это слово сочетает в себе образы Гвидона из сказки Пушкина, кельтского бога Гвидиона, тоже связанного с поэзией, и, главное, видео».

И вот новый проект «Русского Гулливера» — иллюстрированный журнал «Гвидеон» с тем самым видеоприложением (http://www.gvideon.com). Журнал (любой журнал — в отличие от альманаха, тематических сборников и пр.) становится журналом не с первого и не со второго выпуска, а после того, как начинает выходить периодически, в предсказуемые сроки. Хотя мы находим в первом выпуске анонс второго, загадывать наперед не будем. Сборник — он и есть сборник.

Не буду перечислять всех — хороших и разных — напечатанных в первом номере. («Ограничиваться какой-то определенной поэтикой, традицией, декларациями возрастных или политических групп, претендовать на изобретение стиля — ребячливо, неконструктивно», — считает Вадим Месяц.)

Обращу внимание на материал о необычной акции — молебне о соловецких палачах. «Души убийц, палачей, насильников, исполнителей чужих приказов не успокоились, они еще кружат среди нас и в отдалении, как блуждающие огоньки над кладбищем, растворяются в наших воде и хлебе, проникают в свет наших жилищ... Сатана питается местью и ненавистью... Мы не вправе никого прощать, это могут сделать только жертвы, только те, кто испытал злодеяния на себе. Но молиться за успокоение бесов в наших силах. Они должны уйти, смириться. И оставить нас в покое» (из предисловия к молебну. 15.02.2011).

Печатается также беседа Юрия Серова с Вадимом Месяцем; ее можно найти на соловецком сайте (http://www.solovki.ca). «Соловецкие палачи — поголовно воинствующие безбожники, атеисты, истреблявшие в первую очередь священников и верующих. Иисус сказал: „веруете ли, что Я могу это сделать?.. по вере вашей да будет вам”. Зачем упокоивать души палачей?» Ответ: «В мире все взаимосвязано: если души палачей не упокоятся, не упокоятся и души праведников. Ноосфера — единый организм».

А заканчивается номер рубрикой «После Довлатова». Там находим «7 литературных анекдотов от Изи Грунта». О Бродском, Саше Соколове, Владимире Сорокине, Дмитрии Быкове и других литературных людях. Например: «Когда читаешь Владимира Сорокина, вспоминаешь о чудовищном размахе русской души. Когда видишь его, понимаешь, наконец, что имелось в виду под понятием „демократические ляжки”». Все. Весь анекдот.

Для справки: это Лев Толстой будто бы сказал о Тургеневе: «Я ненавижу его демократические ляжки». А про Изю Грунта я слышу впервые и не стыжусь в этом признаться. Зато вспомнил, что в другом поэтическом журнале некоторое время была рубрика «Кто испортил воздух», теперь ее там нет, и это хорошо. Вот и Изины анекдоты журнал не украшают. Но на какой-нибудь пресс-конференции «Гвидеона» я спросил бы не кто такой Изя Грунт, а почему в «Оглавлении» нет номеров страниц.

В а с и л и й Б е т а к и. Снова Казанова (Меее...! МУУУ...! А? РРРЫ!!!). Мюнхен, «ImWerden-Verlag», 2011, 384 стр.

«Я пилил и колол на дровишки нашу старинную дубовую мебель, засовывал в железную „буржуйку” эти мебельные обломки вместе с книгами и жарил крыс. Сначала я пробовал стрелять крыс из лука, но ничего, кроме короткого писка, не происходило: стрелы мои были, видимо, тупые. Тогда я взял молоток на длинной ручке и уселся на корточках у норы. Это было куда эффективнее, я стал добывать по пять-шесть крыс в день. Но я никак не мог заставить маму есть это мясо. А я, хотя и был все равно голодный, но не бесповоротно голодал, как моя упрямая мама, и, главное, не слабел. Крысы были жирные и большие. Чем они питались, я старался не думать… „Выжить — вот все, что нам надо”, — повторял я маме. Она кивала, но когда я обдирал и жарил крыс, отворачивалась, а то и в коридор выходила…» Вот если бы вся книга живущего в Париже литератора, автора многих поэтических книг и переводов, статей о поэзии, состояла из таких пронзительных (как этот — о блокаде) эпизодов; но, к сожалению, это не так.

В книге есть сразу и «Пояснение», и «Предуведомление». «Казанова называл себя космополитом и, кажется, изобрел даже само это выражение. Я не изобрел, но тоже люблю так себя называть…» (это из «Пояснения»). «Во всяком случае, в этой книге вместо замочной скважины читателю предлагаются распахнутые ворота! Имена некоторых дам изменены, чтобы не сплетничать о тех из живых, кто не давал своего согласия на огласку, и чтобы не обидеть гласностью возможных родственников и потомков тех дам, которых уже нет… Что же касается имен всяческих прохвостов и всем известных, да и малоизвестных стукачей, то, рассказывая о подвигах этих людей, куда более неприличных, чем самые неприличные интимные подробности, я их с удовольствием называю полнейшими именами и даже отчествами, ибо „страна должна знать своих героев”, как утверждалось когда-то вполне справедливо» (это из «Предуведомления»).

Бетаки пытается совместить в одной книге, как он сам объясняет, «мемуары бабника» и «мемуары поэта о его времени». Но спотыкаешься не на обличениях «прохвостов» (и/или тех, кого Бетаки угодно считать «прохвостами»), а на вполне снисходительных оценках современников: «Надо все же сказать, что, кроме „переводов” да весьма банальных и бледных собственных стихов, Липкин написал хорошую правдивую книгу „Декада”, в которой рассказано много правды о политике КПСС в отношении „народов СССР” и кое-что о переводчиках подстрочникоедах и джамбулотворцах. Позднее вышли у него и вполне добросовестные мемуары». Бывает же, ну «вполне добросовестные...». Бетаки тут как бы удивляется. Но после такого одобрительного похлопывания по липкинскому плечу мемуарист не становится интереснее, значительнее.

Что касается «распахнутых ворот»... Ну есть. «Как потом читатели увидят, она была у меня далеко не первая женщина, хотя было мне около семнадцати». (Видимо, предполагаются закадровые аплодисменты и крики одобрения.) Описание голой и уже немолодой Любови Александровны Дельмас, а речь тут именно о ней, опустим. Вообще, доказать читателю, какой автор альфа-самец, можно было более экономными средствами.

Как всегда, самое интересное в мемуарах — это, так сказать, неверифицируемая информация. Такой уж жанр. Но вдруг натыкаешься в самом финале на нечто, имеющее прямое отношение к твоей собственной работе, то есть на информацию вполне верифицируемую. Цитирую: «...поскольку „Новый мир” постепенно становится церковным вестником. <...> Их набожности не выдержал даже верующий Юра Кублановский, заведовавший в „Новом мире” поэзией. Ушел. И опять живет в Париже…» И тут как-то нехорошо задумываешься о достоверности всего прочитанного ранее.

Х а у с и ф и л о с о ф и я. Все врут! Перевод с английского Марины Вторниковой. М., «Юнайтед Пресс», 2010, 244 стр. (Философия поп-культуры).

«Доктор Грегори Хаус, гениальная сволочь, ковыляет по коридорам учебной больницы Принстон-Плейнсборо, на ходу глотает таблетки и легким движением трости прогоняет со своего пути медицинскую этику. Он утверждает, что все врут, значение человечества преувеличено, а природа медицины такова, что любой врач когда-нибудь да облажается и убьет пациента. А, и еще одно: меньше книг, больше телевизора! Да, да, именно так. Но Хаус не имеет в виду эту книжку» (Генри Джейкоби). Да, много статей, много авторов. Много наблюдений, вроде того, что известный теперь рефрен «Все врут» принадлежит не только Хаусу, но и его антагонисту — полицейскому Триттеру.

Самое уязвимое место такого рода книг — это игнорирование художественной природы сериала о «гениальной сволочи». Большинство авторов (но не все) словно забывают, что доктора Хауса в реальности не существует.

Ведь вся фишка образа Хауса не в том, что он часто ставит верный диагноз (допустим, 95 процентов из 100), а в том, что он ставит верный диагноз всегда. Стопроцентно. А это (как и гарантированное раскрытие преступлений сыщиком Пуаро) может происходить только в виртуальном мире, созданном воображением писателя/сценариста. А будь Хаус просто хорошим врачом, кто бы его, такого, стал терпеть?

Лишь некоторые из авторов сборника делают такую поправку на вымысел: «А как насчет справедливости? В реальном мире этот вопрос больше всего занимает людей при распределении ограниченных ресурсов. В мире сериала „Доктор Хаус” ресурсов почти всегда хватает. Никто не задумывается о том, во сколько обходится Принстон-Плейнсборо содержание команды из четырех врачей, которые ведут пару-тройку пациентов в месяц и заказывают для каждого уйму дорогостоящих анализов. Никто — кроме председателя правления больницы Эдуарда Воглера. К несчастью для сторонников справедливого здравоохранения, Воглер по замыслу создателей сериала (вот верная формулировка! курсив здесь и везде мой. — А. В.) служит скорее личной Немезидой Хауса, чем средством исследования неравного доступа к медицинским ресурсам...» (Барбара Сток и Тереза Берк).

Но другие авторы сборника пишут о ситуациях, придуманных сценаристами сериала, так, как если бы это было реалити-шоу о больнице Принстон-Плейнсборо. Что не делает книгу менее содержательной.

Г а р р и П о т т е р и ф и л о с о ф и я. Хогвартс для маглов. Перевод с английского Любови Сумм. М., «Юнайтед Пресс», 2011, 301 стр. (Философия поп-культуры).

С Поттером вроде бы проще. Вымысел он и есть вымысел. Все равно все очень серьезно: «Это необычное явление — поцелуй дементора — сразу же заставляет нас исключить две, а то и три из перечисленных выше концепций души. Если человек продолжает жить, когда из него „высосали душу”, значит, душа не является источником жизни, и первая — античная — концепция отметается...» (Скотт Сеон).

Один из интересных вопросов, затронутых, например, в статье Тамар Гендлер, таков: обязательно ли для нас суждение автора о персонажах, если оно не находит прямого подтверждения (как, впрочем, и опровержения) в тексте книги. Все это в связи с нашумевшим заявлением Роулинг (в сборнике — Ролинг) о том, что она «всегда считала Дамблора геем».

Собственно, истинная или мнимая гомосексуальность Дамблора — только повод, поскольку Роулинг также «охотно рассказывала о событиях, произошедших после финала и до начала истории». Но тогда возникает целая серия вопросов: «Возможно ли в области художественной литературы поделить факты на истинные и ложные, и если да, то по каким критериям? Будет ли заведомой истиной все, что скажет автор книги? <...> Меняются ли правила в зависимости от жанра?»

Допустим, что «в мире Гарри Поттера истинно а) все то и б) только то, что происходит на 4200 страницах, составляющих семитомную сагу (возможно, к канону следует добавить также книги „Сказки барда Бидля”, „Фантастические звери и места их обитания” и „Квиддич с древности до наших дней”)». Но как нам быть, спрашивает Гендлер, с противоречиями и нестыковками в этом совокупном тексте? Однозначные ответы не обнаруживаются, да мы их и не ждем.

Б е з у м ц ы и ф и л о с о ф и я. Все не то, чем кажется. Перевод с английского Марины Вторниковой. М., «Юнайтед Пресс», 2011, 261 стр. (Философия поп-культуры).

С у м е р к и и ф и л о с о ф и я. Вампиры, вегетарианство и бессмертная любовь. Перевод с английского Любови Сумм. М., «Юнайтед Пресс», 2010, 271 стр. (Философия поп-культуры).

Для кого эта серия издается? «Не посмотрев хотя бы один сезон культовой эпопеи [«Mad Man»], не вникнув в подробности личной жизни Дона Дрейпера, не имеет смысла даже браться за этот сборник. Вы будете чувствовать себя несчастным Филипком, стоящим под окнами школы с осознанием того, что праздник проходит мимо», — пишет Наталья Бабинцева в «Московских новостях».

Я смотрел только две серии «Безумцев» и не смотрел «Сумерки». Я не люблю вампиров. Даже так: вампиров и зомби. Я знаю, это нетолерантно. Но не милы они мне. Как в популярном анекдоте: не радуют. А рекламщики с Мэдисон-авеню — те же вампиры. Тем не менее оба сборника статей можно читать безотносительно к...

Вот Грегори Бэшем, под чьей редакцией вышел сборник о Поттере, составил (не переведенный у нас) сборник «Баскетбол и философия». Можно не играть в баскетбол и не быть заядлым болельщиком, но что такое баскетбол, большинство более или менее знает. Вот и с вампирами так же. В любом случае у вас есть возможность — и это главное — заглянуть в чужую субкультуру. Вроде (см. дальше) манги.

М а н г а и ф и л о с о ф и я. Перевод с английского С. Титовой. М., «Эксмо», 2011, 448 стр.

Заглянем. «Сборник статей „Манга и философия” напомнил мне о самом лучшем, что было когда-то на фэнских форумах и сайтах: — кропотливое описание и истолкование авторских миров („Бог манги, ты жесток” об Осаму Тэдзука); — пространный анализ характеров героев и их отношений („Кэнсин вовсе не слабак-эмо” или „Ни один мужчина не мог бы любить ее больше” (про брато-сестринскую тему в Angel Sanctuary); — занудные споры о природе вещей („Эл все еще брат Эда или он уже мертв?” по Full Metal Alchemist); — и всякие культурные факты (например, чем кавайные токийские девочки похожи на брутальных американских черных бро или про основное послание манги для домохозяек)...» — с пониманием радуется один из юзеров на сайте Liveinternet.ru.

Мне такие тонкости недоступны. Но выход на более общие проблемы всегда любопытен. Вот Эндрю Терьезен пытается ответить на вопрос «Почему так мало супергероев в манге?» (подразумевается: в отличие от американских комиксов): «В Японии личность не является чем-то, что может быть понято вне социального контекста. Личностная идентичность создается лишь в отношениях с семьей, друзьями, сотрудниками и даже с незнакомцами. Проблема сверхлюдей заключается в том, что они не являются частью социальных взаимоотношений, в отличие от всех других членов общества». Вывод неочевиден, но пусть так.

Любопытны статьи о том, как отражаются в манге Вторая мировая война или греческая мифология, а также о том, почему персонажи манги внешне не слишком уж похожи на японцев (как европейцы их, японцев, себе представляют).

Я опять-таки не любитель манги. Почему — не знаю. Версия о чрезмерном визуальном однообразии и примитивности манги не проходит. Что же тогда говорить о «Южном парке» или моем любимом Зайце ПЦ. Более однообразной визуальности, наверно, и быть не может (разве что дорожные знаки), а вот однако...

Л и н о р Г о р а л и к. Заяц ПЦ 3.0. М., «Лайвбук», 2011, 144 стр.

«„Заяц ПЦ” — книга комиксов, в которых ничего не происходит. Сам Заяц (всегда одинаковый) окружен разнообразными воображаемыми друзьями, среди которых — Щ, Ф, грелка и свиная отбивная с горошком, и с которыми он ведет разнообразные — иногда воображаемые — разговоры, — пишет Юлия Идлис («Букник.ру», 2007, 20 июня), откликаясь на предыдущий сборник 2007 года. — Вообще, „Заяц ПЦ” — не книга комиксов, а сборник стихотворений, белых, как сам заяц и его воображаемые друзья, когда не принимают антидепрессанты (от антидепрессантов внутри черного контура, которым они прорисованы, появляются серые звездочки)».

Комиксы (точнее стрипы^[1]) про Зайца ПЦ как вариант поэтического творчества, это мысль богатая, жаль, что в цитируемой рецензии не развернутая. Юлия Идлис считает также, что Заяц ПЦ не только заяц, но и, «несомненно, латентный еврей, то есть еврей в душе и по складу характера, пусть и не отдает себе в этом отчета». Между тем такое понимание Зайца (тоже возможное) противоречит авторским объяснениям, почему/зачем это именно заяц.

«Просто, когда я называю это существо, скажем, зеброй или енотом, у нас нет никаких ожиданий от его поведения, мы можем распоряжаться им куда более смело, чем если бы у него было ну даже просто человеческое имя, — говорит Линор Горалик в интервью журналу «СК» («Серебряный клуб», 21 июля 2011 года, <http://ck-magazine.ru/magazine/linor_goralik>). — Любое имя подразумевает массу персональных черт: пол, национальность, какие-то соображения родителей, когда они дали ему это имя, зачастую — возраст. Давая персонажу-человеку имя, мы немедленно формируем некие пути развития текста. Когда же человеческие слова, мысли и действия приписываешь еноту, ты освобождаешь себя и читателя от некоторых лишних заранее заданных смыслов».

И конечно, Заяц ПЦ — не Линор Горалик (тварь не равна творцу). Этот ушастый невротик, несмотря на все свои выверты, существо простое. Он может вообразить своих друзей — грелку и отбивную, но не Агату, возвращающуюся домой (см. соответствующую книжку Горалик). История про Агату для Зайца слишком сложная и человечная (не в смысле — человеческая, а в смысле — гуманистическая; Заяц сказал бы — отвратительно гуманистическая).

В л а д и м и р Б о н д а р е н к о. Русская литература ХХ века. 100 лучших поэтов, прозаиков, критиков. М., «Российский писатель», 2011, 336 стр.

Списки 50 прозаиков ХХ века, 50 поэтов ХХ века, 50 критиков ХХ века — по выбору Бондаренко. А также не столько альтернативные, сколько дополняющие списки прозаиков, поэтов и критиков, составленные тем же Владимиром Бондаренко из имен, названных читателями. А также авторские комментарии и к тем и к другим спискам. Субъективная инвентаризация культурного поля всегда привлекает внимание, но многочисленные и не слишком вразумительные комментарии интернет-пользователей, приведенные дословно, присутствуют здесь скорее для объема (без них книжка превратилась бы в брошюру).

Книга плохо вычитана. На стр. 200 цитата из Михаила Меньшикова, начинающаяся словами «Московская Русь, как ее ни хают у нас жидомасоны...» повторяется дважды. На стр. 211 читаем: «Не забудем, что Луначарский Луначарский был сторонником перевода русского языка на латиницу».

Смесь сухих энциклопедических сведений с то и дело прорывающимися непосредственными возгласами: «Смешно сказать, но до конца дней своих он был марксистом» (об Игоре Дедкове).

Вряд ли стоило включать Александра Твардовского, кроме списка поэтов, еще и в список прозаиков как автора «Книги про бойца». Понятно, что это такой критический жест, но жест неубедительный. И к тому же выталкивающий из ограниченного списка пятидесяти прозаиков другого достойного автора.

Наверно, единственное писательское имя, никогда мной не слышанное, это Владимир Морозов — в дополнительном списке поэтов. «Пожалуй, из всех моих карельских земляков второй половины ХХ века — самый талантливый», — пишет Бондаренко. «Ушел из жизни рано, в 27 лет».

Разумеется, в списках есть и Пастернак, и Ахматова. См. дальше.

В. И. С а ф о н о в. Пастернак не гений, а графоман. М., «WlaSaf», 2011, 208 стр.

Хотя предыдущая книга В. Сафонова называлась менее вызывающе: «Борис Пастернак. Мифы и реальность» (М., 2007), Наталья Иванова откликнулась («Знамя», 2007, № 11) на нее весьма однозначно: «Спорить с умерщвлением поэзии и прозы Пастернака бессмысленно — доказать ничего невозможно, потому что здесь система восприятия отсутствует начисто („музыку я разъял, как труп”). Ну нет такого органа у Сафонова, Бог не дал. Это называется (если толерантно) — человек с ограниченными возможностями. Но я впервые сталкиваюсь с агрессивной инвалидностью».

Если принять за основу, что все культурные ценности по природе своей конвенциональны (а я склонен принимать именно такую картину мира), то можно сказать, что Сафонов находится вне распространенной сегодня конвенции о Пастернаке, а Наталья Иванова и Дмитрий Быков (которого непрерывно пинает Сафонов в новой книге) — внутри ее.

Соответственно, Сафонов нам выразительно показывает, как может выглядеть проза и поэзия Пастернака зрением Простодушного; сам же он выглядит для участников конвенции, извините, каким-то уродом. Который не понимает. Вот не понимает. Вот такого простого и очевидного не понимает. Ведь только урод может не понимать. (И Набоков, но Набокову можно.) Спорить с такой нелюдью участникам конвенции кажется излишним и даже оскорбительным.

А Сафонову, выступающему от имени здравого смысла, так же простым и очевидным видится отсутствие у Пастернака литературного дара при наличии дара поэтического. Буквально так: «Поэтический дар и образное мышление у Бориса Леонидовича были налицо, а вот с литературным даром, т. е. умением (как он говорил) „выжать поэзию во здравие бумаги”, или, попросту говоря, написать и оценить написанное, дела обстояли из рук вон плохо». Для него очевидно: «Утверждения пастернаковских фанатов о каких-то чрезвычайных достоинствах и новаторских особенностях романа [«Доктор Живаго»] представляют собой беспомощные попытки замаскировать его литературное несовершенство. Смешно наблюдать, как они, противореча друг другу, пытаются оправдать и спасти то, что спасти невозможно». Словом, то ли заговор пастернакианцев, то ли досадное недоразумение.

Сафонов говорит: ваш Пастернак — миф. (И ему, если я верно его понимаю, кажется, что он тем самым Пастернака разоблачает.) Конечно, Пастернак — миф. И Набоков, которого берет себе в союзники Сафонов, тоже миф. Ведь культурный миф и культурная реальность не противостоят друг другу, они почти одно и то же.

«Поэзия вообще мне нравится. <...> Хорошая. Пастернак, Мандельштам, Цветаева мне нравятся. Но Ахматова — нет, и я горжусь этим», — это говорит Тамара Катаева (см. дальше). О, как интересно было бы услышать ее гипотетический диалог с Сафоновым.

Т а м а р а К а т а е в а. Отмена рабства. Анти-Ахматова-2. М., «Астрель», АСТ, 2011, 511 стр.

«Вы в юности читали Ахматову? Вообще читали что-нибудь?» — допрашивает Тамару Катаеву Вера Копылова («Московский комсомолец», 2011, 12 августа). «Вы меня спрашиваете, как этого норвежского юношу, который Кафку читал», — ехидно отвечает Катаева. И далее:

«Мне не нравится, что Ахматову насаждают как очень хорошего поэта — от этого портится общественный вкус. Я не хочу, чтобы моей дочке, когда она в школе будет проходить Серебряный век, давали читать Ахматову без комментария, что это нехорошая поэзия»;

«Открываешь ее книжку — и каждый раз какая-то пошлость»;

«Любой человек, который открывал Ахматову непредвзято и не в 12 лет, эти вещи должен понимать. Это все знают, просто говорить не хотят» (выделенные курсивом слова мог бы повторить Сафонов о Пастернаке);

«...„Отмена рабства” — это отходы производства. Первая книга [об Ахматовой] получилась очень объемная, а собирала я материал, себя не ограничивая. Осталось и на вторую книгу, я добавила туда еще больше своих комментариев».

Среди этих «отходов производства» есть очень точные и злые наблюдения и сопоставления, есть и нелепости. «В русском языке для слова „жираф” рифм мало. Рифмуя с жирафом слово „Чад”, поэт подтверждает это правило. Из чего складывается поэзия? С рифмами разобрались, теперь об эпитетах — об изысканном эпитете к слову „жираф”. Русские не видели жирафов, не знали, что они изысканные, Гумилев увидел, нашел поразившее всех слово — роднее и нужнее жираф никому не стал». Она, наверно, правда думает, что в известном стихотворении Гумилева рифмуются «Чад» и «жираф». Прошлый конфуз Катаевой со стихотворением Юнны Мориц, приписанным Ахматовой, ее ничему не научил. Но фраза, выделенная мной курсивом, по-своему прекрасна.

Кстати, о Мориц. В «Российской газете» (2011, № 180) напечатано ее протестное письмо под названием «Дефекация дефектолога К.». Вот фрагмент, в котором, собственно, всё: «Дефектолог К. с дефективной речью испражняется на великую Анну Ахматову. И этот акт дефекации дважды лихо вписан в помойку сейчасных литсобытий — издается, пиарится портретами Анны Ахматовой в тесной близости с портретами дефектолога К. „Начитанный дефектолог”, испражняя свою могучую эрудицию, вовсю лихует и лихо разоблачает мои стихи, полагая, что их написала Анна Ахматова. Дефекация дефектолога с дефективной речью — нескончаема, выходит вторая вонючая куча „Анти-Ахматова-2”...» Я думаю, что Катаева могла бы поблагодарить Юнну Мориц. На фоне таких протестов книга Катаевой выглядит вполне прилично.